Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

      Осуги вопросительно смотрела на незнакомку.
      – В наших краях мало коров, – произнесла старуха. – Из коровы действительно можно надоить молока?
      Женщины еще немного поговорили, и крестьянка стала доить корову в кувшин из-под сакэ. Наполнив кувшин, она поблагодарила Осуги.
      – Постой! – позвала та, оглядываясь, чтобы проверить, не смотрит ли Мусаси за ней. – Дай мне немного. Глотков двух хватит.
      Женщина удивленно наблюдала, как Осуги, вцепившись в кувшин, жадно припала к горлышку. Струйка молока стекала по дряблой шее.
      Оторвавшись от кувшина, Осуги скорчила гримасу, словно ее вот-вот стошнит.
      – Какая гадость это молоко! – воскликнула она. – Может, оно пойдет мне на пользу? Вкус противнее, чем у лекарства.
      – А вам нездоровится? Вы тоже больны?
      – Пустяк! Обыкновенная простуда, знобит немного.
      Осуги легко поднялась, будто хворь рукой сняло, и, удостоверившись, что Мусаси не смотрит, произнесла шепотом, придвинувшись к крестьянке.
      – Куда ведет эта дорога?
      – Почти к Миидэре.
      – Это в Оцу? А дорога в обход есть?
      – А вам куда надо?
      – Все равно. Лишь бы избавиться от этого негодяя.
      – Если пройти под гору около километра, то окажетесь на тропинке, ведущей на север. Она выведет к месту между Сакамото и Оцу.
      – Увидите мужчину, который меня ищет, ничего не говорите ему про меня.
      Воровато озираясь, Осуги заковыляла прочь, как охромевший богомол. Деревенская женщина недоуменно смотрела ей вслед.
      Мусаси вышел из-за камня. Он давился от смеха.
      – Вы, верно, из этих мест? Ваш муж – крестьянин, дровосек или что-нибудь в этом роде? – спросил он у женщины.
      Опасливо поглядывая на него, та ответила:
      – Нет-нет, мы держим постоялый двор на перевале.
      – Тем лучше. Не окажете ли мне любезность за плату?
      – С удовольствием, но я должна вернуться домой, у нас там больная.
      – Я мог бы отнести молоко вместо вас и подождать там. Согласны? Если вы сейчас отправитесь по моему делу, то обернетесь до темноты.
      – Хорошо, я бы пошла, но...
      – Не беспокойтесь! Я не злодей, каким представила меня старая женщина. Я хотел помочь ей. Теперь я не волнуюсь, потому что она в состоянии позаботиться о себе. Я напишу записку, и вы отнесете ее в дом господина Карасумару Мицухиро. Это в северной части Киото.
      Достав дорожную тушечницу, Мусаси быстро заскользил кистью по бумаге. Ему не терпелось сообщить Оцу все, что он передумал за эти дни, залечивая раны в храме Мудодзи. Отдав письмо женщине, Мусаси сел на корову и двинулся в сторону постоялого двора, повторяя про себя написанное, представляя, как Оцу будет читать письмо. «А ведь я думал, что никогда больше не увижу ее, – пробормотал Мусаси, внезапно пробудившись к жизни. – Она была такой слабой, верно, и сейчас в постели, – думал Мусаси. – Получив письмо, она сразу же поднимется.и поспешит на встречу со мной. И Дзётаро тоже».
      Мусаси не подгонял корову, и она неторопливо брела, пощипывая траву. Письмо Оцу было простым, но Мусаси оно нравилось.
      «На мосту Ханада ждала ты, – писал он. – Теперь жду я. Я жив и здоров. Буду ждать тебя в Оцу, на мосту Кара в деревне Сэта. Нам нужно о многом поговорить».
      Мусаси хотелось придать теплоты деловому тону письма. Он повторил его про себя, выделив слова «о многом поговорить», и послание показалось ему выразительным.
      Добравшись до постоялого двора, Мусаси слез с коровы и, бережно держа кувшин обеими руками, позвал хозяев. Постоялый двор ничем не отличался от сотни подобных заведений. По фасаду тянулась открытая веранда, где путники могли наскоро перекусить и попить чаю. Внутри находились харчевня и кухня. Комнаты для постояльцев располагались вдоль задней стены.
