Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

      Мусаси заметил, что Иори очень аккуратен – волосы тщательно причесаны, носки безупречной белизны. Мусаси почувствовал сожаление, что произнес излишне высокопарное наставление.
      – Не плачь, – сказал он.
      – Но если...
      – Не реви! Тебя могут увидеть.
      – Вы отправляетесь на Фунасиму послезавтра?
      – Да.
      – Победите его, пожалуйста! Победите! Я не смогу жить, если не увижу вас вновь!
      – Это не повод для слез.
      – Некоторые твердят, что вам ни за что не победить Кодзиро. Зачем вы согласились на этот поединок?
      – Народ всегда что-то болтает.
      – А вы правда можете проиграть?
      – Зачем забивать себе голову разными пустяками!
      – Значит, вы уверены в победе?
      – Если я и проиграю, то с честью.
      – Если вы сомневаетесь, не лучше ли скрыться?
      – В любой сплетне есть доля истины, Иори. Может, я допустил ошибку, но дело зашло слишком далеко. Убежать – значит пренебречь законом, предписанным Путем Воина. Это навлекло бы позор не только на меня, но и на многих других.
      – Вы только что говорили, что я должен беречь свою жизнь.
      – Да, говорил. Если меня похоронят на Фунасиме, пусть моя смерть послужит тебе уроком. Никогда не ввязывайся в истории, которые могут стоить тебе жизни.
      Мусаси почувствовал, что слишком сосредоточился на мрачной теме.
      – Я попросил передать Нагаоке Садо мое почтение. Передай ему мой привет и ты, скажи, что я встречусь с ним на Фунасиме.
      Мусаси ласково отстранил Иори от себя. Иори глядел ему вслед, судорожно сжимая соломенную шляпу.
      – Не уходите! – в отчаянии прошептал он. Нуиноскэ нагнал Мусаси в воротах.
      – Иори просит, чтобы вы не уходили. Я сочувствую ему. Не могли вы остаться на ночь в нашем доме?
      – Благодарю за приглашение, но едва ли это разумно. Через два дня я могу заснуть навеки. Я не хочу никого обременять. В будущем это может иметь плохие последствия для вас.
      – Боюсь, что хозяин разгневается, что мы не оставили вас в доме.
      – Я напишу ему. Сегодня я пришел только для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Мне пора!
      Мусаси повернул к берегу моря, но вскоре его окликнули. Обернувшись, он увидел шестерых пожилых самураев из дома Хосокавы. Он никого из них не знал и решил, что они обознались.
      – Мусаси!
      – Ты Миямото Мусаси?
      Мусаси еще раз обернулся. Что нужно этим пожилым воинам?
      – Не помнишь нас? Конечно, прошло столько времени. Меня зовут Уцуми Могобэйнодзё. Все мы родом из Мимасаки. Мы состояли на службе у дома Симмэн в замке Такаяма.
      – Кояма Хандаю. Магобэйнодзё и я были друзьями твоего отца.
      Мусаси радостно улыбнулся.
      – Приятная неожиданность!
      Говор самураев подтверждал, что они его земляки. Поклонившись каждому из них, Мусаси сказал:
      – Я рад вас видеть. Как случилось, что все вы оказались в этих краях?
      – Ты знаешь, что дом Симмэн прекратил существование после битвы при Сэкигахаре. Став ронинами, мы бежали на остров Кюсю.
      Зарабатывали на жизнь плетением соломенных башмаков для лошадей. Потом нам повезло, и мы зажили получше.
      – Кто бы мог подумать, что я встречу друзей отца в Кокуре!
      – Для нас это тоже большая радость. Ты стал настоящим самураем, Мусаси. Жаль, что отец не дожил до этого дня. Хотим пригласить тебя провести с нами вечер. Мы договорились с Садо.
      – Невежливо уйти, не встретившись с Садо, – вмешался Хандаю. – Не пристало такое сыну Симмэна Мунисая. Вернись с нами в дом.
      Хандаю, видимо, считал, что дружба с покойным отцом Мусаси позволяла ему говорить в назидательном тоне. Хандаю направился к дому, уверенный, что Мусаси идет следом.
      – Простите, – проговорил Мусаси. – Прошу прощения за неучтивость, но присоединиться к вам не могу.
