– Гонноскэ!.. Гонноскэ!.. Гонноскэ!
      Иори был безутешен. Он непрестанно повторял имя Гонноскэ, хотя почти не сомневался, что того уже нет в живых. Прошел день, за ним ночь. Иори брел, не разбирая дороги, словно в тумане. Ноги у него стерлись до крови, кимоно порвалось. Он/го ругался, то, глядя в небо, кричал: «Я готов!» Порой его охватывала леденящая волна ужаса, потом ему чудилось, что он сошел с ума. Увидев в луже свое отражение, Иори успокоился – внешне он не изменился.
      Иори очнулся на дне оврага и не мог вспомнить, что случилось накануне. Ему не приходило в голову вернуться в Конгодзи или Коягю.
      Иори упал на колени и стал молиться, крепко смежив веки. Когда он открыл глаза, то увидел синюю полосу моря, блестевшую между горами.
      – Мальчик, что с тобой? – раздался ласковый женский голос. Иори невидящим взором посмотрел на двух женщин, которые появились словно из-под земли.
      – Мама, с ним что-то случилось, – сказала неизвестная помоложе. Вторая женщина подошла к Иори и, заметив кровь на его одежде, нахмурилась.
      – Ты ушибся?
      Иори отрицательно покачал головой.
      – Он, похоже, понимает меня, – сказала она дочери. Женщины расспрашивали Иори, как его зовут, где он родился, как он здесь оказался и о чем только что молился. Иори с трудом, но отвечал, и память понемногу возвращалась к нему.
      Девушка, которую звали Оцуру, пожалела мальчика.
      – Давай возьмем его в Сакаи. Он может нам пригодиться в деле. И возраст подходящий, – предложила она матери.
      – Согласится ли он? – ответила мать, которую звали Осэй.
      – Конечно! Пойдешь с нами?
      Иори утвердительно кивнул.
      – Вставай и возьми наши вещи.
      Иори покорно тащил их и молчал, пока они не пришли в Кисива-ду. Здесь, среди людей, он разговорился.
      – Где вы живете? – спросил он своих спутниц.
      – В Сакаи.
      – А где это?
      – Рядом с Осакой.
      – А Осака где находится?
      – Отсюда поплывем на корабле, и ты увидишь.
      – На корабле? – обрадовался Иори и рассказал, как несколько раз он бывал на переправе в Эдо, но никогда не плавал на корабле, хотя его родная провинция Симоса недалеко от моря.
      – Доволен? – спросила Оцуру.– Только не зови мою маму «тетей». Ты должен называть ее «госпожа». Скажи: «Да, госпожа».
      – Да, госпожа.
      – Вот и хорошо. Будешь прилежно трудиться, со временем можешь стать помощником приказчика.
      – А чем вы занимаетесь?
      – Мой отец владеет кораблями.
      – Как это?
      – Он купец. Его корабли плавают по всему западному побережью.
      – Подумаешь, купец! – разочарованно протянул Иори.
      – Как ты смеешь такое говорить? – воскликнула девушка. Мать отнеслась к замечанию Иори поспокойнее.
      – Он, верно, считает, что купец – это торговец сладостями или мануфактурой, – предположила Осэй.
      Врожденная гордость купцов Кансая взяла верх в Осэй, и она пустилась в рассказ о том, что у ее отца были три огромных склада в Сакаи и десятки судов, он имел свои конторы в Симоносэки, Марукамэ, Сикаме. Услуги, которые ее семья оказала дому Хосокавы в Кокуре, были столь велики, что корабли отца получили официальный статус при доме Хосокавы. Отцу Осэй пожаловали право носить фамилию и два меча, подобно самураям. В западной части Хонсю и на Кюсю каждый знает Кобаяси Тародзаэмона из Симоносэки. Во время войны У Симадзу, Хосокавы и других даймё не хватало кораблей, поэтому отец Осэй выполнял важную роль военачальника.
      – Простите, я не хотел вас огорчать, – сказал Иори. Мать и дочь рассмеялись.
      – Мы не обиделись,– сказала Оцуру, – просто мальчику твоего возраста не пристало поспешно судить о вещах, в которых он не разбирается.
      – Простите меня.
      С моря дул крепкий соленый ветер. Оцуру показала на корабль У пристани, на который заносили груз.
      – Мы поплывем на нем.
      Капитан и два торговых посредника Кобаяси вышли из чайной, чтобы встретить хозяйку с дочкой.
