В начале войны

      13. ВВС
      Сведений о действиях ВВС нет.
      14. Соседи
      Сведений о действиях соседей нет.
      15. Связь
      У штаба фронта, находящегося в пути, связи с Генштабом, армиями и группами ген. Рейтера и Ермакова нет.
      Командующий фронтом, находящийся в штарме 3, имел связь с армиями и Генштабом{8}.
      Как только восстановилась связь со Ставкой, я сразу же донес утром Верховному Главнокомандующему о своем местопребывании, сообщил о результатах боя на КП фронта в районе Свень, о том, что мы нанесли урон колонне мотопехоты противника и что ни один документ штаба не попал в руки врага.
      В донесении была кратко изложена и суть принятого мной решения о контрударе с перевернутым фронтом с целью прорвать кольцо окружения и выйти на новый рубеж обороны.
      Штаб 3-й армии между тем получил радиограмму с копией приказа командующему 50-й армией о том, что он должен вступить в исполнение обязанностей командующего Брянским фронтом, так как Ставка, получив по радио донесение от начальника штаба фронта, считала, что меня уже нет в живых.
      Но с получением моего приказа в армиях и донесения Верховному Главнокомандующему о моем нахождении в 3-й армии все стало на свои места.
      Обстановка на участке фронта была в это время следующей. 13-я армия к исходу 7 октября занимала рубеж Погар, Муравьи, Знобь, Голубовка, ст. Суземка правым флангом - на запад, центром - на юг, левым - на юго-восток. В соответствии с указаниями Ставки и моим приказом командующий 13-й армией принял решение, прикрывшись с фронта, нанести удар в направлении ст. Суземка, Орлия, Хвощевка, Калиновка, Беляево, т. е. сначала на юг, а затем на восток. Главный удар 13-я армия наносила силами 132-й и 143-й стрелковых дивизий и 141-й танковой бригады.
      Противник к этому времени охватывал левый фланг 13-й армии и, по данным разведки, намеревался нанести удар в общем направлении на Трубчевск с целью окружения частей 13-й армии.
      О том, как начала действовать 13-я армия, вспоминает член Военного совета армии Марк Александрович Козлов{9}:
      Рано утром 9 октября отряды прорыва 132-й и 143-й стрелковых дивизий с приданными танками 141-й танковой бригады пошли в атаку в районе Негино. Одновременно все тракторы, стоявшие в этом районе на опушке леса, завели моторы и своим шумом имитировали движение танков. Дивизионная артиллерия обрушила огонь на позиции противника. Атака была неожиданной и успешной. В Негино мы уничтожили до полка пехоты, захватили штаб полка, разбили 15 противотанковых орудий. Через Негино прошли 132-я и 143-я стрелковые дивизии и первый эшелон штаба армии.
      Но через три часа противник, собрав свои силы, закрыл выход остальным частям армии. Подошедшая 6-я стрелковая дивизия стремительной атакой вновь опрокинула противника. За нею прошла часть второго эшелона армии и резервы командарма{10}.
      О действиях 132-й дивизии имеются более подробные сведения. В ночь с 8 на 9 октября эта дивизия скрытно оторвалась от противника на занимаемом ею участке обороны по южной кромке Брянских лесов и, совершив марш, прибыла в район сосредоточения. Здесь дивизия была усилена небольшим отрядом танков. 9 октября неожиданной атакой части дивизии выбили противника из Негино, открыв выход из окружения. Далее дивизия с боями следовала через Алешковичи, Шилинки на Подлесные, за которыми располагался большой лесной массив. Здесь части остановились на привал. На другой день, установив связь с партизанами, 132-я стрелковая дивизия выбила противника из Хинельского лесокомбината, закрывавшего путь через шоссе Глухов - Севск и игравшего большую роль в снабжении действовавших на Орловском направлении танковых войск Гудериана.