      Самураи остановились. Магобэйнодзё сказал:
      – Почему же? Мы хотим оказать тебе должный прием, мы ведь земляки. Садо с тобой хочет встретиться. Зачем обижать его?
      – Я бы с удовольствием пошел, но у меня есть веские причины не делать этого, – вежливо, но твердо сказал Мусаси. – Я слышал, что мой поединок осложнил отношения между двумя старейшими вассалами дома Хосокавы – Нагаокой Садо и Ивамой Какубэем. Иваму поддерживает Тадатоси, Нагаока пытается укрепить свое положение, делая ставку против Кодзиро.
      Самураи переглянулись.
      – Возможно, это пустые сплетни, – продолжал Мусаси, – но сплетни – коварная вещь. Кому интересен ронин вроде меня, но я не хотел бы давать лишний повод для пересудов о соперничестве Садо и Какубэя. Они бесценные для этого удела люди.
      – Ясно, – протянул Магобэйнодзё.
      – А теперь позвольте откланяться, – улыбнулся Мусаси. – По правде сказать, я остался прежним деревенским жителем, которому в тягость светские беседы за столом. Хочу отдохнуть.
      Самураи зашептались.
      – Сегодня одиннадцатый день четвертого месяца, – сказал Хандаю. – Вот уже десять лет мы собираемся вместе с этот день. Мы никогда не приглашаем посторонних на наше собрание, но мы земляки, ты сын Мунисая, поэтому можешь присоединиться к нам. Предупреждаю, мы не выставим богатого угощения, но обстановка будет непринужденной и тебя никто не увидит.
      – В таком случае я принимаю приглашение, – ответил Мусаси. Старые самураи обрадовались. Они договорились, что часа через два один из них, Кипами Кагасиро, встретит Мусаси у чайной.
      Мусаси встретил Кагасиро в назначенный час, и они направились к мосту Итацу. Пройдя полтора километра, они оказались в тихом месте, где не было ничего, кроме винной лавки да дешевого постоялого двора. Мусаси насторожился. На первый взгляд в старых самураях он не заметил ничего подозрительного. По возрасту они могли быть друзьями его отца, они говорили на наречии Мимасаки. Почему они выбрали пустынное место?
      Кагасиро оставил Мусаси одного, а сам прошел вперед к реке.
      – Все в порядке, пойдем, – сказал он, вернувшись с берега. По узкой тропинке они зашагали к дамбе.
      «Может, они затеяли вечеринку на лодке?» – подумал Мусаси, в душе подсмеиваясь над излишней бдительностью. У берега лодки не оказалось. Самураи сидели в кружок в официальных позах.
      – Здесь мы собираемся, – объяснил Магобэйнодзё. – Тебя к нам привела судьба. Садись!
      Мусаси пододвинули циновку. Почему собрание устраивается в столь странном месте? Мусаси как гостю приходилось следовать привычкам хозяев. Он сел и тоже принял строгую позу.
      – Устраивайся поудобнее, – сказал Магобэйнодзё. – Мы сначала проведем торжественную церемонию, а потом выпьем и поболтаем.
      Шестеро самураев положили около себя пучки соломы и принялись плести конские башмаки. Выражение их лиц было сосредоточенным, даже благоговейным. Самураи плели ловко, поплевывая на ладони.
      – Достаточно, – сказал Хандаю, положив готовый башмак на маленький столик.
      Остальные сделали то же, выпрямив спины и поправив кимоно. Магобэйнодзё, старший по возрасту, заговорил первым.
      – Сегодня двенадцатая годовщина битвы при Сэкигахаре, двенадцатая годовщина нашего поражения, – начал он. – Мы намного пережили наших друзей. Жизнью мы обязаны милосердию даймё Хосокавы. Наши дети и внуки не должны забывать об оказанной нам милости.
      Самураи почтительно опустили глаза.
      – Мы должны помнить щедрость дома Симмэн, хотя его больше не существует. Мы не забудем той нищеты, в которую впали, пока добрались до этих мест. Мы собираемся здесь, чтобы сохранить в душе эту память. Помолимся за здоровье и благополучие друг друга.
      Самураи хором подхватили:
      – Мы никогда не забудем милосердие даймё Хосокавы, щедрость дома Симмэн, милость неба, избавившего нас от бедности и отчаяния.
