Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

      – Выходит, наши мысли ничего не стоят?
      – Нет, всегда будет необходимость в людях возвышенного ума и духа, как бы не разворачивались события в стране. Путь правления не сводится лишь к «Искусству Войны». Мудрая государственная система должна быть гармоничным соединением военного искусства и изящной словесности. Высшая цель Пути Меча состоит в том, чтобы обеспечить мир в стране. Я понял, что мои надежды были детскими мечтами. Мне суждено стать прилежным слугой двух господ: меча и пера. Прежде чем помышлять об управлении народом, я обязан понять его.
      Мусаси невесело засмеялся и попросил Гонноскэ принести тушечницу. Написав письмо, он запечатал его и обратился к Гонноскэ:
      – Будь добр, отнести это письмо.
      – В резиденцию Ходзё?
      – Да. Я изложил все, что думаю. Передай поклон Такуану и господину Удзикацу. Да, и возьми вот это для Иори.
      Мусаси протянул Гонноскэ потертый парчовый мешочек с золотым песком.
      – Почему ты возвращаешь его? – заподозрив неладное, спросил Гонноскэ.
      – Ухожу в горы.
      – Мы с Иори хотим неразлучно быть с тобой в горах или в городе.
      – Я не ухожу навсегда. Буду благодарен тебе, если ты позаботишься об Иори. Года два-три поживете без меня.
      – Удаляешься от мирской жизни?
      – Я еще слишком молод для ухода от дел, – засмеялся Мусаси. – И пока не отказался от своих надежд. Меня ждут и желания и разочарования в будущем. Не знаю, кто сочинил песню, но звучит она так:
 
Страстно мечтаю
Слиться с величием гор.
Но люди неодолимо
Влекут меня к себе.
 
      Гонноскэ слушал, почтительно склонив голову.
      – Уже темнеет. Мне пора, – сказал Гонноскэ, поднимаясь на ноги. – Я пошел.
      Взяв лошадь под уздцы, Гонноскэ повел ее за собой. Ему и в голову не приходило поехать верхом, потому что лошадь привели для Мусаси. Через два часа он добрался до Усигомэ и отдал письмо Такуану. Здесь уже знали о случившемся от гонца, который сообщил, что Мусаси не приняли на службу из-за нелестных отзывов о его поведении в прошлом. Решающую роль сыграло сведение о том, что он имеет кровного врага, поклявшегося его убить. По слухам, Мусаси заслужил себе расправу. Министры сёгуна провели несколько часов в обсуждении, но и они, в конце концов, признали справедливыми доводы Осуги.
      Такуан ожидал, что найдет в письме Мусаси слова досады и разочарования, но Мусаси писал только о решении уединиться в горах. В письме была и песня, которую он исполнил Гонноскэ. Письмо завершалось словами: «Беспокойный странник, я вновь пускаюсь в путь без цели и смысла. Быть может, следующие строки объяснят тебе что-то:
 
Если небо и земля
Воистину мой сад,
Любуясь им,
Я готов покинуть дом,
Имя которому Бренный мир».
 
      Удзикацу и Синдзо до глубины души тронула деликатность Мусаси.
      – Он слишком непритязателен, – сказал Удзикацу. – Хорошо бы повидаться с ним, пока он не ушел. Сомнительно, что бы он откликнулся на наше приглашение, так что я сам лучше навещу его. – С этими словами Удзикацу поднялся, но к нему обратился Гонноскэ:
      – Задержитесь на минуту. Я тоже возвращаюсь к Мусаси, но он просил передать кое-что Иори. Можно позвать мальчика?
      Иори пришел и сразу увидел свой мешочек.
      – Мусаси сказал, что это единственная память о твоем отце, – произнес Гонноскэ.
      По просьбе Такуана Иори рассказал о родителях.
      – Единственное, о чем я не знаю, – это судьба моей сестры. Не помню, чтобы отец и мать что-нибудь говорили о ней. Жива ли она? – завершил он свой рассказ.
      Такуан достал из мешочка мятый лист бумаги. Прочитав зашифрованную надпись, оставленную отцом Иори, Такуан едва сдержал возглас изумления.
      – Здесь написано про твою сестру, – произнес он, пристально глядя на Иори.