      – Хорошо погуляли? – спросил капитан. – Мы берем большой груз, извините, что будет тесновато. Я провожу вас на корабль.
      Путешествие по заливу Осака было спокойным. К вечеру корабль причалил в Сакаи. Управляющий Сахэй и конторские служащие высыпали навстречу хозяйке с дочерью.
      – Сахэй, присмотри за мальчиком, – распорядилась Осэй.
      – Где нашли этого оборванца?
      – Он смышленый мальчик, его можно пристроить в конторе. Надо отмыть его как следует, на нем могут быть вши. Дай ему новую одежду.
      В следующие несколько дней Иори не видел ни хозяйки, ни дочери. Контора отделялась от жилой части дома ширмой, за которую запрещалось заходить. У Иори был свой угол в конторе, где он спал. Поначалу портовый город увлек его новизной, ему нравились корабли и разные заморские диковинки. В конторе Иори не знал ни минуты покоя. Все, от управляющего до последнего приказчика, гоняли его как собаку. Распоряжения дождем сыпались на Иори. В разговорах с хозяевами или посетителями конторские мгновенно преображались в милых и предупредительных людей, что особенно возмущало мальчика. С утра до вечера говорили только о деньгах. «И они считают себя приличными людьми!» – сокрушался Иори.
      – Ио, Ио, где ты? – окликнул его однажды управляющий.
      Иори в это время мел двор между конторой и складом. Он слышал голос управляющего, но не отзывался.
      – Эй, новичок, почему не отвечаешь, когда тебя зовут? – закричал появившийся из конторы Сахэй.
      Иори взглянул на него и спросил:
      – Вы меня звали? – спросил Иори, глядя в глаза Сахэя.
      – Надо добавлять «господин». Понял?
      – Да, господин.
      – Почему не отвечаешь?
      – Я слышал, кто-то кричал «Ио, Ио». А меня зовут Иори... господин.
      – С тебя хватит и короткого Ио. Да, кстати, больше не носи меч.
      – Да, господин.
      – Отдай его мне.
      – Меч – память о моем отце. Я не могу отдать его в чужие руки.
      – Тупица! Сказал, отдай меч!
      – Не могу. Я вообще не хочу быть купцом.
      – Люди не прожили бы ни дня без купцов, – загорячился Сахэй. – Кто привозит заморские товары? Нобунага и Хидэёси – великие люди, но без купцов они никогда бы не построили свои замки – Адзути, Дзюракудай, Фусими. Посмотри, кто живет в Сакаи: Намбан, Рудзон, Фукиэн, Амои. Все они ведут огромную торговлю.
      – Знаю.
      – Откуда?
      – Всем известны огромные прядильни в кварталах Аямати, Кинумати и Нисикимати. Мануфактуры Гудзона возвышаются на холме, как замки. Дома и склады купцов тянутся бесконечными рядами. Хозяйка и Оцуру гордятся своим городом, но он ничтожен в сравнении с другими местами.
      – Да как ты смеешь...
      Иори, бросив метлу, скрылся. Сахэй позвал грузчиков и велел им поймать строптивого мальчишку.
      Иори поймали. Сахэй кипел от негодования.
      – Что прикажите делать с таким негодником? У него десять слов в ответ на любое ваше замечание. Он нагло насмехается над нами. Дайте ему взбучку и не забудьте отобрать меч.
      Сахэй ушел. Грузчики взяли меч Иори, а его самого со связанными руками веревкой привязали к большому ящику, как обезьяну.
      – Пусть над тобой потешится народ, – сказали грузчики. Сначала Иори громко просил прощения и обещал исправиться, но вежливость не помогла, и он стал ругаться.
      – Управляющий – выживший из ума дурень! Отдайте меч! Я не желаю жить в таком доме.
      – Замолчи! – одернул его Сахэй, выйдя во двор.
      Иори не утихомирился, и Сахэй решил заткнуть ему рот, но мальчик укусил его. Грузчики оказались проворнее.
      Иори рвался на веревке. Он не мог сдержать слез от позора. Струя конской мочи, едва не окатившая его, привела его в чувство. Иори поднял глаза и подумал, что грезит наяву – на шедшей мимо лошади сидела молодая женщина в широкой лакированной шляпе, защищавшей ее от солнца. Дорожное кимоно из грубой ткани было подобрано для верховой езды, в руках она держала тонкий бамбуковый прут.
      Иори попытался позвать ее. Вытягивая шею, он едва не задохнулся. Глаза его были сухими, хотя плечи содрогались от рыданий. Невероятно, но Оцу была рядом. Куда она направлялась? Почему покинула Эдо?
