Уже пробило за полночь, когда Мусаси добрался до маленькой гостиницы севернее Китано, где когда-то он встретил Дзётаро. Неожиданное появление Мусаси обрадовало старика хозяина, который быстро приготовил ему постель.
      Мусаси ушел рано утром и вернулся поздним вечером. Он сбросил с плеч мешок батата из Курамы и отдал старику штуку беленого полотна из Нары, купленную в ближайшей лавке, и попросил сшить исподнее – набрюшник и набедренную повязку. Старик сразу же снес полотно белошвейке, а на обратном пути забежал в винную лавку за сакэ. Они проговорили до глубокой ночи, сидя с горшком тушеных бататов и кувшинчиком сакэ, пока белошвейка не принесла новое белье. Мусаси аккуратно сложил его у изголовья.
      Задолго до рассвета старика разбудил плеск воды. Мусаси умывался студеной колодезной водой. Он надел новое белье и старое кимоно. Лунный свет заливал землю.
      Мусаси сказал старику, что, устав от Киото, направляется в Эдо и пообещал зайти года через три, когда вернется в эти края. Старик завязал пояс на его спине. Мусаси ушел.
      Узкая тропа вела через поля к дороге на Китано. Мусаси ступал осторожно, чтобы не угодить в лепешки навоза. Старик долго смотрел в ту сторону, где лунная дымка поглотила гостя.
      Голова Мусаси была ясной, как небо над ним. Тело налито силой, настроение становилось бодрее с каждым шагом.
      «Зачем я так тороплюсь? – громко спросил он себя и замедлил шаг. – Это, пожалуй, моя последняя ночь в мире живых».
      Мусаси не скорбел, не сокрушался, он трезво оценивал свое положение. Он пока не ощущал дыхания смерти.
      Весь вчерашний день он молча просидел под сосной во внутреннем храме Курама в надежде обрести отрешенность, когда теряется ощущение души и тела. Он не смог отделаться от мысли о смерти и теперь сожалел о напрасно потерянном времени.
      Ночной воздух бодрил. Немного сакэ, короткий, но глубокий сон, ледяная вода из колодца, новое белье – нет, он не чувствовал себя человеком, обреченным на смерть. Мусаси вспомнил зимнюю ночь, когда он одолевал вершину Орлиной горы. Тогда тоже ярко сверкали звезды, на деревьях блестели сосульки. Сейчас сосульки сменились бутонами цветов. Мусаси чувствовал легкое головокружение, ему не хотелось думать о серьезном. Впрочем, какой толк ломать голову над тем, что не постигли мудрецы на протяжении веков – смерть, предсмертная агония, то, что ждет после смерти.
      Мусаси шел по кварталу, где жила придворная знать. Жалобно пела флейта. Он живо представил людей в трауре вокруг гроба, ждущих рассвета. Ему почудились звуки заупокойной молитвы. Мусаси неожиданно для себя вспомнил танцующих жриц в храме Исэ, надменную вершину Орлиной горы.
      Мусаси остановился, чтобы прийти в себя. Он уже миновал храм Сёкокудзи и был неподалеку от серебряной ленты реки Камо. Он увидел на глинобитной стене тень человека, двигавшегося ему навстречу. Немолодой человек с собакой на поводке робко приблизился к Мусаси.
      – Можно вас побеспокоить?
      – Меня? – удивился Мусаси.
      – Извините за странный вопрос: не видели ли вы по пути освещенный дом?
      – Я не смотрел по сторонам, но, по-моему, не попадался.
      – Снова не на ту улицу попал!
      – А что вы ищете?
      – Дом, в котором скончался один человек.
      – Дома я не видел, но, кажется, слышал флейту. Это рядом.
      – Должно быть, тот самый дом. Жрец из синтоистского храма, похоже, опередив меня, начал заупокойную службу.
      – Вы священнослужитель?
      – Не совсем. Я – гробовщик с холма Торибэ. Мне сказали, чтобы я шел к дому господина Мацуо, вот я и направился к горе Ёсида, но они там больше не живут.
      – Вы говорите о Мацуо с горы Ёсида?
      – Да. Я не знал, что они переехали, и сделал большой крюк. Спасибо! До свидания!
      – Подождите! – остановил его Мусаси. – Вы говорите о Канамэ Мацуо, который служил у господина Коноэ?
