Черный смерч

      — Так никто об этом и не знает? — спросил Поль.
      — Подлое было дело. Кое-где даже писали об этом, — ответил Джон. — У нас допытывались, кто проболтался. Меня решили было «припрятать», но я скрылся… Ведь это я рассказал одному журналисту…
      — Тогда тебе лучше уехать из Соединенных Штатов, — сказал Робин Стилл.
      — На авиабазе в синдикате Дрэйка меня знают. Я и раньше работал на этой авиабазе, когда у нее был другой хозяин. И я там на хорошем счету.
      — Жуки еще наделают у нас беды, — сказал Робин Стилл. — Вот что я думаю… У меня двоюродные братья — фермеры. Не мог бы ты достать мне сосуд с этими насекомыми?
      — Биобомбу? — спросил Джон.
      — Они так называются?
      — Да. Есть разные биобомбы, с разными начинками. Те парни, которые развозят биобомбы, говорят, что в Институте Стронга есть огромный арсенал. Там тонны всяких жуков, мух, личинок в огромных холодильниках… Словом, хватает! Тебе какую биобомбу?
      — Да хоть бы с колорадским жуком. Ты понимаешь, как ты поможешь нашим фермерам! Они добиваются, чтобы конгресс запретил это. И если, как явствует из твоих слов, тебе море по колено и ты не боишься риска, — достань… хотя бы с помощью… того… Эптона…
      — Достану, — обещал Джон. — Я ведь тоже ненавижу монополистов, как их ненавидит весь народ, и рад буду насолить тем, которые хотели спустить меня в ад.

8

      Пленарное заседание конгресса в понедельник началось в полупустом зале. Объявленные еще с субботы утренние выступления южноамериканских делегатов не вызывали интереса.
      — Создается впечатление, — сказал Егор, сидевший в зале рядом со своими друзьями, — что они по очереди читают один и тот же текст заранее составленного выступления.
      — В том, что Лифкен подготовил текст выступлений, можно не сомневаться, — отозвался Сапегин.
      Он окинул взглядом зал. Большая половина стульев пустовала. Сидящие читали газеты, разговаривали.
      Из фойе доносились взрывы хохота.
      — Странно, что сегодня заполнены все места для публики, — заметил Сапегин.
      Действительно, все места для публики были заняты. Мало того, многие стояли у стен и в проходах.
      — Я думаю, их вознаградит речь Джонсона, — шепнул Анатолий Батов. Максим Иванович! Вам когда обещали предоставить слово для предложения?
      — Сегодня не дадут. Требуют, чтобы заранее сообщил текст речи. А если им заранее сказать, что я собираюсь выступить с призывом подписать коллективный протест против применения биологического оружия, то уж наверняка помешают. Разве я вам не говорил, что мы договорились с Джонсоном, что он выступит с этим призывом во время своей речи?
      — Уж если вас прервали, — сказал Егор, — то Джонсону и подавно не дадут говорить.
      Сапегин молча кивнул головой и добавил:
      — Будем надеяться.
      После перерыва зал наполнился делегатами. Первым выступил Джонсон. Молодые советские ученые ожидали сразу же услышать страстную обличительную речь, но ученый поднес к очкам напечатанные страницы и начал негромко читать доклад. Это был обстоятельный обзор сельскохозяйственных вредителей и болезней на всем земном шаре. Из доклада явствовало, что главнейшей причиной огромной гибели растений является отсутствие должной борьбы с сельскохозяйственными вредителями и болезнями. Это обусловливалось интересами конкурирующих капиталистических групп. Все слушали внимательно. Факты уже упоминались, но выводы напрашивались иные.
      Сапегин видел, как нервничает Лифкен, сидящий рядом с президентом, а секретарь просто съежился. Джонсон читал выдержки из подлинного доклада Стронга, копию которого Стронг заблаговременно послал Джонсону по почте для ознакомления.
