До последнего дня жизни отец Мусаси постоянно напоминал сыну о предках. «Пусть я деревенский самурай, – говаривал он, – но ты должен помнить, что когда-то клан Акамацу был влиятельным и знаменитым. История рода должна служить тебе источником силы и гордости».
      Попав в Киото, Мусаси решил разыскать храм Ракандзи, рядом с которым в прошлом находилась усадьба Акамацу. Клан давно распался, но Мусаси хотел поискать в храмовых записях сведения о предках и воскурить благовония в их память.
      Мусаси дошел до моста Ракан, переброшенный через Нижнюю Когаву, зная, что храм расположен восточнее того места, где Верхняя Когава сливается с Нижней. Он расспрашивал о храме, но никто о
      нем и не слышал.
      Мусаси повернул назад и остановился на мосту, глядя на воду. Река была прозрачной и мелкой. Со времени смерти Мунисая минуло не так много времени, но храм не то перенесли в другое место, не то снесли. Мусаси смотрел, как на поверхности воды кружили и исчезали пенистые воронки, потом его взгляд остановился на грязном стоке на левом берегу. Он сразу понял, что неподалеку находится мастерская, где полируют мечи.
      – Мусаси!
      Мусаси обернулся. За спиной у него стояла старая монахиня Мёсю, которая, похоже, возвращалась домой. Решив, что Мусаси пришел навестить их, Мёсю продолжала:
      – Рада, что ты здесь. Коэцу дома. Ему будет приятно тебя видеть. Мусаси вслед за Мёсю вошел в ворота соседнего дома, и слуга побежал с докладом к хозяину.
      Сердечно поздоровавшись с гостем, Коэцу сказал:
      – Сейчас я полирую меч, чрезвычайно ответственная работа, но у нас будет время вдоволь наговориться.
      Мать и сын были такими же непринужденными и приветливыми, как и в день первой встречи. Вечер они провели в беседе, а когда хозяин предложил Мусаси остаться на ночь, он с удовольствием согласился. На следующее утро Коэцу показал Мусаси мастерскую, рассказал о технике полировки мечей и предложил погостить у них столько, сколько захочет Мусаси.
      Дом с неприметными воротами стоял на углу, примыкая с юго-востока к развалинам храма Дзиссоин. По соседству было еще несколько домов, принадлежавших двоюродным братьям и племянникам Коэцу, а также мастерам-оружейникам. Здесь работали и жили все Хонъами, как было принято в больших провинциальных кланах в былые времена. Хонъами происходили от известного воинского рода и были вассалами сегунов Асикаги. В социальной иерархии нового времени они перешли в класс ремесленников, но по авторитету и богатству Коэцу не уступал представителям самурайского сословия. Он дружил с придворными и время от времени получал приглашения от Токугавы Иэясу в замок Фусими.
      Положение семейства Хонъами не было исключительным. Большинство богатых купцов и ремесленников, к примеру Суминокура Соан, Тяя Сиродзиро и Хайя Сёю, восходили к самурайскому сословию. При сегунах Асикаги их предкам было предписано заняться ремеслом и торговлей. Достигнув успеха в новом деле, они постепенно утратили связь с сословием военных, а их доходы обеспечивали безбедное существование и без жалованья от сюзерена. Формально на социальной лестнице они стояли ниже военных, но имели большое влияние в обществе. Самурайское звание скорее тяготило их, чем давало преимущества. Главным достоянием третьего сословия была стабильность. Когда начинались войны, воюющие стороны искали поддержки у богатых купцов. Порой, правда, их заставляли делать военные поставки даром или за ничтожную плату, но это неудобство купцы рассматривали как налог за сохранность имущества, которое в противном случае могло пойти прахом в ходе боевых действий.
      Во время войны Онин в 1460 – 1470 годах весь квартал вокруг развалин Дзиссоина сровняли с землей. До сих пор люди, сажая деревья, находили то ржавый шлем, то меч. Хонъами были одними из первых, кто отстроился на этом месте после войны.