      – А теперь – знак нашего почтения, – сказал Магобэйнодзё. Самураи обратились лицом к белеющим стенам замка Кокура и склонились до земли, затем повернулись в сторону, где находится провинция Мимасака и тоже поклонились. Третий поклон они отдали соломенным башмакам.
      Магобэйнодзё обратился к Мусаси:
      – Мы сейчас поднимемся в храм, чтобы сделать приношение сплетенными башмаками. Жди нас здесь.
      Старики потянулись цепочкой за самураем, который нес в приподнятых руках столик с конскими башмаками. Они привязали к храмовому дереву свои поделки. Выстроившись перед божеством, они хлопнули в ладоши, взывая к небесам.
      Угощение состояло из простой еды – тушеные овощи, побеги бамбука с бобовой пастой, сушеная рыба. Такую пищу едят в крестьянских домах, но было вдоволь сакэ, веселья и смеха.
      – Для меня большая честь присутствовать на вашем празднике, но объясните смысл торжественной церемонии, – попросил Мусаси.
      – Когда мы прибыли сюда после поражения, вокруг были одни чужие люди. Воровать мы не могли – лучше умереть. Кто-то из нас задумал открыть лавку у моста и торговать конскими башмаками. Когда мы взялись за плетение, загрубевшие от тренировок с копьями руки поначалу плохо слушались, потом дело пошло легче. Мы уже три года продавали свой товар, когда про нас прослышал господин Хосокава Сансай. Узнав, что мы бывшие вассалы дома Симмэн, он предложил поступить к нему на службу.
      Магобэйнодзё рассказал, как они отказались от общего жалованья в тысячу коку риса на всех, поскольку вассал должен служить сюзерену на основе личной преданности. Сансай, согласившись, выделил жалованье каждому в отдельности. Кто-то из приближенных Хосокавы предложил дать новичкам деньги на одежду, но даймё не согласился, поскольку эта подачка могла быть воспринята как унижение. Он оказался прав. Как ни бедствовали самураи, но они нашли возможность купить одежду и явиться на церемонию вступления в должность в накрахмаленных кимоно.
      В завершение рассказа Магобэйнодзё, подняв чарку сакэ, произнес:
      – Прости мою пространную речь, но я хочу, чтобы ты поверил в нашу честность и порядочность. Пусть наша еда скудна, а сакэ дешево, дело не в этом. Желаем тебе сражаться завтра смело и решительно, а если ты падешь в бою, мы похороним твои останки.
      – Вы оказали мне большую честь, пригласив к себе, – ответил Мусаси. – Это приятнее, чем пить отборное сакэ в самом богатом доме. Я бы желал себе такой же судьбы, как и ваша.
      – Не горячись, Мусаси! А то придется учиться плетению! – сказал кто-то под дружный смех.
      Самураи веселились от души, но Мусаси собрался уходить. Ему не хотелось подводить земляков. Он распрощался и с легким сердцем отправился к себе. Или только со стороны казалось, что у него прекрасное настроение?
      Нагаока гневался на слуг и домочадцев за то, что они не смогли удержать Мусаси. Утром он отправил людей на поиски Мусаси, но те вернулись ни с чем. Садо хмурился: «Что же произошло? – думал он. – Неужели...». Садо не решался завершить мысль.
      В двенадцатый день Кодзиро посетил замок, где еготепло принял сам Тадатоси. Они выпили по чарке сакэ, и Кодзиро окрыленный вернулся домой.
      К вечеру город гудел от слухов.
      – Мусаси, видимо, испугался и бежал...
      – Я точно знаю, он удрал!
      Садо не спал всю ночь. Он уговаривал себя, что такое невозможно. Трусость не вязалась с характером Мусаси. Сколько известно случаев, когда ломались самые крепкие и надежные люди? В предчувствии самого худшего Садо уже подумывал о харакири – единственном в его положении выходе, поскольку он рекомендовал Мусаси.
      Утро тринадцатого дня застало Садо в саду, где он прогуливался с Иори. «Неужели я ошибся?» – спрашивал себя Садо.
      – Доброе утро, господин! – Нуиноскэ появился в боковой калитке.
      – Нашли? – спросил Садо.
      – Нет. Никто из хозяев гостиниц его не видел.