      Конечно, Джонсон был потрясен чудовищным обманом, когда Лифкен выдал свое выступление за чтение подлинного доклада Стронга. И Джонсон решил разоблачить Лифкена. Сначала он намеревался огласить основные положения доклада Стронга. Свои обвинения он приберегал под конец.
      Лифкен растерялся… Сообщить о создавшемся положении Дрэйку — значило признаться в невыполнении лично им, Лифкеном, приказа Дрэйка: захватить все экземпляры доклада Стронга. Лифкен дважды заверил Дрэйка, что все копии у него в сейфе. И все же Лифкен решил действовать. Он несколько раз наклонялся к уху председателя, настойчиво убеждая его в необходимости прервать доклад «по особой причине».
      Председательствующий недоуменно пожимал плечами, ерзал на стуле, растерянно разводил руками и советовал Лифкену обратиться к Дрэйку. Лифкен же не хотел этого.
      После скандального срыва выступления Сапегина председатель не решался по своей инициативе прервать Джонсона из-за какой-то непонятной «особой причины». В конце концов председатель спросил Дрэйка по телефону, как быть, но тот приказал без нужды не прерывать оратора.
      Листы в руках Джонсона дрожали все сильнее и сильнее. На это многие обратили внимание. Председатель приказал служителю налить из бутылки, стоящей на кафедре перед Джонсоном, стакан фруктовой воды. Но Джонсон так волновался, что даже не заметил этого.
      Лифкен продолжал требовать, чтобы председатель прервал оратора. Наконец председатель уловил в утверждениях Джонсона намеки на пропаганду против существующих капиталистических порядков.
      — Господин Джонсон! — прервал председатель докладчика. — Я прошу вас воздержаться от пропаганды, а таковой, как я уже в свое время имел честь заметить профессору Сапегину, являются обвинения в умышленном заражении полей, если это не подкрепляется фактами. Чем вы можете доказать, что «фитофтора специес», появившаяся на полях американских фермеров, не является фактором, вызванным естественным возникновением нового вида известного заболевания?
      — Но «фитофтора специес» появилась только на полях тех фермеров, которые не желают подчиняться синдикату Дрэйка.
      — Случайное совпадение! Или у вас есть факты, подтверждающие, что люди Дрэйка ходили по полям и рассеивали заразу?
      Советские делегаты заметили смущение Джонсона.
      — Не обязательно ходить по полям, — возразил Джонсон. — Известно, что микроскопические капли пара образуются при кашле или чихании и называются «аэрозоли». Они способствуют передаче болезни. Но известны и искусственные аэрозоли, создаваемые путем распыления маслянистых растворов под высоким давлением через очень узкие отверстия. Их могут распылять самолеты.
      — Вы сами видели самолеты, распыляющие аэрозоли на полях фермеров?
      Джонсон сознался, что не видел.
      — Или вы, — строго заявил председатель, — будете ссылаться на проверенные факты, или я вынужден буду лишить вас слова!
      — А народ, который все видел, вы можете лишить слова? — закричал Джонсон, потрясая листами. — Я не видел, зато другие видели! Биологическая бомба — не пустая выдумка, она существует, она есть! — Джонсон волновался все более и более.
      — Эх, теряет зря время, не утерпел! — пожалел Роман. — Хотя бы успел обратиться с призывом.
      — Где же она, где? — И председатель вскочил с места. — Есть она у вас?
      — У меня нет!
      Председатель саркастически улыбнулся. В зале засмеялись. Джонсон растерянно оглянулся. Он уже жалел, что дал себя отвлечь и теперь ему не дадут докончить доклад, не дадут обратиться с призывом подписать коллективный протест против использования биологического оружия. И вдруг Джонсон увидел Вильяма Гильбура. Тот сидел в первом ряду, на местах для публики.
      — Фермер Гильбур может подтвердить справедливость моих слов! громогласно заявил Джонсон, с надеждой глядя на Гильбура. Ученый достал платок, вытер потный лоб и бритую голову.