      – Вот именно. Он умер, не проболев и десяти дней.
      Мусаси молча зашагал дальше, гробовщик – в противоположную сторону.
      «Умер дядя», – подумал Мусаси. Человек прожил нелегкую жизнь, пытаясь нажить состояние, но так и остался бедным. Мусаси вспомнил простую еду, которую дала ему тетка, – рисовые колобки, съеденные им в новогоднюю ночь на берегу реки. Теперь и она осталась одна-одинешенька.
      Мусаси остановился на берегу Камо, вглядываясь в тридцать шесть вершин Хигасиямы, Они излучали холодную враждебность. Мусаси, тряхнув головой, сбежал вниз к мосту. Отсюда дорога из северной части города вела к горе Хиэй и дальше в провинцию Оми.
      На середине моста Мусаси услышал крик человека. Он остановился. Клокотала вода, шумел ветер. Крик повторился. Мусаси, не поняв, откуда он доносится, поспешил вперед. Поднявшись на берег, Мусаси увидел бегущего навстречу человека. В нем Мусаси узнал вездесущего интригана Сасаки Кодзиро.
      Кодзиро неестественно горячо поприветствовал Мусаси. Оглядев безлюдный мост, он спросил:
      – Ты один?
      – Конечно.
      – Надеюсь, ты простишь меня за прошлую ночь. Спасибо, что ты не отверг моего вмешательства.
      – Я должен благодарить тебя, – вежливо ответил Мусаси.
      – Идешь на поединок?
      – Да.
      – Неужели один? – домогался Кодзиро.
      – Один.
      – Мусаси, ты, видимо, неправильно истолковал объявление в Янаги-мати.
      – Думаю, что не ошибся.
      – Уверен, что знаешь условия? Это не будет бой один на один, как с Сэйдзюро или Дэнситиро.
      – Знаю.
      – Бой будет происходить от имени Гэндзиро, но на сражение выйдут ученики школы Ёсиоки. Понимаешь, что их может оказаться и десять, и сто, и даже тысяча?
      – Понимаю. Почему ты меня расспрашиваешь?
      – Слабые покинули школу, остались сильные и смелые. Сейчас все они под большой сосной у развилки дороги. Они тебя ждут.
      – Ты успел побывать там?
      – Хм-м... подумал, что стоит предупредить тебя. Я знал, что ты пойдешь по этому мосту, поэтому ждал тебя здесь. Это мой долг. Я ведь писал объявление.
      – Ты очень предупредителен.
      – Я изложил тебе положение дел. Ты действительно намерен драться в одиночку или за тобой следуют другим путем сторонники?
      – У меня один сторонник.
      – Правда? Где же он?
      – Да вот, рядом, – засмеялся Мусаси, показывая на собственную тень.
      Кодзиро обиделся.
      – Я пришел не за шутками.
      – Я не шучу.
      – Ты, кажется, решил посмеяться над моим советом?
      – Думаешь, что великий мудрец Синран шутил, утверждая, что истинный верующий обладает двойной силой, потому что его всегда сопровождает Амида Будда? – глубокомысленно произнес Мусаси.
      Кодзиро промолчал.
      – Ясно, что у людей Ёсиоки подавляющее превосходство. Их много, я один, – продолжал Мусаси. – Ты, конечно, решил, что я уже побежден. Прошу не тревожиться за меня. Положим, узнав, что их десять человек, я возьму с собой тоже десять. Что из этого? Они приведут двадцать. Приди со мной два десятка воинов, их будет тридцать, сорок. Начнется побоище, погибнет много народу. Государственный порядок будет нарушен без пользы для искусства фехтования. От моих сторонников было бы больше вреда.
      – Положим, ты прав, но решение вступать в заведомо проигранный бой противоречит «Искусству Войны».
      – Случается, что выбора нет.
      – В «Искусстве Войны» об этом не упоминается. Оно не признает импульсивных действий сгоряча.
      – Я знаю, как мне следует поступать, независимо от уложений «Искусства Войны».
      – Ты нарушаешь его законы. Мусаси рассмеялся.
      – Если ты идешь против правил, – настаивал Кодзиро, – почему бы не избрать тактику, гарантирующую жизнь?
      – Я следую по пути, который ведет к совершенству жизни.