      – В храмах узнавали?
      – И в храмах и в додзё – везде, куда бы мог прийти фехтовальщик. Магобэйнодзё с друзьями отсутствовали всю ночь...
      – Их до сих пор нет, – нахмурился Садо.
      Сквозь листву сливового дерева виднелось море. Волны, казалось, бились в грудь Садо.
      – Ничего не понимаю, – проговорил он.
      Возвращавшиеся с поисков люди усаживались у веранды, злые и растерянные. Кинами Кагасиро, проходя мимо дома Кодзиро, видел толпу^ в несколько сот человек. Ворота торжественно украшены, а перед входом в дом стояла золоченая ширма. На заре три группы сторонников Кодзиро отправились в храмы молиться за его победу.
      В доме Садо воцарилось уныние. Особенно переживали старые самураи, соратники отца Мусаси. Они чувствовали, что их предали. Если Мусаси струсил, они никогда не смогут смотреть в глаза другим самураям. Уходя от Садо, Кагасиро поклялся:
      – Мы найдем негодяя! Не сегодня, так завтра. Смерть трусу!
      Вернувшись в свою комнату, Садо возжег благовония в курильнице, как делал каждый день, но на этот раз Нуиноскэ заметил особую торжественность и мрачность ритуала. «Он готовит себя к смерти», – сокрушенно подумал он.
      Выйдя в сад, Нуиноскэ столкнулся с Иори.
      – Вы заходили к Кобаяси Тародзаэмону? – спросил Иори. Нуиноскэ оценил смекалку мальчика. Никто не додумался искать Мусаси в доме купца, хотя именно там Мусаси мог найти надежное укрытие.
      – Мальчик прав! – воскликнул Садо, услышав мнение Иори. – Немедленно пойдите в контору.
      Садо быстро написал записку и отдал Нуиноскэ, сообщив ему содержание. Садо писал: «Сасаки Кодзиро отправится на Фунасиму на лодке господина Тадатоси. Он прибудет к восьми часам. Ты успеваешь к этому времени. Предлагаю тебе прийти в мой дом и здесь провести приготовления к бою. Я достал лодку, а ней ты поплывешь навстречу победе». ^
      Нуиноскэ и Иори, наняв быстроходную лодку, приплыли в гавань Тародзаэмона.
      – Не знаю, о ком вы спрашиваете, но в хозяйском доме живет молодой самурай, – ответил приказчик в конторе.
      – Нашли! – воскликнул Нуиноскэ, переглянувшись с Иори.
      К Тародзаэмону, встретившему их в доме, Нуиноскэ обратился без лишних любезностей:
      – Мы по важному официальному делу. У вас остановился Миямото Мусаси?
      – Да.
      – Сообщите ему о нашем приходе. Мы с ног сбились, разыскивая его. Тародзаэмон ушел на внутреннюю половину дома и вскоре вернулся.
      – Мусаси в своей комнате. Он спит.
      – Спит? – изумился Нуиноскэ.
      – Мы вчера засиделись допоздна.
      – Не время ему спать. Разбудите его!
      Купец не поддался настойчивости самурая и провел посетителей в гостиную, предложив им подождать.
      Мусаси появился свежий и бодрый, с ясными, как у младенца, глазами.
      – Доброе утро! – приветствовал он гостей. – Чем обязан?
      Нуиноскэ молча передал письмо Садо.
      Мусаси почтительно поднес свиток ко лбу, прежде чем сломать печать. Иори не сводил глаз с учителя, но Мусаси держался так, словно не замечал его. Прочитав письмо, Мусаси сказал:
      – Большое спасибо господину Садо за заботу.
      Мусаси быстро написал ответ.
      – Я все изложил в письме, – сказал он. – Передайте ему мою искреннюю благодарность.
      Мусаси добавил, что о нем беспокоиться не стоит, он сам доберется до Фунасимы в удобное для него время.
      Мусаси и Иори не перемолвились ни словом, но, встретившись глазами, учитель и ученик многое сказали друг другу.