      Председатель, в свою очередь, растерялся. Он даже не сразу заметил сигналы красного мигающего глазка лампочки. Председатель сел и поднес наушник к уху.
      — Пусть Гильбур выступит! — распорядился Дрэйк.
      — Будем, как всегда, объективны и беспристрастны, — провозгласил председатель вставая. — По просьбе профессора Джонсона, пригласим на трибуну фермера Гильбура.
      Это были ужасные минуты для Гильбура. Он совершенно не собирался выступать. Он шел, как на эшафот, и не мог смотреть в честные глаза победно улыбавшегося Джонсона. Гильбур не мог смотреть в глаза сидящим в зале. Самое ужасное заключалось в том, что он не мог сказать правду, а волнение его усилилось возгласами из публики: «Не робей! Говори честно!»
      Гильбур не мог понять, почему сегодня места для публики заняли люди с мозолями на руках.
      — Мои посевы не были заражены, — соврал Гильбур и, не глядя ни на кого, поспешил к выходу из зала.
      Сторонники Лифкена аплодировали. Со стороны публики доносились обидные для Гильбура возгласы.
      — Может, еще кто-нибудь желает сказать? — предложил развеселившийся председатель.
      Среди публики возникло небольшое движение. Вперед вышел высокий, стройный мужчина с чемоданом и уверенно пошел к трибуне. Все с интересом смотрели на незнакомца. При полном молчании в зале незнакомец взошел на трибуну.
      — Здесь, — сказал Гаррис (а это был он), — требовали фактов. Правильно! Факты — упрямая вещь. И если я скажу вам, что существуют огромные, как ангары, помещения, где разводят вредных жуков, а личинки их хранят в специальных холодильниках, вы потребуете указать точный адрес и владельца?
      — Да, прошу указать, — заявил председатель настороженно.
      — И вы совершенно правы в этом, — в тон ему ответил Гаррис. — Я укажу точный адрес, уж будьте уверены. Это же недопустимое изуверство — заражать поля честных тружеников жуками и микробами! Мы не можем допустить, чтобы уничтожались поля наших фермеров и в стране искусственно создавалась нехватка продуктов!
      — Кто это делает, кто? Или я лишу вас слова! — истерично выкрикнул председатель.
      — Подрывные элементы! — ответил Гаррис, чем поверг председателя в замешательство, ибо подрывными элементами буржуазные газеты обычно называли прогрессивных людей. — Да, — заявил Гаррис, — именно подрывные элементы! А вот что они грузят на самолеты!
      Гаррис вынул из чемодана и поставил на трибуну два громоздких ящика. Обратив к залу этикетку одного ящиков с изображением рождественского деда, он громко объявил:
      — Читаю надпись: «Стеклянные елочные игрушки. Осторожно, не бросать!» Итак, судя по надписи, в ящике помещаются стеклянные елочные игрушки!
      При напряженном молчании затихшего зала Гаррис открыл картонный ящик и вынул металлический сосуд, контейнер. Затем раскрыл его и показал лежащие в четырех отсеках фарфоровые сосуды.
      Гаррис вынул сосуды и быстро пошел по проходу, раздавая их желающим для осмотра. Один сосуд удалось получить Роману, сидевшему крайним.
      — Откуда это у вас? — крикнул председатель.
      — Все скажу! — обещал Гаррис, возвращаясь на кафедру. — Содержимое этих сосудов выбрасывают на фермерские поля, а потом объявляют их зараженными. И хотя, например, колорадский жук не страшен для пшеничных посевов, но даже пшеничные посевы уничтожают под тем предлогом, чтобы с зерном не разнести вредителей.
      — Что там в сосудах? — крикнул председатель в зал.
      — Каждый может определить, что это разновидность колорадских жуков, заявил Сапегин с места и добавил: — Прошу учесть, что «сделано в США» «Made in USA» — и экспортируется за границу. Итак, мы видим перед собой биологическую бомбу.
