Повести и рассказы

      – Не сдала экзамена, провалилась. Очень трудная тема.
      – Пожалуй, — неожиданно согласился Принц, — для вашего уровня, конечно. Одни выводы Мак-Лоя о гравитонах — это третья степень запоминаемости.
      Только тут его заметили девушки. Не экстравагантная рубашка с тюбетейкой привлекли их внимание — серьезность тона. А смысла никто не понял.
      – Какой век? — спросил я невинно.
      – Лет триста назад, — подумал вслух Принц, — может быть, немного позже. Мак-Лой работал с Гримальди. Двадцать первый, должно быть.
      Я лукаво взглянул на девушек.
      – Вы больны? — холодно осведомилась Рита. — Бредите?
      – Что значит «бредить»?.. У меня бедный словарь.
      – Вы иностранец?
      – Ты ошиблась, Риточка, — бесстрастно вмешался я, — это человек из двадцать четвертого века. Гость из грядущего.
      В глазах Риты я не прочел ничего, кроме злости. В словах тоже.
      – Я всегда думала, что ты трепло, Олег. Только мы не та аудитория. Охмуряйте первокурсниц.
      – Но ведь это правда, — сказал Принц. — Почему вы не верите? Я могу рассказать многое о нашем мире.
      Он произнес это так задушевно и просто, что Галя, до сих пор почти не слушавшая, подарила ему долгий и внимательный взгляд. Но Рита похолодела еще больше.
      – Я не интересуюсь детскими сказками. И фантастики не люблю. Играйте с мальчишками.
      В этот момент открыли двери в зрительный зал. Рита, не оглядываясь, увлекла Галю вперед. Принц кинулся было за ними, но я задержал его:
      – Сядем отдельно. Они будут нам мешать, а тебе надо сосредоточиться. Будет много впечатлений.
      Принц с ироническим любопытством разглядывал зал, кресла, экран, но с первых же кадров фильма замер, чуть сдвинув свой обруч на лбу.
      – Мешает? — посочувствовал я.
      – Нет, я включил запоминающее устройство. Оно воспроизведет потом все увиденное.
      Мы почти не разговаривали. Он смотрел молча, но так взволнованно и тревожно, словно происходившее на экране было частью его дела и его жизни. Он, не стесняясь, вытирал слезы, вскрикивал, радовался и хмурился. Это был идеальный зритель, о каком только могли мечтать наши кинематографисты. Зверства гитлеровских убийц вызвали у него приступ удушья; я поддержал его, испугавшись, что он упадет в обморок, но он слабо улыбнулся и прошептал:
      – Не беспокойся. Сейчас пройдет.
      Я то и дело отрывался от экрана, стараясь подстеречь любую его реакцию. Лицо его искажалось при виде выжженных деревень и разрушенных городов и словно светилось изнутри, когда на экране возникали счастливые толпы людей, встречающих советских танкистов. Он три раза коснулся лба: когда говорил Гитлер, сдавался Паулюс и подписывался акт о безоговорочной капитуляции Германии. Три раза он что-то повернул или поправил в обруче.
      – Зачем? — поинтересовался я.
      – Вторичное воспроизведение. Я хочу показать это во всех ракурсах.
      Когда кончился фильм, Принц долго сидел, закрыв глаза, и я не утерпел, чтобы не спросить:
      – Ну как, понравилось?
      Он вздрогнул.
      – Не то слово. Я не каннибал. Но я удовлетворен: я видел последнюю войну человечества. Я не увидел бы ее так, даже если бы они не ошиблись в наводке. Что можно увидеть за несколько часов? Какой-нибудь эпизод, не больше.
      Я вспомнил его нелепый костюм и усмехнулся про себя. Он мог ничего не увидеть, кроме комендантской гауптвахты, куда бы отвел его первый встречный патруль.
      – Теперь я покажу все это у нас, — мечтательно прибавил он.
      – Восстановишь фильм?
      – Не понимаю.
      – Покажешь все это так, как видел на экране.
      – Неизмеримо лучше, — улыбнулся он. — Я покажу это так, как оно было в действительности.
