Вдоль узкой каменистой дороги к храму Киёмидзу лепились полуразвалившиеся домишки с крышами, похожими на щербатые зубы. Мох бахромой свисал с ветхих карнизов. Разогретая полуденным солнцем улица смердела соленой рыбой, поджаренной на угольях. Из одной лачуги вылетела миска и разбилась вдребезги о камни. Потом вышел человек лет пятидесяти, по виду ремесленник, за которым по пятам следовала босая жена со спутанными волосами и вислыми, как у коровы, грудями.
      – Чем оправдаешься, бездельник? – пронзительно кричала она. – Бросаешь жену и детей голодать, болтаешься где-то, а потом, как червяк, приползаешь домой.
      Из дома доносился рев детей. Неподалеку выла собака. Женщина, догнав мужа, вцепилась в собранный на макушке пучок волос и принялась лупить гуляку.
      – Куда собрался, старый дурак?
      Сбежавшиеся соседи пытались разнять семейную пару.
      Мусаси, иронически улыбнувшись, повернулся к керамической лавке. Он давно стоял здесь, еще до семейной сцены, по-детски увлеченно следя за работой гончаров, которые сосредоточенно трудились, не замечая ничего вокруг. Они словно слились с глиной.
      Мусаси захотелось попробовать себя в гончарном деле. Он с детства любил разные поделки. Ему казалось, он сможет без труда вылепить хотя бы чашку. В это время гончар лет шестидесяти принялся лопаточкой отделывать чайную чашку, и Мусаси, наблюдая за точными движениями чутких пальцев мастера, понял, что переоценил свои возможности.
      «Сколько умения требуется, чтобы сделать такую простую вещь», – с изумлением подумал он.
      Мусаси с недавних пор стал восхищаться мастерством других людей. Он проникся уважением к искусству, ремеслам, самой способности создавать что-то руками, особенно к навыкам, какими не владел сам.
      В углу мастерской на прилавке, сколоченном из старых досок, стояли плошки, кувшины, чашечки для сакэ, горшки. Люди покупали их на память о храме Киёмидзу за небольшие деньги. Вдохновение, с каким работали гончары, подчеркивало убожество их обиталищ. Мусаси засомневался, что их выручки хватает на еду. Жизнь была суровее, чем казалось со стороны.
      Наблюдая за мастерством, увлеченностью, сосредоточенностью, необходимыми для изготовления самых простых вещей, Мусаси подумал, сколько ему нужно трудиться для достижения совершенства в фехтовании. Мысль отрезвила его, поскольку у него порой мелькало сомнение, что он чересчур строго относился к себе после выхода из заключения в Химэдзи. На эти размышления его навели посещения школ боевого искусства в Киото, включая и школу Ёсиоки, на протяжении последних трех недель. Он полагал встретить в Киото людей, в совершенстве владеющих боевыми искусствами, ведь это была столица государства и бывшая резиденция сёгуната Асикаги. Киото всегда собирал лучших военачальников и легендарных воинов. Мусаси, однако, не нашел в столице ни одной школы военного мастерства, где он мог бы почерпнуть что-нибудь полезное для себя. Увиденное разочаровало его. Он выиграл все поединки, но не знал, побеждал ли он благодаря мастерству или из-за слабости противников. Страна пребывает в тяжелом положении, если все самураи такие же, как и побежденные им в Киото.
      Мусаси возгордился своим мастерством. Сейчас он осознал опасность тщеславия и раскаялся в гордыне. Он мысленно отвесил низкий поклон выпачканному глиной старому гончару и направился вверх по крутому склону к храму Киёмидзу.
      Он сделал несколько шагов, как его окликнули:
      – Господин ронин!
      – Вы меня? – обернулся Мусаси.
      Он увидел человека в стеганой куртке, босоногого, с шестом на плече. По виду носильщик паланкина. Он говорил весьма грамотно для своего сословия.
      – Ваша фамилия Миямото? – Да.
      – Спасибо!
      Человек зашагал к холму Тяван.
      Мусаси видел, как он зашел в харчевню. Раньше, проходя мимо этого заведения, Мусаси видел там толпу носильщиков. Он не знал, кто послал одного из них, но пожелавший уточнить имя должен скоро появиться. Мусаси, немного подождав, продолжил путь наверх.