      — Дайте мне сюда! — закричал председатель.
      Кто-то из делегатов подал одну биобомбу на стол президиума. Лифкен слишком хорошо знал эти биобомбы, но он мастерски разыграл удивление.
      — Где вы взяли? — спросил председатель у Гарриса.
      — Такие биобомбы, — сказал Гаррис, — производятся в инсектарии Института Стронга, оттуда их развозят во все концы света. Американский парламент обязан запретить применение этого биологического оружия. Если не верите, идите туда, и во втором дворе вы увидите собственными глазами производство биобомб.
      — Вот вам факт! Факт! Факт! — кричал Джонсон.
      — Одна из выгоднейших отраслей американской человекоубойной промышленности! — сказал Сапегин с места. — Это организация голода биологическими средствами.
      — Пропаганда! — заорал председатель.
      — Прекратите, прекратите это! — кричал Лифкен.
      — Смотрите! — крикнул Гаррис с кафедры, поднимая над головой сосуд. Вот еще один вид биологической бомбы для распространения микробов сибирской язвы и других болезней посредством зараженных мух, перьев, листьев и насекомых!
      Казалось, в зале разорвалась атомная бомба. Все ринулись к кафедре, чтобы убедиться собственными глазами. Снова завыл радиоглушитель, и в зале вдруг потух свет. Над дверями зажглись красные и синие неоновые надписи: «Выход». Делегаты покидали зал. Гаррис затерялся в толпе.
      В фойе все слышали радиопередачу об оскорблении американского гостеприимства советской делегацией.
      — Мы, — заявил диктор, — огласим выступление молодого советского ученого Крестьянинова, выступившего от имени советской делегации на приеме у Мак-Манти.
      Все выходившие останавливались и слушали.
      В темноте зала Роман Крестьянинов, с портфелем в руке «прикрывая тыл», отстал от своих, с трудом сдерживая чей-то натиск сзади. Кто-то его толкнул, пытаясь вырвать портфель. Роман осветил незнакомца электрическим фонариком и увидел рослого детину с изуродованными ушами и приплюснутым носом.
      — Руки прочь! — крикнул Роман, с трудом удерживая портфель.
      — Я из службы карантина! — заявил детина. — Мы должны задержать этих вредных жуков, которые находятся в биологической бомбе в вашем портфеле. Это наша служебная обязанность!
      Группа молодых людей крепко взялась за портфель и потащила его к двери. Роман не выпускал из рук портфеля и вынужден был следовать за ними. Тащивших несколько удивило спокойствие молодого человека и то, что он не зовет на помощь.
      Шесть молодчиков во главе с «типом» — так Роман окрестил детину со сплющенным носом — втащили молодого человека в гараж. «Тип» вырвал портфель из рук Романа.
      — Это насилие! — сказал Роман. — Я буду жаловаться!
      «Тип» неприятно рассмеялся и вдруг почтительно вытянулся. В помещение вошел Луи Дрэйк.
      — На меня напали, — заявил ему Роман и хотел рассказать, что произошло.
      Но Луи Дрэйк с досадой махнул рукой и приказал открыть портфель. Он оказался запертым. На требование отдать ключ Роман отрицательно покачал головой. Он был тщательно и бесцеремонно обыскан. Ключа не обнаружили. «Тип» вытащил нож и распорол портфель. Крик ярости вырвался у Луи Дрэйка: портфель был пуст.
      Роман Крестьянинов не мог удержаться от торжествующей улыбки. Маневр удался. Конечно, Сапегин ожидал нападения, и задача Романа была — отвлечь внимание нападающих, что он и выполнил блестяще. Правда, он перестарался в том смысле, что не кричал и не звал на помощь в зале, когда на него напали. Между тем Сапегин заранее с ним условился, что когда Романа задержат, он закричит — и тогда Сапегин придет к нему на помощь. Егор же вынесет биобомбу из зала в фойе для дальнейшего ее обозрения журналистами и властями.
