Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

      Этим человеком был монах Гудо.
      – Это он помог тебе в поисках Пути на первых порах? Не замолвишь ли за меня словечко? – попросил Матахати.
      Несколько лет назад Гудо отправился странствовать по восточным и северо-восточным провинциям. Он был непредсказуемым человеком, который сегодня в Киото мог наставлять императора в учении Дзэн, а завтра оказаться в крестьянской хижине. Было известно, что Гудо раз останавливался в храме Хатидзёдзи в Окадзаки, поэтому по совету одного монаха друзья решили ждать его здесь.
      Мусаси и Матахати сидели в каморке, где ночевал Матахати. Его не допускали в монастырскую спальню, поскольку официально он не принял монашество.
      – Ох, эти комары! – жаловался Матахати, дымя курением от насекомых. – Пойдем лучше на свежий воздух.
      Они уселись на галерее главного храма. В монастырском дворе не было ни души. Дул прохладный ветерок.
      – Как у нас в Сипподзи, – задумчиво проговорил Матахати.
      – Похоже, – отозвался Мусаси.
      Повисло молчание. Они всегда замолкали, когда вспоминали родную деревню, Оцу либо события в их жизни, о которых они не хотели говорить вслух.
      – Я давно хотел поговорить с тобой... – нерешительно начал Матахати.
      – О чем?
      – Спросить об Оцу... – Матахати поперхнулся, но, пересилив себя, продолжал: – Где она сейчас? Я часто о ней думаю и мысленно прошу прощения. Стыдно признаться, но я держал ее в Эдо у себя, хотя между нами ничего не было. Она не подпускала меня ни на шаг. Когда я ушел на сражение в Сэкигахару, Оцу постигла участь отцветшего цветка, а сейчас она цветет на другом дереве, даря ему свою прекрасную душу.
      Голос Матахати зазвучал торжественно.
      – Такэдзо!.. Нет, Мусаси, умоляю, женись на Оцу! Ты единственный можешь спасти ее. Я прежде никогда не попросил бы тебя об этом, но сейчас, когда я твердо решил пойти в ученики к Гудо, я признаю, что Оцу не будет моей. Я переживаю за ее судьбу. Найди ее и подари ей счастье, которое она ждет столько лет.
      Мусаси покинул монастырь около трех часов утра. Он шел по темной тропинке с поникшей головой. В ушах звучали слова Матахати Сколько бессонных ночей терзался Матахати, чтобы решиться на это откровение. Положение Мусаси было еще сложнее. Он не мог сказать: «Я не хочу жениться на Оцу. Она – твоя невеста. Раскайся очисть свою душу и вновь завоюй ее сердце». Мусаси так ничего и не ответил Матахати, потому что любые его слова прозвучали бы неискренне.
      – Я не могу стать учеником Гудо, пока Оцу не устроит свою жизнь. Ведь это ты настоял, чтобы я занялся самосовершенствованием и постижением Закона. Если ты мне друг, спаси Оцу! В этом и мое единственное спасение! – горячо говорил Матахати.
      Мусаси удивился, когда Матахати умолк на полуслове и зарыдал. Он не подозревал, что тот (способен на столь глубокие чувства. Мусаси поднялся, чтобы идти домой, и Матахати вцепился ему в рукав, умоляя дать ответ.
      – Мне нужно подумать, – выдавил из себя Мусаси.
      Теперь он проклинал себя за трусость, которая не позволила ему быть откровенным с другом детства.
      Мусаси злился на себя, припоминая все свои ошибки. Зайдя в тупик, он расстался с Иори и Гонноскэ, с друзьями из Эдо. Он не смог выбраться из раковины. Его опустошенная душа таилась взаперти, никому не нужная, как пустая оболочка цикады.
      Прохлада коснулась лица – Мусаси вышел к реке Яхаги. Мусаси, услышав свистящий звук, присел. Пуля пролетела в полутора метрах от него. Мусаси подсчитал по числу вдохов и выдохов, что стреляли издалека. Он спрыгнул под мост и как летучая мышь слился с одной из опор. Через несколько минут со стороны холма Хатидзё послышался топот троих бегущих мужчин. Остановившись у моста, они начали искать тело. Человек с мушкетом не сомневался, что попал в цель. Он был в более темной одежде, чем его спутники, а лицо закрыто маской так, что виднелись только глаза.