      Он опять поднялся надо мной, как джинн из волшебной сказки. Я ощутил пафос дистанции в четыреста лет. Пропала всякая охота смеяться и шутить.
      Выходившая толпа разделила нас. Я потерял его и, уже беспокоясь, сновал между выходящими, то и дело оглядываясь. Принца не было.
      – Разыскиваешь? — Кто-то тронул меня за рукав. — Сбежала твоя тюбетейка.
      Я оглянулся и чуть не сшиб Риту.
      – Ты его видела?
      – Он с Галкой ушел.
      – Как — ушел?
      – Как уходят? Рядышком. Я и моргнуть не успела, как они убежали.
      Я обомлел.
      – Да ты понимаешь, что произошло?! — почти закричал я. — Он же пропадет! Он же улицу переходить не умеет. Его надо найти, пока не случилось чего-нибудь.
      – Псих! — фыркнула Рита. — Подобрал младенца. У него плечики, кстати, пошире твоих.
      Я даже сплюнул в сердцах. Какой смысл было что-либо объяснять этой бескрылой девице?
      – Куда они могли поехать?
      – А я знаю? Куда-нибудь на природу, соловьев слушать. В Нескучный или на выставку.
      Но я уже мчался к автобусу. Два битых часа я колесил по Москве от парка к парку, расспрашивал десятки гуляющих парочек, но никто не мог сообщить мне что-либо утешительное о радужной вестсайдке на чугунных плечах. Я звонил поочередно во все отделения милиции, справлялся у дежурного по городу — и всюду безрезультатно. Принц исчез, буквально растворился в сиреневой московской дымке, похищенный сибирячкой с заплаканными глазами, а может быть, и пропал в непостижимых глубинах времени.
      …Оказалось, что не пропал.
      Я стоял на знакомом углу и раздумывал, не пойти ли мне пообедать. В этот момент я и услышал знакомый шепот:
      – Подожди меня. Пообедаем вместе.
      Я даже оглянулся, убежденный, впрочем, что никого не увижу. Так и оказалось. Шепот звучал где-то во мне, а я мысленно отвечал:
      – Где ты пропадал? Я по всей Москве за тобой гонялся.
      – Гуляли.
      – Она поверила?
      – Не знаю.
      – Как ты нашел меня?
      – По настройке. Биолокация.
      – А где находишься?
      – У Курского вокзала. Только я не знаю, что такое вокзал.
      – Станция, откуда идут поезда.
      – Поезда?
      – Ну, спиды. Что-то вроде. В разные города, в разные страны. Понял?
      – Почти.
      – Тогда спроси, где останавливаются троллейбусы «Б» или «10». Я буду тебя ждать на площади Маяковского. Найдешь?
      – Конечно, по настройке найду. Жди.
      Он вышел из троллейбуса, почти не отличимый от других пассажиров, даже рубашка его словно потускнела и слилась с пейзажем.
      – Хорошая девочка, — сказал он без предисловий. — Совсем как наши. Очень похожа.
      Он произнес это печально и тихо, словно вспомнил уже что-то утраченное.
      – О чем ты говорил с ней?
      – О разном. О городах над морем, о каплях в полете, об утренних зорях на Венере.
      – Ты был на Венере?
      – Где я только не был!
      – Она смеялась, конечно?
      – Нет. Она называла меня сказочником, даже поэтом.
      – Значит, все-таки не поверила?
      Он не ответил.
      В столовой пахло щами и шашлыком. Мест не было. Над столами клубился дым.
      – Странный запах, — сказал Принц, втягивая носом воздух.
      – Придется преодолеть, — посочувствовал я. — Впереди еще более трудное испытание: зеленые щи и биточки по-казацки. Недолгое счастье путешественника во времени.
      Мы пробирались между столиков, как на базаре. Никто не обращал на нас никакого внимания. Принц сиял. Я знал, что он уже включил запоминающее устройство, и знал почему. Столовая его покорила.
      За столиком Красницкого, моего коллеги из проектного бюро, освободилось два места. Мы приземлились. Красницкий не проявил при этом ни удивления, ни радости. Он молча доедал остатки котлет.