      – Я подозревал об этом, но настоятель храма Токугандзи не смог разобрать записку отца.
      Такуан начал читать: «Я решил скорее умереть с голоду, нежели поступить на службу к новому сюзерену. Мы с женой с трудом влачим жалкое существование. Нам пришлось оставить нашу дочь у дверей одного храма в центральной провинции. Мы вложили в ее одежду „голос неба“ и поручили девочку милости богов. Вскоре мы перебрались в другую провинцию. Я купил крестьянский дом в провинции Симоса. Я мечтал навестить место, где мы оставили девочку, но мы жили слишком далеко оттуда. Я не был уверен, пойдет ли на пользу девочке мое появление, поэтому решил не объявляться ей».
      Да, родители жестоки. Сердце жгут стихи Минамото-но Санэтомо:
 
Дикие звери,
Бессловесные твари
Знают чувство
Родительской любви
К родному потомству.
 
      Да не осудят меня предки! Я не мог запятнать честь изменой сюзерену. Ты – мой сын. Никогда не вкушай от бесчестия, как бы ты ни жаждал славы».
      – Ты увидишь сестру, – проговорил Такуан, засовывая бумажку в мешочек. Я хорошо ее знаю. И Мусаси тоже. Пойдешь с нами, Иори.
      Такуан не упомянул имени Оцу, не объяснил, что «голос неба» означал флейту.
      Быстро собравшись, все пустились в путь. До дома На равнине добрались на утренней заре. Дом был пуст. Над краем равнины застыло одинокое облако.

Книга седьмая. СВЕТ СОВЕРШЕНСТВА

СОРВАВШИЙСЯ БЫК

      В лучах неяркого солнца тень сливовой ветки дерева на оштукатуренной стене походила на четкий рисунок тушью. В Коягю пришла ранняя весна, и заросли сливовых деревьев ждали прилета соловьев.
      Соловьи появлялись в определенное время года, но странствующие ученики боевых искусств стучались в ворота замка круглый год. Их поток не иссякал, но просьбы не отличались разнообразием – все хотели сразиться с Сэкисюсаем или получить его наставления. «Всего один поединок», «Хочу только взглянуть на учителя», «Я – единственный ученик такого-то» – последние десять лет на все эти просьбы стража отвечала, что хозяин никого не принимает по причине преклонного возраста. Одни уходили молча, другие пускались в пылкие рассуждения о смысле Пути и о недопустимости пренебрежительного отношения к молодым фехтовальщикам, третьи пытались подкупить стражу.
      Бесчисленные визитеры не знали, что Сэкисюсай умер в конце прошлого года. Мунэнори не мог покинуть Эдо до четвертого месяца, поэтому до его приезда решили держать смерть старого даймё в тайне. За стенами замка о смерти его владельца знали немногие доверенные люди. Один из них в этот момент сидел в гостевой комнате замка. Это был Инсун, настоятель Ходзоина, который после кончины Инъэя не только сохранил славу монастыря как центра боевого искусства, но и приумножил ее. Он поддерживал тесную связь между монастырем и замком, возникшую во времена молодости Сэкисюсая и Инъэя.
      Инсун хотел повидаться с Хёго. Сукэкуро догадывался о намерениях старого монаха. Он собирался проверить Хёго в бою, ведь поговаривали, будто в мастерстве тот превзошел и деда, и своего дядю Мунэнори. Хёго считал такой поединок бессмысленным.
      – Если бы Хёго чувствовал себя получше, он встретился бы с вами, – уверял Инсуна Сукэкуро.
      – Неужели он до сих пор не вылечился от простуды?
      – Да, совсем замучила его.
      – Не знал, что Хёго так слаб здоровьем.
      – Пожив в Эдо, он отвык от наших суровых зим.
      Слуги тем временем искали в саду Оцу. В одном из садовых домиков раздвинулись сёдзи и показалась Оцу. Она пошла по дорожке, оставляя за собой тонкий запах благовоний. Бледность ее лица могла бы сравниться со сливовым цветом. Она была в трауре, который не сняла и по прошествии ста дней после смерти Сэкисюсая.
      – Где вы были? – подбежал к ней мальчик-слуга. – Господин Хёго ждет вас.