      Небо уже начало светлеть, медные украшения на прикладе мушкета тускло заблестели.
      Мусаси не представлял, кто в Окадзаки желал бы его смерти. Конечно, он давно потерял счет тем, кого победил на поединках и которые рвались отомстить ему. Жаждой мести горели родственники и друзья убитых им соперников. Следующий по Пути Воина живет под постоянной угрозой смерти. Если он избегал одной опасности, то лишь ценой того, что множил ряды своих недоброжелателей, увеличивая риск в будущем. Опасность служила точильным камнем, на котором самурай оттачивал дух. Враги были его учителями.
      Опасность встряхнула Мусаси, мгновенно выведя его из подавленного состояния. Он перешел на неглубокое неслышное дыхание. Враги были совсем рядом. Зрачки Мусаси расширились. Одетые в черное, как бандиты, люди имели самурайские мечи. Единственными самураями в здешних краях были те, кто состоял на службе в доме Хонды в Окадзаки и в доме Овари в Нагое, но в этих кланах врагов у Мусаси вроде бы не было.
      Человек с мушкетом нырнул в тень, зажег запальный фитиль и стал им размахивать, подавая кому-то сигнал. Видимо, по другую сторону моста находились еще люди. Надо было действовать, но стоило Мусаси шевельнуться, как его сразит мушкетный огонь. Если он и добежит до другого берега, там его может поджидать еще большая опасность. Под мостом его неминуемо найдут.
      План действий пришел сам собой. Он противоречил здравому смыслу и принципам «Искусства Войны». Мусаси следовал интуиции зрелого воина. Ее нельзя смешивать с животным инстинктом. Внезапное решение зреет словно помимо разума, но в нем воедино сливаются боевой опыт, зрелость ума и дисциплина духа. Это способность за мгновение принять единственно правильное решение, минуя длинную цепочку размышлений.
      – Если вы ищете меня, то я здесь! – крикнул Мусаси.
      Ответом ему был новый выстрел, но Мусаси уже исчез из убежища и под мостом атаковал своих преследователей. Длинный меч рассек одного сверху вниз, короткий меч горизонтальным движением полоснул другого. Третий человек побежал по мосту. Мусаси шагом последовал за ним, останавливаясь и прислушиваясь. Мусаси благополучно добрался до дома.
      На следующее утро у его дверей появились два самурая. Они растерялись, увидев перед входом множество детских сандалий.
      – Вы учитель Мука? – спросил один из них. – Мы из дома Хонды. Мусаси оторвался от листа, на котором выводил иероглиф.
      – Я Мука.
      – Ваше настоящее имя Миямото Мусаси? Мы знаем, не скрывайте.
      – Да, я Мусаси.
      – Вы знакомы с Ватари Симой?
      – Что-то не припоминаю.
      – Он говорит, что вы встречались на поэтических вечерах.
      – Действительно. Мы виделись в доме наших общих друзей.
      – Не могли бы вы провести у него вечер?
      – Он ошибается, если считает, что я способен сочинять стихи хайку. Меня приглашали на вечера поэзии, но я мало что смыслю в словесности.
      – Мы полагаем, что с вами хотели бы обсудить вопросы боевого искусства.
      Ученики Мусаси с тревогой смотрели на самураев. Мусаси, немного помолчав, ответил:
      – В таком случае я готов. Когда?
      – Сегодня вечером вам удобно?
      – Хорошо.
      – За вами пришлют паланкин.
      – Спасибо, я буду ждать. Обернувшись к ученикам, Мусаси произнес:
      – За работу! Вы не должны отвлекаться. Смотрите на меня – я тоже упражняюсь. Нужно заниматься так сосредоточенно, чтобы не слышать даже стрекота цикад. Будете лодырничать, станете вроде меня учиться в почтенном возрасте.
      Мусаси улыбнулся, обводя взглядом вымазанные тушью ребячьи личики.