      – Боюсь, он заведет тебя в ад.
      – Река перед нами может оказаться тройной рекой ада, тропа – дорогой к вечным мукам, холм, на который я скоро поднимусь, – горой иголок, но для меня нет иного пути к истинной жизни.
      – Ты говоришь так, словно смерть уже за твоей спиной.
      – Как тебе угодно. Есть люди, заживо умершие, и такие, кто через смерть обретает вечную жизнь.
      – Несчастный! – с усмешкой произнес Кодзиро.
      – Скажи лучше, куда ведет эта дорога?
      – К деревне Хананоки, а оттуда к раскидистой сосне в Итидзёдзи, где ты собрался умереть.
      – Далеко?
      – Километра два. У тебя много времени.
      – Спасибо. Увидимся позже, – весело произнес Мусаси и свернул на боковую тропу.
      – Не туда! – крикнул ему вслед Кодзиро. Мусаси кивнул.
      – Говорю же, не туда!
      – Знаю.
      Мусаси спускался по склону. За придорожными деревьями виднелись рисовые поля, за ними – соломенные крыши крестьянских домов. Кодзиро видел, как Мусаси, застыв на месте, смотрел на луну. Кодзиро расхохотался, представив, что Мусаси справлял малую нужду.
      Взглянув на луну, Кодзиро подумал, что много людей покинет этот мир до ее захода.
      Мусаси не возвращался. Кодзиро уселся на оголенные корни дерева. Его возбужденное воображение рисовало картины боя.
      «Судя по спокойствию Мусаси, он смирился со смертью, но все равно будет бешено сопротивляться. Чем больше жертв, тем увлекательнее зрелище. У людей Ёсиоки припасены луки и мушкет. Если стрелки не промахнутся, спектакль окажется коротким. Они все испортят. Надо бы предупредить Мусаси», – решил Кодзиро.
      Над полями поднимался туман, холод пробирал до костей.
      – Мусаси, ты что там так долго? – крикнул Кодзиро, поднявшись на ноги.
      Почуяв что-то неладное, он быстро спустился вниз по дороге и еще раз окликнул Мусаси. Тишину нарушал лишь скрип водяного колеса.
      – Безмозглый негодяй!
      Кодзиро взбежал на главную дорогу, оглядываясь по сторонам. Крыши храма на берегу Сиракавы, храмовая роща на склонах Хигасиямы, луна в небе – все, что он увидел. Кодзиро решил, что Мусаси сбежал. Упрекая себя в легковерности, он быстро зашагал к Итидзёдзи.
      Из-за дерева, где только что сидел Кодзиро, вышел Мусаси. Он улыбался, радуясь, что отделался от интригана. Мусаси презирал тех, кто получает удовольствие от гибели других. Кодзиро лгал, говоря, что ходит смотреть на поединки ради учения. Он был коварным человеком, который заигрывал с обеими сторонами, ловко изображая честного посредника, готового всем услужить.
      Кодзиро, видимо, ожидал, что Мусаси на коленях станет умолять его о помощи, узнав, сколь велика сила дома Ёсиоки. Он должен был принять помощь, ведь речь шла о его жизни. Кодзиро не подозревал, что Мусаси заранее разведал о планах дома Ёсиоки выставить на бой до ста человек.
      Мусаси помнил слова Такуана о том, что истинно смелый человек любит жизнь и бережет ее, как заветное сокровище. Мусаси понимал разницу между полноценной жизнью и существованием. Он размышлял о том, как сделать жизнь осмысленной, как превратить ее в луч света, освещающий дорогу в будущее, пусть даже ценой собственной жизни. Если ему удастся осуществить свой замысел, то безразлично, проживет он двадцать или семьдесят лет. Жизнь – мгновение в потоке времени.
      Мусаси считал, что в отличие от остальных людей воину уготована своя дорога. Он должен жить как самурай и умереть как самурай. Свернуть с этого пути невозможно. Пусть его изрубят в куски, но враг никогда не посмеет отрицать, что Мусаси бесстрашно и честно принял вызов.