      Ручей, отведенный от реки Арисугава, протекал через усадьбу. Он петлял по огороду, потом исчезал в рощице, появляясь снова у колодца близ главных ворот. Часть его воды направлялась по отдельному руслу в кухню, другая – в баню, еще один ручеек струился к скромному чайному домику. Чистая прозрачная вода – основа чайной церемонии. Река питала водой мастерскую, где полировали мечи таких мастеров, как Масамунэ, Мурамаса и Осафуна. Мастерская почиталась семейной святыней, поэтому над входом в нее висел шнур, как в синтоистских храмах.
      Незаметно пролетели четыре дня. Мусаси решил, что ему пора в путь. Он не успел предупредить хозяев, когда к нему обратился Коэцу: – Особых развлечений у нас в доме нет, но если тебе не наскучило, живи у нас не стесняясь. В моем кабинете есть старые книги и старинные вещи. Ты можешь посмотреть их. А дня через два покажу тебе обжиг керамики, собираюсь заняться чайной посудой. Тебе может понравиться гончарное дело. Керамика увлекает, как и мечи. Вдруг ты и сам что-нибудь вылепишь.
      Мусаси растрогала деликатность хозяев. Они бы обиделись, соберись Мусаси в путь без особого предупреждения, поэтому он решил еще дня два пожить в гостеприимном доме Коэцу. Он не скучал здесь. В кабинете Коэцу он нашел книги на китайском и японском языках, рисунки эпохи Камакуры, образцы каллиграфии старых китайских мастеров и множество других редкостей, за изучением которых можно было проводить дни напролет. Мусаси заворожила картина в нише-токонома. Она была создана в эпоху Сун художником Лянкаем и называлась «Каштаны». Небольшая картина шестьдесят на семьдесят пять сантиметров, настолько старая, что невозможно было определить, на какой бумаге она написана. Мусаси часами всматривался в нее. Наконец он завел разговор с Коэцу:
      – Любитель не напишет ничего подобного вашим картинам, но порой мне кажется, что «Каштаны» мог бы нарисовать и я: так безыскусно произведение.
      – Все наоборот, – возразил Коэцу. – Любой может научиться рисовать так же, как я, но произведение Лянкая исполнено глубины и одухотворенности, подвластных лишь умению безупречно владеть кистью.
      – Неужели? – удивился Мусаси, но в душе согласился со словами Коэцу.
      Картина изображала белку, которая смотрела на два упавших на землю каштана. Один каштан раскололся, другой был плотно закрыт. Белке хотелось полакомиться каштанами, но она боялась колючек на скорлупе. Рисунок, выполненный свободными мазками черной туши, на первый взгляд казался наивным. Подолгу всматриваясь в него, Мусаси убеждался в правоте Коэцу.
      Однажды в полдень Коэцу зашел к Мусаси.
      – Все любуешься «Каштанами»? Она тебе по душе. Пожалуйста, возьми картину на память. Рад подарить ее тебе.
      – Я не могу принять такой подарок, – смутился Мусаси. – Я неприлично долго загостился у вас. Картина, вероятно, ваша семейная реликвия.
      – Она ведь тебе нравится? – снисходительно улыбнулся пожилой художник. – Забирай. Она мне не нужна. Произведения искусства должны принадлежать тем, кто их любит и ценит. По-моему, их создатели мечтают о том же.
      – Вряд ли я подхожу такой картине. Признаться, меня соблазняло желание обладать ею, но что с ней делать? Я странствующий фехтовальщик и подолгу не задерживаюсь на одном месте.
      – Конечно, носить ее с собой неудобно. В твои годы ты не думаешь о собственном доме, но, по-моему, у каждого должен быть свой кров, пусть даже убогая хижина. Иначе человек совсем одинок и потерян. Почему бы тебе не построить домик где-нибудь в тихом уголке Киото?
      – Никогда не думал об этом. Необходимо побывать во множестве разных мест. Хочу пройти остров Кюсю и посмотреть, как живут люди рядом с иностранцами в Нагасаки, хочу увидеть новую столицу Эдо, которую отстраивает сегун, хочу взглянуть на великие горы и реки на севере Хонсю. Может быть, я бродяга по призванию?