      К вечеру Мусаси надел хакама и стал ждать. Соседка, жена продавца кистей, чуть не рыдала, ожидая чего-то ужасного. Мусаси утешал ее как мог, и в это время прибыл паланкин, но не обыкновенный плетеный, которых много на улицах, а лакированный и в сопровождении двух самураев и трех слуг. Высыпавшие из домов соседи перешептывались.
      – Это паланкины только для важных господ.
      – Наш учитель, оказывается, не так прост.
      – Куда это он собрался?
      – Вернется ли?
      Самураи закрыли дверцы паланкина, приказали зевакам расступиться, и процессия тронулась.
      Мусаси не знал причины приглашения, но подозревал, что она связана с происшествием у моста Яхаги. Вероятно, Сима хочет расследовать убийство двух самураев Хонды. А может, Сима сам задумал слежку и нападение и сейчас решил встретиться в открытую. Мусаси не ожидал ничего хорошего от предстоящего вечера, но счел нужным смириться с обстоятельствами. «Искусство Войны» учит, что решение должно диктоваться конкретной обстановкой.
      Паланкин мягко покачивался, как лодка в море. До слуха Мусаси донесся шум ветра в сосновых вершинах, значит, замок совсем близко. Мусаси со стороны не походил на человека, который предчувствует опасность, веки его были полуприкрыты в дреме.
      Послышался скрип ворот, шаги носильщиков замедлились, голоса самураев зазвучали тише. Паланкин пронесли по дорожке, освещенной фонарями. Слуги помогли Мусаси выйти из паланкина и провели в павильон, со всех сторон продуваемый приятным ветерком. Здесь совсем не чувствовалась ночная духота. Огни светильника то замирали, то ярко вспыхивали.
      – Я – Ватари Сима, – представился хозяин. Это был типичный самурай Микавы, крепкий, коренастый, полный сил.
      – Я – Миямото Мусаси, – так же просто представился Мусаси, отвесив поклон.
      – Усаживайтесь поудобнее, – с поклоном ответил Сима. Без лишних слов он перешел к делу:
      – Мне доложили, что вчера ночью вы убили двух самураев.
      – Да, это правда, – взглянул Мусаси в глаза Симы.
      – Должен извиниться перед вами, – продолжал Сима. – Мне доложили о случившемся сегодня, было проведено расследование. Ваше имя известно мне давно, но я не знал, что вы живете в Окадзаки. Мне сказали, что в вас стреляли. Один из нападавших был учеником Гумбэя, мастера стиля Тогун.
      Мусаси не почувствовал в словах Симы неискренности. Оказалось, что ученик Гумбэя был одним из нескольких самураев Хонды, которые когда-то учились в школе Ёсиоки. Они решили убить человека, разгромившего их школу.
      Мусаси знал, что имя Кэмпо до сих пор широко почитается, особенно в западной Японии. В каждом владении здесь находился самурай, который учился у Кэмпо. Мусаси ответил, что понимает чувства бывших учеников, но считает их выражением личной неприязни, а не серьезным поводом для столкновения в соответствии с принципами «Искусства Войны». Сима, казалось, согласился с Мусаси.
      – Я сделал внушение оставшимся в живых, – сообщил он. – Надеюсь, вы забудете этот случай. Гумбэй тоже очень недоволен. Если хотите, я его представлю вам и он принесет извинения.
      – Не обязательно. Подобные истории постоянно случаются с каждым, кто посвятил жизнь боевому искусству.
      – Но все же...
      – Забудем про извинения. Если Гумбэй хочет поговорить о Пути, я с удовольствием с ним побеседую. Его имя известно по всей стране.
      Разговор с Гумбэем сосредоточился на мечах и фехтовании.
      – Я хотел бы узнать от вас о стиле Тогун, – сказал Мусаси. – Вы разработали его?
      – Нет, – ответил Гумбэй.– Я изучил его у своего учителя Кавасаки Кагиноскэ из провинции Этидзэн. Согласно записям, которые он мне оставил, он разработал его во время пребывания на горе Хакуун в Кодзукэ. Вероятно, он перенял технику у монаха из Тэндая по имени Тогумбо. Пожалуйста, расскажите о себе. Я не раз слышал ваше имя и полагаю, что вы гораздо старше. Пользуясь вашим присутствием, я хотел бы попросить вас дать мне урок.
