Еще одна незрелая слива упала с дерева. Мусаси ничего не слышал. Яркий свет лампы падал на его склоненную голову с непокорной гривой жестких волос, слегка отдававших медью.
      «Какой трудный ребенок!» – бывало, жаловалась его мать. Упрямство осталось с ним на всю жизнь, как и шрам на макушке от карбункула.
      Мусаси резал статуэтку Каннон, погрузившись в воспоминания о матери. Порой ему казалось, что в статуэтке проглядывают материнские черты.
      – Все еще работаешь? – раздался из-за фусума робкий голос Коскэ. – Тебя спрашивает человек по имени Сасаки Кодзиро, он ждет внизу. Хочешь с ним поговорить или сказать, что ты уже спишь?
      Мусаси едва ли слышал Коскэ.
      Стол, колени Мусаси, пол – все было усыпано древесной стружкой. Он резал фигурку богини в обмен на обещанный меч. Задача весьма трудная, потому что Коскэ обладал тонким вкусом.
      Когда Коскэ вынул из шкафа небольшой обрубок дерева, Мусаси сразу догадался, что дереву много лет. Действительно, ему было около семи веков. Коскэ почитал обрубок как семейную реликвию, поскольку привез его из храма при гробнице принца Сётоку в Синагэ.
      – Мне посчастливилось побывать там, когда храм ремонтировали, – рассказывал Коскэ. – Плотники и монахи рубили старые балки на дрова. Я попросил отпилить мне от балки кусок, потому что не мог перенести бессмысленного расточительства.
      Дерево оказалось податливым, но Мусаси нервничал, потому что боялся испортить бесценный материал.
      Громко хлопнула садовая калитка. Мусаси очнулся от мыслей и впервые за весь вечер оторвался от работы. «Может быть, Иори?» – подумал он, прислушиваясь. Раздался голос хозяина дома.
      – Что стоишь разинув рот? – произнес Коскэ, который ругал Жену. – Не видишь, что человек тяжело ранен. Несите его в дом.
      Люди затащили Синдзо в комнату.
      – Есть сакэ, чтобы промыть рану? Я сбегаю домой и принесу.
      – А я за лекарем!
      – Спасибо, – с глубокими поклонами поблагодарил помощников Коскэ. – Думаю, он выживет.
      Мусаси понял, что случилось нечто чрезвычайное. Смахнув стружки с колен, он спустился по скрипучей лестнице вниз и вошел в комнату, где перед раненым стояли Коскэ с женой.
      – Еще не спишь? – удивился полировщик мечей.
      Мусаси склонился над раненым, пристально вглядываясь в его лицо.
      – Кто это?
      – Ходзё Синдзо, сын даймё Авы. Я сам только что признал его. Славный мальчик, ученик Обаты Кагэнори.
      Мусаси осторожно приподнял повязку и осмотрел рану, уже промытую сакэ. Чрезвычайно ровный срез обнажал пульсировавшую артерию. Раненый чудом выжил. «Кто?» – спросил себя Мусаси. Судя по ране, меч задел шею в движении вверх при выполнении приема «Полет ласточки».
      «Полет ласточки» – любимый прием Кодзиро.
      – Известны подробности? – спросил Мусаси хозяина.
      – Нет.
      – Могу сказать лишь одно – это работа Сасаки Кодзиро.
      Поднявшись к себе, Мусаси растянулся на татами, словно не замечая приготовленную рядом постель. Стружки валялись по всей комнате. Мусаси проработал без перерыва сорок восемь часов. Он не учился ремеслу резчика, ему недоставало умения. Его вдохновлял лишь образ Каннон, запечатленный в его сердце, а единственным приемом была способность отвлечься от посторонних мыслей, когда он воплощал в дереве выношенный в сердце образ.
      Порой ему казалось, что фигурка удается, что рука пошла легко, но вдруг кинжал срывался, делая неверный срез. От куска дерева в конце концов осталось всего десять сантиметров.
      Во дворе пел соловей. Мусаси не заметил, как заснул. Он проснулся через час, полный сил и бодрости. Голова была свежей и ясной. «На этот раз получится», – сказал себе Мусаси. Он спустился во двор к колодцу, умылся, прополоскал рот. Вернувшись к себе, он уверенно взял кинжал.