      – Что это? — спросил Принц, рассматривая его тарелку.
      – Почки миньер, соус пикан, — сказал Красницкий. — Фирменное блюдо.
      – Я ни одного слова не понял, — признался Принц.
      – А что, — осведомился Красницкий, — в Средней Азии это называют иначе?
      – Он не из Средней Азии, — сказал я. — Он из двадцать четвертого века.
      Красницкий даже не пошевельнулся.
      – Визит к питекантропам! — хмыкнул он. — Стоило ли ехать в такую даль, чтобы полакомиться биточками?
      – А что такое биточки? — спросил Принц.
      – Натуральный эквивалент олимпийской амброзии. У вас что-нибудь знают об Олимпе?
      – Нет, — сказал Принц.
      – Что же вы знаете? — Красницкий спросил с иронией, но Принц сделал вид, что ее не заметил.
      – Многое, — улыбнулся он. — Например, как приготовить напиток, который заменит мне ваш обед.
      Он протянул над бокалом Пальцы, чуть тронул что-то похожее на ручные часы, и бокал наполнился мутной бесцветной жидкостью. На наших глазах она загустела и вспенилась.
      – Химия или фокус? — спросил Красницкий.
      – Пожалуй, химия, — подумав, ответил Принц. — Молекулы агалии и воздух-катализатор.
      – Занятно, — сказал Красницкий и встал. — Может быть, вы умеете и недуги исцелять? У меня, например, чертовски болит голова.
      – Прими пирамидон, — сказал я.
      – Не надо, — опять улыбнулся Принц, — у него уже не болит голова.
      Красницкий, шагнувший к выходу, остановился.
      – Кажется, и вправду не болит. — Он поморгал глазами. — Откуда сие чудо, Олег?
      – Ты знаешь.
      – Я знаю только, что у Кио появился соперник.
      Принц грустно допивал свою розовую пену.
      – И этот не поверил, — вздохнул он.
      Я молча пожал плечами.
      – Только теперь я понял, — продолжал он, — как легкомысленна была эта затея… И как мало еще знают о прошлом у нас, в седьмой формации! И как многим я обязан тебе за этот чудесный день! У меня щемит сердце, когда я вспоминаю о Гале. Мне было нелегко расстаться с ней, но еще труднее с тобой. Я надеюсь, что мне позволят вернуться к вам, поэтому вот, возьми…
      – Он протянул мне что-то сверкнувшее на свету.
      Это был крохотный синий кристалл странной формы, чистый и теплый. Может быть, его согрело тепло Принца, а может быть, это была его собственная, скрытая в нем теплота. От этого он казался почти мягким, живым.
      – Разве уже пора расставаться. Принц?
      – Пора. Я ведь не хозяин своего времени. Меня зовут… Отодвинься, — прибавил он и странно напрягся, словно уже слышал и ощущал что-то неслышное и неощутимое для меня.
      Я отодвинулся. На миг мне показалось, что его окутал синеватый туман. Лицо потускнело и стало бесцветным, словно туман растворил и смыл все краски с кожи, бровей и губ. Только глаза еще светились, и я услышал уже совсем далекий шепот:
      – Жди.
      Он стал снова похож на стеклянную куклу и с каждой секундой становился прозрачнее. Сквозь него уже ясно виднелись герань на подоконнике и коричневая обивка стула. Столики кругом были пусты, и я не знаю, кто видел все это, но кто-то определенно видел.
      – Мамочки! — взвизгнула подошедшая сзади официантка. — Что это с ним?
      У нее дрожали губы.
      – Трюк, — сказал я сквозь зубы. — Элементарный эстрадный фокус, — и прошел мимо растаявшего в воздухе Принца, от которого не осталось даже тюбетейки.
 
      Мой месячный календарь подходит к концу. Чудес больше нет. О встрече с Принцем я никому не рассказываю — опыт показал, что так лучше.