      По дороге Мусаси останавливался перед знаменитыми храмами и произносил две молитвы: «Спаси сестру от несчастий!» и «Даруй испытания недостойному Мусаси! Пусть станет лучшим в стране мастером меча или погибнет!»
      Достигнув вершины холма, Мусаси сел на камень и снял соломенную шляпу. Отсюда открывался прекрасный вид на Киото. Он сидел, обняв колени, и мечты о славном будущем захлестнули молодую душу.
      «Хочу жить осмысленно. Я ведь рожден человеком».
      Когда-то Мусаси читал о двух мятежных героях, живших в десятом веке, по имени Тайра-но Масакадо и Фудзивара-но Сумитомо, безудержно жаждавших славы и власти. Они договорились поделить Японию между собой, если победят в войнах. Не все в их истории достоверно, но Мусаси тогда подумал, как глупо и самонадеянно ставить столь грандиозную задачу. Сейчас же эти притязания не казались ему смешными. Его мечты были иными, но в них было сходство с прочитанным. Кому как не молодым мечтать о великом? Мусаси пытался представить, какое место он займет в мире.
      Мусаси размышлял об Оде Нобунаге и Тоётоми Хидэёси, их плане объединения Японии, о многочисленных битвах, которые они вели для его осуществления. Сейчас было ясно, что путь к величию лежал не через битвы. Теперь люди желали только мира, за который они так долго страдали. Раздумывая о долгой борьбе, которую выдержал Токугава Иэясу для достижения своей цели, Мусаси убеждался, как трудно сохранить веру своим идеалам.
      «Настали другие времена, – думал он. – У меня впереди целая жизнь. Я появился на свет слишком поздно, чтобы пойти по стопам Нобунаги или Хидэёси, но есть мир, который я мечтаю завоевать. Никто не остановит меня. У носильщика своя мечта».
      Мусаси, очнувшись от грез, вернулся в реальную жизнь. У него был меч, и он избрал Путь Меча. Неплохо бы стать Хидэёси или Иэясу, но теперь их таланты уже не требовались. Иэясу крепко сбил страну воедино, в кровавых войнах нужды нет. В Киото, раскинувшемся в долине, быстро налаживалась мирная жизнь, в которой забылась шаткость недавнего прошлого.
      Отныне главным для Мусаси станут меч и люди, причастные к Пути Меча. Через фехтование он постигнет человеческую сущность. Мусаси радовался, что в минуты прозрения ему открылась связь между боевыми искусствами и собственным представлением о величии. Из-за каменистой гряды вдруг выглянул носильщик. – Здесь! – крикнул он, указывая на Мусаси бамбуковым шестом. Мусаси увидел множество носильщиков, карабкавшихся вверх по склону. Он поднялся и зашагал к вершине холма, не обращая на них внимания, но вскоре понял, что путь перерезан. Держась на некотором удалении, носильщики окружили его плотным кольцом, выставив вперед шесты. Стоявшие сзади тоже застыли на месте. Один из них с ухмылкой заметил, что Мусаси погружен в изучение храмовой таблицы. Мусаси, стоя у основания лестницы к храму Хонгандо, действительно всматривался в почерневшую от непогоды таблицу под козырьком над входом в храм. Он от раздражения готов был припугнуть толпу боевым кличем. Он разделался бы с ними в мгновение ока, но ему неприлично связываться с чернью. Произошла какая-то ошибка, значит, они сами скоро разойдутся. Мусаси стоял, терпеливо перечитывая надпись на таблице: «Истинный обет».
      – Она близко! – крикнул один из носильщиков. Носильщики вполголоса о чем-то переговаривались. Мусаси показалось, что они ободряют друг друга перед нападением. Храмовый двор со стороны западных ворот наполнился людьми – священнослужителями, богомольцами, торговцами. Они окружили Мусаси и носильщиков, с любопытством уставившись на ронина.
      Со стороны холма Саннэн донеслись ритмичные возгласы, какими носильщики сопровождают переноску груза. Голоса слышались все громче, и вскоре на храмовом дворе появились двое носильщиков, тащивших на закорках старуху и деревенского самурая с усталым лицом.