      Теперь он по-новому ощущал дерево. Он чувствовал застывшие в нем столетия. Мусаси знал: если последняя попытка не удастся, то останется лишь кучка стружек. Мусаси работал с лихорадочным упорством, не разгибаясь и не прерываясь, чтобы попить воды.
      Небо посветлело, запели птицы, в доме началась утренняя уборка. Фусума в комнате Мусаси были закрыты.
      – Мусаси, ты жив? – послышался тревожный голос хозяина. Коскэ отодвинул створку и вошел к гостю.
      – Не получается, – вздохнул Мусаси, откладывая кинжал. Перед ним лежал остаток заготовки длиной в большой палец.
      – Не выходит?
      – Нет.
      – А где дерево?
      – Изрезал. Бодисаттва не пожелал воплотиться в дереве.
      Мусаси потянулся. Он чувствовал себя человеком, возвращающимся к действительности из путешествия в загадочный мир озарений и разочарований.
      – Не получается, – повторил он. – Надо обо всем забыть и настроить мысли на другой лад.
      Мусаси лег на спину и закрыл глаза. Голову заполнил ослепительно белый туман. Душа неслась в бесконечной пустоте.
      В это утро почти все постояльцы покидали постоялый двор. Четырехдневная конная ярмарка закончилась. Барышники разъезжались по домам. Теперь несколько недель постоялый двор будет пустовать.
      Хозяйка окликнула поднимающегося по лестнице Иори.
      – Что тебе? – спросил мальчик.
      Сверху ему хорошо была видна проплешина на макушке хозяйки.
      – Куда это ты?
      – Наверх, к учителю. А что?
      – Не задавай вопросов, а лучше скажи, когда ты ушел отсюда?
      – За день до позавчера, – ответил Иори, посчитав на пальцах.
      – Три дня назад, да?
      – Так.
      – Хорошо провел время? Уж не лисы ли тебя околдовали?
      – Откуда тебе известно? Сама лиса, похоже. – Иори, довольный своей шуткой, поднялся еще на несколько ступеней.
      – Твоего учителя там нет.
      – Не верю.
      Иори взбежал наверх, но скоро вернулся совершенно растерянный.
      – Он сменил комнату?
      – Не понимаешь? Он совсем уехал.
      – Правда?
      – Сомневаешься, так посмотри книгу постояльцев. Видишь – «выехал»?
      – Но почему? Не дождавшись меня?
      – Да. Потому что ты слишком долго болтался невесть где.
      – Но... но... – Из глаз Иори брызнули слезы. – Пожалуйста, скажи, куда он ушел?
      – Он мне не докладывал. А тебя он бросил, потому что ты непутевый. Иори выскочил на улицу, беспомощно оглядываясь по сторонам. Почесывая гребнем редкие волосы, хозяйка закатилась хриплым смехом. 
      – Не суетись; – крикнула она Иори. – Я пошутила. Твой учитель живет напротив у полировщика мечей.
      Иори запустил в нее соломенным конским башмаком. С виноватым видом Иори появился в комнате Мусаси, сел в официальную позу и еле слышно произнес:
      – Я вернулся.
      Он уже заметил сумрачное настроение, царившее в доме, оглядел комнату учителя, заваленную стружкой.
      – Я пришел, – повторил Иори чуть громче.
      – Кто это? – пробормотал Мусаси, открывая глаза. – Иори.
      Мусаси резко сел. Он обрадовался в душе, увидев мальчика, но чувств не выразил.
      – А, это ты, – коротко бросил он.
      – Простите, что задержался. Ответа не последовало.
      – Простите меня, учитель!
      На этот раз извинения сопровождались поклоном, но Мусаси промолчал.
      Мусаси встал, затянул пояс и приказал:
      – Открой окно и прибери в комнате.
      Он вышел, прежде чем Иори успел произнести: «Слушаюсь!» Мусаси спустился вниз и справился о состоянии раненого.
      – Спал крепко, – ответил Коскэ.
      – Я позавтракаю и сменю тебя. Ты устал, – предложил Мусаси, но Коскэ отказался.