      Тон Гумбэя был дружеским, но тем не менее его слова означали приглашение на бой.
      – В другой раз, – улыбнулся Мусаси. – Мне пора идти. Я даже не знаю дороги домой.
      – Наш человек проводит вас, – сказал Сима.
      – Я посетил место вчерашнего боя и не нашел соответствия между положением тел и характером ран. Я расспросил человека, который уцелел. По его словам, вы дрались двумя мечами.
      Мусаси ответил, что этот прием получается у него помимо его воли. Действуя двумя мечами, он чувствует, будто сражается одним.
      – Не скромничайте, – настаивал Гумбэй. – Расскажите поподробнее. Как вы тренируетесь? Как можно овладеть этой виртуозной техникой?
      Мусаси понял, что без объяснений ему не уйти. Он обвел глазами комнату и попросил дать ему два мушкета, стоявшие в нише. Мусаси, взяв мушкеты за стволы, встал посредине комнаты.
      – Два меча – как один меч. Один меч – как два меча. У человека две руки, но они принадлежат одному телу. Все на свете сводится к единому началу. В этом смысле все стили и все приемы по сути одинаковы. Сейчас покажу.
      Мусаси говорил легко и спокойно.
      – С вашего позволения, – сказал он, начав быстро вращать мушкеты. В комнате поднялся маленький смерч.
      Мусаси прекратил вращение и поставил мушкеты на место.
      – Может быть, я дал вам некоторое представление о стиле, – улыбнулся Мусаси. Поклонившись, он вышел.
      Сима от удивления забыл послать провожатого с Мусаси.
      Выйдя за ворота замка, Мусаси с облегчением вздохнул. Он так и не выяснил истинных намерений Ватари Симы, но одно теперь стало ясно: здесь узнали, кто он. Мусаси к тому же оказался втянутым в неприятную историю. Самое разумное – немедленно покинуть Окадзаки, но Мусаси помнил, что обещал Матахати дождаться возвращения Гудо.
      Впереди засветились огни Окадзаки, и кто-то окликнул Мусаси из придорожной часовни:
      – Это я, Матахати. Мы беспокоились и вышли тебя встречать.
      – Почему? – спросил Мусаси.
      – Мы заходили к тебе домой. Соседка рассказала, что за тобой стали наблюдать какие-то люди.
      – Кто это «мы»?
      – Учитель вернулся.
      Гудо сидел на веранде часовни. Внешность его была необыкновенной – высохший, как огромная цикада, с глубоко посаженными и горящими, как угли, глазами. На вид ему было около пятидесяти, хотя возраст таких людей нельзя определить. Гудо был сухой и жилистый, низкий голос гудел, как в бочке.
      Мусаси приник к земле в поклоне перед учителем. Гудо молча смотрел на него.
      – Давно мы не виделись, – наконец произнес Гудо.
      – Очень, – тихо ответил Мусаси, поднимая голову.
      Только два человека на этом свете могли разрешить сомнения Мусаси – Гудо и Такуан. И наконец Гудо вернулся. Мусаси и Матахати ждали его целый год. Мусаси смотрел на лицо монаха, как на лунный лик.
      Неожиданно из груди Мусаси вырвался стон:
      – Учитель!
      – Что с тобой? – вымолвил Гудо.
      Он мог бы и не задавать вопрос, потому что обо всем знал. Мусаси вновь припал лбом к земле.
      – Минуло десять лет с той поры, как я расстался с вами.
      – Неужели?
      – За эти долгие годы я почти не продвинулся в постижении Пути.
      – Ты говоришь, как дитя. Значит, ты ушел недалеко.
      – И глубоко сожалею о своей никчемности.
      – Сожалеешь?
      – Тренировки и занятия самосовершенствованием оказались тщетными.
      – Обычные твои сомнения. Они мешают тебе достигнуть совершенства.
      – Может, мне следует отказаться от своих попыток?
      – Тебя замучают сожаления в содеянном, ты превратишься в отщепенца, более низкого, чем ты был в годы безумной юности.
      – Я понимаю, что, оставив Путь, я погружусь в бездну, но попытка одолеть вершину вызывает ощущение бессилия. Я словно угодил в ловушку половинчатости – ни фехтовальщик, ни совершенный человек.