      Пожилая женщина разводила огонь в очаге под котлом для воды. Мусаси сел, и женщина молча налила ему остывшего чаю. Мусаси объяснил, что попросил хозяйку постоялого двора отнести его письмо в город, и протянул кувшин с молоком.
      – Что это? – удивилась она.
      Мусаси решил, что старушка плохо слышит, и с расстановкой повторил ей сказанное.
      – Молоко? Зачем? – Женщина недоуменно повернулась и крикнула в глубь дома: – Господин, можно вас на минутку? Не возьму в толк, что хочет гость,
      Из-за угла появился молодой человек.
      – В чем дело?
      Женщина молча сунула ему в руки кувшин, но он не видел кувшина и не слышал ее слов. Взгляд его был прикован к Мусаси. Мусаси был поражен не меньше подошедшего.
      – Матахати!
      – Такэдзо!
      Оба кинулись друг к другу, но вдруг замерли, словно их что-то остановило. Мусаси раскрыл объятия, и Матахати, выронив кувшин, раскинул руки.
      – Подумать, столько лет!
      – После Сэкигахары ни разу не виделись!
      – Сколько же лет прошло?
      – Пять. Точно. Мне уже двадцать два.
      Они обнялись. Запах пролитого молока напомнил им далекое деревенское детство.
      – Ты прославился, Такэдзо. Я не должен называть тебя этим именем. Буду, как и все, величать тебя Мусаси. Только и говорят про бой у раскидистой сосны. О других твоих подвигах тоже многое слышал.
      – Не смущай меня! Я все еще любитель. Просто на свете немало людей, которые владеют мечом еще хуже меня. А ты живешь здесь?
      – Да, уже десять дней. Ушел из Киото и хотел двинуться в Эдо, но обстоятельства задержали меня.
      – Мне сказали, что у вас здесь больная женщина. Я ничем не могу помочь, но меня попросили Передать молоко, вот я и принес кувшин.
      – Больная? Ах да, это моя попутчица.
      – Сочувствую. Как я рад тебя видеть! В последний раз я получил весточку от тебя, когда направлялся в Нару. Записку принес Дзётаро.
      Матахати смущенно потупился, надеясь, что Мусаси не вспомнит о хвастливых заявлениях в том письме.
      Мусаси молча положил руку на плечо Матахати, думая, как приятно посидеть и не спеша поговорить.
      – С кем ты путешествуешь? – простодушно поинтересовался Мусаси.
      – Да так, ты ее не знаешь.
      – Ну ладно! Сядем где-нибудь, поговорим. Они пошли в сторону от постоялого двора.
      – Как ты живешь? – спросил Мусаси.
      – Чем зарабатываю?
      – Да.
      – Видишь ли, ни ремесла, ни особых талантов у меня нет. Получить место у какого-нибудь даймё трудно. В общем-то ничего не делаю.
      – Значит, ты слонялся без дела все эти годы? – спросил Мусаси, подозревая, что так оно и было.
      – Не будем об этом. Неприятная для меня тема.
      Матахати, казалось, вспомнил дни, проведенные у подножия горы Ибуки.
      – Самая большая ошибка моей жизни в том, что я пошел на поводу у Око.
      – Посидим! – предложил Мусаси, опускаясь на траву. Он жалел друга детства. Почему Матахати считает себя хуже остальных? Почему он валит собственные ошибки на других? – Ты во всем обвиняешь Око, но подумай, достойно ли это взрослого мужчины? Никто за тебя не позаботится о твоем будущем.
      – Я был не прав, но... Как бы тебе объяснить? Я бессилен что-либо изменить в своей судьбе.
      – В наше время ты ничего не достигнешь, рассуждая подобным образом. Отправляйся, коли хочешь, в Эдо, но предупреждаю, там сотни людей со всех концов страны, жаждущих денег и теплых местечек. Ничего не добьешься, если будешь делать то, что и сосед. Нужно чем-то выделяться среди остальных.
      – Надо было бы смолоду заняться фехтованием.
      – Я вовсе не уверен, подходишь ли ты для этого дела. Но время еще есть. Ты мог бы заняться науками. По-моему, это наилучший для тебя путь, чтобы потом получить место у даймё.
      – Не беспокойся, что-нибудь придумаю.