      – Сахэй, почему мальчик у тебя на веревке, как медведь? Это жестоко, да и дурная молва пойдет о вас.
      Человек, заговоривший с управляющим, был двоюродным братом Тародзаэмона. У него было прозвище Намбанъя, по названию конторы, в которой он служил. Рябины от оспы придавали его лицу зловещий вид, но по натуре он был добрым и часто угощал Иори сладостями.
      – Ты вправе наказать его, – продолжал Намбанъя, – но нельзя этого делать прилюдно. Зачем позорить имя Кобаяси? Развяжи его!
      – Слушаюсь, господин, – ответил Сахэй.
      – Если мальчишка вам не ко двору, я заберу его к себе. Поговорю с Осэй.
      Разговор с Осэй и Оцуру обернулся неожиданностью. На следующий день Иори отправили в школу при храме и вернули ему меч. Сахэй больше не придирался к нему.
      Однажды утром в начале одиннадцатого месяца из Киото прибыла речная барка, доверху нагруженная разными вещами. Перед конторой выросла гора из сундуков и корзин. На багажных бирках было написано, что вещи принадлежат дому Хосокавы. Сопровождали груз самураи, которые выполняли то же задание, что и Садо на горе Коя, – собирали вещи покойного Хосокавы Юсая.
      По дороге из школы Иори внезапно застыл от ужаса посреди улицы. На одной из корзин сидел Кодзиро и беседовал с Сахэем.
      – Наш корабль еще не прибыл? – спросил Кодзиро. Сахэй указал на судно, стоявшее под погрузкой у пристани.
      – Ваш корабль «Тацумимару». Сейчас он грузится, для вашего багажа места еще не приготовлено.
      – На корабле прохладнее. Я хотел бы посидеть на палубе.
      – Сейчас узнаю.
      Сахэй побежал к пристани и наткнулся на Иори.
      – Ты что застыл, словно к земле прирос? Помоги обслуживать пассажиров. Нужно подать чай, холодную воду, горячую воду, словом, все, что они пожелают.
      Иори не мог оторвать глаз от Кодзиро. Теперь Кодзиро все чаще называли Ганрю. Необычное имя как нельзя лучше соответствовало его положению. Он пополнел, возмужал, взгляд обрел спокойствие и уверенность. Слава его меча преисполнила Кодзиро сознанием собственного достоинства. Самураи Хосокавы считали его своим и относились к нему с почтением.
      С пристани прибежал взмокший Сахэй и сообщил, что на средней части палубы мест пока нет, однако корма уже свободна, поэтому солдаты и младшие самураи могут подняться на корабль.
      – Солнце скоро уйдет на запад, сразу станет прохладнее, – обратился Сахэй к Кодзиро.– Не хотите пройти в контору? Там не так жарко.
      – У вас тут нет спасения от мух, – пожаловался Кодзиро. – Я бы выпил еще чаю.
      – Сию минуту, господин,– ответил Сахэй и, не двигаясь с места, закричал: – Ио, что ты там торчишь? Принеси чай!
      Никто не появился. Сахэй еще раз повторил приказ. Показался Иори, который йеторопливо нес поднос с чашками. Обойдя всех самурев, Иори с двумя последними чашками приблизился к Кодзиро, который не глядя протянул руку к подносу. Взгляд Кодзиро скользнул по мальчику.
      – Неужели это тот самый?.. – изумленно воскликнул Кодзиро.
      – В последний раз наша встреча на равнине Мусасино была не очень приятной, – с улыбкой произнес Иори.
      – Как ты смеешь! – заорал Кодзиро, мгновенно утратив солидность.
      – Неужели вы помните меня! – воскликнул Иори и залепил подносом в лицо важного гостя.
      Кодзиро успел увернуться от подноса, но горячий чай угодил ему в левый глаз.
      – Ублюдок! – взревел Кодзиро, швырнув мальчика на пол и придавив его ногой. – Управляющий, это ваш мальчишка? Он еще маленький, но я тем не менее не потерплю такой наглости.
      Подбежал перепуганный Сахэй и хотел было схватить Иори, но тот вскочил на ноги, выхватил меч и нанес удар по руке Кодзиро. Он пинком отшвырнул мальчика на середину комнаты. Сахэй снова попытался поймать Иори, но тот вскочил и крикнул, глядя в глаза Кодзиро:
      – Получил?!