      – Стой! – скомандовала Осуги из-за спины носильщика.
      Тот присел, и Осуги, живо соскочив на землю, поблагодарила его.
      – На этот раз не уйдет! – сказала старуха дядюшке Гону.
      Осуги и Гон были снаряжены так, словно до конца дней собирались странствовать.
      – Где он? – спросила Осуги.
      – Там, – показал в сторону храма носильщик.
      Дядюшка Гон плюнул на рукоять меча и потер ее ладонью. Осуги Гон двинулись сквозь толпу.
      – Не спешите! – посоветовал один из носильщиков.
      – Крепкий парень! – добавил другой.
      – Справитесь ли? – поинтересовался третий.
      Носильщики подбадривали Осуги, остальные же зрители растерян но наблюдали за сценой.
      – Неужели старая женщина бросит вызов ронину?
      – Похоже.
      – Она же совсем древняя! Спутник ее тоже едва держится на ногах. Верно, у них серьезная причина, коли решились схватиться с таким молодцом.
      – Не иначе как семейная ссора.
      – Смотри, смотри! Старика на драку настраивает. Есть же среди старух такие отчаянные!
      Носильщик принес ковш воды для Осуги. Отпив, она передала его Гону со словами:
      – Не волнуйся, нам нечего бояться. Такэдзо – соломенное пугало. Может, и выучился держать меч, но постиг, конечно, немного. Главное – выдержка.
      Осуги уселась на ступенях храма Хонгандо в десяти шагах от Мусаси. Не обращая внимания ни на Мусаси, ни на толпу, она вынула четки и, закрыв глаза, зашевелила губами. Вдохновленный молитвенным рвением, дядюшка Гон сложил ладони и последовал примеру Осуги.
      Картина приобретала комический оттенок, в толпе раздались смешки. Один из носильщиков резко повернулся к зевакам.
      – Что смешного? Нечего склабиться, олухи! Старая женщина проделала долгий путь из Мимасаки в поисках шалопая, который скрылся с невестой ее сына. Два месяца она истово молится в этом храме, и вот наконец беглец нашелся.
      – Самураи – особая порода, – рассуждал другой носильщик. – Сидеть бы старухе дома и пестовать внучат, так нет, она выполняет то, что по долгу положено ее сыну, отстаивая честь семьи. Разве она не заслуживает уважения?
      – Мы ее поддерживаем не за чаевые, – вмешался третий. – Храбрая женщина! Возраста почтенного, но не боится вступить в бой. Мы I должны ее подбодрить. Справедливо помочь слабому. Если она проиграет, за ронина возьмемся мы!
      – Правильно! Чего ждать? Не смотреть же со стороны, как ее убивают.
      Волнение возрастало по мере того, как собравшиеся узнавали о причине воинственности Осуги. Зрители подбадривали носильщиков. Осуги спрятала четки. На храмовом дворе воцарилась тишина.
      – Такэдзо! – выкрикнула старуха, взявшись левой рукой за эфес короткого меча, заткнутого за пояс.
      Мусаси стоял молча. Он, казалось, не слышит Осуги. Удивленный поведением Такэдзо, дядюшка Гон принял боевую стойку и, набычившись, прокричал вызов. Мусаси хранил молчание – он не знал, что сказать. Он вспомнил Такуана, предупреждавшего его в Химэдзи о возможной встрече с Осуги. Мусаси не волновало появление Осуги, но ему не нравились разговоры носильщиков. Его глубоко задевала и та ненависть, которую неизменно питало к нему семейство Хонъидэн. Вся история, по сути, сводилась к мелким передрягам и сведениям счетов в деревушке Миямото. Будь здесь Матахати, недоразумение уладили бы.
      Мусаси не знал, как ответить на вызов настырной старухи и старика самурая. Он растерянно смотрел на них, не проронив ни слова.
      – Подлец! Он струсил! – крикнул один носильщик.
      – Будь мужчиной! Дай старухе убить тебя! – вторил другой. Все поддерживали Осуги.