      Матахати покусывал травинку. Стыд давил ему на плечи. Он думал, что пять лет безделья погубили его. Он мог пропускать мимо ушей передававшиеся из уст в уста истории про Мусаси, но встреча с ним показала, какая пропасть разделяет их. Он чувствовал себя ребенком рядом с Мусаси и с болью думал, что когда-то они были задушевными друзьями. Случается, что и достоинства человека подавляют окружающих. Ни зависть, ни жажда соперничества не спасли бы Матахати от сознания собственной ущербности.
      – Не унывай! – подбодрил его Мусаси, хлопнув по плечу. В этот момент он как никогда остро почувствовал слабость друга детства. – Что было, то было. Забудь о прошлом! Пропало пять лет, ну и что? Начнешь налаживать жизнь на пять лет позже, только и беды. Минувшие годы тоже многому научили тебя.
      – Проклятое время!
      – Забудь их. Кстати, я только что видел твою мать.
      – Да что ты!
      – Теперь я все чаще задумываюсь, почему ты не унаследовал от нее силу воли и настойчивость.
      Мусаси недоумевал, почему сын Осуги вырос бесхарактерным и слабым. Мусаси хотелось как следует встряхнуть Матахати и сказать ему, какой он счастливчик, потому что жива его мать. Чем унять ненависть Осуги? Способ один – сделать из Матахати человека.
      – Матахати, – строго произнес Мусаси, – почему ты не хочешь порадовать матушку? У меня нет родителей, а ты неблагодарный сын. Ты способен внешне проявлять к ней уважение, но по существу не ценишь счастье, выпавшее на твою долю. Будь у меня такая мать, я бы из кожи вылезал, чтобы добиться чего-то в жизни, зная, что на свете есть человек, радующийся моим успехам. Избитые слова, но в них правда жизни. Я – бродяга и лучше других знаю, что такое одиночество. Порой я едва не плачу, что со мной нет никого, кто разделил бы мой восторг от красоты природы. – Мусаси перевел дыхание и взял Матахати за руку. – Сам знаешь, что я прав. Я говорю, как твой старый друг и земляк. Прошли те дни, когда мы собирались на бой при Сэкигахаре. Сейчас нет войн, но выжить в мирной жизни тоже непросто. Ты должен сражаться, передумать свою жизнь. Если решишься начать жизнь заново, я помогу чем смогу.
      По щекам Матахати катились слезы, падая на их сомкнутые руки. Слова Мусаси напоминали материнские наставления, но сейчас они почему-то глубоко тронули Матахати.
      – Спасибо! – сказал он, вытирая слезы. – Я сделаю, как ты сказал. Начну новую жизнь сегодня, сейчас же. Ты прав, я не гожусь для боевого искусства, но пойду в Эдо, найду учителя и буду прилежно заниматься.
      – Я помогу найти хорошего наставника и работу. Будешь работать и учиться.
      – Да, воистину новая жизнь! Меня, правда, беспокоит еще кое-что.
      – Что? Обещаю свою помощь, чтобы заставить твою мать забыть ее ненависть.
      – Неловко, право... Видишь ли, моя спутница. Она... не могу вымолвить ее имя...
      – Будь мужчиной!
      – Не сердись на меня, но ты ее знаешь.
      – Кто же?
      – Акэми.
      От удивления Мусаси замолк. «Хуже не придумать!» – решил он, но вовремя спохватился, чтобы не высказаться вслух.
      Конечно, Акэми не столь порочна, как ее мать, но была легкомысленной на свой лад – птица с факелом в клюве, увлекаемая ветром. Мусаси знал историю с Сэйдзюро и подозревал, что Акэми имела связь и с Кодзиро. Мусаси недоумевал, какая неведомая сила толкнула Матахати в объятия Око, а потом ее дочери.
      Матахати истолковал молчание Мусаси как проявление ревности.
      – Ты сердишься? Я честно сказал, не прятать же Акэми от тебя.
      – Наивный ты парень! Мне тебя жалко! С рождения на тебе это проклятие или ты сам ищешь приключений? Я считал, что история с Око на всю жизнь послужит тебе хорошим уроком.
      Матахати рассказал, при каких обстоятельствах он встретил Акэми.
      – Она, может; послана в наказание за то, что я бросил мать. Акэми, упав с крутого склона, повредила ногу, и вот теперь...
