Черный смерч

      — Так это вы? Вы на самом деле?
      — Зная книгу, вы скорее можете ожидать, что автор отречется от нее. Ведь эта книга сожжена!
      — А вы отрекаетесь от своей книги? — вдруг серьезно спросил охотник.
      — Нет! — решительно ответил Джим. — Я об этом заявил и в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности… Если вопросов больше нет, может быть вы все-таки укажете нам дорогу…
      — За нами гнались куклуксклановцы, — неожиданно сказала Бекки.
      Джим наступил ей на ногу. Охотник заметил это и внимательно посмотрел на Джима. Джим смутился.
      — Автор «Букета гитлеров» может не хитрить со мной! — сердито сказал охотник. — Книга замечательная! Так что же с вами случилось?
      Как бы в ответ, из машины донесся легкий стон. Брови охотника удивленно поднялись. Брови Джима насупились.
      — Ну что там, выкладывайте начистоту! Вам повезло. Я вас выведу отсюда и помогу. Ведь без меня вы все равно не обойдетесь.
      Джим решительно подошел к закрытому люку заднего сиденья машины.
      — Там профессор с острова Барбадос, — пояснила Бекки. — Его хотели линчевать, и мы спасли его и себя.
      — Он не убит, это обморок, — сказал охотник, после того как обследовал неподвижное тело Джонсона, распростертое на песке. — Он ранен в правую ногу и потерял много крови.
      Прошло немало времени, пока Бекки, Джим и оба незнакомца перевязали раны профессора, привели его в чувство, дали выпить воды и наконец уложили в машину, где он снова впал в забытье.
      — Раны не опасные, но ему нужен уход и покой, — сказал охотник.
      — Как же нам поскорее уехать отсюда? — спросил Джим, вкратце рассказав охотникам историю своего побега из Ринезоты. — Что это за местность?
      — Это владения Мак-Манти. Раньше эта местность называлась «Оленьи леса».
      — Быть не может! — сказал Джим, оглядывая унылые пески. — Оленьи леса родина моего отца, он долго жил там в молодости и много мне рассказывал о красоте богатейших Оленьих лесов. Ничего не понимаю! Вместо густых лесов какая-то американская Сахара!
      — На все ваши вопросы вы получите ответ позже, а сейчас пора ехать.
      — А ваш приятель?
      — Он останется здесь охотиться.
      Солнце близилось к закату. Оно было темно-багрового цвета.
      — Мгла, — сказал охотник и поднял палец, смоченный слюной. — Дует с запада. Плохо! Надо спешить, чтобы спасти вашего раненого от возможной гангрены.
      Скоро они тронулись в путь.

2

      Ночью, при неверном, колеблющемся свете луны и однообразном пейзаже, время течет незаметно. Все вокруг казалось Бекки фантастическим. Причудливые черные тени, как неведомые животные, выползали из-за бугров. Тусклое мерцание бесчисленных песчинок нагоняло дрему. Измученная Бекки много раз засыпала и просыпалась, пока наконец ею не овладело какое-то сонное безразличие к толчкам машины. Но вдруг толчки и покачивание сменились покоем. Это было так неожиданно, что Бекки очнулась. В машине на заднем сиденье тяжелым, беспокойным сном спал Джонсон. Девушка подняла его свесившуюся руку. Он не проснулся. Были как бы пасмурные сумерки. Бекки посмотрела на светящийся циферблат. Стрелки показывали одиннадцать часов. «Мы выехали в девять вечера — значит, едем уже два часа», — подумала она. Открылась дверца. Ветер бросил кучу пыли в глаза Бекки.
      — Закрывайте! — крикнула она.
      Джим влез и закрыл дверцу.
      — Доброе утро! Хорошо спали? — спросил Джим.
      — Какое утро, когда одиннадцать часов ночи!
      — Одиннадцать часов утра.
      — Вы шутите?
      — Какие шутки в нашем положении! Джонсон спит? Это хорошо.
      — А почему темно? Я думала — луна.
      — Нет, вьюга.
      — Вьюга летом?