      — Где биобомба? — заорал вне себя Луи Дрэйк.
      «Тип» уперся в живот Романа дулом пистолета.
      — Роман, где ты? Роман! — послышался во дворе обеспокоенный голос Анатолия.
      — Я здесь! — изо всех сил крикнул Роман и услышал грохот. Глаза его застлала кровавая пелена. Он рухнул на пол.

Глава XIV
«БЧ»

1

      После неудачной попытки уговорить Джима взять ее с собой в Индонезию Бекки пошла в гараж. Оба шофера, сидевшие на скамеечке у входа, увидев ее, замолчали и встали.
      — «Борзая» в порядке? — спросила Бекки.
      — Как всегда, — с улыбкой ответил шофер Франк. — Как прикажете?
      — Я за рулем, вы со мной… Я прочитала брошюрку, которую вы мне дали, — сказала Бекки, когда они выехали на шоссе. — Воображаю, что сказала бы мама, увидев ее!
      — Надеюсь, этого не произойдет! — строго предупредил Франк.
      — Конечно, нет. Как вы могли подумать, Франк! С тех пор как я прочитала эти книги, у меня точно пелена спала с глаз. Я теперь — просто убежденная коммунистка.
      — Никогда не говорите этого, даже шутя, мисс Бекки, — напомнил Франк. Фашизация Америки идет чисто американскими темпами. Единственная серьезная сила, могущая противостоять фашизму, — это коммунисты, но их преследуют и по суду и путем террора. Коммунисты загнаны почти в подполье. Людей убивают только по подозрению в симпатии к коммунистам. Ведь я вам уже говорил, в чем авторитет коммунистов. Все дело в том, что во время войны именно коммунисты возглавили борьбу народов против фашизма; борются они и теперь против поджигателей войны.
      — Франк, — сказала Бекки, продолжая смотреть на дорогу, — скажите мне прямо: после нашего последнего разговора вы убедились, что я уже кое-что теперь понимаю?
      — Безусловно, Бекки, — ответил Франк, дружески улыбаясь ей. — Если бы всю эту политграмоту усвоили многие низовые профсоюзные лидеры, они не пошли бы за продажными профсоюзными боссами.
      — А я могла бы вступить в компартию? — вдруг спросила Бекки.
      Шофер испытующе взглянул на девушку, не спеша положил резинку в рот и стал жевать.
      — Но почему вы молчите, Франк?
      — Если бы на моем месте был мой брат-коммунист, ему бы легко было вам ответить. А что я могу сказать? Вы спрашиваете, почему я молчу… Я стараюсь припомнить разговоры с братом и представить себе, что бы он мог вам ответить. Но если вас смущает мое молчание, то я буду думать вслух… Коммунистическая партия, как известно каждому американцу, находится вне закона. Партию травят и преследуют. В партию засылают шпионов и провокаторов. Я знаю несколько славных парней, которым, как выражаются гангстеры, «пришили дело» и отправили за решетку…
      Бекки густо покраснела и гневно сказала:
      — Не думаете ли вы истолковать мое искреннее желание…
      — Стоп! — оборвал ее Франк. — То, что я говорю, это же просто мысли вслух. Ну, подумайте сами: чем бы вы могли им помочь? Разъяснять сущность социализма среди знакомых вашего отца, таким, как Лифкен? Это совершенно бессмысленное занятие. Ученые его типа готовы умертвить всех людей, если это сулит им наживу. Что касается рабочих, то с ними ведут беседы такие, как мой братец, сам такой же рабочий. У него и подход к людям иной, чем у вас, да и разговаривает он иначе. Ему верят, как своему. Теперь представим себе: приезжаете вы к рабочим. Вас представляют — дочь лауреата генеральной премии Мак-Манти, то есть «святого дьявола». Этого достаточно, чтобы вам не поверили.