      – Вот вы где, господин, – сказала пожилая женщина на местном наречии. Заложив руки за спину, она рассеянно, пустым взором уставилась на небо, словно гадая, какая будет погода. – А больной с вами нет, – ровным голосом произнесла она, не то спрашивая, не то выражая вслух увиденное.
      – Акэми? Что-нибудь случилось? – покраснев, спросил Матахати.
      – Ее нет в постели.
      – Вы уверены?
      – Недавно лежала, а теперь нет.
      Шестое чувство подсказывало Мусаси, что произошло, но он только произнес:
      – Надо взглянуть.
      Постель была не убрана, а комната пуста. Матахати, тихо ругаясь, беспомощно топтался по комнате.
      – Ни пояса, ни денег! Все до последнего гребня и шпильки утащила. Сумасшедшая девица! Почему она меня бросила так бессовестно!
      Пожилая женщина стояла на пороге.
      – Ужас! Может, и не полагается вмешиваться, но эта девушка не хворала. Только притворялась, – произнесла она, ни к кому не обращаясь. – Пусть я старуха, но меня не проведешь.
      Матахати, выбежав на улицу, молча уставился на белую ленту дороги. Корова, лежавшая под персиковым деревом на опавших и побуревших лепестках, замычала протяжно и лениво.
      – Матахати, не нужно, право, расстраиваться, – произнес Мусаси. – Помолимся, чтобы она устроила свою жизнь и обрела покой.
      Одинокая желтая бабочка, подгоняемая легким ветерком, скрылась за скалой.
      – Я рад твоему обещанию, – продолжал Мусаси. – Не будем терять времени. Пора тебе заняться своими делами.
      – Да, ты прав, – уныло пробормотал Матахати, прикусив нижнюю губу, чтобы она не дрожала.
      – У тебя свой путь, – сказал Мусаси, обняв Матахати за плечо и развернув его от пустынной дороги. – Смотри, перед тобой открыта дорога в новую жизнь. Акэми завела бы тебя в тупик. Иди, пока не стемнело! Ступай по тропе между Сакамото и Оцу. Ты должен встретиться с матерью еще до ночи. И никогда не оставляй ее одну!
      Мусаси вынес сандалии и ноговицы Матахати, потом принес свои вещи.
      – Деньги есть? – спросил он. – У меня немного, правда, но я поделюсь с тобой. Если ты считаешь Эдо подходящим для себя местом, я отправлюсь туда вместе с тобой. Сегодня вечером я буду на мосту Кара в Сэте. Сначала найди мать, а потом приходите вместе на мост. Надеюсь, ты приведешь ее. .
      Матахати ушел, и Мусаси сел в ожидании ответа на письмо. Потом он прилег на скамейку в дальнем углу харчевни и задремал. Ему снились две бабочки, порхающие среди ветвей под легким ветерком. Одна бабочка была Оцу...
      Мусаси проснулся, когда косые лучи солнца лежали на задней стене комнаты.
      – Что ни говорите, но это было жалкое зрелище, – говорил кто-то.
      – Ты о людях школы Ёсиоки?
      – В народе ее почитают благодаря славе Кэмпо. В любом деле успеха добивается только первое поколение. Второе, как правило, много слабее, а третье вообще пускает все на ветер. Редко увидишь, чтобы главу рода в четвертом поколении похоронили рядом с основоположником дома.
      – А я собираюсь упокоиться рядом с прадедушкой.
      – Ты – просто каменотес, а я говорю о знаменитых людях. Если не веришь, то вот тебе пример наследников Хидэёси.
      Каменотесы работали в долине и каждый день в три часа приходили на постоялый двор пить чай. Один из них, живший неподалеку от Итидзёдзи, видел все сражение собственными глазами. Свою историю он уже рассказывал десятки раз, непременно добавляя новые подробности, изображая в лицах то Мусаси, то бойцов Ёсиоки.
      В середине очередного рассказа ко двору подошли четыре человека. Они расположились на веранде – Сасаки Кодзиро и три самурая с горы Хиэй. Их угрюмые физиономии не предвещали ничего хорошего, так что каменотесы удалились допивать чай в чайную комнату внутри дома. Повествование продолжалось, и скоро слушатели начали смеяться и перебивать рассказчика. Без конца упоминалось имя Мусаси, произносимое с восхищением. Кодзиро вышел из себя.