      Садо, прочитав письмо, облегченно вздохнул. Мусаси писал:
      «Примите глубочайшую благодарность за предложение доставить меня на Фунасиму. Я не достоин такой чести и не могу принять ваше предложение. Прошу вас учесть, что Кодзиро воспользуется лодкой своего сюзерена. Если я поплыву на вашей лодке, то сложится впечатление, будто вы противопоставляете себя господину Тадатоси. Не следует этого делать ради меня. Я хотел заранее предупредить вас об этом деликатном деле. Из этих же соображений я остановился у Тародзаэмона. На Фунасиму я отправлюсь на его лодке. Время я выберу сам».
      Садо молча смотрел на лист бумаги. Письмо написано скромно, но с достоинством. Садо застыдился своих опасений.
      – Нуиноскэ!
      – Да, господин.
      – Покажи письмо Магобэйнодзё и его друзьям.
      Не успел Нуиноскэ выйти, как появился слуга.
      – Господин, пора отправляться.
      – У нас еще много времени, – усмехнулся Садо.
      – Какубэй уже уехал.
      – Его дело. Иори, поди ко мне.
      – Да, господин.
      – Скажи, Иори, ты мужчина?
      – Я так считаю, господин.
      – Обещаешь не плакать, что бы ни случилось?
      – Да, господин.
      – В таком случае поедешь на Фунасиму в качестве моего слуги. Имей в виду, не исключено, что обратно мы повезем тело Мусаси. Еще раз спрашиваю, не расплачешься?
      – Нет, господин. Обещаю.
      Нуиноскэ выскочил через калитку на улицу и чуть не сбил с ног женщину в бедной одежде.
      – Прошу прощения, вы служите в этом доме? – спросила она.
      – Что тебе надо? – подозрительно посмотрел на нее Нуиноскэ.
      – Я понимаю, мой вид не внушает доверия. Я хотела спросить о сегодняшнем поединке. Люди говорят, что Мусаси сбежал. Это правда?
      – Глупая сплетница! Как ты смеешь! Думаешь, что Миямото Мусаси способен на такие поступки? Потерпи до восьми часов. Я только что встречался с Мусаси.
      – Вы его видели?
      – Кто ты такая?
      – Знакомая Мусаси, – опустила глаза женщина.
      – Беспокоишься по поводу слухов? Я спешу, но все же покажу письмо Мусаси.
      Нуиноскэ прочитал вслух письмо, не видя, что какой-то человек заглядывает ему через плечо. Наконец, заметив незнакомца, Нуиноскэ раздраженно спросил:
      – А ты что здесь забыл?
      – Я с этой женщиной, – ответил человек, вытирая глаза.
      – Ты ее муж?
      – Да, господин. Спасибо, что показали письмо. У меня такое... Я словно повстречался с Мусаси. Правда, Акэми?
      – Гора свалились с плеч. Пойдем, выберем место повыше, чтобы все видеть.
      Нуиноскэ успокоился.
      – С того холма виден остров Фунасима, – сказал он. – В такую погоду можно различить песчаный берег.
      – Простите, что мы отвлекли вас от дела.
      – Можно узнать ваше имя?
      – Матахати, – с поклоном ответил мужчина. – Мы с Мусаси из одной деревни.
      – Акэми, – сказала женщина. Нуиноскэ, кивнув, убежал.
      Матахати и Акэми поспешили на холм. Оттуда остров был виден как на ладони, за ним горы Нагато. Семейная пара уселась на циновке под соснами. Внизу шумел прибой, с сосен сыпались иголки. Акэми баюкала ребенка, а Матахати застыл, напряженно вглядываясь в сторону Фунасимы.

СВАДЬБА

      Нуиноскэ сначала зашел к Магобэйнодзё, затем обошел с письмом других старых самураев из Мимасаки, а потом заспешил к берегу. Встав за деревом невдалеке от конторы прибрежной службы, Нуиноскэ наблюдал за потоками людей, стекавшимися на берег. Несколько групп самураев отплыли на Фунасиму. Они должны были обеспечить порядок и охрану поля боя. У берега покачивалась новая небольшая лодка, которую по приказу Тадатоси сделали специально для Кодзиро. Провожающих было не менее сотни. Нуиноскэ узнал в толпе нескольких друзей Кодзиро, остальные были нездешние.
      Допив чай, Кодзиро вышел из конторы в сопровождении чиновников. За ним следовал Тацуноскэ. Толпа расступилась, давая дорогу своему любимцу. Глядя на Кодзиро, многие воображали себя идущими на бой.