      Старуха прищурилась, негодующе тряхнув головой. Строго посмотрев на носильщиков, она прикрикнула:
      – Заткнитесь! Вы мне нужны как свидетели. Если нас убьют, вы доставите наши тела в Миямото. Я не нуждаюсь в вашей болтовне и помощи!
      Вытащив наполовину короткий меч из ножен, Осуги сделала несколько шагов навстречу Мусаси.
      – Такэдзо! – презрительно бросила она. – Такэдзо! Так тебя звали в деревне. Почему ты не откликаешься? Слышала, у тебя теперь красивое имя Миямото Мусаси, но для меня ты навсегда Такэдзо. Ха-ха-ха!
      Голова старухи тряслась от смеха. Она, видимо, надеялась прикончить Мусаси с помощью языка, не доводя дела до мечей.
      – Хотел скрыться от меня, переменив имя? Глупец! Я знала, что боги наведут меня на твой след. А теперь сражайся! Посмотрим, унесу ли я твою голову в деревню или ты чудом уцелеешь.
      К старухе дребезжащим голосом присоединился дядюшка Гон:
      – Ты укрывался от нас целых четыре года! Мы искали тебя все это время. Наконец наши молитвы здесь, в Киёмидзу, достигли цели, и боги отдали тебя в наши руки. Пусть я стар, но не намерен терпеть поражение от подлеца вроде тебя. Готовься к смерти.
      Выхватив меч из ножен, Гон крикнул Осуги:
      – Прочь с дороги!
      – Что ты затеял, старый дурак? Трясешься от дряхлости! – гневно оборвала его Осуги.
      – Пусть я стар, но божества храма защитят меня!
      – Ты прав, Гон! С нами предки семейства Хонъидэн. Нам нечего бояться.
      – Такэдзо! Выходи на бой!
      – Чего ты ждешь?
      Мусаси не шелохнулся. Он стоял как глухонемой, взирая на двух стариков с обнаженными мечами.
      – В чем дело, Такэдзо? Испугался? – крикнула Осуги.
      Она приняла боевую стойку и сделала шаг вперед, но, оступившись, г повалилась чуть ли не под ноги Мусаси. Толпа замерла. Кто-то крикнул:
      – Он ее убьет!
      – Скорее на помощь!
      Дядюшка Гон остолбенел от неожиданности, уставившись на Мусаси.
      К изумлению толпы Осуги подобрала выпавший меч и снова встала рядом с Гоном в боевой стойке. 
      – В чем дело, олух? – крикнула она. – Меч у тебя в руке или красивая безделка?! Или не знаешь, как им пользоваться?
      Лицо Мусаси оставалось непроницаемым, как маска, но наконец он произнес громовым голосом:
      – Я не могу.
      Он двинулся к старикам, и те невольно отпрянули в разные стороны.
      – Ты куда, Такэдзо?
      – Я не могу применить меч.
      – Стой! Почему ты не дерешься?
      – Я вам сказал, что не могу.
      Мусаси шел напролом, не глядя по сторонам. Он рассек толпу, не заметив ее.
      Опомнившись, Осуги закричала:
      – Удирает! Держите его!
      Толпа ринулась на Мусаси, но он как сквозь землю провалился, когда его уже было схватили. Изумление толпы было неописуемым. Глаза смотрели тупо и непонимающе. Разбившись на группки, люди суетливо сновали по окрестностям до заката. Беглеца искали под полом храмовых построек, в соседних рощах. Позднее, когда люди возвращались вниз с холмов Саннэн и Тяван, кто-то клялся, что видел, как Мусаси с проворностью кошки вскочил на высоченную стену у западных ворот и скрылся. Никто не поверил, особенно Осуги и дядюшка Гон.

      Тяжелые удары цепов на току, заставленном рисовыми снопами, разносились по поселку на северо-западной окраине Киото. Набухшие от затяжных дождей соломенные крыши нависали над ветхими домишками. Это была «ничья земля», отделявшая столицу от сельской местности. Жили здесь так бедно, что в сумерках дым от кухонных очагов поднимался всего над несколькими домами.