      Иори выскочил во двор и бросился наутек, но Кодзиро схватил лежавший под рукой шест и пустил его вдогонку беглецу. Удар точно пришелся по ноге ниже колена. Иори упал.
      – Прошу простить нас за такое безобразие, – молил Сахэй. Кодзиро молча взял принесенное ему мокрое полотенце и вытер лицо. Связанный Иори бился на земле.
      – Развяжите меня, я не убегу! Я – сын самурая. Я нарочно все это сделал и готов принять наказание! – кричал он.
      Кодзиро поправил кимоно, пригладил волосы.
      – Развяжите его, – сказал он неожиданно ровным голосом.
      – Вы... вы уверены, что его стоит отпустить? – спросил, заикаясь, Сахэй.
      – Можете его отпустить, – чеканил слова Кодзиро. – Если вы считаете, что его следует наказать, могу предложить способ. Вылейте ему на голову ведро кипятку. От этого он не умрет.
      – Ведро кипятку? – вздрогнул Сахэй.
      – Или отпустите его.
      Сахэй переглянулся с конторскими.
      Принесли веревку, чтобы потуже связать Иори, но мальчик неистово отбивался.
      – Я ведь сказал, что приму наказание. Я не убегу. Я все сознательно сделал. Пусть купцы просят прощения, но не сын самурая. Подумаешь, ведро кипятку!
      – Хорошо, ты сам согласился, – сказал Сахэй.
      Закатав рукава, он медленно приближался к Иори с ведром.
      – Закрой глаза, Иори! Иначе ослепнешь, – крикнул кто-то с противоположной стороны улицы.
      Иори зажмурился, даже не взглянув на кричавшего. «Всего лишь ведерко!» – убеждал он себя. Ему хотелось забыться, взять себя в руки, но это мало кому под силу в его возрасте. Капли пота казались ему горячей воды, мгновения тянулись, как вечность.
      – Да это же Садо! – воскликнул Кодзиро, взглянув на другую сторону улицы.
      – Что у вас здесь стряслось? – спросил старый самурай, подходя с Нуиноскэ к конторе.
      – Наказываем мальчишку, – усмехнулся Кодзиро.
      – Наказываете? – переспросилСадо. – Хорошо, накажите его, если он заслужил. А я посмотрю.
      Кодзиро мгновенно сообразил, что в жестокости наказания обвинят его.
      – Стойте! – сказал он. – Хватит!
      Иори приоткрыл глаза, но несколько мгновений ничего не видел, но потом узнал Садо.
      – Вы тот самый самурай, который приезжал в храм Токугандзи в Хотэнгахаре! – воскликнул мальчик, узнав Садо.
      – Ты меня помнишь?
      – Да, господин.
      – А что произошло с твоим учителем, Мусаси? Иори закрыл ладонями глаза.
      Знакомство Садо с мальчиком оказалось неприятной неожиданностью для Кодзиро. К его счастью подошел старший матрос и объявил, что все могут подняться на палубу.
      – Корабль не отплывет до захода солнца? – спросил Садо.
      – Да-да, – подтвердил Сахэй, ходивший взад-вперед по конторе.
      – Значит, есть время отдохнуть.
      – Пожалуйста! Сейчас подадут чай.
      На пороге конторы появилась Оцуру и подозвала управляющего.
      – Контора не подходящее место для гостей. Не изволите ли пройти в дом? – предложил Сахэй.
      – Весьма признателен, – ответил Садо. – Кому я обязан любезностью, хозяйке дома?
      – Да, она желает вас поблагодарить.
      – За что?
      Сахэй почесал в затылке.
      – Полагаю за то, что Иори не пострадал.
      – Да, кстати, позовите его. Хочу с ним поговорить.
      Сад, через который вели Садо, был обычным для дома богатого купца. С одной стороны сад упирался в складскую стену, но был тщательно ухожен, растения и дорожки заботливо политы. В сад была подведена проточная вода.
      Осэй и Оцуру приветствовали гостя в гостиной, где были расставлены подносы с чаем, сладостями и табаком. Пахло благовониями.
      Садо сел на пороге комнаты со словами:
      – Проходить не буду, у меня грязные ноги.
      Наливая гостю чай, Осэй поблагодарила его за спасение Иори.
      – Я раньше встречал этого мальчика, – сказал Садо. – Как он оказался в вашем доме?
      Выслушав рассказ Осэй, Садо сказал:
      – Я только что наблюдал за Иори. Я восхищен его выдержкой и самообладанием. Мальчика с таким характером нельзя держать в купеческом доме. Не могли бы вы отдать его мне? Мы в Кокуре воспитаем Из него самурая.