      На Кодзиро было шелковое кимоно с узкими рукавами, с вычурным орнаментом по белому полю, плащ-безрукавка ярко-красного цвета. Пурпурные кожаные хакама, плотно облегавшие бедра, были подвязаны под коленами. Новые соломенные сандалии сбрызнуты водой, чтобы ноги не скользили. Кроме малого меча, с которым Кодзиро никогда не расставался, сегодня у него был и Сушильный Шест, которым он не пользовался с тех пор, как поступил на службу. Белое дородное лицо Кодзиро светилось спокойствием и уверенностью. Кодзиро был как никогда красив и величав. Он шагал, одаривая улыбками людей на берегу. Кодзиро сел в лодку, за ним Тацуноскэ с соколом на руке. Гребцы взмахнули веслами, и лодка заскользила по волнам. Толпа дружно закричала, и сокол от испуга захлопал крыльями.
      Нуиноскэ торопился домой, чтобы подготовить отъезд Садо. Оглянувшись, молодой самурай увидел Омицу, которая безутешно рыдала, прижавшись к дереву. Глазеть на плачущую женщину неприлично, и Нуиноскэ отвернулся. На прощанье он еще раз взглянул на лодку Кодзиро. «У каждого своя жизнь, – подумал он. – Там ликование, здесь рыдающая женщина».
      Устроившись поудобнее, Кодзиро взял Амаюми у Тацуноскэ. День стоял ясный – чистое небо, кристальная вода, но волны вздымались довольно высоко. От каждого удара воды в борт сокол топорщил перья. На полпути к острову Кодзиро освободил ногу сокола и подбросил его вверх со словами: «Лети в замок».
      Амаюми по привычке сбил чайку, но, не слыша зова хозяина, взмыл в небо и исчез. Отпустив сокола, Кодзиро стал снимать с себя и выбрасывать в воду амулеты и записочки с молитвами, которыми обвешали его поклонники. Не пожалел даже нижнего кимоно с санскритскими заклинаниями, подаренного ему теткой.
      – А теперь отдохнем, – спокойно произнес он.
      Впереди его ждала жизнь или смерть. В таком положении лучше не думать о посторонних вещах. Воспоминания о людях, которые окружали его последние дни, мешали ему, все их пожелания успеха и молитвы были теперь обузой. Он должен остаться наедине с собой.
      Глаза Кодзиро не отрывались от зеленых сосен Фунасимы. Соленый ветер дул в лицо.
      Тародзаэмон, пройдя вдоль складов на пристани в Симоносэки, поднялся в контору.
      – Саскэ! – позвал он. – Кто-нибудь видел его?
      Саскэ наняли в услужение в доме недавно. Он был самым молодым, но и самым сообразительным работником. Ему даже поручали несложные дела в конторе.
      – Доброе утро! – приветствовал хозяина управляющий, появившийся из соседней комнаты со счетами в руках. – Он только что был здесь.
      – Найди Саскэ! – приказал управляющий посыльному. Управляющий стал докладывать о делах, но Тародзаэмон отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
      – Никто не наводил справки о Мусаси? – спросил Тародзаэмон. Управляющий потер подбородок.
      – Я сам не видел, но мне говорили, что вчера вечером приходил какой-то затрапезный парень. Он спрашивал учителя Мусаси, и у него была дубовая палка. Еле выпроводили его.
      – Значит, проболтались! И это после того, как я приказал всем держать язык за зубами.
      – Я тоже предупреждал, но ведь рот людям не завяжешь, особенно молодым. Они не могут не похвастать, что Мусаси живет у их хозяина.
      – Как ты отделался от посетителя?
      – Собэй сказал ему, что он ошибся, Мусаси никогда здесь не бывал. Тот не поверил, но ушел. Его ожидали еще три человека, и среди них женщина.
      Саскэ прибежал с пристани.
      – Звали меня, хозяин?
      – Все готово? Дело очень важное.
      – Понимаю, хозяин. Я встал до рассвета, вымылся холодной водой, переоделся в новое нижнее кимоно.
      – Хорошо. Приготовил лодку?
      – А ее готовить особо не надо. Я выбрал самую чистую и быстроходную лодку, бросил несколько щепоток соли, чтобы уберечь ее дурного глаза, протер ее изнутри и снаружи. Хоть сейчас плыви.