      Большие и корявые иероглифы на тростниковой шляпе, подвешенной под карнизом одного из домишек, оповещали прохожих, что здесь находится постоялый двор. Заведение, конечно, самого дешевого пошиба. В нем останавливались непритязательные путники, которые платили только за место на полу. За более удобный ночлег взималась дополнительная плата, но такую роскошь позволяли себе редкие постояльцы.
      Около фусума, перегородки, разделяющей кухню с земляным полом и комнату с очагом, стоял мальчик. Он опирался на скатанный в рулон соломенный мат-татами.
      – Добрый вечер! Есть кто-нибудь?
      Это был посыльный из придорожной лавки, такой же убогой и грязной, как и все в поселке. Голос мальчика звучал не по годам зычно. На вид ему было лет одиннадцать, мокрые от дождя волосы свисали на уши. Он походил на маленького водяного-каппу с лубка. Одет он был тоже на посмешище – кимоно до бедер с несуразными рукавами, толстая веревка вместо пояса. Спину мальчика заляпала грязь из-под деревянных сандалий-гэта.
      – Это ты, Дзё? – отозвался из задней комнаты хозяин постоялого двора.
      – Принести сакэ?
      – Сегодня не надо. Постоялец пока не вернулся, а мне не требуется.
      – Он наверняка захочет. Принесу, как обычно.
      – Захочет, так я сам зайду к вам.
      Мальчику не хотелось уходить, не получив заказа.
      – А вы что делаете?
      – Пишу письмо. Хочу послать завтра с конной почтой в Кураму. Писать трудновато. Ломит спину. Иди, не мешай!
      – Чудеса! Вы уже такой старый, что не можете сгибаться, а до сих пор не выучились как следует писать.
      – Хватит! Еще одно слово и отведаешь хворостины.
      – Давайте я напишу.
      – Будто умеешь!
      – Умею, – уверенно сказал мальчик, входя в комнату. Он заглянул в письмо через плечо хозяина и рассмеялся.
      – Вы хотели, верно, написать «картошка», а у вас получился иероглиф «шест».
      – Замолчи!
      – Молчу! На ваши каракули страшно смотреть. Что вы хотите послать друзьям – картошку или шесты?
      – Картошку.
      Мальчик, прочитав письмо до конца, заявил:
      – Никуда не годится! Никто не поймет, о чем это письмо.
      – Напиши сам, если ты такой умный.
      – Хорошо. Объясните, что вы хотите сообщить. Дзётаро уселся и взял кисть.
      – Неуклюжий болван! – воскликнул старик.
      – Почему это я неуклюжий? Это вы не умеете писать.
      – У тебя из носа капает на бумагу.
      – Виноват. Отдайте мне этот лист как плату за услугу. Дзётаро высморкался в испорченный лист.
      – Так о чем письмо?
      Уверенно держа кисть, мальчик быстро писал под диктовку. Письмо было окончено, когда пришел постоялец. От дождя он накинул на голову мешок из-под угля, подобранный где-то по пути. Мусаси остановился у входа, выжимая мокрые рукава кимоно.
      – Цветы сливы опали от ливня, – проворчал он.
      За двадцать дней Мусаси так привык к постоялому двору, что он казался ему домом. Каждое утро он видел усыпанное розовым цветом сливовое дерево у ворот. Сейчас мокрые лепестки лежали в грязи.
      Мусаси остановился, удивленно глядя на сидевших голова к голове мальчика из винной лавки и старика хозяина. Он тихо подошел и украдкой заглянул через плечо хозяина. Дзётаро проворно спрятал кисть и лист бумаги за спину.
      – Подглядывать нельзя! – сказал он.
      – Дай посмотреть, – попросил Мусаси.
      – Не дам! – упрямо ответил Дзётаро.
      – Брось дурака валять, дай взглянуть! – Настаивал Мусаси.
      – При условии, что вы купите сакэ.
      – Вот к чему ты клонишь! Хорошо.
      – Пять кувшинчиков?
      – Столько не надо.
      – Три?
      – Тоже многовато.
      – Сколько вы хотите? Не будьте скрягой! I
      – Скрягой? Ты знаешь, что я – бедный фехтовальщик. У меня нет лишних денег, чтобы сорить ими.
      – Ладно, я сам отмерю, не тратя ваших денег. Но взамен вы расскажете мне что-нибудь интересное.