      На шоссе в деревнях Познятовка и Веселая Калина располагались части выдвигавшейся на фронт из глубокого тыла крупной мотомеханизированной колонны противника. В результате обхода гитлеровцев частями 132-й дивизии с обоих флангов и решительной атаки враг был выбит из Познятовки и Веселой Калины, причем большая часть солдат и офицеров и боевой техники была уничтожена. В бою за Веселую Калину был тяжело ранен командир 132-й стрелковой дивизии генерал-майор С. С. Бирюзов. В командование дивизией всаупил начальник штаба дивизии полковник Мищенко. Смертью храбрых здесь погибли командир батальона старший лейтенант Артищев, политруки рот Гарин, Слинько, Гайсман.
      О начале действий 13-й армии в этот период Гудериан в своих воспоминаниях писал:
      Вечером 8 октября 1941 г. было получено донесение из 35-го корпуса о том, что противник оказывает сильное давление на наши войска, расположенные севернее Суземки (западнее Севска). Отсюда можно было заключить, что окруженные южнее Брянска русские войска пытаются прорваться на восток... 9 октября русские продолжали свои попытки прорваться в районе населенного пункта Суземки. Русские стремительно атаковали правый фланг 293-й пехотной дивизии, оттеснив дивизию к Суземке и Шиленке.
      Далее Гудериан отмечал, что командованию пришлось подтянуть в этот район значительные силы, в том числе весь 48-й танковый корпус. Он признал, что через созданный ими рубеж вдоль дороги Середина Буда - Севск удалось прорваться войскам 13-й армии во главе со своим штабом. Гудериан лживо уверяет, что это были небольшие группы. В действительности, как мы видели, это были не какие-то случайные группы, а вполне определенные соединения и части.
      С начала боев с перевернутым фронтом я находился с 3-й армией. Эта армия оказалась в самых тяжелых условиях. Ей предстояло пройти с боями наибольшее, по сравнению с другими армиями, расстояние по труднопроходимой местности восточный берег реки Десны и весь район от Трубчевска на восток и северо-восток до р. Свана были болотистыми и в условиях дождливой осени 1941 г. многие места стали почти непроходимыми.
      Чтобы укрепить моральный дух воинов армии, нацелить их на выполнение трудной задачи в эти дни от имени Военного совета фронта я обратился к ним со следующим воззванием:
      К бойцам, командирам и политработникам частей Крейзера.
      Товарищи бойцы, командиры и политработники частей Крейзера!
      Гитлеровская фашистская банда... пытается прорваться к жизненным центрам нашей страны. Части Красной Армии своей грудью героически защищают каждую пядь советской земли,.. изматывая и уничтожая живую силу и технику врага... Фашистский зверь, несмотря на огромные потери,.. пытается любыми средствами добиться успеха до начала зимы. Но этому не бывать. Враг не пройдет. Вы, советские бойцы и командиры, крейзеровцы, уже нанесли врагу не один чувствительный удар... Вашим примером мужества и отваги, умением вести бой в сложной обстановке гордится вся Красная Армия.
      Обстановка, в которой вы действуете, очень сложная. Но чем сложнее обстановка, тем сильнее должна быть наша организованность, дисциплинированность, мобилизованность и решимость бороться до последней капли крови за честь и свободу нашего народа... В этой решительной схватке не может быть середины: или мы разгромим гитлеровскую армию, или гитлеровцы разграбят нашу цветущую землю, поработят ее и зальют кровью миллионов советских людей. Лучше геройская смерть за свободу и счастье нашего народа, чем рабство у презренного врага - германского фашизма.
      Товарищи бойцы и командиры, в этот грозный час для нашей Родины вы должны сохранить организованность, спаянность и четкую связь частей и подразделений. Бейте врага и днем и ночью, не давайте ему ни одной минуты покоя. Еще крепче бейте по тылам противника, расстраивайте его коммуникации - пути сообщения. Каждую минуту будьте начеку. Враг коварен и беспощаден, но всеми нашими силами он будет уничтожен и сметен с лица земли. Смелее и решительнее действуйте против фашистских разбойников с тыла, множьте ряды героев Отечественной войны.