      – Где она?
      – У причала, рядом с другими лодками.
      – Лучше убрать ее оттуда, а то слишком много зевак, – сказал задумчиво Тародзаэмон. – Мусаси их не любит. Отгони ее к большой сосне, которую называют сосной Хэйкэ. Там его едва ли увидят любопытные.
      – Слушаюсь, хозяин!
      Контора опустела, потому что все ушли на пристань. Там толкалось множество людей: самураи из соседних уделов, ронины, ученые мужи, кузнецы, оружейники, лакировщики, монахи, горожане разных званий, крестьяне из ближайших деревень, источающие аромат благовоний женщины в дорожных шляпах и рыбачки с детьми на руках. Все устремлялись туда, откуда можно было разглядеть остров.
      «Я понимаю Мусаси», – подумал Тародзаэмон, наблюдая гудящую толпу.
      Вернувшись домой, Тародзаэмон заметил необыкновенный порядок в доме. На потолке комнаты, обращенной к морю, играли отражения волн.
      Оцуру принесла поднос с чаем.
      – Где ты был? Мы тебя ищем, – обратилась она к отцу.
      – Посмотрел кое-что, – ответил он, принимая чашку.
      Оцуру приехала из Сакаи навестить отца. Она приплыла на одном корабле с Мусаси. В разговоре они случайно обнаружили, что оба имеют отношение к Иори. Когда Мусаси пришел в контору поблагодарить Тародзаэмона за заботу о мальчике, купец настоял, чтобы гость остановился у него. Накануне ночью они засиделись допоздна, а Оцуру в соседней комнате шила для Мусаси нижнее кимоно и набрюшник ко дню поединка. Она приготовила новое черное кимоно. Тародзаэмон заподозрил, что дочь неравнодушна к Мусаси. Девушка очень волновалась.
      – Оцуру, где Мусаси? Он завтракал?
      – Давно поел и уединился в своей комнате.
      – Он готов к отъезду?
      – По-моему, нет.
      – А что он делает?
      – Рисует.
      – Нашел время! Правда, я сам попросил его нарисовать мне что-нибудь, но только не сейчас. Напрасно я это сделал.
      – Он рисует и для Саскэ.
      – Саскэ? – переспросил Тародзаэмон. Он не находил себе места от волнения.
      – Неужели он не понимает, что уже опаздывает?
      – Мне кажется, что Мусаси вообще забыл про поединок.
      – Нет! Теперь не время рисовать! Скажи ему повежливее об этом. Живопись подождет.
      – Не могу...
      – Почему?
      Подозрения Тародзаэмона подтвердились. Он хорошо знал свою дочь.
      – Глупая девчонка, зачем плакать? – ласково проворчал Тародзаэмон и сам пошел к Мусаси.
      Мусаси стоял на коленях, словно предаваясь медитации. Одну картину он уже закончил – цапля под ивой. Сейчас он смотрел на чистый лист. Он решал, что изобразить, вернее настраивался на сюжет и стиль. Белая бумага была для него пространством, в котором ему предстояло сотворить образ. В рисунке навсегда останется его душа. Если на сердце тяжесть, рисунок получается печальный, если в душе смятение, то оно выплеснется на бумагу. Тушь надолго переживет художника, а сердце его будет биться в рисунке и после того, как кости его рассыплются в прах.
      – Можно?
      Фусума неслышно раздвинулись, и в комнату заглянул Тародзаэмон.
      – Простите, что помешал, – начал он.
      – Будьте добры, заходите.
      – Нам пора.
      – Знаю.
      – Все готово. Вещи в соседней комнате.
      – Благодарю вас.
      – Вы закончите рисунки, вернувшись с Фунасимы.
      – Не беспокойтесь, сегодня я чувствую себя прекрасно. Хочется рисовать.
      – Не забывайте о времени. Вам надо еще приготовиться. Тародзаэмон закрыл было за собой фусума, как Мусаси окликнул его:
      – Когда начнется прилив?
      – В эту пору отлив с шести до восьми утра, а сейчас вода уже поднимается.
      – Спасибо, – рассеянно ответил Мусаси и вновь перевел взгляд на чистый лист.