      Сделка состоялась, и довольный Дзётаро зашлепал по лужам к винной лавке.
      Мусаси внимательно прочитал письмо. Потом спросил у хозяина:
      – Правда он написал?
      – Да. Диву даешься. Мальчишка очень смышленый.
      Мусаси пошел к колодцу, окатился холодной водой и переоделся в сухое. Старик тем временем повесил котелок над очагом, поставил чашку для риса и подал маринованные овощи. Вернувшись в кухню, Мусаси сел у очага.
      – Куда запропастился маленький негодник? – бормотал старик. – Неужели так трудно принести сакэ из соседней лавки.
      – Сколько лет мальчику?
      – Говорит, одиннадцать.
      – Выглядит старше.
      – Так ведь с семи лет прислуживает в винной лавке. Видит разных людей: погонщиков лошадей, ремесленников, путешественников, всех не перечислить.
      – Где он научился так хорошо писать?
      – Он и впрямь так умело пишет?
      – Видно, что детская рука, но в почерке есть что-то особое, я бы сказал, прямодушие. Если бы речь шла о фехтовальщике, я назвал бы это широтой натуры. Из мальчика выйдет толк.
      – В каком смысле?
      – Будет настоящим человеком.
      – Да? – Старик хмуро поднял крышку с котелка, проворчав: – До сих пор не явился. Где-то болтается.
      Хозяин надел гэта и собрался было в винную лавку, когда прибежал Дзётаро.
      – Где тебя носило? – спросил старик. – Почему гости должны ждать?
      – Не мог выбраться раньше. В лавке сидел совсем пьяный человек, он схватил меня и долго расспрашивал.
      – О чем?
      – О Миямото Мусаси.
      – Ты, конечно, болтал без умолку.
      – Какая разница? Вся округа знает, что произошло в Киёмидзу. Наша соседка и дочь мастера-лакировщика были в тот день в храме и все видели.
      – Хватит об этом, – умоляющим тоном проговорил Мусаси. Наблюдательный мальчишка, уловив настроение Мусаси, сказал:
      – Можно посидеть немного с вами?
      Дзётаро принялся отмывать ноги, прежде чем войти в комнату с очагом.
      – Оставайся, коли не получишь нагоняй от хозяина лавки.
      – Сейчас я ему не нужен.
      – Ладно.
      – Я подогрею сакэ. У меня хорошо получается.
      Дзётаро поставил кувшинчик в горячую золу, и вскоре сакэ было готово.
      – Ты ловкий, – одобрил Мусаси.
      – Вы любите сакэ?
      – Да.
      – Но от бедности пьете мало.
      – Верно.
      – Я думал, что мастера боевых искусств служат у богатых даймё и получают большое жалованье. Один гость в нашей лавке рассказывал, что Цукахара Бокудэн имел обыкновение выезжать в сопровождении семи или восьми десятков слуг, с запасными лошадями и соколом.
      – Верно.
      – А знаменитый воин по имени Ягю, который служил дому Токугавы, имел доход в десять тысяч коку риса.
      – И это правда.
      – Почему же вы бедный?
      – Я еще учусь.
      – Сколько вам будет лет, когда вы заведете учеников?
      – Не знаю, появятся ли они.
      – Почему? Разве вы плохой мастер?
      – Ты знаешь, что говорят люди, видевшие меня в храме. Как ни крути, но я бежал.
      – Все твердят, что сюгёся с постоялого двора, то есть вы, – слабак. Я выхожу из себя от этих сплетен. – Дзётаро поджал губы.
      – Зачем сердиться? Не о тебе же злословят?
      – Обидно за вас. Сын бумажника, сын медника и другие парни иногда собираются на задворках лаковой мастерской и тренируются с мечом. Почему бы вам не побить кого-нибудь из них?
      – Если ты просишь, согласен.
      Мусаси трудно было отказать Дзётаро, потому что он сам в душе оставался мальчишкой и хорошо понимал юного собеседника. Мусаси помимо воли тянуло ко всему, что могло бы заменить тепло родной семьи, которого он лишился с детских лет.