      Оцу поспешила в его комнату.
      – Оцу, будь добра, поговори вместо меня с одним посетителем,– попросил Хёго. – С ним сейчас Сукэкуро, но думаю, что он уже изнемог, слушая бесконечные рассуждения об «Искусстве Войны».
      – Настоятель Ходзоина пожаловал?
      – Да.
      Оцу слегка улыбнулась и, поклонившись, ушла.
      Инсун, не церемонясь, продолжал расспросы о Хёго. Сукэкуро мучительно искал выход из затруднительного положения, подбирая слова поделикатнее, и, к его счастью, появилась Оцу.
      – Как приятно вновь видеть вас в замке, – обратилась она с улыбкой к настоятелю.– К сожалению, Хёго очень занят срочным посланием в Эдо. Он просил извиниться перед вами.
      Оцу принялась угощать чаем и сладостями Инсуна и сопровождавших его двух молодых монахов.
      Инсун притворился, будто не заметил расхождений в объяснениях Оцу и Сукэкуро по поводу Хёго.
      – Весьма жаль,– произнес он. – У меня важное сообщение для него.
      – С удовольствием передам его, – подхватил Сукэкуро. – Уверяю, оно достигнет только слуха Хёго.
      – Не сомневаюсь, – ответил старый монах.
      Инсун принес весть о замке Уэно в провинции Ига. Граница между двумя уделами находилась в нескольких километрах к востоку и пролегала по безлюдной горной местности. Иэясу, конфисковав Уэно у принявшего христианство даймё Цуцуи Садацугу, передал земли Тоде Такаторе. Такатора поселился во владении в прошлом году, отремонтировал замок, изменил налоги, обновил ирригационную систему и Укрепил свою власть. Теперь он намеревался расширить свои земли за счет Коягю. Такатора направил группу самураев в Цукигасэ, где они занялись строительством, вырубкой сливовых деревьев, тем самым открыто нарушая границы Коягю.
      – Такатора беззастенчиво пользуется тем, что вы находитесь в трауре. Без преувеличений можно сказать, что он замыслил перенести границу в свою пользу. Вам следует пресечь его попытки сейчас, потом будет труднее восстановить свои права. Нельзя пускать дело на самотек.
      – Мы проверим положение на границе и подготовим жалобу, если все подтвердится, – заверил настоятеля Сукэкуро, поблагодарив за из-Вестие.
      Вскоре Сукэкуро докладывал о разговоре Хёго, однако тот равнодушно воспринял услышанное.
      – Дядя приедет и во всем разберется, – с улыбкой произнес он. Такое легкомыслие поразило Сукэкуро, который дорожил каждой пядью земли сюзерена. Посоветовавшись со старшими самураями Коягю, он решил предпринять тайные меры. С Тодой Такаторой шутить было нельзя: тот входил в число самых могущественных даймё страны.
      На следующее утро, возвращаясь из додзё, Сукэкуро столкнулся с мальчиком лет четырнадцати. Мальчик поклонился.
      – А, Усиноскэ! Как всегда подсматриваешь за тренировками? – весело приветствовал его Сукэкуро. – Какой подарок ты привез мне сегодня? Дикий картофель?
      Сукэкуро нарочно поддразнивал мальчика. Картофель, который привозил мальчик, на самом деле был превосходного вкуса. Мальчик жил с матерью в горной деревне Араки и часто приезжал в замок, чтобы продать древесный уголь, мясо дикого кабана и другие продукты.
      – Сегодня картофеля нет, зато есть подарок для Оцу, – сказал мальчик, показывая на что-то, обмотанное соломой.
      – Ревень?
      – Нет, живое! Соловей! Я поймал его. Их сейчас много в Цукигасэ.
      – Ты всегда ездишь через Цукигасэ?
      – Да, другого пути сюда нет.
      – Не замечал там незнакомых самураев?
      – Есть какие-то.
      – А что они делают?
      – Строят дома.
      – Не видел, как они ставят пограничные столбы?
      – Нет.
      – Сливовые деревья рубят?
      – Рубят лес для домов, а еще для мостов. На дрова тоже.
      – На путников не нападают?
      – Я не видел.