      – Путешествия влекут не одного тебя. Не следует думать, что твои мечты могут осуществиться лишь в чужих краях. Будешь искать счастья на стороне, упустишь то, что рядом. Такие разочарования случаются с большинством молодых людей. – Коэцу улыбнулся. – Старый лентяй вроде меня не вправе читать наставления молодым, – продолжал он. – Я, собственно, не за тем пришел. Хочу пригласить тебя отдохнуть вечером. Ты бывал в веселом квартале?
      – Где куртизанки живут?
      – Да. У меня есть друг по имени Хайя Сёю. Несмотря на возраст, он всегда готов поразвлечься. Я только что получил от него записку, он приглашает встретиться на улице Рокудзё. Я подумал, что и тебе неплохо бы отвлечься от дел.
      – Не уверен.
      – Не хочешь, я не настаиваю, но там весьма занятно. Незаметно вошедшая в комнату Мёсю слышала разговор.
      – Мусаси, стоит пойти, – вмешалась она. – Увидишь много нового. Хайя Сею из заносчивых людей. Уверена, тебе там понравится.
      Старая монахиня начала вытаскивать из комода кимоно и пояса. Обычно пожилые стараются удержать молодых от развлечений в веселых кварталах, в которых на ветер летят большие деньги, но Мёсю говорила так, словно и сама собиралась составить компанию мужчинам.
      – Посмотрим, какое кимоно тебе к лицу, – щебетала она. – Нравится этот пояс?
      Мёсю вынимала одну вещь за другой, будто готовила наряд для сына. Она подобрала к одежде лакированную коробочку для пилюль, короткий декоративный меч и парчовое саше для носовых платков и незаметно вложила несколько золотых монет в кошелек.
      – Пойду, если вы настаиваете, – нехотя согласился Мусаси. – Я буду выглядеть нелепо в этих шелках. Лучше в моем старом кимоно. С ним я не расстаюсь в моих странствиях, в нем и сплю, когда ночую под открытым небом.
      – Ни в коем случае, – строго сказала Мёсю. – Тебе безразлична одежда, но не забывай о тех, кто рядом. Среди изящного убранства комнат ты будешь как драная половая тряпка. Мужчины посещают веселый квартал, чтобы забыть о неприятностях. Их должны окружать радующие глаз вещи. Не думай, что нарядная одежда изменит твою натуру. Многие носят такую одежду каждый день, она опрятна и хорошо сшита. Одевайся!
      Мусаси повиновался.
      – Приятно посмотреть! – одобрила Мёсю.
      Перед уходом Мёсю зажгла свечку перед статуей Будды в домашнем алтаре. Коэцу и его мать принадлежали к последователям секты Нитирэн.
      У дверей были приготовлены две пары сандалий с новыми кожаными тесемками. Пока мужчины обувались, подошел привратник и что-то тихо сказал старой монахине.
      Коэцу попрощался было с матерью, но она проговорила: – Подожди! – Лицо Мёсю выражало тревогу.
      – В чем дело? – спросил Коэцу.
      – Привратник говорит, что только что здесь были три самурая, которые очень грубо себя вели. Не опасно ли это?
      Коэцу вопросительно взглянул на Мусаси.
      – Нам нечего бояться, – успокоил его Мусаси. – Вероятно, люди из дома Ёсиоки. Если они нападут на меня, вам они зла не причинят.
      – Один из подмастерьев рассказывал, что несколько дней назад какой-то самурай вошел во двор и стал рассматривать через изгородь ту часть дома, в которой ты расположился.
      – Уверен, это люди Ёсиоки.
      – Я тоже так думаю, – согласился Коэцу. Обратившись к привратнику, он спросил: – О чем же расспрашивали самураи?
      – Все работники ушли, и я хотел запереть ворота, когда трое самураев неожиданно окружили меня. Один из них, самый страшный, вынул из-за пазухи письмо и потребовал передать его гостю.