      — Ну, не вьюга — самум. Только несет не песок, а землю. Ветер поднял землю, вернее — землю, превращенную в черную пыль, и несет ее. Это длится уже три часа.
      — Где мы находимся?
      — Не знаю, охотник ушел выяснить. Да вот он сам.
      Впереди все отчетливее вырисовывалась фигура человека. Еще через минуту охотник подошел к машине. Было слышно, как его руки шарят по дверце.
      «Как слепой», — подумала Бекки и не ошиблась.
      Охотник открыл дверцу, и ветер мгновенно наполнил глаза девушки пылью. Глаза охотника были залеплены грязью, и он пальцами отдирал ее с ресниц и старался сбросить, но грязь прилипала к пальцам. Губы его были тоже в грязи. Земля скрипела на зубах, земля была в ушах и покрывала кожу толстым слоем.
      — Надо скорее ехать, — были первые слова охотника. — Это черная буря. Через полчаса вашу машину занесет, и она будет похоронена под бугром земли. — Он вынул компас и показал на запад. — Поезжайте в этом направлении против ветра.
      Колеса машины буксовали. Наконец машина рванулась. Переднее стекло дрожало от ударов земляной пыли и мелких камней. Стеклоочиститель едва успевал сбрасывать пыль со стекла. Машина въезжала на бугры земли, кренилась вправо, влево, как лодка на море в бурю.
      — Прибавьте скорость, — торопил охотник. — Мы должны поскорее уехать с центрального плато Сен-Ризоля.
      — Что вы путаете! — крикнул Джим. — Эта пустыня — плодородные равнины Сен-Ризоля?
      — Да, — ответил охотник.
      Вдруг машина стала.
      Джим осадил назад и дал газ; машина протаранила рыхлую землю и опять стала. Охотник вышел. Скоро он возвратился и взял железную полоску для заправки покрышек.
      — Наш путь преграждает узкий, но длинный земляной вал. Объехать нельзя — он тянется на много километров. Придется прорыть завал. Ветер будет нам помогать. Пошли!
      Джим и охотник исчезли во мгле.
      Охотник возвратился в кабину минут через десять. На него было страшно смотреть. Лицо его покрылось пылью, смешанной с потом. Это была сплошная маска из грязи. Он отплевывался, сморкался, захлебывался от кашля.
      Перед машиной намело кучу пыли.
      Бекки поднялась.
      — Куда вы? — удивился охотник.
      — Я помогу Джиму.
      — Правильно! Только наденьте его шоферский комбинезон, иначе с вас сорвет юбку.
      Бекки надела комбинезон и открыла дверцу. Неистовый порыв ударил девушке в лицо. Слезы смешивались с пылью, залепляли ей глаза. Бекки уловила какие-то отдаленные звуки — по-видимому, кто-то что-то кричал ей. Она хотела вздохнуть, и тотчас пыль ворвалась ей в рот, в нос, в легкие. Чьи-то сильные руки повернули ее и поставили спиной к ветру.
      Охотник наклонился к ее лицу и крикнул:
      — Черная буря, пыльная буря! Ваша помощь нам необходима!
      Так, спиной к ветру, они пятились. Джим передал Бекки ружье. Едва она погрузила приклад в рыхлую землю и тронула ее с места, как ветер подхватил землю и умчал вдаль. Ураган дул с бешеной силой. Крупинки кололи и стегали кожу на шее и лице. Особенно больно было ушам. Волосы запорошило землей. Бекки задыхалась.
      Завал быстро исчезал, но на том месте, где стояла их машина, вырастал курган земли. Пока мужчины разгребали завал, Бекки разбрасывала этот курган. Наконец сели в машину и поехали. Теперь она двигалась по желтой, плотной, как бы утрамбованной глине, крепкой, как асфальт.
      — Что это? — крикнула Бекки.
      — Материнская порода — глина, — ответил охотник. — Между прочим, зовите меня Гаррисом.
      И снова они попадали в завалы, раскапывали бугры, снова ехали и снова раскапывали. Так, пробивая путь в завалах, километр за километром, сквозь черную бурю двигались они на восток, стремясь уйти от смерти.