      Сукэкуро задумался.
      – Говорят, что они из удела даймё Тоды. У вас что слышно про них?
      – В нашей деревне говорят, что это ронины, которых прогнали из Нары и Удзи. Им негде жить, вот они и перебрались в наши горы.
      Такое объяснение было разумным. Окубо Нагаясу, правитель города Нара, упорно преследовал ронинов.
      – Где Оцу? – спросил Усиноскэ. – Хочу отдать ей подарок.
      Усиноскэ всегда с радостью встречался с Оцу, но не потому, что она баловала его сладостями. Его манила красота Оцу, носившая неземной отпечаток. Порой мальчику казалось, что она богиня, а не обыкновенная женщина.
      – Она, верно, в замке,– ответил Сукэкуро, но, бросив случайный взгляд в сторону сада, увидел Оцу. – Тебе повезло! – воскликнул Сукэкуро. – Вот она!
      – Оцу! – громко крикнул Усиноскэ.
      Подбежав к Оцу, он протянул ей соломенный сверток.
      – Я поймал соловья специально для вас.
      – Соловья? – переспросила Оцу, нахмурив брови.
      – Разве вы не хотите послушать соловья? – разочарованно сказал мальчик.
      – Когда он на свободе. Иначе он не может хорошо петь.
      – Вы правы, – вздохнул Усиноскэ, осторожно разворачивая солому. Птица стрелой взмыла в небо.
      Оцу пошла к бамбуковой роще за замком, и мальчик увязался за ней.
      – Куда вы идете?
      – Засиделась в замке. Хочется побродить в горах, полюбоваться цветущей сливой.
      – Так ведь здесь мало сливовых деревьев. Их лучше смотреть в Цукигасэ.
      – Это далеко?
      – Километра два. Можете поехать на моем воле, я сегодня привез дрова в замок.
      Оцу долго не раздумывала. Они вышли через задние ворота, у которых был привязан вол. Самурай на страже приветливо улыбнулся Оцу. Усиноскэ хорошо знали в замке.
      – Я к вечеру вернусь? – спросила Оцу.
      – Конечно, вы и домой поедете на воле, а я вас провожу.
      Они миновали лавку, в которой какой-то человек выменивал тушу кабана на соль. Вскоре они заметили, что человек этот следует за ними. Дорога, не просохшая от растаявшего снега, была почти безлюдной.
      – Усиноскэ, ты всегда приезжаешь в замок Коягю, но разве замок Уэно не ближе к вашей деревне?
      – В замке Уэно нет великого мастера меча, как господин Ягю.
      – Тебе нравится фехтование?
      – Да.
      Усиноскэ, остановив вола, сбежал к потоку, через который был переброшен мост. Он поправил съехавшее на сторону бревно и стал ждать, чтобы следовавший за ними незнакомец прошел первым. Человек, похожий на ронина, быстрым шагом обогнал их, окинув Оцу пронзительным взглядом.
      – Кто это? – с беспокойством спросила она.
      – Он вас напугал?
      – Не то что бы испугал, но...
      – В горах много бродячих ронинов.
      – Поворачивай назад, Усиноскэ, – неожиданно попросила Оцу. Мальчик, вопросительно посмотрев на нее, послушно завернул вола.
      – Стой! – повелительно приказал мужской голос.
      К ним бежали мужчина, менявший тушу кабана в лавке, и еще двое ронинов.
      – Что вам? – спросил Усиноскэ.
      Не обращая внимания на мальчика, все трое уставились на Оцу
      – Теперь все ясно! – протянул один, обращаясь к товарищу.
      – Красотка! – добавил второй. – Я ее где-то видел. В Киото, пожалуй.
      – Ясное дело, таких в здешних деревнях нет.
      – Я ее точно видел, когда учился в школе Ёсиоки.
      – Ты учился у Ёсиоки!
      – Три года, после Сэкигахары.
      – Объясните, в чем дело? – гневно произнес Усиноскэ. – Нам надо вернуться домой до темноты.
      Один из ронинов взглянул на мальчика, словно впервые заметив его
      – Ты из Араки? Угольщик?
      – Ну и что?
      – Отправляйся домой. Ты нам ни к чему.