      Мусаси раздумывал, каким путем добираться до места боя. Самый близкий – дорога к горе Хиэй, по которой только что ушел Кодзиро. Второй, подлиннее, вел вдоль Таканогавы, притока реки Камо, к большой дороге на Охару и затем мимо императорского дворца Сюгакуин. Третий путь сначала шел на восток, затем поворачивал на север к подножию горы Урю и потом к деревне. Все три дороги сходились у раскидистой сосны, существенной разницы между ними не было. С точки зрения боевого искусства, когда предстоит атаковать превосходящие силы противника, выбор подхода имеет серьезное тактическое значение. От его правильности подчас зависел исход боя.
      Мусаси решительно побежал в направлении, почти противоположном Итидзёдзи. Миновав подножие холма Кагура позади гробницы императора Го-Итидзё, нырнул в густую бамбуковую рощу и вышел к горному ручью, протекавшему мимо деревни с северо-восточной стороны. В лунном свете над ним возвышалась гора Даймондзи. Мусаси начал карабкаться вверх по ее северному склону.
      Сквозь деревья справа виднелась стена, ограждавшая сад, принадлежавший, вероятно, храму Гинкакудзи. Матово поблескивала зеркальная поверхность пруда в саду. Пруд скрылся за деревьями, и взору предстала серебристая лента реки Камо. Мусаси казалось, что весь город лежит у него на ладони.
      Мусаси остановился, чтобы определиться на местности. Он мог подойти к развесистой сосне с противоположной стороны и с высоты птичьего полета осмотреть вражеские позиции. Подобно Оде Нобунаге в битве при Окэхадзаме, он ради сложного обхода пренебрег коротким и легким путем.
      – Эй, кто там?
      Мусаси застыл. Послышались осторожные шаги. Появился самурай в одежде служивого человека при придворном аристократе. Мусаси понял, что он не имеет отношения к людям Ёсиоки. Лицо самурая закоптилось от факела, кимоно мокрое и заляпанное грязью. Увидев Мусаси, он вскрикнул от удивления. Мусаси настороженно уставился на незнакомца.
      – Вы случайно не Миямото Мусаси? – испуганно спросил самурай. Глаза Мусаси сверкнули в свете факела.
      – Вы – Миямото Мусаси? – повторил дрожащим голосом самурай. Никогда в жизни он не видел таких страшных глаз.
      – Кто вы? – произнес Мусаси.
      – Я...э...
      – Хватит мычать! Кто вы?
      – Я служу у господина Карасумару Мицухиро.
      – Миямото Мусаси – я. Но что служивый человек его светлости делает в горах в глухую ночь?
      – Значит, вы Мусаси? – с облегчением вздохнул самурай и вдруг побежал вниз по склону, размахивая факелом.
      Мусаси с невозмутимым видом продолжал свой путь. Самурай, добежав до Гинкакудзи, закричал:
      – Кура, где ты?
      – Мы здесь! – откликнулся голос. Это был не Кура из служивых Карасумару, а Дзётаро.
      – Дзётаро? Ты здесь?
      – Да.
      – Скорее ко мне!
      – Не могу. Оцу не может идти дальше.
      Самурай тихо выругался, затем крикнул что было мочи:
      – Поди сюда! Я нашел Мусаси. Не поторопишься, так мы его упустим.
      Дзётаро и Оцу были на тропе метрах в двухстах ниже. Прошло, казалось, бесконечно много времени, прежде чем появились их длинные тени, медленно двигавшиеся в лунном свете. Самурай размахивал факелом, подгоняя их. Скоро послышалось тяжелое дыхание Оцу. Лицо девушки было бледнее луны. Дорожная одежда болталась на исхудавшей фигурке.
      – Правда? – задыхаясь, спросила Оцу.
      – Только что видел его. Мы сможем догнать его, если вы поспешите, иначе...
      – Где он? – спросил Дзётаро, став между больной женщиной и нетерпеливым самураем.
      Оцу стало не по себе, когда Дзётаро рассказал ей о предстоящем сражении. Ничто не могло удержать ее в постели. Она поднялась, не слушая ничьих уговоров, оделась и, пошатываясь, вышла за ворота усадьбы. Карасумару, поняв, что Оцу не остановить, предпринял все для помощи девушке. Он разослал людей, чтобы держать под наблюдением все подступы к деревне Итидзёдзи. Пока Оцу плелась по направлению к Гинкакудзи, люди Карасумару обшарили окрестности и в отчаянии готовы были прекратить поиски.