      Наконец стало немного светлее, и можно было видеть метров на сто вперед.
      — Правее. Теперь левее… Держитесь вдоль старого русла, пересеките русло здесь, поезжайте так! — командовал охотник, уже не глядя на компас.
      Джим заметил, что охотник указывал путь по каким-то ему одному знакомым приметам.
      Центр бурана остался позади. Ветер дул с прежней силой, но камешки все реже и реже ударялись о переднее стекло. Вдруг сразу прояснело. Вначале Бекки решила, что ветер стих. Но нет, вой его не ослабевал, и, только взглянув на равнину, она поняла, в чем дело. В этом месте и далеко вперед, куда только хватал глаз, не было почвы. Она уже была вся сорвана ветром, и на всем огромном пространстве желтела глина. Странный и необычный вид имела эта обнаженная глина. Вся в трещинах и старческих морщинах, как кость без мяса, она была мертва.
      Так проехали они еще часа два. Наконец Бекки увидела куст травы и долго провожала его взглядом. Эта картина запомнилась ей на всю жизнь. Куст плясал. Давно уже ветер выдул из-под него почву, сломал стебли, оборвал корни, и все же один корень не сдавался; длинный и крепкий, как проволока, он проник глубоко в глину и удерживал весь куст. Ветер рвал его во все стороны, кружил, дергал вверх, и куст, размахивая сломанными стеблями, шелестел, трепетал и, как безумный, метался.
      — Тормози, тормози! — крикнул охотник. Машину тряхнуло, и она стала. Эх, задумался, проглядел! — сердито сказал Гаррис.
      Машина накренилась вперед. Справа и слева росли чахлые кустики полыни, а прямо перед машиной виднелось как бы огромное блюдо, покрытое растрескавшейся коркой пепельного цвета.
      Бекки вышла из машины вслед за мужчинами и с удивлением заметила, что передние колеса провалились с рессорами в грязь.
      — Безводная пустыня — и вдруг грязь! — удивилась Бекки.
      — Солончак, — кратко ответил охотник. — Понимаете? Пухлый солончак.
      — Ничего не понимаем, мистер Гаррис, — откровенно созналась Бекки.
      — Когда-то я был агрономом, — сказал Гаррис. — Я могу вам растолковать. Это болезнь почвы, результат неправильных поливов в прошлом. Если поливать засоленные почвы и остатки воды не спускать, то соли поднимаются в верхние слои и можно испортить почвы. Результат налицо. Поспешите, пока машину не засосало. Задние колеса на твердом грунте.
      Джим включил задний ход. Автомобиль рванулся и медленно попятился назад. Вокруг виднелись такие же блюдечки солончаков.
      — Горючего на двадцать минут езды, — предупредил Джим.
      — Хватит.
      — Скажите все-таки, откуда здесь пустыня? — спросила Бекки.
      — Результат грабежа плодородия почвы. Уничтожение структуры почвы, кратко ответил Гаррис.
      — Не понимаю, — созналась Бекки.
      Редкая американская девушка созналась бы так откровенно в своем невежестве в обществе мужчин. Вот почему Гаррис посмотрел на Бекки удивленно и с оттенком одобрения. Это польстило ее самолюбию, но в то же время она испугалась, как бы Гаррис не приписал это ее желанию оригинальничать.
      — Я просто жадная ко всему новому, — сказала она, — и если это не секрет…
      — Никакого секрета, — прервал ее Гаррис. — Об этом даже иногда пишут, как о стихийном явлении, когда надо объяснить, почему опаздывают поезда, встречая вдруг на пути горы земли, почему не могут делать операции в больницах, заполненных тончайшей почвенной пылью, несмотря на закрытые двери и окна, а также чтобы объяснить существование миллионов американских кочевников, безработных, бывших фермеров и сельскохозяйственных рабочих.
      — На автомобильной карте эта пустыня не обозначена, — сказала Бекки.