      А синий кристалл лежит у меня в ящике письменного стола в дерматиновой коробочке от часов. Он по-прежнему незамутненно чист и сохраняет ту же знакомую теплоту. Я показывал его многим специалистам — кристаллографам, оптикам, химикам, но никто не смог определить его вещество и происхождение. Источник внутренней его теплоты также оставался загадкой. Мне предлагали лабораторные исследования его физических свойств и химического состава, но я не рискнул. Кристалл был не мой, а егоориентир.
      Иногда я вынимаю его и долго держу в руке, ощущая привычную теплоту, и порой мне даже кажется, что я вижу самого Принца.
      Но я знаю, что это только игра воображения.

Последняя точка

1

 
      Скорый опаздывал минут на сорок, что погнало всех пассажиров и провожающих на перрон из зала ожидания, как именуются у нас даже на маленьких железнодорожных станциях прокуренные и неподметенные комнаты с неудобными скамьями и ларьками-буфетами. Бурьян, совершивший уже две пересадки на пути из глубинки в глубинку, терпеливо ждал третьей, утешаясь тем, что до Свияжска еще восемь часов езды и он сумеет и пальто просушить и выспаться: ведь у него было место в мягком вагоне, где едут обычно отпускники да командированные, уже успевшие наговориться за целый день.
      Как обычно говорят в таких случаях, ему повезло. В купе, куда поместил его проводник, было занято только одно место. Но спутник или спутница? «Попробую угадать», – сказал он сам себе. Чемодан, заброшенный на полку, наполовину выпитая бутылка боржома на столике, и никакой косметики. Ясно: живет на колесах – потому что чемоданчик его уже стар и поношен, прилично зарабатывает – потому что едет не в купейном, а в мягком, и едва ли собутыльник – потому что пьет боржом, а не пиво. А вот возраст, даже не очень точный, предположить трудно. Бурьян взглянул на себя в зеркало, вмонтированное с внутренней стороны двери: крепкий парень, коротко стриженный, лет этак за тридцать с гаком. Уже стар или еще молод? А это смотря по тому, где и в какой среде он живет, какой труд его кормит и каких высот на своем жизненном поприще он мечтает достичь. Бурьян даже усмехнулся, разглядывая свое отображение в зеркале. Для министерства юстиции он не так уж далеко ушел от юноши, а в спорте он уже ветеран, которого, пожалуй, сейчас никто и не помнит.
      Дверь поехала в сторону, и Бурьян отступил, пропуская в купе ладно сложенного, уже немолодого мужчину в синем тренировочном спортивном костюме с глубокой тарелкой в руках, полной жареных пирожков – из вагона-ресторана. Поставив тарелку на стол, мужчина сказал, не оборачиваясь:
      – Сейчас чай разносить будут. А пока познакомимся.
      – Надо ли? – спросил Бурьян.
      Человек в синем трико даже отпрянул от неожиданности, столько горечи было в словах Бурьяна. Потом вгляделся и вдруг заулыбался, узнавая:
      – Неужто ты?
      – Я.
      – Сколько же не виделись?
      – Лет сто. А до того десять лет из меня жилы тянули. Этого не ешь, того не пей, веса не набирай, ложись и вставай по звонку, пробежка обязательна, о сигаретах забудь. А что вытянули? Бронзу. Стоило ли возиться? – пожал плечами Бурьян.
      Человек в синем трико помрачнел даже.
      – А ты что думал! Пробежал полтора километра, и сразу в дамки? Золото, видите ли, ему снилось. Так золотые медали не получают, и талант, милок, это – терпение и труд до мокрой от пота майки. А ведь был талант, и третьим местом в чемпионате не швыряйся. Пятиборец был классный и Светличного выпустил вперед явно в интересах команды.
      – Кстати, где сейчас Светличный? – спросил Бурьян.
      – Тренером где-то в Архангельске. Сейчас уже ученики его домой медали привозят.
      – А ваши, конечно, золото?
      – Подбираю пока. Есть способные ребятишки. А ты тогда же и совсем из спорта ушел?
      – Тогда, дядя Саша. Тогда и ушел.