      – Давай поговорим о чем-нибудь другом, – предложил Мусаси. – Теперь я буду спрашивать. – Ты где родился?
      – В Химэдзи.
      – Так ты из провинции Харима?
      – Да, а вы из Мимасаки, как я слышал.
      – Верно. Чем занимается твой отец?
      – Он был самураем. Настоящим, честным до мелочей самураем. Мусаси удивился, но ответ Дзётаро прояснил многое, включая и грамотность мальчика. Мусаси спросил, как зовут отца Дзётаро.
      – Аоки Тандзаэмон. Он получал пятьсот коку риса, но оставил службу у сюзерена, когда мне было семь лет, и перебрался в Киото, как ронин. Истратив все деньги, он пристроил меня в винную лавку, а сам удалился монахом в храм. Я не хочу оставаться в лавке. Хочу быть самураем, как отец, и владеть мечом, как вы. Ведь это лучший способ стать самураем?
      Помолчав, Дзётаро серьезно добавил:
      – Я хочу стать вашим учеником и вместе с вами бродить по стране. Возьмете?
      Выдав сокровенное желание, Дзётаро решительным видом показывал, что отрицательный ответ его не устроит. Он, конечно, и не подозревал, что обращается к человеку, который причинил его отцу бесчисленные неприятности. Мусаси нелегко было отказать мальчику. Мусаси размышлял над судьбой несчастного Аоки Тандзаэмона, а не над тем, что ответить Дзётаро. Мусаси сочувствовал Тандзаэмону. Путь Воина – постоянная игра с судьбой, самурай всегда должен быть готов к смерти – собственной или соперника. Размышляя о превратностях судьбы, Мусаси впал в грустную задумчивость. Хмель быстро прошел. Он чувствовал себя одиноким.
      Дзётаро упрямо ждал ответа. Он не обращал внимания на хозяина постоялого двора, пытавшегося выпроводить его, чтобы Мусаси отдохнул.
      Дзётаро схватил Мусаси за руку, потом вцепился в рукав и, в конце концов, разразился слезами.
      Мусаси от безвыходности согласился:
      – Ну, довольно! Станешь моим учеником, но только с разрешения своего хозяина.
      Ликующий Дзётаро умчался в винную лавку.
      На следующее утро Мусаси встал рано, оделся и сказал хозяину:
      – Приготовьте мне в дорогу какой-нибудь еды. Приятно было пожить у вас здесь несколько недель, но мне пора отправиться в Нару.
      – Покидаете нас? – удивился старик неожиданному отъезду Мусаси. – Вам, вероятно, надоел назойливый мальчишка?
      – Нет, дело не в нем. Я давно собирался посмотреть в Наре знаменитые поединки копьеносцев в храме Ходзоин. Надеюсь, что Дзётаро не причинит вам хлопот, узнав о моем уходе.
      – Не беспокойтесь! Он ведь ребенок. Всплакнет и забудет.
      – Вряд ли хозяин лавки его отпустит, – проговорил Мусаси, выходя на улицу.
      От вчерашней непогоды не осталось и следа. Теплый ветерок ласкал кожу Мусаси, как бы сглаживая вину за вчерашний пронизывающий ветер.
      Вода в реке Камо поднялась и неслась мутным потоком. На деревянном мосту на улице Сандзё самураи проверяли всех прохожих. Мусаси объяснили, что проверка устроена по причине скорого приезда сегуна. В столицу уже прибыла первая группа крупных и средних даймё. Из города удаляли опасных ронинов. Мусаси, сам ронин, с готовностью ответил на все вопросы и получил разрешение продолжить путь.
      Проверка навела его на размышление о собственной участи странствующего ронина, который не служил ни клану Токугавы, ни их соперникам в Осаке. Побег из дома и участие в битве при Сэкигахаре на стороне Осаки объяснялись семейной традицией. Его отец верно служил Симмэну, князю Иги. Тоётоми Хидэёси умер за два года до битвы, сторонники, верные его сыну, взяли сторону Осаки. В Миямото Хидэёси считался величайшим из героев. Мусаси помнил сказания о подвигах легендарного воина, которые любил слушать по вечерам, сидя у очага. Воспитание, полученное в детстве и юности, жило в его душе, и сейчас Мусаси не колеблясь встал бы на сторону Осаки.