      — Умение замалчивать правду, извращать факты и отвлекать внимание народа в другую сторону — первая обязанность нашей буржуазной печати, сказал Гаррис. — Ну, как вам объяснить попроще рождение этой пустыни… Когда-то здесь были прерии… Я не знаю, где вы учились и знаете ли вы это, но — почва отнюдь не мертвое тело, как, например, камень. В почве имеется пятнадцать процентов живого белка от ее веса, в виде различных микроорганизмов. Скажу одно: почва может быть здоровой и может болеть, например, засолением, может истощаться и разрушаться. Научное земледелие путем опыта установило правильное, разумное пользование почвами, в частности восстановление их плодородия путем обработки, удобрения и последовательной смены высеваемых культур. А если ради наживы из года в год засевать одно и то же поле одной и той же культурой, например пшеницу сеять после пшеницы или хлопок после хлопка, да при этом гнать тракторы с плугами или пропашниками на высшей скорости, да к тому же не удобрять и не сеять трав, то почва истощается. Комковатая структура ее разрушается, почва превращается в не связанные между собой пылинки. Стоит только подуть ветру, и вся пыль, более легкая, чем речной песок, поднимается на воздух и уносится в океан. Страна теряет каждый год несколько миллиардов тонн почвы. Плодороднейшая равнина Сен-Ризоля теперь пустыня. Да и не одна она. И черные бури, как результат хищнического земледелия, бушуют не только в Соединенных Штатах Америки, но и в Аргентине и в других странах.
      — А Оленьи леса, что произошло с ними? — спросил Джим. Он никак не хотел поверить, что эта дикая пустыня, чуть ли не погубившая их, была в недалеком прошлом сказочными лесами.
      — Там дело проще. Леса росли на песках. Корни деревьев связывали пески, заставляли их лежать неподвижно. Но вот вырубили леса, а новых не посадили. Поэтому высохли родники и реки, участились засухи, посохли кустарники, убежала дичь, улетели птицы. И на месте некогда богатых Оленьих лесов осталась песчаная пустыня. Стоит подуть ветру, и пески приходят в движение.
      — Почему же никто не предупредил, что этого делать нельзя? возмутилась Бекки.
      — Кого? — спросил агроном.
      — Землевладельца.
      — Да он прекрасно знал, что будет. Но ему надо было именно в этот год, именно сейчас получить прибыль — хотя бы ценой гибели будущих поколений, хотя бы весь мир стал пустыней.
      — Что же он, сумасшедший или преступник?
      — Эх, мисс, — воскликнул Гаррис, — никто не имеет права препятствовать ему, ведь он собственник! Вот он и превращает леса и плодородные долины в пустыни.
      — История не знала ничего подобного, — авторитетно заявила Бекки.
      — История? — переспросил Гаррис и в сердцах топнул ногой, попав по ноге Джима, лежавшей на педали. Тот «газанул», и машина подпрыгнула. Извинившись, Гаррис продолжал: — А Сахара? А пустыня Гоби или Шамо, где в песках еще и теперь можно увидеть наполовину засыпанные мертвые города некогда цветущей страны! А пустыня Центрального Ирана! А где рай и изобилие плодов земных, плодороднейшие в мире равнины между реками Тигром и Евфратом? Теперь там пустыня! На месте некогда богатейших и плодороднейших стран теперь мертвые пустыни. Но вы правы в одном: то, что происходит сейчас, — ужаснее прошлого. Вы собственными глазами видели, как образуется новая гигантская пустыня — назовем ее Макмантия, — которая, как пожар, распространяется по всему Западному полушарию… И среди диких песков люди будущего будут раскапывать остатки городов Чикаго или Вашингтона и удивляться нашей дикости. — Агроном помолчал, вздохнул и потом сказал голосом резким и властным: — Мы обязаны не допустить гибели! Понимаете, обя-за-ны!
      Бекки с ужасом смотрела на бесплодную пустыню.
      — Кто же он, кто же этот изверг и злодей? — спросила она негодующе.
      Гаррис посмотрел на девушку с таким удивлением, словно видел ее впервые.
      — Вы где живете? — спросил он.
      — То есть как это? — растерялась Бекки. — В Америке.