      – У меня к тебе просьба, – обратился он к Мусаси. – Надо сообщить в школу Обаты о происшествии, но мне некого послать.
      Мусаси пообещал, что отправит Иори или сходит сам. Когда он поднялся к себе, в комнате было чисто.
      – Иори, ответ принес?
      – Вот он, – бодро ответил Иори, радуясь, что его не ругали. Он извлек конверт из-за пазухи.
      – Дай сюда.
      Иори на коленях приблизился к учителю и протянул письмо. Сукэкуро писал:
      «Господин Мунэнори является наставником сегуна, поэтому он не может с вами встретиться. Если вы посетите нас по другому поводу, то, вероятно, наш господин сможет повидать вас в додзё. Если вы непременно хотите испытать стиль Ягю, то вам следовало бы встретиться с Ягю Хёго. К сожалению, он отбыл в Ямато по причине болезни господина Сэкисюсая. Разумнее поэтому отложить ваш визит к нам. О деталях договоримся позднее».
      Мусаси улыбнулся. Иори, почувствовав, что гроза миновала, непринужденно вытянул ноги и проговорил:
      – Их дом совсем не в Кобикитё, а в Хигакубо. Усадьба богатая. Кимура Сукэкуро угощал меня такой едой...
      – Иори! – строго прервал его Мусаси, недовольный фамильярностью мальчика.
      Мальчик быстро подобрал под себя ноги и ответил.
      – Да, господин!
      – Три дня слишком большой срок, если ты и заблудился. Что с тобой стряслось?
      – Меня заколдовали лисы.
      – Лисы?
      – Да, господин, лисы.
      – Как же ты, деревенский парень, позволил им заколдовать себя?
      – Сам не знаю. Совсем не помню, что со мной было.
      – Странно.
      – Да, господин, я и сам удивляюсь. В Эдо, наверное, лисы коварнее деревенских.
      – Согласен, но, по-моему, дело не в одних лисах.
      – Лиса выскочила на меня, чтобы заколдовать, я отрубил ей хвост, вот она меня и наказала, – затараторил Иори.
      – Тебя наказала не лиса, а твое чувство вины. Посиди и подумай над моими словами. Когда я вернусь, расскажешь мне, что ты придумал.
      – Слушаюсь. Вы уходите?
      – Надо зайти в одно место по соседству с храмом Хиракава в Кодзимати.
      – До вечера вернетесь?
      – Если не встречу лису.
      Мусаси ушел, оставив Иори размышлять о чувстве вины. Небо было затянуто плотными облаками, которые в сезон дождей удручают глаз.

      Пение цикад наполняло рощу вокруг храма Хиракава Тэндзин. Ухала сова. Мусаси подошел к дому Обаты и громко поздоровался, но ему ответило эхо. Вскоре послышались шаги, и из дома вышел самурай с двумя мечами, по виду персона более значительная, чем страж или привратник.
      – Кто вы? – спросил самурай, не утруждая себя поклоном.
      – Я – Миямото Мусаси. Если не ошибаюсь, это школа военных наук Обаты Кагэнори?
      – Да, – лаконично отозвался самурай.
      Он, видимо, ожидал, что посетитель пустится в нудный рассказ о том, как жаждет совершенствовать свои знания военного дела.
      – Один из ваших учеников ранен, – сказал Мусаси. – Сейчас он на попечения полировщика мечей Дзусино Коскэ, который, должно быть, известен вам. Я пришел по просьбе Коскэ.
      – Не иначе как Синдзо! – воскликнул самурай, с трудом подавляя волнение. – Извините меня, я – Ёгоро, единственный сын Кагэнори. Спасибо за известие. Жизнь Синдзо в опасности?
      – Утром ему стало получше, но ему пока нельзя двигаться.
      – Передайте мою благодарность Коскэ.
      – Непременно.
      – Отец долгое время болеет, поэтому вместо него занятия вел Синдзо, но прошлой осенью он куда-то исчез. Прошу прощения, что не могу оказать вам должный прием, поскольку в доме никого нет.
      – Не беспокойтесь. Скажите, пожалуйста, не находится ли школа во враждебных отношениях с неким Сасаки Кодзиро?