      Самурай указывал факелом на вершину горы, и Оцу решительно двинулась вверх по склону. Дзётаро подбадривал ее, боясь, что она в любой миг потеряет сознание.
      Оцу молчала. Она не слышала Дзётаро. Холодный пот катился с ее лба, сухие губы потрескались, но желание увидеть Мусаси вело ее вперед, пересиливая болезненную усталость.
      – Мы правильно идем, – говорил Дзётаро. – Это дорога к горе Хиэй. Скоро выйдем на пологую часть. Сразу станет легче. Не хочешь отдохнуть? '
      Оцу молча покачала головой. Она крепко держалась за посох, борясь за глоток воздуха, за каждый шаг, словно родилась на свет с единственным предназначением проделать этот путь.
      Они прошли около километра и остановились.
      – Мусаси! Учитель! – крикнул Дзётаро.
      Зычный голос мальчика ободрил Оцу, но вскоре силы покинули ее.
      – Дзётаро, – тихо прошептала она, уронив посох и медленно опускаясь на землю. Она зашлась в кашле и, закрыв рот руками, ничком упала в траву.
      – Оцу, у тебя из горла идет кровь! – закричал Дзётаро и подхватил ее под руки, пытаясь поднять. От растерянности мальчик осторожно постучал Оцу по спине.
      – Оцу, что-нибудь хочешь? Оцу молчала.
      – Знаю! Нужно воды выпить. Оцу едва кивнула в ответ.
      – Подожди!
      Дзётаро вскочил, на миг вслушался в темноту и побежал к распадку, откуда доносилось журчание ручья. Мальчик без труда нашел ключ, бивший из-под скалы. Он увидел маленький прозрачный водоем, на дне которого замерли крошечные черные крабы. В воде отражалось лунное небо с редкими облаками. Отражение было прекраснее самого неба. Дзётаро опустился на колени, чтобы напиться, и вдруг замер от ужаса. Неужели привидение? Среди деревьев, отражавшихся в воде, он увидел Мусаси. Дзётаро решил, что это наваждение, которое мгновенно исчезнет, но Мусаси не пропал. Дзётаро медленно поднял глаза.
      – Это ты? Действительно здесь? – воскликнул он.
      Дзётаро бросился по воде к учителю, поднимая фонтан брызг, от которых сразу же промок до нитки.
      – Это ты? – повторил он, обняв ноги Мусаси.
      – Тише! – негромко произнес Мусаси. – Здесь опасно. Я приду сюда позже.
      – Нет, раз я тебя нашел, то ни за что не отпущу!
      – Тихо! Я услышал твой голос и ждал тебя. А сейчас отнеси Оцу воды.
      – Я замутил воду.
      – Рядом другой ключ. Возьми! – Мусаси протянул мальчику бамбуковую флягу.
      – Отнеси воду сам, – ответил Дзётаро, не двигаясь с места. Мгновение они молча смотрели друг на друга, затем Мусаси кивнул и пошел к ручью.
      Наполнив флягу, он пошел к Оцу. Мусаси осторожно приподнял девушку, обняв ее за плечи, и поднес флягу к ее губам.
      – Оцу, это Мусаси. Слышишь? Мусаси пришел, – прошептал Дзётаро.
      Оцу отпила воды, дыхание стало немного ровнее, но она по-прежнему безвольно висела на руках Мусаси, глядя перед собой остановившимся взглядом.
      – Оцу, очнись! Это Мусаси! Тебя держит Мусаси! – В голосе Дзётаро звучало отчаяние.
      Глаза Оцу наполнились слезами. Она слабо кивнула. Дзётаро чуть не подпрыгнул от радости.
      – Ты рада? Ведь ты этого хотела, правда? – продолжал Дзётаро, обращаясь к Мусаси. – Она всегда говорила, что во что бы то ни стало увидит тебя. Никого не слушала. Обязательно скажи ей, что она умрет, если не будет беречь себя. Меня она не слушает, может, ты повлияешь на нее.
      – Во всем виноват я, – ответил Мусаси. – Попрошу у нее прощения и накажу ей беречь себя... Дзётаро!
      – Да.
      – Оставь нас одних на некоторое время.
      – Зачем? Почему ты меня гонишь?