      — Нет, — твердо и убежденно ответил Гаррис. — Вы живете в империи нескольких финансовых диктаторов, и первый из них Мак-Манти. Поэтому правильнее было бы назвать Америку Макмантией, или страной Моргана, или же страной Дюпона и Рокфеллера, а в общем — фашистской олигархией. Десять или пятнадцать монополистов — это число постоянно меняется. Они командуют правительством, которое они назначают, а также армией, судом и полицией.
      — А конгресс? — недоверчиво спросила Бекки.
      — Почти все члены его — ставленники олигархов. Эта группа миллиардеров давно бы отказалась от комедии выборов в конгресс, но это необходимо для обмана народа, чтобы отвлечь его от революционной борьбы и создать видимость демократии. Вы слышали о лоббистах?
      — Это частные адвокаты фирм?
      — Так они официально значатся. Но эти несколько сот лобби очень влияют на дела в конгрессе.
      — Вы шутите?
      — Нет, к сожалению, это факт. А о том, как основательно обманут народ, принимающий показную сторону демократии за ее существо, свидетельствует хотя бы ваше удивление. А ведь вы, мисс Бекки, насколько я могу судить, незаурядная девушка.
      — Хотела бы быть такой! — чистосердечно созналась Бекки. — Уже год, как я после окончания средней школы приехала из Канады домой. Я чувствую себя очень одинокой, не могу найти подругу по сердцу. А со знакомыми девушками и говорить не о чем. Ну, какие у них интересы! Только и разговору, что о модных шляпках или кто как одет, кто за кем ухаживает. А у мужчин только танцы и флирт на уме. У отца есть ассистент, рыжеволосый такой, — Джек Райт, типичный лоботряс из золотой молодежи, а отец и не замечает этого. Он вообще многого не замечает! — вздохнула Бекки.
      — Ну, а вас наука интересует? Вы помогаете отцу в работе? — спросил Гаррис.
      — Ой, нет! — отозвалась Бекки. — Я разочаровала отца, разочаровала мать и сама в себе разочаровалась, — грустно закончила она.
      Гаррис сочувственно посмотрел на девушку. И вдруг Бекки захотелось все-все рассказать о себе этому мало известному ей человеку. Бывает так иногда в пути: встретятся незнакомые люди и вдруг начнут самый откровенный разговор, на какой редко отваживаются даже с близкими друзьями. Так было и сейчас.

3

      Бекки рассказала об отце, мечтавшем сделать из нее научного работника, продолжателя своих идей. Рассказала о том, как отец после длительной ссоры добился согласия матери послать Бекки учиться в Канаду, к тетке, сестре отца, которую он знал как сторонницу трудового воспитания. Муж тетки был француз по национальности. В этом канадском городке жили потомки французов-переселенцев, сохранившие свой язык. Дядя Бекки, опытный врач-хирург, пользовавшийся большим авторитетом, лечил недорого. За это его преследовала корпорация англо-американских врачей, так как он «сбивал им цены».
      Много рассказывала Бекки о жизни в городке, о себе, о своих двоюродных братьях — Анри и маленьком Пьере. Она горячо хвалила Анри за его честность и храбрость. Перед ее слушателями все отчетливее вырисовывались черты девочки-сорванца, а потом девочки, обожавшей Анри, предпочитавшей лыжи и теннис танцам и научившейся даже меткой стрельбе у охотника Анри.
      Во время войны друзья ее дяди, люди прогрессивные, относились с большой симпатией к Советскому Союзу и осуждали американское и английское правительства за то, что они бесконечно оттягивали открытие второго фронта в Европе. Анри стал военным летчиком. Он погиб в начале 1945 года, возле Рура.
      Это было одной из причин, почему ее дядя и тетя так горячо приняли к сердцу выступление делегатов СССР в Организации Объединенных Наций против поджигателей новой войны. Потеряв одного сына, родители дрожали за второго. Дядя и тетя принимали самое активное участие в сборе подписей под воззванием сторонников мира. Бекки деятельно помогала им.