      Товарищи! Вспомните грозные годы гражданской войны, когда наши отцы с железной стойкостью, не щадя своих сил и самой жизни, в борьбе с врагами народа отстояли честь и свободу нашего отечества. Теперь, когда мы на протяжении двадцати лет мирного периода, отказывая себе во всем, создали свободную и радостную жизнь нашего народа, кровавый Гитлер пытается отнять все наши завоевания. Вы слышите голос нашей матери-Родины? Она, вручая нам боевое оружие, говорит: сын мой, будь смел и бесстрашен в борьбе с заклятым врагом. На тебе лежит защита матерей, жен, сестер и детей - в твоих руках их жизнь и счастье. Так бей же фашистского зверя со всей силой. Отомсти ему за мучения нашего народа...
      Военный совет фронта уверен, что бойцы, командиры и политработники частей Крейзера, нанося врагу решительные удары, с честью организованно выйдут на указанный командованием рубеж.
      Военный совет фронта{12}.
      3-я армия в ночь на 8 октября, прикрываясь сильными арьергардами, оторвалась главными силами от противника и к утру совершила марш в 60 км. Это очень редкий случай марша пехоты такой продолжительности.
      Первое организованное сопротивление части 3-й армии встретили на рубеже Уты, Арельск, где противник создавал оборону в бывших наших укреплениях. Бои на этом рубеже велись с 8 по 11 октября. К 12 октября наши части сломили сопротивление врага и вышли на рубеж Салтановка, Святое. Здесь гитлеровцы также сумели организовать оборонительный рубеж, стремясь во что бы то ни стало задержать наши части и принудить их к сдаче.
      Армия должна была преодолеть этот рубеж, нанеся удар на Навлю. Этот удар был решающим потому, что предстояло прорвать последний большой заслон противника и выйти из лесов и болот на более удобную для маневренных действий местность.
      К 12 октября противник прочно закрыл выходы из лесов по линии Навля Борщево - Погребы - Локоть. Проведенный 11 октября бой не принес нам успеха. Тогда я решил на направлении главного удара 3-й армии, на участке 269-й стрелковой дивизии, побывать в ротах. Примерно в 4 часа утра я пошел по позициям одного из полков, готовившегося к атаке. Побывал почти во всех ротах и, поговорив с солдатами и командирами, постарался поднять их настроение. Оценив обстановку, которая сложилась на участке этой дивизии, я установил, что прорыв позиций противника возможен в направлении дома лесника. Я поставил двум командирам батальонов задачу: окружить противника, который оказывал большое сопротивление в районе Борщево. Это имело решающее значение для прорыва фронта противника и выхода из окружения.
      К 5 часам утра 12 октября, за два часа до восхода солнца, один батальон 269-й стрелковой дивизии, пользуясь лесными тропами и малопроходимой местностью, вышел в указанный ему район - к домику лесника, что в 3 км восточнее Борщево, и таким образом оказался в тылу боевых порядков противника, действовавшего на направлении Борщево. Почти одновременно второй батальон, следовавший за первым, тоже вышел в указанный ему район и занял исходное положение для атаки. Удар планировался с тыла и с фронта одновременно. Чтобы достигнуть внезапности, сигналом общей атаки должна была послужить ночная атака батальона, вышедшего к домику лесника. Он играл главную роль в этом бою. Второй батальон, наносивший удар также из тыла, но несколько правее, должен был немедленно подхватить атаку первого батальона и, как бы наращивая удар по фронту, смело и решительно ударить по врагу.
      Около 5 час. 30 мин. мы с командиром 269-й стрелковой дивизии полковником А. Е. Чехариным находились на южной окраине Борщево. Волнение не оставляло нас в томительные минуты ожидания. Связи с батальоном установить нельзя было ни по радио, ни другими средствами, так как это могло обнаружить его присутствие в тылу врага. Мы опасались, что какая-нибудь случайность сорвет выполнение нашего замысла, помешает батальону своевременно и в намеченном направлении атаковать врага. Но мы верили, что командир батальона и командиры рот проявят максимум инициативы, настойчивости и самоотверженности для выполнения задачи.