      – Он произнес имя «Мусаси»?
      – Да, он сказал «Миямото Мусаси». Он еще сказал, что Мусаси живет здесь несколько дней.
      – Что еще они говорили?
      – Мне приказано никому не рассказывать о Мусаси, поэтому я ответил, что такого человека в нашем доме нет. Тот самурай рассердился и обозвал меня обманщиком. А тот, что постарше и все время ухмылялся, остановил его, сказав, что они найдут другой способ вручить письмо. Не знаю, что он имел в виду, но слова прозвучали как угроза. Сейчас они отошли за угол.
      – Коэцу, идите на несколько шагов впереди меня, – проговорил Мусаси. – Не хочу, чтобы вы ненароком пострадали из-за меня.
      – За меня нечего бояться, – рассмеялся Коэцу. – Тем более, если это люди Ёсиоки, как ты говоришь. Мне они не страшны. Вперед! Мама! – обернулся Коэцу с порога.
      – Что-нибудь забыл? – отозвалась Мёсю.
      – Если ты волнуешься, можно послать человека к Сею и сообщить ему, что сегодня я занят.
      – Нет-нет! Я переживаю за Мусаси. Но я не думаю, что теперь его можно остановить. Желаю приятного отдыха!
      Коэцу догнал Мусаси, и они направились вдоль реки.
      – Дом Сёю на углу улиц Итидзё и Хорикава. Он наверняка уже собрался уходить. Зайдем за ним, все равно по пути.
      Еще не стемнело. Приятно было праздно идти вдоль реки, наблюдая, как вокруг суетятся люди, занятые работой.
      – Я слышал имя Хайя Сёю, но ничего о нем не знаю, – сказал Мусаси.
      – Немудрено, что тебе знакомо его имя. Он известен своими стихами.
      – Он еще и поэт?
      – Поэт, но сочинительство его не кормит. Он родом из старинной купеческой семьи Киото.
      – Почему его фамилия Хайя?
      – От его дела.
      – Чем же он торгует?
      – Хайя означает «торговец поташем». Он продает поташ.
      – Поташ?
      – Его используют в красильнях. У него крупное дело. Хайя торгует по всей стране. В начале эпохи Асикаги эту торговлю контролировало правительство, но потом ее передали в частные руки. В Киото три больших торговых дома, занимающихся оптовой продажей, дом Сёю – один из них. Конечно, он уже отошел от дел. Удалился на покой и живет в свое удовольствие. Видишь затейливые ворота – это дом Хайя Сёю.
      Мусаси вежливо кивал, слушая спутника, но его внимание отвлекало странное ощущение в левом рукаве. Правый рукав свободно колыхался под дуновением вечернего ветерка, левый висел неподвижно, его оттягивало грузило. Правой рукой Мусаси незаметно для Коэцу вытянул кончик хорошо выделанного пурпурного ремешка. Ими воины подвязывают рукава кимоно перед боем. «Мёсю», – подумал Мусаси. Только она догадалась снабдить его этой воинской принадлежностью.
      Мусаси, обернувшись, с улыбкой посмотрел на людей, следовавших за ним. Он почувствовал преследователей за спиной с того момента, как они с Коэцу свернули на большую улицу из переулка Хонъами.
      Улыбка Мусаси придала духу троим самураям. Пошептавшись, они зашагали увереннее.
      У ворот дома Хайя Коэцу постучал в колотушку. Появился слуга с метлой. Коэцу вошел в ворота и только в садике перед домом обнаружил, что Мусаси нет.
      – Заходи, Мусаси! Не скромничай! – позвал он.
      Выглянув за ворота, Коэцу увидел, как троица, сжав рукоятки мечей и выставив вперед локти, окружила Мусаси. Он не слышал, что самураи сказали Мусаси и что с мягкой улыбкой ответил им Мусаси.
      Мусаси крикнул Коэцу, чтобы тот не ждал его.
      – Я буду в доме. Заходи, когда закончишь, – спокойно отозвался Коэцу.