      Вначале власти не препятствовали сбору подписей. Они просто не ожидали такой огромной армии сторонников мира. Когда же миллионы людей, сторонников мира, продемонстрировали свое единство, подписав воззвание, положение изменилось. Как рассказывал дядя, «большая тройка» из числа финансовых магнатов Канады, несметно обогатившихся на войне, дала приказ преследовать людей, агитирующих против войны, за мир, за запрещение атомной бомбы. Сбор подписей под воззванием сторонников мира превратился в острую борьбу с поджигателями войны.
      Бекки с группой сверстников ходила по квартирам. За ними охотилась полиция. Самые разнообразные люди стояли за запрещение атомной бомбы: рабочие и учителя, духовные лица и научные работники. Однако чем острее становилась борьба за мир, тем чаще люди, согласившиеся на словах с воззванием, боялись ставить свою подпись, чтобы не быть уволенными с работы.
      Газеты хвастались, что выступает только простой народ, но те, кто создал атомную бомбу, не подпишут воззвания. Нескольких сторонников мира, пытавшихся пробраться за подписями к профессорам, участвовавшим в изобретении атомной бомбы, арестовали и осудили за «покушение».
      Вот тогда-то Бекки и решилась. У нее была подруга — дочь ученого-«атомщика». Бекки поехала к ней на дачу, благополучно миновав все рогатки. Но поговорить с ученым было не так-то просто. И все же Бекки этого добилась. Оказалось, что ученый даже не знал толком об этом воззвании. Ему говорили об этом как о «московской пропаганде». Прочитав воззвание, ученый не только подписал его, но написал обращение к коллегам о необходимости запрещения атомных и водородных бомб и использования внутриатомной энергии только для мирных целей.
      В газетах появились злобные заметки. Кто-то написал родителям Бекки. Мать вызвала ее телеграммой.
      Бекки восторженно рассказывала о своих дорожных впечатлениях. Она ехала от города к городу на попутных машинах и, останавливаясь на ночевку, слышала о народном движении за мир, против ремилитаризации Германии и Японии. Она восторженно говорила о миллионах мужественных американцев, подписавших воззвание сторонников мира, о митингах за заключение Пакта Мира между пятью великими державами. Попутно Бекки удивлялась, почему власти терпят фашистские действия куклуксклановцев, почему до сих пор не арестуют эту банду.
      — Вы не очень осведомленная, но очень хорошая девушка. У вас мужественное сердце, — сказал Гаррис. — А нам в Америке нужны мужественные сердца сейчас более, чем когда-либо.
      — О! — неожиданно вскрикнула Бекки.
      Перед ними внезапно открылся глубокий и широкий овраг.
      Джим резко затормозил. Это была огромная выемка среди безжизненной пустыни, поросшая высокими зелеными деревьями и густыми кустами. Внизу блестела вода ручья, а дальше вправо, там, где овраг замыкался отвесной стеной земли, виднелось большое зеркало воды. Среди окружающей мертвой природы этот цветущий овраг казался благодатным оазисом.
      — Ну, вот и Атлантида, — сказал Гаррис ласково. — Это наша Атлантида.
      — У вас прекрасная ферма! — воскликнула Бекки, не в силах скрыть своей радости при виде зеленых деревьев и воды.
      — Ферма? У меня? — Гаррис усмехнулся, потом нахмурился и сказал, значительно подчеркивая каждое слово: — Нет, я безработный агроном. Но ведь вы не захотите лишить меня временного заработка рыбовода, откровенничая внизу с незнакомыми вам людьми? Это может доставить неприятности и вам и мне.
      Бекки и Джим обещали. Гаррис сел за руль и повел машину. Он свернул в овраг. Дороги туда не было. Машина напрямик, скрипя тормозами, сминая кусты, скатилась на дно оврага и остановилась у ручья, на тропинке.
      — Прежде всего займемся раненым, — сказал Гаррис.
      Они вынесли из машины профессора и положили его на траву. Джонсон был в полузабытьи. Гаррис стал на колени и осмотрел бинты.
      — Пить, — прошептал Джонсон.
      Джим достал из машины термос, отвинтил стаканчик и, зачерпнув воды в ручье, поднес ее к запекшимся, черным от пыли губам профессора. Гаррис поддержал его голову.