      Во время моей беседы с офицерами батальона один из них сказал: Товарищ командующий, задача нам понятна, успех нашей атаки важен для судьбы всей нашей армии, а может и для родной Москвы. Не подкачаем, крови своей не пожалеем.
      Молодой звенящий голос произнес эти слова с такой силой, что все невольно встали.
      Время тянулось медленно. Ожидание было тяжким.
      Вдруг, резко нарушая тишину, донеслась густая пулеметная и ружейная стрельба, разрывы гранат и мин, а затем, покрывая все, могучее русское ура. Долгожданная атака первого батальона началась. Я снял фуражку и облегченно вздохнул.
      В это время к нам подошел секретарь партийной комиссии фронта полковой комиссар Шкумок. Я молча пожал ему руку. Сердце наполнилось гордостью за наших советских людей.
      Почти сразу в одном километре южнее дома лесника началась атака второго батальона, он действовал также в направлении Борщево вдоль железнодорожной насыпи. Чехарин, приложив руку к козырьку, посмотрел на меня уставшими от бессонных ночей глазами, в которых горел огонек уверенности в успехе, и спросил разрешения дать сигнал общей атаки с фронта. Взвилась ракета, и два полка развернутым фронтом при поддержке 10 танков пошли вперед, атакуя с фронта, ободренные героизмом атаковавших с тыла. Артиллеристы, минометчики, пулеметчики своим метким огнем поддерживали действия пехоты и танков. Дождь со снегом, шедший всю ночь, прекратился.
      Выход наших подразделений в тыл, их внезапный дерзкий удар произвели ошеломляющее впечатление на врага. Благодаря согласованности действий всех участвующих в контратаке войск вражеская линия обороны была прорвана, противник на этом участке был уничтожен и выход из лесов открыт{13}.
      Следующие несколько дней на рубеже Борщево, Навля шли ожесточенные бои, две дивизии первого эшелона не смогли пробить заслона противника. Создалась очень тяжелая обстановка для всей 3-й армии. Никаких свежих сил у нас не было, чтобы наращивать удар. Необходимо было, чтобы люди, уже истратившие все свои силы в безуспешных атаках, вновь обрели их. Опрокинув противника хотя бы на узком участке фронта, мы могли поднять людей на смелые и самоотверженные действия. Решение любой задачи нужно искать в людях, показав им значение успеха их действий для армии, фронта, для нашей страны.
      Бои эти были яростными и кровопролитными, но достигли цели, пробили брешь в обороне противника на важном для нас направлении.
      Гудериан писал:
      11 октября русские войска предприняли попытку вырваться из трубчевского котла, наступая вдоль обоих берегов р. Навля. Противник устремился в брешь, образовавшуюся между 29-й и 25-й мотодивизиями, занимаемую 5-м пулеметным батальоном...
      13 октября русские продолжали свои попытки прорваться между Навлей и Борщево. Для усиления 47-го танкового корпуса пришлось направить некоторые части 3-й танковой дивизии и 10-й мотодивизии 24-го танкового корпуса. Несмотря на эту помощь и ввиду потери подвижности наших частей, группе русских численностью до 5000 человек{14} удалось прорваться и достичь Дмитровска (Дмитровск-Орловский)...{15}.
      Гудериан писал также о катастрофическом понижении морального духа немецко-фашистских войск, несмотря на значительные успехи, что явилось следствием жестокого сопротивления и большой активности и напора наших войск при контратаках.
      В связи с прорывом фронта в районе Борщево, Навля противник проявил большую, чем обычно, активность своей авиации: в течение 12 - 13 октября он усиленно бомбил участок прорыва, пытаясь остановить или хотя бы замедлить наше продвижение. Действия авиации приносили нам большие неприятности. Беда в том, что у нас было очень мало зенитной артиллерии. Авиация противника хорошо наводилась с земли. Нами был перехвачен разговор вражеского самолета с землей, причем с земли указывались цели в районе Борщево. Мы поняли, что наводчик видит эти цели.