      – Не упрямься, Дзётаро, – вдруг произнесла Оцу. – Всего на несколько минут. Пожалуйста!
      – Ну ладно, – согласился Дзётаро, он не мог отказать Оцу, хотя ничего не понимал. – Я поднимусь повыше на гору, потом позовете.
      Природная застенчивость Оцу, усугубленная ее болезнью, лишила ее дара речи. Робость сковала и Мусаси. Он сидел, глядя на небо. Он чувствовал, что не найдет нужных слов. В голове у него промелькнула вся его жизнь с той грозовой ночи, когда Оцу освободила его от пут, которыми он был привязан к дереву. Мусаси воочию увидел искреннюю любовь, которую Оцу пронесла через пять лет скитаний.
      Кто из них больше выстрадал? Оцу, которая жила любовью к Мусаси и боролась с превратностями судьбы? Мусаси, прятавший любовь за бесстрастной внешностью и засыпавший огонь страсти холодным пеплом? Мусаси всегда думал, что его путь самый тяжкий. Постоянство Оцу требовало больше душевных сил и мужества. Не каждый мужчина вынес бы ее ношу.
      «Еще немного», – подумал Мусаси.
      Луна стояла низко, близился рассвет. Еще немного, и он, подобно луне, исчезнет, сойдет в иной мир. В оставшееся время он должен все сказать Оцу. Он был в неоплатном долгу за ее постоянство и преданность, но не находил слов. Душа его была переполнена чувствами, а язык не подчинялся ему. Он пристально смотрел в небо, словно ожидая вдохновения свыше.
      Оцу плакала, поникнув головой. Сердце ее пылало от безграничной любви. Всепоглощающая страсть вытеснила все – почитание богов, гордость, чувство самосохранения. В глубине души она надеялась, что ее любовь одолеет неприступность Мусаси, что море выплаканных ею слез иссякнет, когда они заживут вместе вдали от мирской суеты. Сейчас, когда Мусаси был рядом, Оцу как будто одеревенела. Она не могла выразить в словах горечь одиночества, бесприютность странствий среди чужих людей, боль от безразличия Мусаси. Если бы у нее была мать, которой можно выплакать горе!
      В предрассветной тишине раздались крики гусей, стая которых летела над вершинами деревьев.
      – Гуси улетают на север, – вымолвил Мусаси, удивившись своему голосу.
      – Мусаси...
      Их глаза встретились. Они вспомнили дни деревенской жизни, когда каждую осень и весну гусиные стаи пролетали над полями. Как все было просто в те времена! Оцу дружила с Матахати. Мусаси в деревне не любили за его буйное поведение, но Оцу не боялась отчитывать его за грубость. Они вспомнили и храм Сипподзи, и реку Ёсино под горой. С замиранием сердца оба чувствовали, что теряют бесценные мгновения, которым нет возврата.
      – Дзётаро говорил, что ты болеешь. Что-нибудь серьезное?
      – Нет.
      – Тебе получше стало?
      – Да, теперь это мне безразлично. Ты правда считаешь, что тебя могут убить сегодня?
      – Полагаю, да.
      – Если ты умрешь, то и мне не жить. Какой смысл говорить о моей хвори.
      Свет засиял в глазах Оцу. Мусаси впервые понял, насколько Оцу сильнее его духом. Много лет он размышлял над смыслом жизни и смерти, контролируя каждый свой шаг, подвергал себя суровой самурайской тренировке ради достижения хотя бы основ самоконтроля. Молодая женщина твердо заявила, что умрет, если он погибнет. Ей не понадобилось ни тренировки, ни самодисциплины. Лицо Оцу было совершенно спокойным, а глаза говорили Мусаси, что ее решение – не ложь, не сиюминутный порыв. Оцу, казалось, с радостью уйдет из жизни вслед за ним. Мусаси устыдился, поняв душевную стойкость Оцу.
      – Не глупи, Оцу! – воскликнул он. – Зачем тебе умирать? – Мусаси удивился глубине своего порыва. – Я умру в сражении против людей Ёсиоки. Смерть от меча естественна для профессионального фехтовальщика. Я должен напомнить трусам о Пути Воина. Я глубоко тронут твоей решимостью умереть, но во имя чего ты отдашь жизнь? Смерть твоя останется незаметной, люди не обращают внимания на смерть мошки.