      – Я вот и собираюсь домой, – ответил Усиноскэ, потянув вола за веревку.
      Ронин бросил на него свирепый взгляд, который испугал бы любого мальчика.
      – Отдай веревку! Женщина поедет с нами.
      – Нет!
      – Упрямиться вздумал?!
      Двое ронинов надвинулись на мальчика, и один из них поднес ему под нос кулак, твердый, как нарост на сосне.
      Оцу судорожно вцепилась в шею вола. В разлете бровей Усиноскэ она прочитала, что сейчас произойдет нечто страшное.
      – Остановись! – крикнула она мальчику.
      Ее крик только подхлестнул его. Усиноскэ, подскочив, ударил ногой одного ронина и, едва приземлившись, врезался головой в живот второму, выхватив из его ножен меч. Размахивая клинком, мальчик вихрем налетел сразу на трех проивников, повергнув их в замешательство. Меч, сверкавший с безумной скоростью, задел одного ронина за грудь. Потекла кровь. Меч в обратном движении врезался в круп вола, который с ревом припустился по дороге. Опомнившись, двое ронинов бросились на Усиноскэ, который, как птица, перелетел с камня на камень. Поняв, что мальчика им не поймать, ронины кинулись за волом.
      Обезумевший от боли вол, сойдя с дороги, карабкался вверх по отлогому откосу. Оцу, закрыв глаза, чудом держалась на спине бегущего животного. Вол уже бежал по какой-то дороге. Оцу слышала крики людей, но никто не осмеливался помочь ей. На равнине Ханъя посреди дороги неожиданно появился молодой человек с сумкой для писем через плечо.
      – Уйди с дороги! – кричали люди, но он хладнокровно шел навстречу волу.
      Раздался глухой удар.
      – Ненормальный, – запричитали со всех сторон.
      – Бык запорол его!
      Люди ошиблись. Молодой человек изо всех сил ударил вола по морде. Вол неуклюже развернулся и бросился наутек, но шагов через десять остановился, дрожа всем телом.
      – Слезайте! – крикнул молодой человек Оцу.
      Оказавшись на земле, Оцу поклонилась своему спасителю, смутно понимая, что с ней случилось и где она.
      – Кто-то поранил вола. Удар меча! – воскликнул молодой человек, рассматривая порез.
      Неизвестно откуда появившийся Кимура Сукэкуро растолкал зевак и подошел к молодому человеку.
      – Тебя послал настоятель Инсун? – спросил Сукэкуро, переводя дыхание.
      – Как хорошо, что вы оказались здесь! – ответил молодой человек. – У меня для вас письмо от настоятеля. Он просил, чтобы вы немедленно прочитали его.
      Взглянув на имя адресата, Сукэкуро распечатал письмо. В нем говорилось: «Я выяснил, что люди, замеченные в Цукигасэ, не являются самураями князя Тоды. Это сброд, ронины, выдворенные из городов. Они намерены зимовать в горах. Спешу исправить допущенную мной ошибку».
      – Спасибо, – сказал Сукэкуро посланцу настоятеля. – Я тоже навел справки. Хорошо, что наши подозрения не подтвердились. Полагаю, что и настоятель рад.
      – Простите, что пришлось вручить вам письмо посреди дороги. Я передам ваши слова настоятелю.
      – Одну минутку. Ты давно в Ходзоине?
      – Недавно.
      – Как тебя зовут?
      – Торадзо.
      – А ты случаем не Хамада Тораноскэ? – спросил Сукэкуро, изучая лицо молодого человека.
      – Нет.
      – Я не встречал Хамаду, но один из наших людей утверждает, что он состоит при настоятеле.
      Торадзо покраснел и тихо проговорил:
      – Хамада – это действительно я. У меня есть причины прийти в монастырь. Я скрыл свое настоящее имя, дабы не порочить учителя и свой род.
      – Не бойся, я не намерен вмешиваться в твои дела.
      – Вы, верно, слышали о Тадааки. Он оставил школу и удалился в горы из-за меня. Я покинул свое сословие. Тяжелая работа в монастыре Пойдет мне на пользу. Настоятель не знает моего настоящего имени.