      Тародзаэмон решил терпеливо ждать Мусаси, но не выдержал. Он отправился на веранду и посмотрел на море. Вода наступала на берег, а в проливе обозначилось бурное течение.
      – Отец! – позвала Оцуру.
      – Да.
      – Мусаси пора выходить. Я поставила сандалии у садовой калитки.
      – Он еще не готов.
      – Рисует? Я думала, что он послушает твоего совета.
      – Он знает, который час.
      К берегу пристала лодка, и Тародзаэмон услышал, что кто-то назвал его имя. Это был Нуиноскэ, который приплыл узнать, где Мусаси.
      – Передайте ему, чтобы он немедленно отправлялся, – взмолился Нуиноскэ. – Кодзиро и господин Хосокава уже отплыли. Мой хозяин сейчас отбывает из Кокуры.
      – Попробую. 
      – Умоляю! Может, я, подобно старухе, устраиваю суету, но мы не хотим, чтобы он опаздывал. Будет очень стыдно.
      Нуиноскэ торопливо отплыл, оставив купца и его дочь в полной растерянности. Из комнаты Мусаси не доносилось ни звука.
      Вскоре пристала вторая лодка, на этот раз с Фунасимы, с просьбой поторопить Мусаси.
      Мусаси открыл глаза от звука раздвигаемых фусума. Когда Оцуру сообщила ему о лодке с острова, Мусаси кивнул и с улыбкой вышел из комнаты. На полу остался лист бумаги, густо покрытый мазками туши. Внимательный взгляд обнаружил бы пейзаж в причудливом переплетении линий.
      – Передайте этот рисунок отцу, а другой – Саскэ, – раздался из соседней комнаты голос Мусаси.
      – Вам не стоило беспокоиться.
      – Мне нечем больше отплатить за доставленные вам хлопоты. Хотя бы несовершенные рисунки останутся на память.
      – Мы ждем вас сегодня, чтобы устроить вам приятный вечер, – запинаясь, проговорила Оцуру.
      Услышав шорох кимоно, Оцуру улыбнулась. Потом Мусаси сказал что-то отцу. Заглянув после ухода Мусаси в комнату, Оцуру увидела его аккуратно сложенное старое кимоно. Ее охватил страх разлуки, и она уткнулась лицом в одежду Мусаси, еще хранившую тепло его тела.
      – Оцуру, где ты? Мусаси уходит! – позвал ее отец.
      – Иду! – ответила девушка и, проведя рукой по щекам, побежала на зов.
      Мусаси уже был у садовой калитки. Он решил выйти не через главные ворота, чтобы избежать назойливые взгляды. Его провожали хозяин с дочерью и несколько конторских служащих. Оцуру онемела от волнения. Мусаси взглянул на нее, и она молча поклонилась.
      – Прощайте и будьте здоровы! – сказал Мусаси и, чуть пригнувшись, вышел через низкую калитку.
      – Да, так и должен уходить самурай! – восхищенно пробормотал кто-то. – Без лишних слов и долгих прощаний.
      Оцуру мгновенно скрылась, за ней разошлись и остальные.
      Сосна Хэйкэ стояла на берегу метрах в двухстах от пристани. Мусаси шел, ощущая легкость в теле и покой на душе. Все тревожные мысли он оставил в рисунках. Рисование всегда благотворно действовало на него.
      Впереди – Фунасима. Казалось, он отправляется в обычное путешествие. Мусаси не знал, вернется ли назад, но его не волновала эта мысль. Несколько лет назад, когда он, двадцатидвухлетний самурай, шел на бой у раскидистой сосны в Итидзёдзи, его переполняло предчувствие неминуемой трагедии. Тогда он сжимал меч с чувством обреченности. Сейчас ничто не волновало его.
      Хладнокровие Мусаси не означало, что его сегодняшний противник не страшнее сотни людей Ёсиоки. Нет, Кодзиро один стоил больше всех питомцев школы Ёсиоки. Мусаси понимал, что выбор между жизнью и смертью никогда еще не был столь роковым. И все же...
      – Учитель!
      – Мусаси!
      К нему бежали двое. На миг у Мусаси закружилась голова.
      – Гонноскэ! И вы, почтеннейшая! Какими судьбами? – воскликнул Мусаси.