      – Да, вражда началась в мое отсутствие, так что я не знаю всех подробностей. Кажется, Кодзиро оскорбил отца, вызвав негодование учеников. Они хотели проучить Кодзиро, но он убил некоторых из них. По-моему, Синдзо дал себе клятву отомстить Кодзиро.
      – Теперь кое-что прояснилось. Простите, но хочу дать вам совет. Не вздумайте сражаться с Кодзиро. Его нельзя победить с помощью обычной фехтовальной техники, а в тактике он еще виртуознее. Как боец, оратор и тактик он не имеет себе равных среди здравствующих знатоков военного искусства.
      Глаза Ёгоро вспыхнули гневом, что заставило Мусаси еще раз повторить свое предупреждение.
      – У вас будет случай продемонстрировать свою гордость, но не стоит рисковать головой из-за пустяка. Не пытайтесь отомстить за поражение Синдзо. Вас постигнет та же участь. Не совершайте глупость.
      Мусаси ушел. Ёгоро стоял, опершись о стену, со скрещенными на груди руками.
      – Подумать только, вот и Синдзо, – проговорил он дрожащим голосом. Ёгоро вспомнил письмо, оставленное Синдзо, в котором тот сообщал, что отправляется отомстить Кодзиро. Если Кодзиро преуспеет в бою, то Ёгоро больше не увидит еще одного из учеников отца.
      Синдзо жив, но его поражение не стало менее унизительным. Школа прекратила занятия, и молва склонилась к тому, что додзё Обаты – сборище трусов или, на худой конец, кучка теоретиков, не имеющих понятия о практике войны. Часть учеников покинула школу. Остальные перешли в конкурирующую школу, где изучали стиль Наганумы, поскольку Кагэнори постоянно болел, и стиль Косю вышел из моды.
      Ёгоро решил не говорить отцу про Синдзо. Сейчас оставалось только ухаживать за отцом без надежды на его выздоровление, как считали лекари.
      – Ёгоро, где ты?
      Ёгоро удивлялся, что голос едва живого отца, когда тот звал сына, звучал молодо и бодро. Ёгоро вбежал в комнату и опустился на колени около постели отца.
      – Звал?
      Кагэнори сидел, привалившись к раме раздвинутого сёдзи, как он частенько делал, когда его донимали боли в спине.
      – Кто тот самурай, который только что вышел из наших ворот?
      – Просто посыльный, – нерешительно ответил Ёгоро.
      – Откуда?
      – Самурай пришел сообщить, что с Синдзо произошел несчастный случай. Имя этого самурая – Миямото Мусаси.
      – Он родом из Эдо?
      – Я слышал, что он из Мимасаки. Он ронин. Ты его прежде встречал?
      – Нет, – ответил Кагэнори. – В нем есть что-то необычное. Я перевидел множество людей за свою жизнь, на поле боя и в обычной обстановке, но лишь немногих назвал бы истинными самураями. Мне нравится этот человек, Мусаси. Хочу с ним поговорить. Позови его.
      – Слушаюсь, – послушно ответил Ёгоро и затем недоуменно спросил: – Что в нем необычного? Ты видел его лишь издали.
      – Тебе не понять. А когда уразумеешь, будешь таким же стариком, как я.
      – И все же?
      – Меня восхитила его бдительность. Он пришел в дом к больному человеку, но и здесь не проявил беспечности. Входя во двор, он мгновение помедлил, чтобы оценить обстановку, расположение дома, направление дорожек в саду. Ему хватило одного взгляда. Я поражен. Другие, конечно, подумали бы, что он помедлил из приличия.
      – Он, значит, истинный самурай?
      – По всей видимости. Беги и верни его!
      – Но тебе нельзя утомляться.
      – Не беспокойся. Я, может, всю жизнь ждал встречи с таким человеком. Я постигал военные науки не для того, чтобы передавать их безусым мальчишкам. Мою теорию называют стилем Коею, но она только осмысляет те методы, которые применяют прославленные воины Косю. Она отличается от стратегии, которой следуют Такэда Сингэн, Уэсуги Кэнсин или Ода Нобунага, словом, все те, кто воевал за власть над страной. Цель и задачи военной науки изменились. Моя теория предназначена для достижения мира и спокойствия. Ты знаешь кое-что о ней, но кому мне передать ее сокровенный смысл?