      Осэй не возражала.
      Оцуру поднялась, чтобы позвать Иори, но он сам появился из-за Двери, где слышал весь разговор.
      – Поедешь со мной? – спросил Садо.
      Иори не сдержал ликования.
      Садо пил чай, а тем временем Оцуру принесла одежду для Иори: кимоно, брюки-хакама, ноговицы, тростниковую шляпу – все новое. Это были первые в жизни Иори хакама.
      В лучах заходящего солнца «Тацумимару» поднял черные паруса. Иори стоял у борта, размахивая новой шляпой.

      В квартале торговца рыбой в Окадзаки на повороте в узкий переулок стояла вывеска, гласившая: «Просвещение для юношества. Обучение чтению и письму». Вывеска была подписана именем Мука, который, видимо, был честным бедным ронином, зарабатывавшим на жизнь уроками.
      Каллиграфия объявления вызывала лишь улыбку у прохожих детской корявостью, но Муку это не смущало. «Я в сердце все еще дитя, – говаривал он. – И сам учусь со своими учениками».
      Переулок упирался в бамбуковую рощу, за которой находился конный манеж дома Хонды. В хорошую погоду над площадкой клубилось облако пыли от скачущих лошадей. Хонда гордились своим происхождением от легендарных воинов Микавы, военным традициям которых следовал и род Токугава.
      Мука проснулся после полуденного отдыха, сполоснул лицо у колодца. Серое без подкладки кимоно больше бы подходило сорокалетнему мужчине, однако Муке не исполнилось еще и тридцати. Затем Мука направился в рощу, где одним ударом меча срубил толстый бамбук. Он промыл обрубок у колодца, вернулся в комнату, вставил в полую середину обрубка цветущий вьюнок.
      – Неплохо, – сказал Мука, полюбовавшись на свою работу. Достав кисти и тушь, Мука принялся за упражнения в каллиграфии, беря за образцы оттиски с прописей Кобо Дайси. Мука значительно преуспел в каллиграфии, если судить по тому, как были начертаны иероглифы на вывеске у поворота в переулок.
      – Вы дома? – спросила соседка, жена продавца кистей.
      – Заходите! – пригласил ее Мука.
      – Я просто хотела спросить... Я только что слышала странный треск. Не знаете, что случилось?
      – Это я срубил бамбук, – засмеялся Мука.
      – Я очень беспокоюсь за вас. Муж говорит, что за вами охотятся какие-то самураи.
      – Не переживайте, моя жизнь и гроша не стоит.
      – Такое легкомыслие! Сейчас ведь могут убить без причины.
      Соседка продолжала разговор, правда на сей раз не задавая обычного вопроса о том, почему Мука до сих пор не женат. Мука не мог дать ей вразумительного ответа, хотя ссылался на то, что просто не нашел невесту по душе. Его соседи знали, что Мука – ронин из Мимасаки, прежде живший в Киото и в окрестностях Эдо. Питая страсть к наукам, он мечтал открыть в Окадзаки хорошую школу.
      Молодость, мягкость натуры, честность Муки привлекали множество девушек, а также родителей, имевших дочерей на выданье.
      Соседка ушла. Муке нравился этот уголок города. Здесь все знали друг друга, кипели свои страсти, на улицах постоянно устраивались то праздничные, то храмовые процессии, то похороны.
      В сумерках Мука вышел из дома. На улицах Окадзаки звучали бамбуковые флейты, пели цикады и сверчки, посаженные в крохотные клетки); слышались заунывное пение слепых нищих, выкрики торговцев дынями и суси. Приглушенно горели фонари, люди в легких кимоно шли не спеша. Девушки шептались за спиной Муки.
      Продавец кистей ужинал с женой, когда мимо их дома прошел Мука.
      – И куда это он все ходит? – щелкнула языком жена. Учит детей по утрам, отдыхает или занимается после обеда, а вечером уходит из дома. Как летучая мышь.
      – И что плохого? Холостяк. Не станешь же ты ему пенять за ночные развлечения, – усмехнулся муж.
      – Снова куда-то пошел, – услышал за спиной Мука.
      – И как всегда, ни на кого не смотрит.
      Мука миновал боковые улочки, где обитали местные куртизанки, которые слыли одной из главных достопримечательностей трактира Токайдо. Выйдя на западную окраину городка, Мука остановился и раскинул руки, чтобы остыть. Впереди виднелась река Яхаги, через которую был переброшен мост в двести восемь пролетов, самый длинный на тракте Токайдо. На мосту его ждал человек в монашеском облачении.