      Один из самураев обратился к Мусаси:
      – Нам безразлично, побежишь ли ты прятаться. Меня зовут Отагуро Хёскэ, Я один из «Десяти меченосцев дома Ёсиоки». Я принес тебе письмо от Дэнситиро, младшего брата Сэйдзюро. Прочти и дай немедленно ответ.
      Мусаси, небрежно распечатав письмо, быстро пробежал его и невозмутимо ответил:
      – Принимаю.
      Хёскэ подозрительно посмотрел на него.
      – Серьезно?
      – Совершенно, – кивнул Мусаси. Непринужденность Мусаси сбила с толку самураев.
      – Если не сдержишь слова, забудь дорогу в Киото! Мы уж позаботимся!
      Мусаси, спокойно посмотрев на собеседников, улыбнулся, но ничего не сказал.
      – Принимаешь условия? Учти, времени на подготовку не остается.
      – Я готов, – возразил Мусаси.
      – Тогда встретимся сегодня вечером.
      Мусаси двинулся было к воротам, когда Хёскэ окликнул его:
      – Ты будешь здесь до назначенного часа?
      – Нет, меня пригласили развлечься в веселый квартал рядом с улицей Рокудзё.
      – В веселом квартале? – удивился Хёскэ. – Ну что ж, предположим, что ты будешь здесь или там. Пошлю за тобой, если задержишься. Надеюсь, уговор не будет нарушен?
      Мусаси уже скрылся за воротами. Он оказался в другом мире. Сама природа, казалось, уложила неровные каменные плиты садовой дорожки. Ее обрамлял бамбук – пучки карликового, похожего на папоротник, и длинные, тонкие побеги другого вида бамбука, не толще кисти для рисования. Мусаси шел по дорожке, и ему казалось, что крыша дома надвигается на него. Открылся вид на главный вход, маленький флигель и садовый павильон, хранившие печать старины и бережно хранимых традиций. Высокие сосны стояли на страже покоя и великолепия усадьбы.
      Мусаси услышал голоса и глуховатые удары – играли в кожаный мяч. Эти звуки, часто доносившиеся из-за высоких стен, окружающих усадьбу знати, Мусаси не ожидал услышать в доме торговца.
      Слуга провел Мусаси в комнату, выходившую в сад. Подали чай и сладости. Один из слуг сообщил, что хозяин скоро придет. Мусаси удивился, что в доме торговца такие вышколенные слуги.
      Сидевший в комнате Коэцу поежился.
      – Солнце село, и сразу похолодало, – заметил Коэцу.
      Он хотел задвинуть сёдзи, но ничего не сказал слуге, потому что Мусаси любовался цветущими сливовыми деревьями. Коэцу безуспешно попытался погрузиться в любование природой.
      – Над горой Хиэй собираются тучи. Северный ветер нагнал. Не холодно, Мусаси?
      – Ничуть, – простодушно отозвался тот, не замечая намека.
      Слуга принес светильник, и Коэцу воспользовался удобным поводом, чтобы задвинуть сёдзи. Мусаси погружался в умиротворенную и приветливую атмосферу дома. Из дальних комнат неслись веселые голоса и смех, вокруг царила искренность и непринужденность. В доме, похоже, чуждались даже намека на вычурность. Мусаси показалось, будто он сидит в гостиной просторного деревенского дома.
      Вошел Хайя Сёю.
      – Прошу меня простить, что заставил вас ждать, – громко произнес он. Звонкий молодой голос звучал особенно громко на фоне тихой и мягкой речи Коэцу. Хайя Сею был лет на десять старше друга, но гораздо живее. Коэцу представил хозяину Мусаси.
      – Племянник Мацуо Канамэ? Прекрасно его знаю!
      Мусаси решил, что Сёю знаком с его дядей через дом Коноэ, удивившись в душе тесному переплетению интересов богатых купцов и придворной аристократии.
      Легкий на подъем старый купец скомандовал:
      – Пора в путь! Собрался выйти засветло, чтобы немного прогуляться, однако уже стемнело. Придется нанять паланкин. Молодой человек с нами?