      – Ты правильно оцениваешь свое состояние.
      – Учитель, ты знаешь, в каком отчаянии я пребываю! Что мне делать? Научи! В чем искать спасение от смятений и безволия?
      – Меня ли об этом спрашивать? Ты можешь полагаться лишь на себя.
      – Позволь мне вновь припасть к твоим ногам, чтобы внимать твоим наставлениям. Мы с Матахати ждем твоего слова. Ударь меня посохом и пробуди от беспросветной пустоты. Прошу тебя, сэнсэй, помоги мне! – Мусаси не поднимал головы. Он не плакал, но голос его дрожал.
      Гудо поднялся и бесстрастным голосом произнес:
      – Пойдем, Матахати!
      Мусаси бросился за монахом, в мольбе хватая его за рукав. Монах молча покачал головой. Мусаси молил учителя не отринуть его.
      – Что ты хочешь услышать от меня? Что я еще могу дать тебе? Разве что стукнуть хорошенько по голове! – гневно воскликнул Гудо. Гудо занес кулак, но он застыл в воздухе.
      Мусаси разжал пальцы. Монах удалялся быстрыми шагами, не оглянувшись.
      Матахати сказал Мусаси:
      – В монастыре я объяснил ему, почему мы просимся к нему в ученики, он ничего не ответил. Он разрешил мне быть рядом с собой. Мне кажется, что тебе тоже следует остаться. Когда учитель будет в хорошем расположении духа, ты спросишь его о том, что тебя волнует.
      Гудо обернулся и позвал Матахати. Тот бросился со всех ног, крикнув на бегу:
      – Пожалуйста, послушай моего совета!
      Мусаси послушался друга, зная, что расставание с Гудо будет для него роковым. В нескончаемом потоке времени шесть-семь десятилетий человеческой жизни – всего лишь краткий миг. И если в это мгновение вам суждена встреча с человеком, подобным Гудо, глупо упускать бесценный дар общения с ним.
      «Небеса посылают мне сей дар», – подумал Мусаси, и глаза у него повлажнели.
      Он последует за Гудо даже на край земли и не отстанет, пока не услышит заветного слова.
      Гудо прошел мимо холма Хатидзё, уже забыв о храме. Выйдя на тракт Токайдо, он свернул на запад в сторону Киото. Сердце его уже срединилось с водами и облаками.

КРУГ

      Учитель Гудо путешествовал весьма необычно. Дождливый день он провел в гостинице, и Матахати делал ему прижигание моксой. Неделю он прожил в храме Дайсэндзи, потом на несколько дней остановился в монастыре секты Дзэн в Хиконэ. Продвигаясь с такой скоростью, они долго добирались до Киото.
      Мусаси ночевал где придется. Если Гудо останавливался в гостинице, Мусами спал у порога или снимал приют по соседству. Когда монах и Матахати ночевали в монастыре, Мусаси ютился у ворот обители. Мусаси не роптал на лишения, он жаждал услышать заветное слово Гудо.
      Однажды ночью, когда они остановились в монастыре у озера Бива, Мусаси вдруг заметил, что настала осень. Увидев свое отражение в воде, он ужаснулся: с водной глади на него смотрел нищий бродяга. Волосы сбились в колтун, потому что он дал обет не пользоваться гребнем, пока не получит наставление Гудо. Несколько недель Мусаси не мылся и не брился. Его одежда от грязи одеревенела и терла кожу. «Какой я глупец!» – подумал Мусаси. Он захохотал как умалишенный. Он одержимо преследовал Гудо, но чего он ждал от монаха? Неужели нельзя жить, не терзая душу и тело? Мусаси даже пожалел вшей, копошившихся в его скверных лохмотьях.
      Гудо твердо заявил, что ему нечем помочь Мусаси. Бессмысленно требовать от учителя того, чем тот сам не обладал. Неразумно обижаться на то, что Гудо относился к Мусаси хуже, чем к бродячей собаке. Мусаси взглянул на небо сквозь гриву спутанных волос. Луна светила по-осеннему. Москиты пропали, а Мусаси и не почувствовал этого, настолько заскорузла его кожа.