      – Мусаси?
      Мусаси улыбнулся Матахати, одетому в монашье облачение, и спросил:
      – Учитель вернулся?
      – Нет.
      Плечом к плечу они медленно пошли по мосту. На противоположном берегу реки среди сосен стояла старая обитель монахов школы Дзэн. Холм назывался Хатидзёдзи, поэтому монастырь носил его имя. Мука и Матахати взобрались по темному склону к воротам.
      – Ну как, нелегко постигать Дзэн?
      – Тяжело, – краснея, признался Матахати, склонив выбритую до синевы голову. – Я не раз подумывал убежать отсюда. Учение – такая мука! Наверное, проще сунуть шею в петлю, чем стать честным человеком.
      – Не отчаивайся! Ты пока еще на начальных ступенях. Настоящие занятия начнутся, когда учитель согласится взять тебя в ученики.
      – Порой мне и самому удается кое-чего добиться. Я работаю над собой. Я думаю про тебя, когда мне плохо. Если ты смог преодолеть недостатки, почему бы и мне не стать лучше?
      – Вот это правильно! Все, что могу я, подвластно и тебе.
      – Мне помогают воспоминания о Такуане. Меня казнили бы, если бы не он.
      – После перенесенных мучений ты ощутишь великую радость от наслаждений, – задумчиво произнес Мусаси. – Всю жизнь, днем и ночью, на людей накатывают то волны горя, то волны радости. Они не чувствовали бы прелести жизни, испытывай они только наслаждения. Удовольствия пресыщают.
      – Я, кажется, начинаю это понимать.
      – Например, обычный зевок. Если ты зеваешь после тяжелой работы – это одно, а если от безделья – совсем другое. Большинство людей на свете умирают, так и не познав наслаждения от зеванья!
      – Да, нечто подобное говорили у нас в монастыре.
      – Надеюсь, учитель возьмет тебя. Я тоже мечтаю послушать его наставления. Хочу побольше узнать о Пути.
      – Когда он вернется?
      – Трудно сказать. Буддийские мудрецы, как облака, странствуют по три года. Учись ждать.
      – Тебе тоже придется потерпеть.
      – Да. Мне нравится моя теперешняя жизнь среди простых и бедных людей. Это тоже хорошая тренировка. Я не теряю времени даром.
      Покинув Эдо, Мусаси пришел в Ацуги. Затем, гонимый сомнениями, укрылся в горах Тандзава, которые он оставил два месяца спустя в еще более встревоженном состоянии духа. Преодолев одну трудность, Мусаси столкнулся с другой. Порой ему казалось, что и его собственный меч враждебен ему. Иногда он думал, что мог бы пойти по легкому пути. Зажив простой семейной жизнью с Оцу, он не терзался бы так, как сейчас. Жизнь обывателя ставит человека в рамки, с которыми Мусаси не мог примириться.
      Иногда Мусаси чудилось, что он совершенно потерялся в жизни, а злые демоны пожирали его сердце. Бывали и дни, когда мысли его прояснялись и он находил упоение в добровольном уходе от мирской суеты. В душе его непрестанно сражались свет и тьма. Дни и ночи напролет Мусаси носило по волнам отчаяния и беспричинной радости. Размышления о Пути Меча – долгом и взыскательном – рвали ему сердце, потому что Мусаси все болезненнее чувствовал свое несовершенство. Случались дни, когда жизнь отшельника вдохновляла его на приятные мысли об Оцу.
      Спустившись с гор, Мусаси сначала отправился в храм Югёдзи в Фудзисаве, потом в Камакуру, где он встретил Матахати. Не желая возврата к беспутной жизни, Матахати остался в Камакуре, где было множество буддийских монастырей. Душевные терзания Матахати были горше сомнений Мусаси.
      – Еще не поздно, – успокаивал его Мусаси. – Научись владеть собой и для тебя начнется новая жизнь. Безвыходность наступает в тот момент, когда ты говоришь себе, что все кончено. Поверь мне, я сам уперся в незримую преграду. Временами мне кажется, что у меня нет будущего. Я чувствую пустоту в голове и в сердце. Ощущение такое, словно меня захлопнули в раковину. Порой я ненавижу себя. Я заставляю себя двигаться вперед, разбиваю раковину, и мне предстает новый путь. Я спустился с гор в надежде встретить человека, который способен мне помочь, – признался Мусаси.