      – Все знают о поединке Тадааки и Кодзиро, – ответил Сукэкуро. – Кодзиро хвастает своей победой перед каждым встречным. Надеюсь, что ты восстановишь доброе имя своего учителя.
      – С нетерпением жду этого дня. До свидания. Торадзо ушел стремительным шагом, не оглядываясь.

КОНОПЛЯНОЕ СЕМЯ

      Хёго волновался. Он хотел передать Оцу письмо Такуана, но не на-шел ее в комнате. Ее искали по всему замку, но безрезультатно. Письмо, помеченное десятым месяцем прошлого года, задержавшееся в пути, сообщало о предстоящем назначении Мусаси. Такуан писал Оцу, что теперь Мусаси потребуется свой дом в Эдо и «женщина которая вела бы этот дом».
      Стража у ворот сообщила Хёго, что на поиски Оцу в горы посланы люди. Хёго тяжело вздохнул. Оцу никогда не обременяла окружающих, необдуманные поступки были не в ее правилах. Хёго уже предполагал самое худшее, когда ему доложили о возвращении Сукэкуро, Оцу и Усиноскэ.
      Мальчик, принеся всем извинение, непонятно, правда, за что, сказал, что ему пора домой.
      – Куда же ты пойдешь так поздно? – спросил один из самураев.
      – К себе в Араки. Мать ждет.
      – Тебя те ронины прикончат, – сказал Сукэкуро. – Переночуй в замке, а завтра отправишься в деревню.
      Мальчика отослали спать в помещение во внешнем кольце укреплений, где ночевали ученики-самураи.
      Хёго, отозвав Оцу в сторону, пересказал ей письмо Такуана. Он не удивился, когда Оцу, густо покраснев, сказала: «Поеду завтра».
      Вечером устроили прощальный ужин, на котором все восхищались Оцу, а утром обитатели замка, включая слуг, собрались у ворот, чтобы проводить ее в дорогу.
      Сукэкуро послал за Усиноскэ, чтобы Оцу могла доехать на его воле до Удзи, но, как выяснилось, мальчик накануне уехал в деревню. Сукэкуро велел оседлать лошадь. Оцу смущенно отказывалась, ссылаясь на низкое положение в обществе, но ей пришлось уступить просьбе Хёго.
      Хёго в душе порой завидовал Мусаси. Хёго полюбил девушку, хотя сердце ее принадлежало другому. Они вместе продеАали замечательное путешествие из Эдо в замок. Оцу оказалась превосходной сиделкой при умирающем деде. Любовь Хёго не была эгоистичной. Сэкисюсай приказал внуку доставить Оцу Мусаси, когда придет время, и Хёго теперь выполнял наказ покойного деда. Хёго не питал зависти к чужому счастью. Он и помыслить не мог о нарушении устоев Пути Воина и почитал выполнение воли деда как высшее проявление любви к Оцу.
      Лошадь тронулась, и Оцу задела ветку цветущей сливы. Несколько лепестков упали на землю. Хёго почудился их аромат. Он предчувствовал, что навсегда расстается с Оцу, и тихо молился за ее счастье.
      – Господин!
      Хёго обернулся и видел Усиноскэ.
      – Почему ты уехал вчера ночью в деревню? – с улыбкой произнес Хёго.
      – Но ведь мать беспокоилась. Мальчик не вышел из того возраста, когда тяжело разлучаться с матерью даже на короткое время.
      – Ну ладно! Сын должен почитать мать. Как ты пробрался мимо ронинов в Цукигасэ?
      – Их там не было. Узнав, что Оцу из замка, они поспешно бежали, испугавшись наказания. Наверное, перебрались на другую сторону гор.
      – Одной заботой меньше.
      – А где Оцу?
      – Только что отправилась в Эдо.
      – В Эдо? – неуверенно повторил мальчик. – Передала ли она господину Кимуре мою просьбу?
      – Какую?
      – Чтобы меня взяли учеником к самураям.
      – Ты пока мал для этого. Подрасти немного.
      – Я мечтаю учиться фехтованию. Хочу успеть, пока мама жива.
      – Ты прежде у кого-нибудь учился?
      – Нет, но упражнялся на растениях и животных.
      – Неплохо для начала. Подрасти, и я возьму тебя с собой в Нагою. Я скоро туда уезжаю.