      Мусаси ощущал, как нечто ускользает от его понимания, но не мог облечь в слова свои переживания. Оковы спали бы с его меча, если бы ему удалось уловить суть происходящего. Все прояснилось бы в мгновение ока. Порой Мусаси казалось, что он вот-вот разгадает неуловимое нечто, но в последний миг оно неумолимо ускользало! Он готов был умереть, постигая смысл Пути, иной цели в его жизни не существовало. Как проникнуть в таинственное нечто? Что оно? Мастерство фехтования? Нет. Секрет процветания в бренном мире? Пустое. Соединение с Оцу? Нет, любовь женщины не должна властвовать над мужчиной.
      Мусаси томился в постижении всеобъемлющего ответа, который охватывал бы весь мир вокруг и умещался бы в маковое зернышко. Взгляд Мусаси упал на табличку на воротах монастыря. Он прочитал строки, залитые лунным светом.
 
Найди первооснову, молю тебя. 
Следуй мудрости предков:
Не рви безжалостно листья,
Не мни себя крепкой ветвью.
 
      Это было изречение из завещания Дайто Кокуси, основателя храма Дайтокудзи. Мусаси внимательно перечитал последние строки. Листья и ветви. Сколько людей кружится в вихре никчемных дел! Не он ли – пример тщеты? Мусаси немного успокоился от этой мысли, но сомнения не покинули его. Почему меч перестал повиноваться ему? Почему глаза его не видят цель? Что мешает обрести душевный покой?
      Он знал, что, далеко продвинувшись в постижении Пути, неизбежно наткнешься на несущественные детали – листья и ветви. Как разорвать замкнутый круг? Как проникнуть в суть?
      Мусаси вспомнил шутливые стихи Гудо:
 
Десятилетия скитаний
Смешат меня До слез.
Убогое платье и дыры в шляпе!
Стук в ворота буддийской мудрости.
А Будды Закон совсем немудрен:
Вкушай свой рис, пей чай, носи свою одежду.
 
      Гудо сочинил их, когда был в теперешнем возрасте Мусаси.
      Когда Мусаси впервые пришел в Мёсиндзи, Гудо прогнал его. «С чего тебе стукнуло в голову явиться с вопросами именно ко мне?» – кричал монах. Мусаси не смутился, и Гудо, вынужденный принять его, прочитал ему насмешливое сочинение. И вот недавно Гудо лишь посмеялся над ним, заметив: «Растекаешься в словах. Суетное занятие!»
      Мусаси не спалось, и он стал прохаживаться у ворот. Из монастыря показались Гудо и Матахати. Они торопливо пошли по дороге. Видимо, поступило срочное известие из Мёсиндзи, главного монастыря секты, к которой принадлежал Гудо. Монах и Матахати направились к мосту в Сэте. Мусаси вместе с ними миновал городок Сакамото, где под призрачной осенней луной спали наглухо закрытые лавки и темные харчевни. Сразу за городком начался подъем в гору Хиэй, мимо храмов Миидэра и Сэкидзи, затянутых туманом. Кругом не было ни души. Когда они достигли перевала, Гудо что-то сказал Матахати. Внизу раскинулся Киото и мерцало озеро Бива. Серебристое море тумана объяло окрестности.
      Шедший позади Мусаси поднялся на перевал, едва не наткнувшись на Гудо. Впервые за несколько недель их взгляды встретились. Гудо молчал. Мусаси не смел заговорить первым. «Сейчас свершится!» – подумал Мусаси. Если монах удалится в Мёсиндзи, то придется ждать его еще несколько недель.
      – Прошу...– вымолвил Мусаси. Он прерьтисто дышал, а его голос дрожал, как у напуганного ребенка. Он робко шагнул к Гудо.
      Монах даже не спросил, что нужно Мусаси. Лицо Гудо оставалось бесстрастным, как у лакированной статуи. Лишь глаза горели гневом, пронзая Мусаси.
      – Прошу, учитель... Единственное слово мудрости! Всего одно! – Мусаси упал на колени.
      – Довольно! Я это уже слышал, – оборвал его Гудо. – Матахати каждый день рассказывает мне про тебя. Я знаю все, даже про женщину.