      — Я могла бы выполнять всякие ответственные поручения. Я хорошо стреляю. Я смелая.
      — О том, что вы смелая, я убедился на собственном опыте. И стреляете вы хорошо. Но ведь коммунисты действуют словом, а не пулей. Они отвергают индивидуальный террор. Мой брат разъясняет это так: что толку убрать Мак-Манти или Пирсона, если на смену им придут такие же. Надо, говорит, чтобы сам народ прозрел и боролся за свободу, мир и счастье.
      — Франк, я отнюдь не претендую на роль героини. Я могла бы выполнять любые мелкие поручения.
      — Но ведь за вами очень следят, чтобы вы не разболтали секретов отца. Значит, вы сами, не желая этого, поможете агентам ФБР обвинить ни в чем не повинных людей, которые будут с вами общаться, в самых ужасных намерениях против вас и вашего отца, и агенты состряпают еще один судебный процесс… Да что говорить, ведь даже собрать подписи под воззванием борцов за мир, движением, как известно, всенародным, интернациональным, всемирным, в котором участвуют деятели различных классов общества, партий, групп и религиозных культов, и то вам запретила мать.
      — Я бы могла уйти из дома, если бы не отец. Да о каких таких секретах отца вы говорите?
      — Слышал кое-что… Ведь было же опровержение в газетах насчет того, что американские самолеты не сбрасывали вредных жуков над Восточной Германией, Чехословакией и Польшей…
      — А при чем здесь отец?
      — Институт мистера Стронга тоже занимается жуками.
      — Но ведь это совсем другое дело! — воскликнула Бекки. — Институт изучает жуков, чтобы выработать яды против них и уничтожить их. Это путь к увеличению изобилия.
      — Если подручные Мак-Манти уничтожают запасы зерна, молока, картофеля, чтобы взвинтить цены, то какой смысл давать генеральную премию человеку, который увеличивает эти запасы?
      — В этом есть доля истины, Франк, но, клянусь, мой отец не такой, сказала Бекки. — Для него наука — это все. А вот Лифкен — это явный негодяй, и Мюллер тоже негодяй, а Бауэр тоже негодяй… И Джек Райт был негодяй, нахмурившись, пробормотала Бекки.
      — Вот видите, какие «ученые» окружают вашего отца! — подчеркивая слово «ученые», сказал Франк.
      — Но что я могу сделать? Я борюсь с мамой за влияние на отца. Мама все время хочет сделать из него преуспевающего бизнесмена, а па сам этого не хочет. Мои «политические» речи — па так их называет — он тоже не хочет слушать. Я поссорилась с ним из-за Джима…
      — Я простой шофер, — сказал Франк, — и не мне учить дочь лауреата генеральной премии Мак-Манти, но услуга за услугу. Вы спасли мне жизнь, а теперь хотите бороться за правое дело. А чего бы вам, Бекки, не отстоять отца? Не вырвать его из паутины, сплетенной Пирсоном и Дрэйком? Дело, мне кажется, весьма серьезное и достойное вас. Как видите, личный шофер может быть весьма в курсе семейных и служебных дел семьи.
      — Но ведь отца нет… Вы знаете это так же хорошо, как и я. Он уехал надолго. Моя попытка поехать к нему провалилась. Я даже толком не знаю, где он находится. Что же я могу сделать сейчас? Писать ему? Это бесполезно. Ну, что вы посоветуете?
      Франк вынужден был признать, что время упущено, положение осложнилось и сейчас трудно что-нибудь предпринять.
      — Я не могу сидеть без дела, — сказала Бекки. — Мне хочется действовать… Хоть бы полететь с Джимом…
      Бекки замолчала и так углубилась в свои мысли, что Франк вынужден был схватиться за руль, чтобы выправить ход машины. Он предложил уступить ему место за рулем. Бекки не согласилась и повернула машину обратно в город.