      Бурьян вспомнил, как это было. Начал он семнадцатилетним парнишкой с голубой мечтой о рекордах, а рекордсменами неизменно становились другие. Испытывал себя в любом виде спорта: хорошо плавал, пробегал стометровку за одиннадцать секунд – но в спринте уже боролись за десять, а для стайера он был слишком легок; пробовал и верховую езду, но для жокея был слишком высок. Даже самбистом себя попробовал, но и на ковре редко выигрывал. Наблюдавший за ним тренер, видя его старания, как-то посоветовал: «Техникой ты, брат, везде овладел: все умеешь. А сходи-ка ты к дяде Саше, он у нас с пятиборцами работает. Шутка ли сказать – пять видов спорта надо освоить. А тебе ведь это легче легкого». Совет пригодился: у пятиборцев ему повезло. После первой же пробы вошел в первую десятку, потом в пятерку, а на Всесоюзном чемпионате завоевал третье место. Тогда он и решил, что в спорте ему делать нечего, надо приобретать профессию.
      – Что ж ты робил все эти годы? – спросил дядя Саша.
      – Заканчивал юридический в Ленинграде.
      – Почему в Ленинграде, а не в Москве?
      – Ребят знакомых в Москве очень много, болели за меня на чемпионатах. А я знал, что выше третьего места мне уже не подняться. И возраст не тот, и призвания нет.
      – Значит, совсем из большого спорта ушел?
      – Мы по-разному толкуем это понятие. Вы считаете, что я ушел из большого спорта, а я именно тогда и пришел к нему. В университете подобрал кружок любителей, для которых спорт – это спорт, а не погоня за очками. А сейчас там уже клуб с различными секциями. Начал работать следователем в Белецке – наш легкоатлетический кружок стал лучшим в области. А теперь в Свияжске собираюсь повторить тот же опыт. Любители найдутся, знаю.
      – А где это, в Свияжске? – поинтересовался дядя Саша. Бурьян его так и называл, хотя ему самому было уже тридцать шесть лет.
      – На этой же линии, – пояснил Бурьян. – Лет десять назад тут и полустанка не было, а сейчас даже скорые останавливаются. Километров за тридцать от станции такой деревообделочный комбинат отгрохали, что вокруг него даже не поселок, а целое городище выросло. Там и административный центр района, где мне придется работать.
      – Кем? – зевнул дядя Саша: у него было свое мнение о спорте с прописной буквы.
      – Жалеешь? – усмехнулся Бурьян. – Небось думаешь: тренером мог бы остаться. А ведь тренер – это профессия, и не всякий, даже классный спортсмен способен стать хорошим тренером. У меня же есть своя профессия и опыт имеется.
      В купе зашел проводник, спросил, не нужно ли чего.
      – Разбудите меня за полчаса до Свияжска, – сказал Бурьян.
 

2

 
      Свияжский перрон встретил Бурьяна сизым, дождливым туманом. Сквозь туман просматривался столь же сизый придорожный ельник и обесцвеченные дождями станционные постройки. Бурьяна никто не встретил.
      «Что же остается? – подумал он. – Или ждать до утра первого автобуса, или двинуться пешком по шоссе в надежде поймать случайную грузовую машину: на большом заводе работает, поэтому и ночная смена».
      Бурьян избрал второе решение. И не ошибся. Через полчаса его обогнал грузовик с шифером: Свияжск, видимо, расширялся, застраивая лесные просеки. Обогнав Бурьяна, водитель остановил машину и выглянул из кабины. Он был в старой, замасленной брезентовой куртке. Лицо, обезображенное синеватым шрамом, не вызывало симпатии.
      – В город или на сплавку? – спросил он. – За десятку могу подбросить.
      – Ого, – сказал Бурьян.
      – В Москве в такси и дороже заплатишь. Так что, едем или не едем?
      – Ладно, – согласился Бурьян.
      О шраме, искажающем лицо водителя, он не спрашивал: неудобно все-таки начинать с этого разговор. Начал его сам водитель:
      – Ты мне на рожу-то не гляди – я не девка. А это украшение мне фриц в сорок третьем оставил. Расписался осколком гранаты.
      – Сколько же вам лет сейчас? – спросил Бурьян.