      Часов в 8 утра 13 октября после успешного боя, в результате которого был прорван фронт противника, мы с командиром 269-й стрелковой дивизии, секретарем партийной комиссии фронта и группой офицеров после бессонной ночи зашли в один из домиков на восточной окраине Борщево, чтобы перекусить. Здесь мы пробыли не более 30 минут, а командир 269-й стрелковой дивизии и того меньше, так как спешил вернуться в дом лесника, куда переходил КП дивизии.
      Спустя несколько минут после того, как мы оставили дом, над Борщево появилось до десятка пикирующих бомбардировщиков Ю-87, которые, образовав круг, начали бомбить этот злополучный дом. Самолеты противника, как видно, наводились на наш передовой КП. В этом не было ничего удивительного, ибо район восточнее села незадолго до этого занимался противником и его корректировщики, оставшись в нашем тылу, наводили свою авиацию на цели.
      К 10 часам утра я с группой офицеров вновь вернулся на передовые командные пункты дивизий, части которых развивали наступление. Сначала я побывал на КП 137-й дивизии. Этой дивизией командовал замечательный командир И. Т. Гришин{16}. После этого я снова поехал на КП 269-й стрелковой дивизии, который расположился у домика лесника, речь о котором шла выше. Здесь же невдалеке, в лесу, разместился и КП 3-й армии, на котором были командарм Я. Г. Крейзер, член Военного совета Ф. И. Шекланов и начальник штаба А. С. Жадов. Они уверенно руководили своими войсками. Спустя 20 минут после того, как мы сюда приехали, появились пикировщики врага и начали бомбить КП дивизии и боевые порядки артиллерии, которая занимала невдалеке огневые позиции.
      Здесь я был ранен в правую ногу и в правое плечо несколькими осколками авиационной бомбы. Этой же бомбой был ранен и секретарь партийной комиссии фронта Шкумок, очень способный партийный работник и храбрый воин. Мы спаслись чудом, так как самолет точно пикировал на нас, а мы стояли рядом с домиком, у большой сосны. Я, облокотившись на сосну, наблюдал в бинокль за действиями наших войск и противника. Рядом со мной стоял Шкумок и что-то докладывал мне о членах партии. В это время пикировщик врага уложил бомбу в 3 м от нас, но она разорвалась с противоположной стороны сосны. Это и спасло нас. Взрывной волной и осколками меня оглушило и сбило с ног. Шкумок получил более легкое ранение. Нас подняли, перевязали и понесли в лес, где стояла моя машина, и положили в нее. Затем отвезли меня на опушку леса, к которой примыкало поле, усеянное стогами сена. У одного из них мы организовали своеобразный КП. Со мной находился адъютант, несколько офицеров для поручений и медработник. Я был в полном сознании.
      Через 10 - 15 минут после ранения ко мне подошли командующий 3-й армией Я. Г. Крейзер, член Военного совета Ф. И. Шекланов и начальник штаба А. С. Жадов. Они заверили меня, что примут все меры, чтобы выполнить приказ командования фронта и Ставки Верховного Главнокомандования. О моем ранении они сразу же сообщили в Ставку.
      В 20 час. 30 мин. 13 октября в темноте меня положили в самолет По-2, чтобы, по приказанию Ставки, отвезти в Москву. Сел оо мной и мой адъютант Хирных.
      Двукратная попытка поднять самолет в воздух не увенчалась успехом. Взлетная площадка была выбрана не совсем удачно. Она представляла собой сжатое поле с высокой стерней. Выпавший накануне снег растаял, земля раскисла и стала топкой, как болото. Все это затрудняло взлет.