2

      — Будьте внимательнее, — сказал Франк, когда на повороте Бекки едва не наскочила на человека, переходившего улицу.
      — Профессор Джонсон! — не слушая его, радостно воскликнула девушка, остановив машину на перекрестке, нарушая этим правила уличного движения.
      Открыв дверцу, Бекки выскочила из машины.
      Франк укоризненно покачал головой, быстро сел за руль и отвел машину дальше, к тротуару. Обернувшись, он увидел, что Бекки тянет за руку полного пожилого мужчину. Правое стекло в очках у мужчины отсутствовало, и мужчина казался одноглазым. Он что-то говорил об аптеке, об очках, о том, что он спешит куда-то.
      Бекки властно втолкнула его в машину, обещав подвезти к аптеке.
      Они сели сзади. Франк — за рулем.
      Бекки засыпала профессора вопросами о здоровье, о прошлом, о настоящем, о будущем; тот, не успевая отвечать, только развел руками.
      — Вы очень похудели, — заметила Бекки.
      Обычно шумливый и многословный, профессор казался растерянным и подавленным. Бекки отнесла это за счет разбитых очков, о чем и сказала Джонсону.
      — О нет! — запротестовал Джонсон.
      Он полез в карман и вытащил смятую груду писем и телеграмм. Наклонив голову вправо, он подносил их к правому глазу, вооруженному стеклом, и, просмотрев, отбрасывал на сиденье машины. Так он опорожнил все карманы, но не находил нужного. Бекки вызвалась помочь.
      — Я ищу одну телеграмму… Эти письма и телеграммы — отклик моего выступления на Конгрессе по борьбе с вредителями и болезнями культурных растений. Это бальзам для души… А я ищу не бальзам, а кинжал с ядом…Джонсон снова принялся пересматривать телеграммы и письма. — Уж лучше без очков! — сказал он и сорвал очки. Вынув футляр, чтобы спрятать очки, он обнаружил в нем то, что искал.
      Бекки быстро прочитала письмо и две телеграммы. Письмо было с анонимной подписью «босс» и угрожало Джонсону уничтожением семьи, если тот не согласится выполнить все требования этого неизвестного «босса». Телеграммы были от жены, уже находившейся с тремя детьми в заключении у местных гангстеров.
      — Но это подделка! — горячо отозвалась Бекки.
      Джонсон объяснил, что именно так он решил вначале, но вторая телеграмма жены опровергает это.
      — Ну, и вы?.. — спросила Бекки.
      — А я иду после свидания с людьми «босса». Они рвут и мечут, они вне себя из-за моего выступления на конгрессе и требуют, чтобы я стал их агентом!
      — А что вы должны для них сделать? — спросила Бекки.
      — Этого они не сказали, так как требовали письменного обязательства, а я отказался подписать.
      — Вы мужественный человек, мистер Джонсон! — И Бекки горячо пожала ему руку.
      — Моим девочкам одной — восемнадцать, другой — шестнадцать, и сыну двенадцать лет, — сказал Джонсон и вдруг быстро закрыл ладонями лицо.
      Франк, уже несколько раз бросавший на Бекки вопросительные взгляды, на этот раз протянул руку за письмом и телеграммами.
      Джонсон молча плакал, закрыв лицо левой рукой; правой он достал платок, высморкался, а затем вытер глаза.
      — Я жалею, — сказал он, — что у меня уже нет молодых сил и вряд ли я смогу отомстить так, как хотел бы. Но я не сдамся! Многие сочувствуют делу мира, но хотят остаться в стороне, предоставляя действовать другим. Так вот я — этот «другой». Я с детства был воспитан так, чтобы ставить выше всех личных мотивов чувство долга… О, как я ненавижу этих наглецов без стыда и совести!
      — Может быть, удастся спасти вашу семью, — вдруг тихо сказал Франк.