      – До пенсии еще не дотянул. Ну, и кручу баранку, пока сил хватает. А ты к нам зачем – работать или приказывать?
      – А это уж как придется. Я в прокуратуру еду. Ваш новый следователь.
      Водитель скосил глаза на него, потом отвернулся и сплюнул в открытое окошко кабины.
      – Зря я с тобой связался, парень, – сказал он, не глядя на Бурьяна.
      – Почему? – удивился тот.
      – Не люблю легавых. Нашего брата чуть что – и к ногтю, а своих покрываете. У нас тут главный инженер человека убил, а его до сих пор не судят. За решеткой сидит, а суда нет. Серчает народ.
      – Может быть, еще не собраны все доказательства? – спросил Бурьян.
      Шрам на лице водителя совсем посинел. В скошенных глазах его Бурьян прочел даже не возмущение, а полное неуважение к нему и его профессии.
      – Какие еще доказательства? – ответил водитель сквозь зубы. – На людях убил. Из того же ружья, с каким на охоту ходил. И за что? Бабу не поделили. Убитый с женой его гулял.
      – Разберемся, – неопределенно сказал Бурьян и замолчал.
      Молчал и водитель, думая о чем-то своем, потаенном и, возможно, для Бурьяна неинтересном. Он сидел выпрямившись, напялив на серые космы кепку, прямо от которой и тянулся вниз, пересекая губы и бороду, шрам. Лесной массив кончился, машина въезжала уже на окраину города. Навстречу побежали придорожные деревянные домики без удобств, но с садово-огородными участками, переулочные просеки, трехэтажное здание школы, аптечный киоск и продовольственный магазин, у дверей которого уже выстраивалась ожидающая открытия очередь. «Вот тебе и Свияжск, древнерусский деревянный город, удостоенный ныне звания районного центра, – усмехнулся про себя Бурьян. – Привыкай к пейзажу, юрист. Ведь тебе здесь, может быть, долго придется работать и жить».
      Водитель притормозил у вполне современного павильона из стекла и бетона, с вывеской, на которой выпуклыми деревянными буквами значилось: «Кафетерий».
      – Расплачивайся, следователь, – сказал водитель, – мне на завод, а твое ведомство на поперечной улице, третий дом с угла. А это, – он кивнул на павильон, – «обжорка» для наших холостяков, которые к восьми на работу идут. В семь открывается, так что ждать тебе самую малость. А с делом инженера не тяни, покажи прыть.
      «Вот оно и ожидает меня, мое первое дело», – сказал себе Бурьян и присел верхом на чемодане у дверей «обжорки».
 

3

 
      В прокуратуре Бурьяна встретила Верочка Левашова, присланная сюда на практику из Московского университета.
      – Телеграмму о вашем приезде, – пояснила она, – мы уже получили, но встретить вас на станции было некому: курьер наш, Дорохова Анфиса Герасимовна, заболела, простыла где-то, машина, как всегда, в ремонте, а кроме меня, в прокуратуре никого сейчас нет. Я и полуследователь и полусекретарь, да и всю нашу корреспонденцию веду тоже я. Фактическое мое начальство, следователь Жарков, лежит в больнице и, когда поправится, непременно уйдет на пенсию. А начальство высшее – прокурор Вагин переведен в область и ждет вас не дождется, чтобы передать дела.
      – Кому? – спросил Бурьян.
      – Вам.
      – Позвольте, – взорвался Бурьян, – так же не делается! Я назначен к вам старшим следователем, даже не помощником прокурора. Этого Вагин изменить не может.
      Верочка едва сдержала улыбку.
      – Вагин сказал, что с обкомом и районными органами все уже согласовано. Мелкие дела поручаются мне, а единственное крупное дело уже закончено следствием и может быть направлено в суд.
      – Дело главного инженера? – поморщился Бурьян.
      – Вы уже знаете?
      – Весь город знает. А кто он такой?
      – Глебовский? Главный инженер комбината, – ответила Верочка и, помолчав, добавила не без едва уловимой интонации торжества: – Боюсь, что именно вам придется взять на себя юридическое оформление дела.