      Прибыли носильщики с паланкином. Впереди понесли Коэцу и Сёю, следом Мусаси, который впервые в жизни оказался в паланкине. Около конюшен Янаги носильщики, от которых валил пар, замедлили шаг.
      – Холодно! – пожаловался один.
      – Ветер пронизывает насквозь!
      – Весна называется!
      Фонари раскачивались в такт шагов, огонек мерцал, порой едва не угасая. Сгустились черные тучи, предвещая студеную ночь. Вскоре взору Мусаси открылась сверкающая картина оживленного района, огоньки которого казались ему множеством светлячков, кружащихся в ночной мгле.
      – Мусаси! – позвал Коэцу. – Мы устремляемся в самую гущу огней. Неплохо ворваться в них с налета!
      Коэцу рассказал, что раньше веселый квартал находился на улице Нидзё рядом с дворцом, но три года назад градоначальник Итакура Кацусигэ приказал выдворить куртизанок из центра, поскольку шум, вульгарная музыка и фривольные песни нарушали покой жителей окружающих домов. Но квартал, переселенный на пустырь в Янаги, быстро освоился на новом месте. Здесь, по словам Коэцу, зарождалось все, что потом становилось модным в Киото.
      – Можно сказать, что квартал Янаги-мати создал всю современную культуру. – Коэцу на минуту умолк, прислушиваясь. – Ты слышишь звуки струн и пение?
      Такой музыки Мусаси прежде не слышал.
      – Это сямисэн. Он произошел от трехструнного инструмента с островов Рюкю. Под сямисэн здесь сочиняют множество песен, которые потом расходятся по всей стране. Как видишь, здесь не просто увеселительное место, поэтому здесь следует держаться пристойно, хотя обитательницы Янаги-мати ведут своеобразный Образ жизни.
      Носильщики свернули на боковую улицу. Огни бесчисленных фонарей, развешенных на ветках ив, отражались в глазах Мусаси. Квартал, перенесенный на новое место, сохранил старое название «Янагимати» – «Квартал Ив». Ива давно стала символом веселого квартала.
      Коэцу и Сёю пользовались известностью в заведении, куда прибыли гости. Их приветствовали почтительно, хотя и с оттенком принятой здесь игривости. В таких домах завсегдатаям присваивают шутливые имена, что было непременной частью развлечений. Коэцу называли Мидзуоти-сама – «господин Ниспадающий Ручей», в честь ручья в его усадьбе, а Сёю звали Фунабаси-сама – «господин Навесной Мост», из-за моста рядом с его домом.
      Стань Мусаси частым гостем, и он бы получил прозвище, вот только у него не было постоянного дома, с которым можно было бы связать новое имя. Хозяин заведения, в котором они находились, был известен как Хоясия Ёдзибэй, хотя его чаще называли Огия, по имени заведения. Оно и «Кикёя» были лучшими в Янаги-мати. Они не знали себе равных в квартале. Первой красавицей «Огия» была куртизанка высшего ранга «таю» Ёсино, а в «Кикёя» – «таю» Мурогими. Обе красавицы славились на всю страну не менее самых крупных даймё.
      Мусаси старался не глазеть по сторонам, но изысканность и пышность убранства заведения, не уступавшие роскоши дворцов, заворожили его.
      Филенчатый потолок, резные рамы сёдзи, полированные перила, крошечные сады во внутренних двориках ласкали глаз. Мусаси застыл, рассматривая роспись на дверной створке, и не заметил, как его друзья прошли во внутренние помещения. Коэцу вернулся за ним.
      Серебристые Фусума комнаты тускло мерцали в ярком свете ламп. Комната выходила в сад камней в стиле Кобори Энсю. Белый песок и композиция из камней воссоздавали китайский горный пейзаж, который любили изображать художники эпохи Сун.
      Сёю, ворча на холодную погоду, опустился на удобную подушку и ссутулился. Коэцу, расположившись в непринужденной позе, усадил и Мусаси. Девушки-служанки принесли сакэ. Заметив, что сакэ остывает в чашечке Мусаси, Сёю велел ему выпить.