      – Я не смогу бросить мать.
      Хёго растрогался до глубины души.
      – Пойдем со мной! – приказал он мальчику. – Посмотрю, есть ли у тебя способности.
      – В додзё?
      Усиноскэ показалось, что все ему снится. С раннего детства самым прекрасным местом на свете для него был додзё в замке. Несмотря на позволение Сукэкуро, мальчик не решался заходить в него. Сейчас его позвал туда один из хозяев замка.
      – Вымой ноги! – приказал Хёго.
      – Слушаюсь, господин.
      Усиноскэ впервые в жизни так тщательно мыл ноги. Войдя в тренировочный зал, он почувствовал себя маленьким и ничтожным. Массивные балки и столбы, отполированный до блеска пол вызывали трепет в его сердце. Голос Хёго звучал здесь по-новому.
      – Возьми меч! – скомандовал Хёго. Усиноскэ выбрал меч из черного дуба.
      – Готов? – спросил Хёго.
      – Готов, – ответил мальчик, вытянув меч на уровне груди. Усиноскэ запыхтел, как ежик, брови его насупились, кровь застучала в висках. Хёго глазами подал знак атаки и, громко топая, бросился вперед. Меч Хёго коснулся ребра мальчика. Тот, словно подброшенный неведомой силой, подпрыгнул и перелетел через плечо Хёго. Хёго левой рукой коснулся ног мальчика и слегка подтолкнул его. Усиноскэ, перевернувшись через голову, приземлился позади Хёго. ~ Довольно! – сказал Хёго.
      – Нет, можно еще раз?
      Усиноскэ занес меч обеими руками и бросился на Хёго, которые намертво блокировал удар. Глаза мальчика наполнились упрямыми слезами.
      «У мальчика есть характер», – подумал Хёго, но вслух проговорил с деланным недовольством:
      – Дерешься небрежно. Перепрыгнул мне через плечо.
      Усиноскэ не знал, что сказать в ответ.
      – Ты не знаешь своего места, не понимаешь, какие и с кем можно допускать приемы. Сядь!
      Мальчик послушно сел. Хёго, отбросив деревянный меч, вытащил из ножен свой.
      – Сейчас я тебя убью. И не вздумай кричать.
      – Убьете? – заикаясь, проговорил мальчик.
      – Вытяни шею! Нет ничего важнее для самурая, чем вести себя достойно. Ты совершил непростительный проступок.
      – Вы убьете меня за какую-то грубость?
      – Совершенно верно.
      Мальчик посмотрел на Хёго, затем повернулся лицом в сторону родной деревни и склонился в поклоне.
      – Мама, я возвращаюсь в землю здесь, в замке. Знаю, ты будешь горевать. Прости, что я не был почтительным сыном. – Усиноскэ покорно вытянул шею.
      Хёго бросил меч в ножны и засмеялся:
      – Неужели ты думаешь, что я способен убить ребенка!
      – Вы пошутили?
      – Разумеется.
      – Может ли самурай допускать такие шутки?
      – Это не розыгрыш. Я должен знать твой характер, прежде чем допустить тебя к тренировкам.
      Мальчик задышал ровнее.
      – Ты прыгнул через мое плечо, когда я прижал тебя в углу, – продолжал Хёго. – Немногие выполняют этот прием и после четырех лет учебы.
      – Я нигде не учился.
      – Не скрывай! У тебя был учитель, и притом неплохой. Кто он?
      Мальчик задумался.
      – Вспомнил! – воскликнул он.
      – Кто научил тебя?
      – Но это не человек.
      – Кто же, водяные?
      – Нет, конопляное семя.
      – Возможно ли учиться у конопляного семени?
      – У нас в горах тренировались воины, которые становятся невидимыми у вас на глазах. Я наблюдал за их тренировками.
      – Ты говоришь про ниндзя? Скорее всего, это группа из Иги. Что у них общего с конопляным семенем?
      – Конопляное семечко в земле быстро всходит и стремительно растет. Вы прыгаете через росток. Каждый день, вперед, назад. С каждым днем прыжок становится все выше. Если каждый день не тренироваться, то конопля вытянется так, что ее уже не перепрыгнуть. И в этом, и в прошлом году я тренировался с весны до осени.