      Тогда летчик Кошуба, чтобы не перегружать самолет, попросил меня не брать с собой адъютанта. Я долго на это не соглашался, так как мне жаль было оставлять такого храброго и преданного делу офицера, каким был В. П. Хирных. К тому же я был в очень тяжелом состоянии. Помощь и просто присутствие близкого человека были мне необходимы. Но в конце концов, скрепя сердце, я вынужден был предложить Хирных оставить самолет, что он и сделал со слезами на глазах. Офицер был крайне обеспокоен тем, что мне будет тяжело без его помощи в пути. Лететь над прифронтовой полосой на утлом самолете было весьма рискованно, и только темная ночь была нашим прикрытием.
      Может быть, эти слезы у Хирных были вызваны тяжелым предчувствием, что мы больше никогда не встретимся с ним. На следующий день после того, как мы расстались, Хирных был убит осколком снаряда.
      С болью в сердце я узнал о гибели этого скромного и мужественного юноши, который самоотверженно выполнял свою незаметную, но столь необходимую в условиях фронта работу. Будучи в госпитале, я известил о его смерти родителей и жену.
      После того как Хирных, пожав мою руку и пожелав счастливого пути, оставил самолет, нам удалось, наконец, оторваться от земли.
      В абсолютной темноте наш ночной бомбардировщик набрал высоту и лег на курс.
      Сначала мы взяли курс на юго-восток, а затем повернули на север, на Москву. Нас окружала почти полная темнота, лишь в двух местах пылали пожары. Один из них был, по-видимому, в районе Локоть, а другой где-то севернее, где наши части вели тяжелые бои.
      Время тянулось медленно. Меня мучила боль, жажда и холод. Пора была осенняя, а я был укрыт довольно легкой шинелью. Время от времени я впадал в забытье, затем сознание вновь возвращалось. В один из таких моментов я услышал, что мотор работает тихо. Ну, видимо, прилетели, - подумалось мне, ведь летим уже целую вечность, почему не светает? В действительности, как мне сказал Кошуба после моего выздоровления, мы были в воздухе около трех часов. Я стал опять забываться, но чихание мотора и ощутимое снижение самолета окончательно привели меня в сознание. Вот, наконец, садимся, - мелькнула мысль, и чувство покоя наполнило мое сердце.
      Однако не успел я толком осмыслить происходящее, как почувствовал сильный удар, затем меня подбросило вверх и снова ударило. Последним ощущением было то, что мы перевернулись. Затем я снова потерял сознание. В себя я пришел от боли в левом боку, на котором лежал, и от холода. Сильно болели также раненые нога и плечо. Так я лежал довольно долго, чувствуя, что случилось что-то неладное. Наконец, послышался голос Кошубы, он спрашивал, жив ли я. Я спросил его в свою очередь, что случилось. Оказывается, мотор самолета сдал, и мы спланировали, грохнулись в полнейшей темноте на землю. Кошуба был на ногах, он отделался, к счастью, легкими ушибами, но не пришел ко мне на помощь сразу, потому что тоже потерял сознание, и, видимо, не столько от удара, сколько от нервного потрясения. Он еще до удара самолета о землю понимал катастрофическое положение. Это был человек долга. Чувство ответственности за жизнь и безопасность командующего фронтом в момент чрезвычайной опасности заставило его собрать всю энергию и волю. Он не терял самообладания, пока держал штурвал, и пытался управлять падающей машиной. Но, когда самолет коснулся земли, силы оставили Кошубу, и лишь через 15 - 20 минут он снова пришел в себя и стал действовать.
      Я попросил летчика найти соломы или дров для костра, чтобы хоть немножко согреться. Кошуба ушел, освещая себе путь карманным фонарем. Вернулся он неожиданно быстро и рассказал, что рядом стоит дом, по-видимому, мы находимся возле какого-то села. Тогда я попросил его позвать людей, чтобы они помогли ему внести меня в дом. Что происходило дальше, я помню весьма смутно. Во всяком случае, понял, что меня перенесли в дом. Эта процедура отняла у меня остаток сил, я снова потерял сознание и пришел в себя уже лежа на кровати, когда мне дали выпить чего-то горячего. После этого я почувствовал себя лучше, но потом снова несколько раз терял сознание.