      – Пей, юноша! И снова налей!
      Повторив совет дважды, Сёю начал сердиться.
      – Кобосацу! – позвал он одну из девушек. – Заставь его выпить. Мусаси, что с тобой? Почему не пьешь?
      – Я пью! – возразил Мусаси. Старик уже охмелел.
      – Нехорошо. Никакого в тебе задора!
      – Я не мастер в питье.
      – Значит, и фехтовальщик плохой.
      – Может быть, – согласился Мусаси, пропуская оскорбление мимо ушей.
      – Какой ты боец, если опасаешься дурного влияния сакэ. Волнуешься, что из-за него выучка пострадает, хладнокровие пропадет, ослабнет сила воли, а слава пройдет мимо?
      – Нет, дело в ином.
      – В чем же?
      – Я засыпаю от сакэ.
      – Здесь можно спать где тебе вздумается. Никто не потревожит. Молодой гость боится задремать, если выпьет лишнего. Если заснет, уложите его, пусть выспится, – крикнул Сёю, обращаясь к девушкам.
      – Не волнуйтесь, мы справимся, – последовал игривый ответ.
      – Если он приляжет, кому-то надо согреть его. Коэцу, кто бы мог это сделать?
      – Кто бы? – уклоняясь от ответа, повторил Коэцу.
      – Только не Сумигику – она моя женщина, а ты бы не хотел, чтобы ею стала Кобосацу. Остается лишь Каракото. Впрочем, она слишком строптива.
      – А не предстанет ли перед нами сегодня сама Ёсино-таю? – поинтересовался Коэцу.
      – Точно! Ёсино-таю! Она развеселит самого угрюмого гостя. Где она? Позовите ее! Хочу показать ее господину молодому самураю.
      – Ёсино-таю отличается от нас. У нее много гостей, она не прибежит по первому зову, – возразила Сумигику.
      – Ради меня прибежит! Скажи ей, что я здесь, и она оставит любого, с кем бы ни проводила время. Позови ее!
      Сёю приосанился и крикнул девочкам-прислужницам куртизанок, которые сейчас играли в соседней комнате.
      – Ринъя у вас? Отозвалась сама Ринъя.
      – Зайди-ка сюда! Ты прислуживаешь Ёсино-таю? Почему ее нет с нами? Передай, что пришел Фунабаси, пусть поспешит. Приведешь ее, получишь подарок.
      Ринъя смутилась. На мгновение глаза ее блеснули, но тут же вежливо поклонилась. Видно было, что из девочки вырастет красавица и она со временем займет то место, которое теперь принадлежит Ёсино. Ринъя исполнилось одиннадцать лет. Едва девочка вышла, как раздался ее веселый голосок. Она хлопала в ладоши.
      – Унэмэ, Тамами, Итоносукэ! Идите сюда!
      Три подружки бросились на зов и тоже захлопали в ладоши, радостно вскрикивая. Девочки ликовали, увидев свежий снег, укрывший дорожки в саду.
      Мужчины заинтересовались причиной неистового веселья. Все, за исключением Сёю, с улыбкой наблюдали за щебечущими девочками, которые спорили, не растает ли снег до утра. Ринъя, забыв о поручении, выбежала в сад играть в снежки.
      Сёю, окончательно теряя терпение, послал одну из куртизанок за Ёсино-таю. Девушка, быстро вернувшись, прошептала на ухо гостю:
      – Ёсино-таю просила передать, что с радостью пришла бы, но ее господин не позволит.
      – Не разрешает? Чепуха! Другие девушки обязаны выполнять прихоти посетителей, но только не Ёсино. Она вольна делать все, что захочет. Или наступило время, когда и ее можно купить за деньги?
      – Нет! Просто сегодня попался необычайно упрямый гость. Не разрешает ей отлучиться даже на миг.
      – Немудрено. Какой гость захочет отпустить ее! Кто у нее?
      – Господин Карасумару.
      – Карасумару? – иронически переспросил Сёю. – Он один?