      Ёгоро молчал.
      – Сын, мне надо так много оставить тебе, но ты незрел. Ты, например, не угадал выдающихся качеств человека, которого только что встретил. Ты не тот, кому я доверил бы продолжение своего дела. Я жду момента, когда встречу нужного человека. Учти, цветущая вишня надеется на ветер, который разнесет ее пыльцу.
      – Отец, ты еще долго проживешь.
      – Так говорит только дитя. Приведи ко мне того самурая.
      – Сейчас!
      Ёгоро выбежал. Сначала он бросился в том направлении, в котором, вероятно, ушел Мусаси, затем осмотрел территорию храма и вышел на главную улицу Кодзимати, но Мусаси бесследно исчез.
      По правде сказать, Ёгоро не слишком горевал из-за неудачи, поскольку сомневался в совершенстве Мусаси. Ему не понравились и Предупреждения Мусаси. Он явился только для того, чтобы расточать похвалы Кодзиро.
      «Не такой уж я молодой и неопытный», – подумал Ёгоро, вспоминая слова отца.
      Мусаси и Ёгоро были ровесниками. Как ни велики таланты Мусаси, они не безграничны. Ёгоро достаточно повидал в жизни, он несколько лет странствовал как ученик боевых искусств, изучал военное дело и прошел строгую школу Дзэн. И вот его отец, увидев со стороны незнакомого человека, сделал вывод о выдающихся способностях чужака да еще захотел, чтобы Ёгоро брал с него пример.
      «Отца не убедишь, что я давно уже не ребенок», – с грустью подумал Ёгоро. Он мечтал о дне, когда отец увидит в нем зрелого мужа и отважного самурая. Грустно было сознавать, что такой день может не наступить из-за смерти отца.
      – Эй, Ёгоро!
      Ёгоро обернулся и увидел Накатогаву Хандаю, самурая из дома Хосокавы. Прежде Хандаю регулярно посещал занятия в школе, но последнее время они не виделись.
      – Как здоровье учителя? Постоянно занят, поэтому не мог зайти.
      – Изменений нет.
      – Я слышал, что Сасаки Кодзиро ранил Синдзо.
      – Уже пошли слухи?
      – Узнал сегодня об этом в доме даймё Хосокавы.
      – Все произошло только прошлой ночью.
      – Кодзиро живет у Ивамы Какубэя, от Какубэя слухи и пошли. Даже господин Тадатоси знает.
      Ёгоро был слишком молод, чтобы бесстрастно воспринять это известие. Поспешно распрощавшись с Хандаю, он заторопился домой. Он уже принял решение.

      Жена Коскэ готовила суп для Синдзо, когда в кухню вошел Иори.
      – Сливы уже созрели, – заявил он.
      – Значит, скоро запоют цикады.
      – Вы что, не маринуете сливы?
      – Нет, мы не делаем заготовок, да к тому же на сливы уйдет много соли.
      – Соль не пропадет, а вот сливы сгниют. Маринованные сливы могут пригодиться, если случится война или наводнение. Вы заняты, разрешите мне собрать сливы.
      – Забавный ты мальчик! Рассуждаешь о наводнениях как старичок.
      Иори стоял под деревом с большой деревянной бадьей. Стрекочущая цикада отвлекла его от мысли о наводнении. Иори подкрался и поймал ее. Держа цикаду в кулаке, он испытывал странное ощущение: она была теплой, хотя говорят, что у насекомых нет крови. В минуты опасности, наверное, все живое источает тепло. Иори, почувствовав жалость к цикаде, раскрыл ладонь, и она, треща крыльями, полетела в сторону дороги.
      На раскидистом дереве обитали разнообразные существа: красивые мохнатые гусеницы, маленькие голубые лягушки, божьи коровки, спящие бабочки, танцующие в воздухе полосатые мухи. Иори подумал, что жестоко трясти сливу, вспугнув всю живность. Он сорвал первую сливу и отправил ее в рот. Затем осторожно потряс ветку, но плоды почему-то не осыпались. Иори сбивал по одной сливе и бросал в бадью.