      – Эй, вы! – крикнул он каменотесам.
      – Да, господин, – хором отозвались те, склонив головы.
      – Что вы там болтаете? Тебя спрашиваю? – Кодзиро ткнул тяжелым веером в сторону рассказчика. – Заливаешься, словно знаешь больше всех на свете. Ну-ка, выходите! Не бойтесь!
      Каменотесы вышли на веранду.
      – Надоело слушать, как вы расхваливаете Миямото Мусаси. Чепуху мелете.
      Каменотесы недоуменно переглянулись.
      – С чего вы взяли, что Мусаси великий мастер меча? Ты утверждаешь, будто видел бой своими глазами. Я тоже его видел. Я – Сасаки Кодзиро. Я отмечал каждую деталь как официальный наблюдатель, а затем отправился на гору Хиэй и доложил монахам о бое. По приглашению известных монахов-воинов я посетил несколько обителей, сообщая о своих наблюдениях. Вы ничего не смыслите в боевом искусстве, – презрительно продолжал Кодзиро, обращаясь к каменотесам. – Только и поняли, что кто-то победил, и начали всем стадом восхвалять Мусаси, якобы он самый великий фехтовальщик на земле. Не имею привычки вмешиваться в разговоры невежд, но считаю своей обязанностью одернуть вас, потому что ваша болтовня вредит общественному порядку. На вашем примере заодно хочу показать выдающимся мастерам, которые меня сопровождают, как легко могут заблуждаться люди. Слушайте внимательно! Я вам расскажу о действительных событиях у раскидистой сосны и что за тип этот Мусаси.
      Каменотесы послушно закивали.
      – Прежде всего, – начал Кодзиро, – рассмотрим, какую цель преследует Мусаси. Я внимательно следил за тем, как он подначил людей Ёсиоки на последнее сражение, поэтому убежден, что он любыми способами делает себе имя. По этой причине он привязался к дому Ёсиоки, самой знаменитой школе фехтования в Киото. Дом Ёсиоки попался на крючок и стал первой ступенькой на пути Мусаси к славе.
      Мусаси поступал бесчестно. Все знали, что дни Ёсиоки Кэмпо минули безвозвратно, а его школа пришла в упадок. Она уподобилась гнилому дереву или больному человеку. Мусаси оставалось лишь свалить трухлявый ствол. Это по силам любому, но никто этого не сделал. Почему? Всякий, кто разбирается в «Искусстве Войны», видел полный упадок школы, ее бессилие. Мы не хотели оскорблять память Ёсиоки Кэмпо. Мусаси устроил провокацию, развесил объявления по улицам Киото, распустил слухи и разыграл спектакль, показав то, что мог бы исполнить мало-мальски тренированный фехтовальщик.
      Не будем говорить подробно об уловках Мусаси. Например, как он опаздывал на каждый поединок – и с Сэйдзюро, и с Дэнситиро. На встречу у раскидистой сосны он явился окольными путями, прибегая к самой подлой тактике.
      Все твердят лишь о том, что он один сражался против многих. Так и было, но в этом-то и заключается его дьявольское коварство. Он отлично знал, что симпатии людей будут на его стороне. О самом бое могу сказать, что это была детская игра. Уж поверьте мне, знатоку фехтования. Мусаси своими трюками протянул время, а потом позорно бежал. Он, конечно, выказал звериную силу, но она не доказывает его военного мастерства. Ничуть. Славу Мусаси принесли его ноги. Удирать он умеет, в этом ему нет равных. – Слова лились из уст Кодзиро, как вода через дамбу. – Со стороны кажется, что сражаться в одиночку с многочисленным противником невероятно трудно. Не всегда десять бойцов в десять раз сильнее одного. Для мастеров фехтования численность противника не имеет существенного значения.
      Кодзиро говорил уже назидательным тоном преподавателя фехтования, профессионально разбирая бой. Принизить подвиг Мусаси не составляло труда, каждый посвященный в Искусство Меча непременно заметил бы ошибки в его действиях, несмотря на отчаянную храбрость Мусаси. Когда речь дошла до Гэндзиро, Кодзиро стал еще вдохновеннее. Он назвал убийство мальчика варварством, нарушением этикета фехтования, непростительной жестокостью.