      Мусаси многому научился со времени первых приключений юности. Сейчас он понимал, что его поведение в семнадцатилетнем возрасте было глупым и бесцельным. Преданная служба сюзерену не сводится к тому, чтобы слепо бросаться в драку, размахивая копьем. Самурай должен пройти весь путь до грани смерти. Самурай свершил нечто достойное и важное, если умирает с молитвой на устах за победу сюзерена. Теперь Мусаси так определял суть долга. В те далекие дни он и Матахати не имели представления о долге. Они жаждали славы, вернее, хотели легкой жизни без особых усилий со своей стороны. Странно, что они испытывали такие чувства. Мусаси благодаря Такуану постиг, что жизнь – бесценное сокровище, которое они с Матахати ни во что не ставили. Легкомысленно рисковали жизнью за жалкое жалованье самурая. Задним умом Мусаси понимал безрассудство их юности.
      Мусаси незаметно для себя достиг Дайго, местечка к югу от города, и остановился передохнуть, потому что от быстрой ходьбы его прошиб пот.
      – Подождите! Не уходите! – послышался издалека голос.
      Посмотрев вниз на горную дорогу, Мусаси разглядел фигурку маленького водяного Дзётаро, бегущего со всех ног вверх по дороге. Вскоре мальчик сердито смотрел в глаза Мусаси.
      – Вы меня обманули! – кричал Дзётаро. – Почему вы так поступили?
      Мальчик запыхался, лицо его горело, слова были полны горечи. Он едва сдерживал слезы. Мусаси, не сдержавшись, рассмеялся, глядя на одежду мальчика. Вместо обычного одеяния на Дзётаро было кимоно, которое, правда, едва прикрывало колени, а рукава кончались на локтях. Деревянный меч за поясом был больше мальчика, тростниковая шляпа, болтавшаяся за спиной, напоминала зонт.
      Браня Мусаси за нарушение слова, мальчик разразился слезами. Мусаси, обняв его, пытался успокоить ребенка, но Дзётаро безутешно рыдал, решив, верно, что в безлюдных горах нет свидетелей его плача.
      – Тебе нравятся плаксы? – сказал наконец Мусаси.
      – Мне все равно! – всхлипывал Дзётаро. – Вы взрослый, но обманули меня. Обещали взять в ученики и тайком ушли. Разве это достойно взрослого?
      – Прости меня! – отозвался Мусаси.
      От простых слов мальчик разрыдался еще громче.
      – Хватит слез! – сказал Мусаси. – Я не хотел тебе лгать. У тебя есть отец и хозяин лавки. Я не мог увести тебя без разрешения хозяина, поэтому просил договориться с ним. Я не верю, что он тебя отпустил.
      – Но почему вы не дождались ответа?
      – Именно за это я извинился. Ты действительно говорил с хозяином?
      – Да, – ответил мальчик, всхлипывая и сморкаясь в сорванные с дерева листья.
      – Что он сказал?
      – Отпустил меня.
      – Правда?
      – По его словам, ни один приличный воин или школа не возьмет такого сорванца, как я. Живший на постоялом дворе самурай – слабак, поэтому я ему под стать. Сказал, что я могу нести ваши вещи, и подарил на прощанье вот этот меч.
      Рассуждения хозяина лавки вызвали у Мусаси улыбку.
      – Потом я пришел на постоялый двор, – продолжал мальчик. – Старика не было, и я позаимствовал шляпу, которая висела под карнизом на крючке.
      – Но это же вывеска заведения!
      – Все равно. Она пригодится в дождь.
      Судя по поведению Дзётаро, он считал все формальности, включая заверения в преданности, выполненными, поэтому возомнил себя произведенным в ученики Мусаси. Мусаси скрепя сердце смирился с присутствием мальчика. Быть может, оно и к лучшему. Мусаси сыграл не последнюю роль в том, что Тандзаэмон лишился служебного положения, поэтому стоило благодарить судьбу за дарованную возможность позаботиться о младшем Аоки. Так будет справедливо.
      Дзётаро успокоился. Вдруг, что-то вспомнив, он полез за пазуху.