      — Где мы? — прошептал профессор.
      — Вы, профессор, в надежных руках, у друзей, — сказал Гаррис. И, обратившись к Бекки и Джиму, добавил: — Идите по этой тропинке к реке. Я догоню вас.
      — Если надо помочь… — начал Джим.
      — Вы очень поможете, если будете выполнять мои указания, как обещали, прервал его Гаррис.

4

      Бекки и Джим пошли по тропинке.
      — Я очень беспокоюсь за профессора. Почему Гаррис нас отослал? сказала Бекки.
      — По-видимому, он не хочет, чтобы мы видели, кто и куда будет переносить профессора. Наша встреча с Гаррисом — счастье для Джонсона.
      — Как вы думаете, куда мы попали? — спросила Бекки.
      — Это мы скоро узнаем. Во всяком случае, к друзьям. Я верю Гаррису, — с убеждением сказал Джим.
      — Он совсем не похож на других, — отозвалась Бекки. — Джим, почему жизнь устроена так подло, что честные люди бедствуют, а негодяи процветают?
      — Потому что в Америке никто никогда не наживал богатства честным путем. — Джим опустил голову и ожесточенно начал теребить пальцами волосы, вытряхивая пыль. — Ох, как я хочу выкупаться! У меня все тело в чехле из пыли.
      — А на голове вместо прически войлок, набитый пылью! — рассмеялась Бекки.
      Так разговаривая, они шли по тропинке меж кустов и деревьев и наконец увидели широкую гладь воды, замыкавшую овраг.
      Тут догнал их Гаррис. Они стояли на деревянных мостках речного причала и подозрительно рассматривали красивые лодки, качавшиеся на воде. Две из них были красного дерева, и на всех позолоченными металлическими буквами были обозначены имена. Если это лодки Гарриса, то странно, что он назвал их «Серебряная нимфа», «Златокудрый ветерок». Да и весь причал с его резными перилами в виде деревянных рыбок и разноцветными витражами в окне был дорогой затеей.
      — Пусть вас не пугает эта роскошь, — сказал Гаррис. — Перед вами рыболовная база одного молодого богатого бездельника и как таковая она вне подозрений. Сторожа, их жены, рыболовные инструктора и мотористы — добрые люди… Возьмите эти пижамы и комбинезоны. Они могут оказаться не по росту, но это на один день, пока вашу одежду приведут в нормальный вид. А сейчас никаких вопросов! Купаться будем слева, за кустами.
      Гаррис провел их за поворот, к маленькому заливу, заросшему кустами. Мужчины остались здесь, Бекки прошла дальше, за кусты.
      Серая кайма у самой воды придавала берегу несколько необычный вид. Она почему-то привлекала птиц. Бекки быстро разделась и вошла в воду. Под ногами ощущалась скользкая пленка. Бекки положила мыло и губку на столбик и нырнула.
      — Обратите внимание на берег! — донесся голос охотника. — Берег кисельный, а вода бывает с привкусом молока.
      «Какой шутник! А ведь не скажешь при первом знакомстве», — подумала Бекки. Она мылась долго и, выходя из воды, ощутила под ногами ту же скользкую, студенистую массу. «Молочные реки, кисельные берега — прямо как в сказке».
      Она сказала об этом мужчинам, ожидавшим ее на тропинке.
      — Только кисель имеет уж очень неприятный вид, — добавила Бекки.
      Она с улыбкой посмотрела на Джима, одетого в синий комбинезон. На ней был такой же, только меньшего размера.
      — А вы не обратили внимания на то, что птицы едят серую пленку на берегу? — спросил Гаррис на обратном пути.
      — А ведь верно! — воскликнула Бекки. Она вопросительно посмотрела на Джима, потом на Гарриса. — Я не пойму, вы шутите? — наконец сказала она.
      — Никаких шуток. Как агроном я подтверждаю: в реке бывает примесь молока, а берега кисельные.
      — Я ничего не понимаю, — почти обиженно сказала Бекки.