      Бурьян все-таки уловил эту интонацию. «Интересно, чему она радуется: уходу Вагина или просто не сработалась со следователем?» – подумал он, но спросил не об этом:
      – А когда же наконец появится Вагин?
      – Обещал к десяти. А сейчас он у Кострова – это наш секретарь обкома. Костров по районам ездит, вероятно, заберет с собой и Вагина.
      Бурьян посмотрел на часы: половина десятого.
      – Ждать недолго. Я пройдусь пока, посмотрю вашу резиденцию.
      – Хороша резиденция – три с половиной комнаты!
      – Зато большие.
      – Еще бы! Купец Оловянишников для себя до революции строил. А у милиции рядом такой зал – хоть танцуй!
      – Им можно: у них штат больше. Кто, например, возглавляет уголовный розыск?
      – Майор Соловцов. Третий кабинет в противоположном коридоре. Хотите, я вас представлю?
      – Не беспокойтесь. Представлюсь сам.
      …Майор сразу же начал с вопроса:
      – Вы знакомы с делом Глебовского?
      – Я только что приехал в Свияжск, – сказал Бурьян, – еще папки с его делом не раскрыл, а со мной говорят об этом все, с кем я успел познакомиться. Даже шофер, доставивший меня сюда, как только узнал, что я назначен следователем Прокуратуры.
      – Вы уже не следователь.
      – Назначение пока не отменено. Я еще не говорил с прокурором.
      – Бывшим прокурором. Вагин теперь ваше областное начальство. Учтите.
      – Учту.
      – Тогда вернемся к Глебовскому. Уголовный розыск сделал все, что от него требовалось. Убийца найден и уличен, хотя виновным себя не признает. Но доказательства неопровержимы. Дело хоть сейчас можно передавать в суд.
      – Так и передавайте.
      – Вся сложность в том, что следователь не успел дописать заключения. Его тут же из-за стола увезла «скорая помощь».
      – Инфаркт?
      – Точно.
      – Но от инфаркта не обязательно умирают. Я слышал, что он в больнице. В крайнем случае концовку могли дописать вы, а подписаться он мог и в постели.
      – Он был уже в состоянии клинической смерти. Воскресили. И в палату к нему сейчас никого не пускают.
      – В такой ситуации, мне кажется, мог принять решение и прокурор, – пожал плечами Бурьян. Ему действительно казалась странной эта задержка бесспорного, по общему мнению, дела.
      Еще более странным было смущение начальника уголовного розыска, словно он раздумывал, сказать или не сказать Бурьяну именно то, что ему хотелось.
      – Есть еще одна сложность, – наконец сказал он. – Вагин уже назначен областным прокурором, а Костров, пожалуй, единственный, кто у нас сомневается в виновности Глебовского: он лично знает его, в годы войны они были соратниками. Да и сейчас, по-моему, продолжает верить ему, а не следователю. Вот почему, мне думается, Вагин и хочет свалить все это дело на вас. И мой совет вам, соглашайтесь.
      – Подумаю, – заключил Бурьян.
 

4

 
      Возвращаясь в прокуратуру, Бурьян уже в коридоре едва не столкнулся со своим ровесником в летней форме с погонами капитана милиции. Бурьян на миг задержался, уловив в нем что-то знакомое, но капитан узнал его сразу, бросился к нему, обнял и поцеловал.
      – Андрюшка Бурьян! А мы все гадали, какой это Бурьян едет к нам на место Вагина! – восклицал капитан, искренно радуясь встрече с университетским товарищем. – Я лично думал, что ты где-то в спортивных сферах. Обладатель бронзовой медали в личном зачете и золотой в командном. Пловец-рекордсмен, фехтовальщик, стайер, стрелок, конник. Половина факультета за тебя болела, и никто не верил, что ты уйдешь из спорта!
      Миша Ерикеев ждал рассказа об интригах и разочарованиях, но Бурьян сказал о другом:
      – Спорт – это юность, Миша. Сейчас в плавании и гимнастике побеждают школьники, а в тридцать лет ты уже ветеран с двенадцатилетним стажем. Так вот, Миша, мне в мои тридцать лет хотелось начинать, а не заканчивать. Жить по-новому, но с неменьшей увлеченностью, чем это было в спорте.