      – Негодяй! – вдруг завопил Иори и стал швырять сливы в кого-то, прятавшегося за забором, который отделял двор от переулка. Человек убежал.
      В окне мастерской появился Коскэ.
      – Почему шум? – удивился он. Спрыгнув с дерева, Иори ответил:
      – Еще один подглядывал из-за забора. Я запустил в него сливой, и он удрал.
      – Что за человек? – спросил полировщик мечей, вытирая руки о тряпку.
      – Бандит.
      – Не из людей Хангавары?
      – Не знаю. Почему они следят за домом?
      – Хотят добраться до Синдзо.
      Иори оглянулся на комнату, где лежал раненый. Синдзо доедал суп. Чувствовал он себя получше и уже обходился без повязки на шее.
      – Коскэ! – позвал Синдзо.
      – Как здоровье? – спросил, подходя к нему, оружейник. Синдзо попытался сесть в официальную позу.
      – Мне очень неловко, что я причиняю вам столько беспокойства, – проговорил он.
      – Пустяки! К сожалению, мы не можем уделить вам должного внимания.
      – Я знаю, что и бандиты Хангавары вам досаждают. Я не хочу, чтобы они причислили вас к своим врагам. Пора вас покинуть. Мне гораздо лучше, я готов отправиться домой.
      – Как, сегодня?
      – Да.
      – Не спешите! Дождитесь хотя бы Мусаси.
      – Нет. Я в состоянии идти сам. Передайте ему мой привет.
      – Подумайте! Люди Хангавары днем и ночью караулят дом. Они набросятся на вас, едва вы шагнете за ворота. Я вас не пущу.
      – У меня был повод убить Дзюро и Короку. Все начал Кодзиро, а не я. Я не боюсь их.
      Синдзо поднялся и пошел к выходу. Коскэ и его жена поняли, что отговаривать его бесполезно. В прихожей Синдзо столкнулся со входящим в дом Мусаси.
      – Домой? Рад видеть тебя на ногах, но одному идти на улицу опасно. Я провожу.
      Синдзо возражал, но Мусаси настоял на своем.
      – Трудно идти? – поинтересовался Мусаси.
      – Земля слегка плывет под ногами.
      – До Хиракавы Тэндзин далековато. Лучше нанять паланкин.
      – Я не вернусь в школу.
      – Куда же? Потупившись, Синдзо ответил:
      – Стыдно признаться, но я хочу некоторое время пожить в доме отца в Усигомэ.
      Мусаси подозвал носильщиков паланкина и насильно усадил в него Синдзо. Сам он наотрез отказался садиться, огорчив молодчиков Хангавары, которые наблюдали из-за угла.
      – Смотри, он посадил Синдзо в паланкин.
      – Смотрит в нашу сторону.
      – Подожди!
      Когда носильщики миновали внешний ров, люди Хангавары двинулись следом, подоткнув полы кимоно и подвязав рукава. Они готовы были испепелить Мусаси взглядом.
      Первый камешек ударился о ручки паланкина, когда Синдзо и Мусаси достигли окрестностей Усигафути. Кольцо сжималось.
      – Эй, стой! – крикнул один из преследователей.
      – Стоять!
      Перепуганные носильщики бросили паланкин и пустились наутек. Синдзо выглянул из-за занавески, сжимая меч.
      – Это вы мне? – обратился он к преследователям.
      Мусаси, загораживая собой Синдзо, крикнул медленно наступавшим бандитам:
      – В чем дело?
      – Сам знаешь. Отдай нам этого желторотого. А будешь дурить, так прикончим на месте.
      Шайка, приободренная собственными угрозами, мрачно обступила паланкин, но никто не смел подойти на расстояние удара меча.
      Взгляд Мусаси удерживал громил на удалении.
      Синдзо и Мусаси не отвечали на град ругательств. Внезапно Мусаси поразил преследователей вопросом:
      – Хангавара Ядзибэй с вами? Пусть выйдет ко мне.
      – Хозяина здесь нет. Если хочешь что-то сказать, говори мне, Нэмбуцу Тадзаэмону. Так и быть, послушаю тебя.