      – А теперь немного о прошлом Мусаси, – возвестил Кодзиро. Встретившись с Осуги на горе Хиэй, он наслушался ее рассказов о злобном коварстве Мусаси.
      Не жалея красок, Кодзиро живописал картину страданий «славной женщины» из-за чудовища по имени Мусаси.
      – Стыдно и больно слышать, как случайные люди возносят хвалу негодяю, – завершал свою речь Кодзиро. – В результате страдают общественная мораль и порядок. Поэтому я позволил себе пространную речь. Я не имею отношения к дому Ёсиоки и личной вражды к Мусаси. Я говорил честно и беспристрастно, как человек, преданный Пути Меча и следующий его предписаниям. Я сказал вам сущую правду.
      Кодзиро, залпом выпив чашку чая, обратился к своим спутникам:
      – Солнце уже низко. Пора отправляться, иначе засветло не доберетесь до Миидэры.
      Монахи-воины поднялись.
      – Будь осторожен, – сказал один из них Кодзиро.
      – Встретимся в Киото, – добавил другой. Улучив момент, каменотесы торопливо направились в долину, где их ждала работа. Внизу уже легли розоватые тени и начали пощелкивать соловьи.
      Проводив взглядом своих спутников, Кодзиро вошел в дом.
      – Я оставлю деньги за чай на столе. Где у вас фитили для огнива? – спросил он у пожилой женщины, которая сидела на корточках перед очагом и готовила ужин.
      – Фитили? – переспросила она. – Вон целая связка в углу под потолком.
      Кодзиро направился в угол комнаты и стал вытягивать фитили из связки. Несколько штук упало на пол. Кодзиро нагнулся и вдруг заметил ноги спящего на скамейке человека. Кодзиро взглянул на лицо спящего и вздрогнул, как от удара хлыстом. На него в упор смотрел Мусаси. Кодзиро невольно отступил назад.
      – Вот, значит, как! – ухмыльнулся Мусаси, вставая с лавки и подходя к онемевшему Кодзиро. Кодзиро пытался выдавить улыбку. Он сразу понял, что Мусаси слышал его рассказ до последнего слова. Положение Кодзиро было еще двусмысленнее потому, что Мусаси смеялся над ним. Кодзиро растерялся, но, мгновенно взяв себя в руки, принял привычный высокомерный вид.
      – Вот уж не ожидал повстречать тебя здесь, – заявил он.
      – Приятная встреча!
      – Воистину!
      Кодзиро не хотел разговаривать с Мусаси, о чем потом жалел, но слова будто сами срывались с языка:
      – В сражении ты показал себя с превосходной стороны. Нечеловеческая отвага! Поздравляю!
      Все еще улыбаясь, Мусаси ответил подчеркнуто вежливо:
      – Благодарю тебя за участие в качестве свидетеля, а также за мнение, которое я услышал сегодня. Не часто удается посмотреть на себя со стороны. Обязан за твой рассказ. Никогда не забуду.
      Голос Мусаси звучал спокойно, но от его слов Кодзиро внутренне съежился. Он понял, что в один прекрасный день ему придется ответить на вызов Мусаси.
      Мусаси и Кодзиро, в равной мере самолюбивые, гордые и волевые, рано или поздно неизбежно столкнулись бы. Мусаси не торопился – победа над Ёсиокой была ступенью на пути к совершенству, и он не собирался бесконечно терпеть клевету Кодзиро.
      – Я не забуду, – пообещал он Кодзиро.
      Кодзиро кое-что исказил в своем рассказе, однако он передал то, что увидел в сражении. Он не сомневался в своей оценке Мусаси.
      – Хорошо, что не забудешь. И я буду помнить, – ответил Кодзиро.
      Мусаси одобрительно кивнул, по-прежнему улыбаясь.

ПЕРЕПЛЕТЕННЫЕ ВЕТВИ

      – Оцу, я вернулся!
      Дзётаро вихрем ворвался в маленький зеленый дворик. Оцу сидела за письменным столиком на веранде, погруженная в созерцание неба. На фасаде домика висела дощечка с надписью «Обитель Горной луны». Домик принадлежал храму Гинкакудзи, по просьбе придворного Карасумару в нем разрешили пожить Оцу.