      – Значит, доволен?
      – Не разочаровываюсь. А ты в угрозыске?
      – Нет, в ОБХСС. Но у нас, по-моему, даже интереснее. Такие дела! Между прочим, и на тебя у нас свалится весьма шумное дельце: будут судить Глебовского, одного из нашей партийной верхушки. Все доказательства налицо, а он твердит одно: не виновен. С Вагиным еще не говорил? Теперь он наше областное начальство. Поговоришь – сладко не будет, не отвяжешься. Лично мне думается, – Ерикеев осторожно оглянулся и почему-то перешел на шепот, – что Глебовский действительно не убийца и выстрел, который ему приписывают, – не его выстрел. Очень уж он честный, принципиальный и добросовестный человек. Ты знаешь, я у него в КПЗ был…
      – Зачем это тебе понадобилось? – удивился Бурьян. – Ты же в следствии не участвовал?
      – Нет, старик. У нас дисциплина: каждый делает свое дело, и делает его на пять с плюсом. У меня свои заботы. А следствие по делу Глебовского вел и не довел Жарков, личность заурядная во всех отношениях. Говорят, с годами приходит опыт, но часто он переходит в привычку все сокращать и упрощать.
      – Разберемся, – повторил свою любимую присказку Бурьян и спросил: – А зачем все-таки ты полез к подследственному?
      Оба сидели на подоконнике, коридор был пуст, и никто их не мог слышать. Но все же ответил Ерикеев Бурьяну не прямо:
      – У Глебовского на сплаве, не при его участии конечно, затевается или давно затеяно грязное дело. Он сам поставил нас об этом в известность. Пахнет, как говорится, крупными хищениями. И если бы не этот дурацкий выстрел и арест Глебовского, мы бы совместными усилиями вскрыли всю эту лавочку. Но кое-что мы уже прощупали без него. И твое ведомство будет со временем обо всем информировано.
      – Понятно, – сказал Бурьян, которому действительно стала понятна сдержанность Ерикеева. – Желаю успеха.
      – А теперь куда?
      – К своему областному начальству. Вагин, наверное, уже ждет.
      Вагин действительно ждал Бурьяна, нетерпеливо поглядывая на часы. Он сразу поднялся ему навстречу:
      – Бурьян Андрей Николаевич, если не ошибаюсь?
      – Не ошибаетесь.
      – Хотел было по привычке сказать «будьте гостем», но тут же вспомнил, что вы уже не гость, а хозяин.
      Вагин указал на мягкое кресло за столом, а сам сел на стул сбоку.
      Бурьян тоже взял стул и сел напротив.
      – Значит, вы уже осведомлены о событиях, произошедших за время, что вы к нам ехали? – Голос Вагина был предупредителен и любезен.
      – Осведомлен и, признаться, разочарован.
      – Почему?
      – Следственная работа интереснее.
      – Здесь вы не будете обездолены. В мелочах – ну там хулиганские выходки, пьяные драки, даже поножовщина: всей этой пакости у нас хватает, особенно на сплавных работах. Следователь – он мог бы стать вам незаменимым помощником, – к сожалению, как вас, наверное, уже информировали, надолго, быть может и навсегда, вышел из строя, и мы временно назначили на его место практикантку из университета Левашову Веру Петровну. Она молода, конечно, но юридически вполне грамотна и освободит вас от не столь уж важных и не требующих кропотливой проверки дел. Ну, а самые трудные дела, психологически наиболее сложные возьмете на себя. Да и тут инспекторы ОБХСС и уголовного розыска вам окажут всяческое содействие. Соловцов требовательный и напористый организатор и высокий специалист своего дела.
      – Я уже с ним познакомился, – сказал Бурьян.
      – Судя по вашему тону, вы его недооцениваете.
      – Я просто его не знаю.
      – Тон у вас очень кислый. А ведь я, как тренер, оставляю вам хорошую команду.