      Вперед вышел человек средних лет в белом кимоно с четками, какие носят буддийские монахи.
      – Что вы имеете против Ходзё Синдзо?
      – Он убил двоих наших друзей, – отозвался Тадзаэмон, расправляя плечи.
      – По словам Синдзо, они помогли Кодзиро расправиться с учениками школы Обаты.
      – Нечего мешать одно с другим. Если мы не сведем счеты с Синдзо, над нами будет потешаться весь квартал.
      – Это ваш способ решения, но у самураев свои правила, – заговорил Мусаси примирительным тоном. – Самурай может мстить, чтобы восстановить справедливость или воинскую честь, но он не сводит мечом личные счеты. Это недостойно мужчины. Будьте и вы мужчинами.
      – Обвиняешь нас в том, что ведем себя не по-мужски?
      – Пусть Кодзиро вызовет нас на бой, как положено по правилам. Наше звание не позволяет ввязываться в драку с подручными Кодзиро.
      – Можешь распинаться про самурайские штучки ради собственного удовольствия. А мы будем защищать честь по-нашему.
      – Если самураи начнут драться со всяким отребьем, выясняя, чьи правила лучше, по улицам потекут потоки крови. Проще обратиться к городским властям. Согласен, Нэмбуцу?
      – Ну ты, лошадиный помет! Нам ни к чему чиновники, без них обойдемся!
      – Сколько тебе лет?
      – Тебе какое дело?
      – В твоем возрасте позорно вести молодых людей на верную смерть.
      – Придержи язык! Я пока не стар для хорошей драки.
      Тадзаэмон, вытащив меч, шагнул вперед. Бандиты двинулись следом. Тадзаэмон сделал выпад, Мусаси увернулся и, оказавшись за спиной атакующего, схватил его и швырнул в ров. Подхватив Синдзо, Мусаси стремительно пошел прочь от толпы. Он пересек поле и стал взбираться на холм. Добравшись до середины склона, Мусаси поставил Синдзо на ноги.
      – Бежим.
      Бандиты, оправившись от потрясения, бросились вдогонку.
      – Держи их!
      – Где же ваша хваленая гордость?
      – Хороши самураи!
      – Вы нам ответите за Тадзаэмона! Мусаси словно не слышал криков.
      – Не вздумай связываться с ними, – сказал он Синдзо. – Беги и не оглядывайся. В нашем положении иного выхода нет.
      Мусаси и Синдзо пересекли местность, получившую впоследствии название Усигафути и холм Кудан, но в те времена это были холмы, поросшие густым лесом. Преследователи отстали, Синдзо побледнел и тяжело дышал.
      – Устал? – сочувственно спросил Мусаси.
      – Терпимо...
      – Тебе хотелось отомстить за оскорбления?
      – Конечно...
      – Подумай в свободную минуту над моими словами. Случаются обстоятельства, когда бегство – лучший выход. Спустимся к ручью. Вымойся перед тем, как явиться к отцу.
      Вскоре Синдзо и Мусаси достигли рощи храма Акаги Мёдзин. Усадьба даймё Ходзё лежала внизу у подножия холма.
      – Надеюсь, ты зайдешь к нам и познакомишься с отцом? – спросил Синдзо.
      – В другой раз, – ответил Мусаси. – Отдохни как следует. Будь здоров!
      После этого происшествия людская молва начала поносить имя Мусаси. Его называли «слабаком», «жалким трусом», «позором самурайского сословия». Если такое ничтожество разгромило школу Ёсиоки в Киото, значит, она ничего не стоила. Мусаси вызвал ее учеников на бой, потому что те не способны держать меч в руках! Дутая слава школы может одурачить только простаков, ничего не смыслящих в искусстве фехтования.
      В Эдо не нашлось никого, кто замолвил бы доброе слово в защиту Мусаси.
      Верхом оскорбления были столбы с объявлениями, расставленные по всему городу: «Послание Миямото Мусаси, который бегает, как заяц. Вдова Хонъидэн жаждет мщения. Мы тоже хотели бы встретиться лицом к лицу с тобой. Надоело видеть тебя со спины. Если ты самурай, выходи на бой! Хангавара и его друзья».

МУЖСКОЙ РАЗГОВОР