      Слова падали, как ледяные глыбы. Мусаси не поднимал головы.
      – Матахати, палку! – приказал монах.
      Мусаси закрыл глаза в ожидании удара, но Гудо только очертил круг вокруг него. Отбросив палку, он сказал:
      – Пойдем, Матахати!
      Они ушли. Мусаси был вне себя от гнева. Он страдал, а Гудо отверг его, не пожелав научить мудрости. Жестокость, бессердечность. Монах играл жизнью человека.
      – Скотина в монашьем облачении! – выругался Мусаси. Гудо не раз говорил ему: «У меня ведь ничего нет». А вдруг в глупой голове монаха действительно «ничего нет»? «И без тебя обойдусь!» – решил Мусаси. Теперь он будет надеяться только на себя. В жизни можно рассчитывать лишь на собственные силы. Он ничем не хуже Гудо и его наставников.
      Мусаси стоял, не сводя глаз с луны, и гнев его утихал. Взгляд его упал на очерченный монахом круг. Мусаси так и не ступил за него. Он вспомнил палку, которая не опустилась на его голову.
      «Что означает круг? – задумался Мусаси. – Линия без начала и конца, замкнутая и совершенная. Если расширить ее до бесконечности, получится вселенная. Если сжать, то она обратится в крохотное зернышко, в котором заключена его душа. Душа – круг. Вселенная – круг. Значит, его душа и вселенная – единое целое».
      Мусаси вытащил из ножен меч и направил его под углом к земле. Тень от клинка походила на букву «о». Окружность вселенной не изменилась, стало быть, не переменился и Мусаси. Иной стала лишь тень. «Прозрачная тень! – подумал Мусаси.– Тень – не моя суть». Стена, в которую он бился головой, была тенью, призраком его смятенного ума.
      Мусаси поднял голову. Могучий крик вырвался из его груди. Он взял в левую руку короткий меч. Тень изменилась, но круг-символ вселенной остался прежним. Два меча слились в один, и оба стали частью круга. Мусаси с глубоким вздохом посмотрел на луну. И круг на небесах может воплощать и меч, и душу смертного.
      – Учитель! – крикнул Мусаси, бросаясь за Гудо.
      Мусаси теперь ничего не требовал от монаха, но хотел просить прощения за то, что несколько мгновений назад ненавидел его.
      Сделав шаг-другой, Мусаси остановился. «Это всего лишь листок и ветви», – подумал он.

СИНЯЯ ТКАНЬ ИЗ СИКАМЫ

      – Оцу здесь?
      – Да!
      Из-за плетня появилось лицо Мамбэя, торговца пенькой.
      – Вы Мамбэй? – спросила Оцу.
      – Да. Простите за беспокойство, но я принес новость, любопытную для вас.
      – Проходите, – пригласила Оцу, указав на калитку в плетне.
      Висящие на шестах куски ткани говорили о том, что дом принадлежал красильщику, который выделывал знаменитые «голубые сикама», прочную ткань, которая не выгорала на солнце. Это свойство достигалось тем, что ткань много раз погружали в индиговую краску, а потом били колотушками, так что каждое волоконце насквозь пропитывалось синевой. Оцу не совсем овладела колотушкой, но работала прилежно. Пальцы у нее посинели от краски.
      Узнав в Эдо об исчезновении Мусаси, Оцу пустилась на поиски. В Сакаи она села на корабль Кобаяси Тародзаэмона и сошла на берег в рыбачьей деревне, которая стояла там, где река Сикама впадает во Внутреннее море. Здесь жила ее нянька, вышедшая замуж за красильщика. Оцу нашла няньку и поселилась в ее доме. Красильщик был небогатым человеком, поэтому Оцу сочла своим долгом помогать ему в мастерской.
      Вымыв руки и стерев со лба пот, Оцу пригласила Мамбэя на веранду, но тот отказался посидеть.
      – Вы из деревни Миямото? – спросил он.
      – Да.
      – Я был в ваших краях по делам и кое-что услышал...
      – О чем?
      – Про вас.
      – Неужели?
      – И о человеке по имени Мусаси.