      – Понятно, – сказал Хёго. Разговор прервал Сукэкуро.
      – Еще одно письмо из Эдо, – сказал он, протягивая свиток. Хёго пробежал глазами послание и спросил:
      – Далеко ли успела уехать Оцу?
      – Не более пяти километров. Что-то случилось?
      – Такуан пишет, что назначение Мусаси не состоялось. Его прошлое не внушает доверия сёгуну. Надо сообщить Оцу.
      – Хорошо, я догоню ее.
      – Нет, я сам поеду.
      Хёго направился в конюшню.
      На пути к Удзи Хёго овладели сомнения. Оцу безразлично назначение Мусаси. Ей важен человек, а не его должность. Если удастся уговорить ее задержаться в Коягю, она все равно душой будет рваться в Эдо. Зачем омрачать ее путешествие?
      Хёго пытался владеть собой. У воинов, как и у обычных людей, случаются моменты, когда они поддаются слабости. Звание самурая заставляло Хёго преодолевать сомнения и хранить самообладание. Самураю необходимо преодолеть мечты, и тогда душа его обретет легкость и свободу. Сердцу самурая положено пылать не только от любви. Ему уготована иная судьба. В мире, где нужны молодые таланты, нельзя отвлекаться на цветочки у дороги. Хёго считал своим долгом шагать в ногу со временем.
      – Сколько народу! – весело заметил Хёго.
      – В Наре сегодня необычный день, – ответил Сукэкуро.
      – Похоже, все жители высыпали на улицу.
      Позади Хёго и Сукэкуро шел Усиноскэ, которого Хёго теперь повсюду брал с собой. Мальчик выполнял обязанности слуги самурая. Сейчас он нес на спине коробку с провизией, а к поясу у него были привязаны запасные сандалии хозяина. §-
      Этот день был знаменателен тем, что в Наре давалось грандиозное представление, но оно не было театральным зрелищем. Каждый год монахи Ходзоина утраивали турнир, который определял порядок старшинства среди насельников монастыря. Турнир проводился в при-ч– сутствии зрителей, участники сражались всерьез, бои были захватывающими и жестокими. В объявлениях говорилось, что в турнире Могут участвовать и посторонние, но таких желающих не находилось.
      – Не пообедать ли нам? – предложил Хёго. – У нас много времени.
      – Где бы нам присесть? – огляделся по сторонам Сукэкуро.
      – Вот здесь, – показал Усиноскэ на зеленый пригорок и развернул кусок тростниковой циновки, которую успел подобрать где-то в пути. Хёго нравилась находчивость мальчика, хотя временами он не одобрял его чрезмерную услужливость как свойство, не достойное будущего самурая.
      Усиноскэ разложил скромный обед: колобки из грубого риса, маринованные сливы и бобовую пасту.
      – Усиноскэ, сбегай за чаем, только не говори, для кого, – приказал Сукэкуро.
      – Правильно, а то люди надоедят выражением своего почтения, – заметил Хёго.
      Лицо Хёго было скрыто широкой тростниковой шляпой, такая же была на голове Усиноскэ.
      В полуметре от них ровесник Усиноскэ оглядывался по сторонам.
      – Циновка только что лежала здесь.
      – Забудь про нее, Иори, – успокаивал его Гонноскэ. – Не велика потеря.
      – Кто-то стянул ее. Интересно, где этот ловкач.
      Гонноскэ сел на траву, вытащил кисть и записную книжку, чтобы занести в нее расходы – обычай, который он перенял у Иори.
      Иори был не по годам рассудительным. Он берег деньги, ничего не терял, был опрятен, ценил каждую чашку риса, благодаря за нее судьбу. Он был пунктуальным, дисциплинированным, презирал тех, кто не обладал этими качествами. Людей, способных взять чужое, он презирал.
      – Вон наша циновка! – крикнул Иори, увидев свою вещь. Подбежав к Усиноскэ, он, глядя на него в упор, на мгновение задумался, подбирая слова похлеще.
      – Что тебе? – проворчал Усиноскэ.
      – Если человек берет чужую вещь, значит, он вор, – выпалил Иори.
      – Какой еще вор?