      — Все это очень просто. Вверх по реке находятся огромные молочные фермы. Чтобы удержать высокие цены на молоко, владельцы выливают товарные излишки в реку. Вы, наверное, слышали, что торговые компании, чтобы удержать высокие цены на пшеницу, уничтожают ее. Для этого из пшеницы делают прессованные кирпичи и этими брикетами топят паровозы или же выбрасывают их в реку. Вода выщелачивает часть крахмала и выплескивает его на берег. Вот и получается кисельный берег. Рыба очень хорошо растет на этом корме.
      — Это ужасно! — искренне возмутилась Бекки. — Непонятно, как здравомыслящие люди могут так глупо поступать.
      — Если бы за американским континентом следил при помощи сверхмощных инструментов житель другой планеты, — сказал Гаррис, — то он пришел бы к выводу, что американцы сошли с ума. Миллионы людей, которые до того работали в промышленности, в сельском хозяйстве, на транспорте, бросили работу и без дела слоняются по улицам. Склады заполнены товарами, урожай гниет на полях, а миллионы людей голодают и лишены крова. Тысячи тонн молока выливаются в канавы, миллионы свиней отравляют и уничтожают, огромные партии пшеницы и хлопка сжигают, кофе, картофель и другие продукты выбрасывают в море. Посторонний наблюдатель не находит никаких причин для этих нелепостей: ни урагана, ни засухи, ни войны. Ему остается подумать только одно: что люди сошли с ума… Я еще читал о таком разговоре матери с ее маленькой дочкой, — продолжал Гаррис: — «Мама, почему ты не топила печь? Ведь так холодно!» — «Потому, что у нас нет угля, — отвечает мать. — Твой отец безработный, и у нас нет денег на покупку угля». — «Но почему он безработный, мама?» — «Потому, что угля слишком много».
      — Я не понимаю, почему все-таки не отдать излишки миллионам голодающих безработных? — спросила Бекки.
      — Капиталисты считают, что наличие некупленных, нераспроданных продуктов, то есть затоваривание, снижает цены на товарных биржах, — пояснил Гаррис. — У нас ведь платят премии за недосев, за то, чтобы уничтожить изобилие.
      — Как же с этим мирится народ?! — негодовала Бекки.
      Все, что говорил Гаррис, неторопливо шагая по тропинке, было ей и раньше смутно известно, но только сейчас она задумалась над этим серьезно.
      — Народ? Вы кого имеете в виду?
      — Ну, простых американцев…
      — Это слишком общее понятие. В среде рабочих существует высокооплачиваемая «рабочая аристократия». Эти «аристократы» и некоторые другие рабочие имеют даже акции заводов, на которых работают, то есть являются «акционерами». А приобретая акции, пусть на небольшую сумму, мелкий владелец чувствует себя, как-никак, участником большого капиталистического предприятия, а себя — ответственным за его процветание. Вы читали рекламу: «Тот не американец, кто не имеет акций»?
      Гаррис невесело засмеялся, остановился и закурил сигарету. Джим тоже закурил.
      — Был однажды большой пруд… — начал Гаррис.
      — Ваш? — быстро спросила Бекки.
      — Пусть наш. И в этом пруду, — продолжал Гаррис, — жили несколько щук и тысячи мелких рыбешек, которых щуки глотали массами. В конце концов мелкой рыбешке это надоело, и она собралась, чтобы обсудить, что же предпринять. Решили послать к щукам делегатов — заявить протест. Повелитель щук принял рыбок очень милостиво и сказал, что щуки хотят сделать все возможное, чтобы помочь мелким рыбешкам. Посоветовавшись между собой, они решили позволить одной рыбке из ста тысяч стать щукой. Рыбешки поблагодарили щуку за щедрость и уплыли довольные. С тех пор щуки по-прежнему пожирали рыбок массами. Но зато теперь каждая мелкая рыбешка надеялась стать счастливой и превратиться в щуку. Вот почему такое множество американцев играет на акциях в надежде на мгновенное обогащение. Так вот, мелкая рыбешка, приобретая акции, мечтает стать щукой. Сознательные рабочие поступают иначе.