      – Мусаси? – Оцу почувствовала, как у нее дрогнуло сердце. Мамбэй усмехнулся. Было жарко, хотя наступила осень. Торговец обвязал голову полотенцем и присел на корточки.
      – Вы знаете женщину по имени Огин?
      – Сестру Мусаси?
      Мамбэй утвердительно кивнул.
      – Я случайно встретил ее в деревне Микадзуки в Саё. В разговоре обмолвился о вас. Она обрадовалась.
      – Вы сказали, где я живу?
      – Да. Я подумал, что нет повода скрывать.
      – Как устроилась Огин?
      – Живет в доме родственника-самурая по имени Хирата. Она сказала, что очень хочет повидаться с вами и о многом рассказать. У нее какой-то секрет, сказала. Я все боялся, что она разрыдается от волнения. Там на дороге негде было написать письмо, но она просила передать, что ждет вас в гости в Микадзуки. Она и сама пришла бы сюда, да вот дела не пускают.
      Мамбэй помолчал.
      – Она что-то знает о Мусаси.
      Торговец собирался в Микадзуки на следующее утро и предложил Оцу пойти вместе.
      Когда Мамбэй выходил из дома, незнакомый молодой самурай, который сидел на берегу, лениво пересыпая песок из руки в руку, пронзительно взглянул на него. Самурай лет восемнадцати был в щеголеватой одежде и в соломенной шляпе на голове. Пройдя несколько шагов за Мамбэем, он вернулся, чтобы еще раз взглянуть на дом.
      Приход Мамбэя взволновал Оцу, но она, взяв колотушку, продолжила работу. Воздух звенел от перестука колотушек красильщиков и их песен. Ни звука не сорвалось с губ Оцу, но душа ее пела от любви к Мусаси.
      Она верила, что узнает от Огин, где теперь Мусаси. Огин поймет ее женским сердцем.
      Колотушка замерла в руках Оцу. Давно уже она не чувствовала себя такой счастливой. Море часто казалось ей печальным и суровым, но сегодня оно ласкало взгляд, а волны словно нашептывали ей слова надежды.
      Повесив ткани на сушильный шест, Оцу с тоской в сердце вышла за ворота. Краешком глаза она заметила молодого самурая, прогуливающегося у воды. Оцу впервые видела этого человека, но что-то в нем привлекло ее внимание, хотя она не разглядела ничего, кроме птицы, подхваченной морским ветерком.
      Торговец пенькой и Оцу вышли из деревни рано утром. Дорога была недальней, неутомительной для женщины,
      – Простите, что я обременяю вас в пути, – извинялась Оцу.
      – Никаких хлопот! Вы проворно шагаете.
      – Я привыкла к путешествиям.
      – Говорят, вы были даже в Эдо. Не ближний путь для женщины.
      – Жена красильщика рассказала?
      – Нет, в Миямото. Люди любят посплетничать.
      – Как неприятно!
      – Ничего подобного. Если вы кого-то любите, то это ваше дело, но мне кажется, что Мусаси – черствый человек.
      – Вы ошибаетесь.
      – Вы его не осуждаете?
      – Во всем виновата я. Единственная цель его жизни – Искусство Меча и совершенствование духа, а я не могу с этим смириться.
      – По-моему, вы на свой лад правы.
      – А я считаю, что лишь мешаю Мусаси.
      – Такова участь женщины, но я бы не хотел, чтобы моя жена слышала мои слова.
      – Огин замужем?
      – Не думаю, – ответил Мамбэй и предложил выпить чаю, чтобы прекратить разговор.
      В придорожной чайной они перекусили взятой из дома едой. Переночевав в Тацуно, они утром продолжили путь. К вечеру они пришли в Микадзуки.
      – Это и есть Микадзуки? – тревожно спросила Оцу. – А за горой Миямото?
      Оцу слышала, что Осуги вернулась в деревню.
      – Да-да, – с запинкой произнес Мамбэй. – Миямото по ту сторону горы. Тянет в родные края?
      Оцу окинула взором вершину хребта, четко очерченную на фоне вечернего неба. Окрестности казались пустынными.
      – Немного осталось, – произнес Мамбэй. – Устали?
      – Нет. А вы?
      – Я привык к таким дорогам.
      – А где дом Огин?