      Дзётаро прошлепал босыми ногами по густому ковру незабудок к ручью. Ручей, текший с территории храма, был чист, как слеза.
      – Холодно! – заметил Дзётаро, плескаясь в воде. После ледяного купания песок показался теплее, а жизнь прекрасной. Щебетание ласточек подтверждало мнение мальчика.
      Дзётаро, вытерев ноги о траву, поднялся на веранду.
      – Не скучно? – спросил он Оцу.
      – Нет, мне есть о чем подумать.
      – А хорошую новость не хочешь послушать?
      – Какую?
      – Мусаси недалеко отсюда.
      – Где?
      – Исходил полгорода, расспрашивая о нем, и наконец узнал, что он в храме Мудодзи на горе Хиэй.
      – Значит, он жив и здоров?
      – Будем надеяться. Надо немедленно идти туда, иначе он, по обыкновению, исчезнет. Ты собирайся, а я поем.
      – Рисовые колобки в большой коробке.
      Дзётаро быстро съел колобки, но Оцу сидела все в той же позе.
      – Что с тобой? – спросил он.
      – Нам не надо идти.
      – Что за глупости! То умираешь от разлуки с Мусаси, то не хочешь сдвинуться с места.
      – Ты не понимаешь. Мусаси знает о моих чувствах. В ту ночь, когда мы встретились в горах, я ему призналась. Мы думали, что это наша последняя встреча в этой жизни.
      – Скоро ты сможешь увидеть его снова.
      – Я не знаю, в каком он настроении, доволен ли победой или просто скрывается. Мы расстались, и я примирилась с мыслью, что никогда не увижу его в этой жизни. Надо ждать, когда он пошлет за мной.
      – Что, если он позовет тебя через много лет?
      – Буду жить, как и сейчас.
      – Сидеть, уставившись в небо?
      – Ты не понимаешь.Оставим эту тему.
      – Что я не понимаю?
      – Чувство Мусаси. Теперь я поверила в него. Раньше я была в него просто влюблена, но не была до конца уверена в нем. Теперь все по-иному. Мы всегда будем вместе, пусть даже разлучимся или умрем. Я никогда не буду одинока. Я молю только о том, чтобы он нашел свой Путь.
      – Вранье! – взорвался Дзётаро. – Почему женщины никогда не говорят правду? Ладно, делай по-своему, потом только не жалуйся, что умираешь без Мусаси. Хоть глаза выплачи, мне все равно!
      Дзётаро приложил немалые усилия, чтобы проследить путь Мусаси после боя в Итидзёдзи, и все напрасно!
      Дзётаро до конца дня не разговаривал с Оцу.
      Стемнело, и появился один из самураев, состоявших на службе у Карасумару. Он отдал Дзётаро письмо со словами: «От Мусаси для Оцу. Наш господин советует Оцу поберечь себя».
      Самурай ушел.
      «Рука Мусаси, – подумал Дзётаро, разглядывая письмо. – Значит, он жив. Он пишет Оцу, а не мне!»
      – Письмо от Мусаси? – спросила Оцу, выйдя из задней комнаты.
      – Да, но, по-моему, оно неинтересно тебе, – ответил Дзётаро, пряча письмо за спину.
      – Прекрати, Дзётаро! Дай сюда! – взмолилась Оцу.
      Дзётаро поупрямился, но, как только у Оцу на глазах блеснули первые слезы, сразу же отдал письмо.
      – Возьми! Притворяешься, будто не хочешь видеть Мусаси, а сама дрожишь от нетерпения при виде его письма.
      Оцу наклонилась к лампе, руки ее дрожали. От лампы, словно предвещая счастье, струился яркий и ровный свет. Тушь переливалась всеми цветами радуги, слезы на глазах Оцу сверкали яркими алмазами. Неожиданно для себя Оцу перенеслась в мир радостных грез. Она вспомнила строки из знаменитого стихотворения Бо Цзюйи, в котором отлетевшая душа Ян Гуйфэй ликует, получив весточку от возлюбленного, убитого горем императора.
      Оцу несколько раз перечитала письмо. «Надо торопиться, он ждет нас!» – подумала она.