      Весной 1959 г. в один из воскресных дней я решил съездить в места, где упал наш По-2, и обстоятельства этого случая раскрылись для меня с другой стороны. Обо всем мне рассказали жители д. Пилюгино Иваньковского района Тульской области, в огородах которой мы оказались в октябрьскую ночь 1941 г.
      Подъехав к д. Пилюгино, мы встретили старушку Седякову, которая проводила нас к тому месту, где некогда приземлился наш самолет. Это было на ее огороде, возле старых ветел. Осмотрев место, я осведомился о том, можно ли найти людей, приютивших меня в ту тревожную ночь.
      - Это Петяшины, - ответила старушка, - вот дом, где вы тогда лежали, но хозяева сейчас в другом месте, я провожу Вас к ним.
      Через несколько минут мы оказались у калитки чистенького дворика, в глубине которого стоял обычный в Подмосковье бревенчатый домик с резными наличниками. Во дворе пожилая высокая женщина кормила кур.
      - Вот и сама Антонида Петяпшна, которая хлопотала тогда о Вас больше всех, - сообщила старушка.
      Женщина, узнав меня, вздрогнула от неожиданности, но, быстро оправившись, сказала:
      - Я, признаться, думала, что Вас нет в живых.
      Мы зашли в дом, хозяйка познакомила нас со своей матерью, 80-летней старушкой Натальей Антоновной. Вскоре в доме собрались и другие односельчане; из их рассказов выяснились многие обстоятельства этого случая.
      Суровая осень 1941 г. была для колхозников Подмосковья очень тревожной. Враг рвался к столице. В ясные вечера видны были на горизонте кровавые сполохи далекого зарева, по дорогам на запад шли солдаты, двигались автомашины, иногда танки и артиллерия.
      Муж Антониды Петяшиной, старший лейтенант, тоже на фронте. Давно не получала вестей от него, и все мысли молодой женщины были с теми, кто воевал, проливая кровь за родную землю. Да кто тогда в их деревне Пилюгино не был думой с фронтовиками? У соседки Прасковьи Седяковой сын на фронте, у Анастасии Седяковой муж, у Семеновой четверо сыновей ушли в армию. Да разве только в Пилюгино? Во всем Иваньковском районе, во всей Тульской области и по всей необъятной России люди жили одними горестями и надеждами с теми, кто защищал подступы к столице.
      Тем памятным вечером легли как всегда рано. Работы осенью невпроворот, а мужчин в колхозе им. Карла Маркса не осталось вовсе, если не считать нескольких стариков.
      В доме была мать, Наталья Антоновна, да пятилетняя племянница Шура.
      Отец Василий Алексеевич, ему перевалило тогда за седьмой десяток, дежурил в ту ночь вместе с дедом Евдокимом Антоновичем Смирновым, охраняли колхозное добро, да смотрели, чтобы ненароком не проник и вражеский лазутчик.
      Старики сошлись у конюшни, закурили цыгарки. Василий Алексеевич привычным движением разгладил усы и, глядя на черное небо, сказал:
      - Далеко зашел германец, но не видать ему ни Тулы, ни тем паче Москвы. Соберут наши силу, я думаю, да и дадут ему по хребтине.
      - Надо бы, - отозвался Евдоким.
      - И свернут ему шею, - продолжил свою мысль Петяшин.
      - Нелегкое это дело, а свернут.
      И, вдруг, обернувшись на запад, тревожным шепотом сказал:
      - Слышишь, самолет идет, да как низко.
      Оба старика настороженно прислушались: явственно доносился прерывистый рокот и чиханье мотора, но вскоре все стихло.
      - Непонятно, ушел в сторону, что ли? - задумчиво протянул Василий Алексеевич.