      Оцу поспешно начала собираться в дорогу. Она написала записку с выражением глубокой благодарности владельцу домика, монахам Гинкакудзи, всем, кто заботился о ней. Собрав вещи, Оцу вышла за ворота. И только в этот миг обнаружила, что Дзётаро нет рядом. Обиженный мальчик неподвижно сидел в комнате.
      – Поторопись, Дзётаро!
      – Ты куда-то собралась?
      – Почему ты сердишься?
      – Любой бы разозлился на моем месте. Всегда думаешь только о себе. Что за секреты в письме Мусаси? Ты даже его не показала мне.
      – Прости! – извиняющимся тоном ответила Оцу. – Конечно, прочитай.
      – Теперь мне неинтересно.
      – Не упрямься! Прекрасное письмо, первое от Мусаси. Он впервые позвал меня на встречу. Никогда в жизни не была так счастлива. Перестань дуться, пойдем в Сэту, прошу тебя!
      Дзётаро угрюмо молчал до перевала Сига, потом, сорвав с дерева лист, начал насвистывать модную песенку. Свист был единственным звуком, нарушавшим ночную тишину.
      – В коробке сладости, которые господин Карасумару прислал позавчера, – сказала Оцу, чтобы уладить затянувшуюся ссору.
      Дзётаро промолчал до рассвета. Облака над перевалом порозовели.
      – Не хочешь отдохнуть, Оцу? – заговорил мальчик.
      – Немного. Мы все время шли в гору.
      – Сейчас станет полегче. Смотри, озеро уже видно.
      – Да, Бива. А где Сэта?
      – В той стороне. Мусаси не может быть там в такую рань.
      – Не знаю. Мы доберемся туда пополудни. Посидим.
      – Вон на тех поваленных деревьях, – согласился Дзётаро. К нему вернулось хорошее настроение.
      Дым от очагов поднимался в утреннем воздухе, как столбы пыли с поля битвы. Туман укрыл пространство от озера до города Исияма, а улицы города Оцу уже освободились от пелены тумана. Мусаси остановился и неторопливо огляделся, испытывая радость от возвращения к людям.
      По дороге сюда он выбрал для спуска склон Бидзодзи у Миидэры. Он гадал, каким путем пойдет Оцу. Ему хотелось встретиться с ней по пути, но потом он отказался от такого намерения. Женщина, относившая письмо в Киото, сообщила, что в доме Карасумару Оцу нет, однако послание будет ей доставлено, значит, она получит письмо только вечером. Некоторое время уйдет на сборы, так что Оцу сможет отправиться в дорогу только утром.
      Проходя мимо храма, окруженного старыми вишневыми деревьями – весной, верно, сюда приходят любоваться цветами, – Мусаси заметил большой камень, установленный на холмике. Он узнал с первого взгляда стихи, высеченные на камне. Это строки из «Тайхэйки». Стихи были навеяны сказанием, которое Мусаси когда-то знал наизусть. Спускаясь с горы, он неторопливо начал припоминать его вслух:
      «Почтенный монах из храма Сига, который передвигался, только опираясь на двухметровый посох, и был таким древним, что брови его срослись в белоснежный холмик на лбу, стоял, погруженный в созерцание статуи богини милосердия Каннон, отраженной в водах озера. Неожиданно взор его упал на наложницу императора из Кёгоку. Она возвращалась из Сиги, где собирала цветы в лугах. Страсть завладела монахом. Добродетели, накопленные за долгие годы жизни, исчезли в один миг, он горел в огне желания...»
      – Как же дальше? – вспоминал Мусаси, Похоже, основательно подзабыл. Нет, вспомнил!
      «...Монах вернулся в хижину и преклонился перед образом Будды, но воспоминания о женщине жгли его. Старец взывал к Будде, но голос его звучал нетвердо. Закатные облака над горной грядой казались ему гребнем в волосах императорской наложницы. Монах предался печали. Он воздел глаза к одинокой луне, и она улыбнулась. Стыд и замешательство охватили старца. Боясь, что из-за греховных мыслей ему будет заказана дорога в рай, он решил увидеться с женщиной и открыться ей. Он хотел облегчить душу и отойти тихой смертью. Монах пошел к императорскому дворцу и стал ждать наложницу во дворике для игры в мяч. Опершись на посох, монах прождал день и ночь...»