      И вот, как бы в ответ на его слова, совсем недалеко раздался сильный треск, а затем и глухой удар о землю.
      - Упал самолет-то, видно, наш он или вражеский, - взволнованно сказал Петяшин.- И, сдается, где-то возле огорода Прасковьи Седяковой.
      - Евдоким, беги быстрее к бригадиру Анне Александровне, пусть она соберет несколько человек, может помощь какая срочная нужна, а может и шпионов ловить потребуется, а я пойду искать самолет. Это где-то недалеко.
      Старики, забыв про годы и недуги, бегом пустились в разные стороны.
      Василий Алексеевич кратчайшим путем по огородам пошел в сторону, где упал самолет. Выйдя за крайнюю избу, он увидел, что одна из трех старых ветел, что росли по границе седяковского огорода, была поломана, возле нее на боку лежал маленький самолет с отломленным крылом.
      - Люди-то, видно, неживые, - сказал про себя Василий Алексеевич и прибавил шагу, и тут, вдруг, увидел, что возле самолета маячит плохо различимая в темноте фигура человека. Да, человек в летном шлеме и больших сапогах уже шел ему навстречу. - Может, немец, - мгновенно мелькнуло у Петяшина, и он крепко сжал в руках старую берданку.
      - Кто будешь? - строго окликнул он пилота.
      - Свой, папаша, беда у меня приключилась большая, помоги мне скорей, давай людей, да носилки или телегу какую-нибудь. Человека тяжелораненого, генерала с фронта я вез, да машина моя сдала, чудом не разбились насмерть.
      В голосе летчика было столько заботы и беспокойства, что как-то нутром понял старый сторож, что перед ним друг.
      - Иди, иди к генералу-то поскорее, жив ли он уж, - ворчливо сказал дед. А сам стариковской рысцой затрусил в темноте в деревню. Возле хаты Марии Семиной встретил он группу колхозников во главе с бригадиром полеводческой бригады Анной Смирновой. Здесь, кроме его напарника, были дед Федор Щеглов, колхозница Евдокия Липовкина и еще несколько человек.
      Василий Алексеевич, с трудом переводя дыхание, рассказал о результатах своей разведки.
      Тут инициативу взяла Анна Александровна Смирнова. Недавно она стала бригадиром, война заставила (надо фронтовиков заменять), и хоть грамоте самоучкой научилась, оказалась энергичным и толковым руководителем.
      - Сейчас в сарай за рыдванкой{17}, - раздался ее решительный голос, да настелить овсяной соломы, она помягче, и быстрей за генералом.
      - Надо бы коня запрячь, - сказал кто-то неуверенно.
      - Сами повезем, - резко возразила Анна. Это быстрей и спокойней для раненого. Время-то не ждет.
      Через 10 минут рыдванка, устланная овсяной соломой, подъехала к самолету.
      - Ну, ребята, аккуратно надо поднять человека. Во что ранен-то он? оборачиваясь к летчику, тихо спросил Василий Алексеевич.
      - В правое плечо и ногу, - ответил ему так же тихо пилот Павел Кошуба.
      Осторожно подняли колхозники раненого.
      -- Куда повезем-то его? - спросила Анна Александровна.
      - Конечно, к нам, - отозвалась подошедшая Прасковья Седякова, - наш дом ближний.
      - Везем ко мне, - впрягаясь за коренного, безапелляционно заявил дед Василий.- Я первый нашел человека, моему дому и честь, а главное, кто лучше моей Антонидки обойдется с раненым? Кто? - настойчиво повторил дед.
      Возражать никто не стал, и рыдванка медленно тронулась, врезаясь колесами в мягкую огородную землю.
      Не училась Антонида Петяшина на курсах медсестер, да и в школу-то походила одну-две зимы. Но не было на селе приветливее женщины, чем она. Высокая, белокурая, она была спора в работе, а с людьми мягка и обходительна. Потому и повезли раненого в дом к Василию Петяшину, хоть было до него дальше и не был он лучшим в деревне.