      — Что вы сказали? Спасти мою семью? Это сказали вы?
      — Я простой шофер, — сказал Франк, — но борцы за справедливость есть везде. Мы попробуем…
      — Если это шутка…
      — Я не шучу такими вещами, — отозвался Франк, и его тон отнюдь не был тоном услужливого шофера.
      — Бекки, вы однажды спасли меня, и если удастся спасти семью, я не знаю, что я сделаю для вас!
      — Вы спасете моего отца! — отозвалась Бекки. — Он тоже в лапах гангстеров, но повыше рангом. Его удалось провести, сыграв на любви к науке и прогрессу. — Тут Бекки всхлипнула, но пересилила себя и крикнула Франку: Везите нас домой!
      — Я отвезу профессора в аптеку, — возразил Франк.
      Так и сделали.
      — На днях, мистер Джонсон, я дам вам знать, — обещал Франк.

3

      Настойчивость, с которой Джим уговаривал вечером Бекки пойти потанцевать в Луна-парк, и обидела и раздосадовала Бекки. Она весь день томилась, ожидая Джима, как вестника, вершителя судьбы, борца за справедливость, а тут, видите ли, Джиму захотелось потанцевать! Тоже, нашел время! Это и пошло и глупо с его стороны. Все это Бекки резко и прямо высказала Джиму и сразу успокоилась. Уж такая была у нее натура. И хотя Джим и выслушал ее отповедь без улыбки, он все же настоял на своем.
      — Вы что же, хотите до утра танцевать «буги-вуги» или будете удивлять меня «бурлеском» или вашей точностью попадания атомной бомбой в тире? — не унималась Бекки в автомобиле по дороге в Луна-парк.
      Джим, видимо, хотел переменить тему разговора.
      — Вы видите этих голодных? — спросил Джим, показывая на угрюмых, унылых людей, сновавших по улице или сидевших на скамеечках в сквере. — Как вы думаете, сколько безработных в Америке?
      — Сейчас, — отозвалась Бекки, — восемь миллионов, а с фермерами без земли их будет почти двадцать пять миллионов. Неплохая армия для хороших агитаторов! — добавила она, краешком глаза наблюдая за Джимом.
      Ей хотелось раз и навсегда поставить Джима на место. Ей надоел его нравоучительный тон, будто она ничего не смыслящий ребенок!
      — Ого! — воскликнул Джим, поворачивая к ней голову. — Не ожидал! (Бекки быстро перехватила руль и выправила ход машины.) — Спасибо!
      — Вы никогда меня не принимали всерьез. Все шуточки.
      В Луна-парке Джим остановился возле одной из занятых скамеек близ кафетерия. Он предложил Бекки постоять в ожидании, пока освободится место.
      — Но ведь на других скамейках есть места, — возразила Бекки. — И потом, вы же шли танцевать.
      — Подождем, — решительно заявил Джим и начал рассказывать что-то смешное.
      Но Бекки почти не слушала Джима. Его голос заглушал джаз-банд. Бекки смотрела на пеструю, беспокойную толпу посетителей, сновавшую по дорожке, и злилась на себя за то, что согласилась идти сюда.
      — Ну, вот и все! — вдруг громко сказал Джим, оборвав свой рассказ на половине. — Итак, Бекки, вы едете!
      — То есть, как еду? — не сразу поняла Бекки.
      — Ну, в Индонезию, со мной, — пояснил Джим.
      — Почему это так, вдруг?
      Джим засмеялся и спросил:
      — Без обид?
      — Без обид, — обещала Бекки.
      — Вы подходите. Я вас показывал кое-кому.
      — Значит, танцы в Луна-парке… — начала Бекки.
      — Отложим, — подхватил Джим. — Мы стоим на условленном месте. Есть такой летчик Эрл. Он должен облетывать новый самолет-амфибию и для этого отправляется в дальний рейс. Он обещал захватить меня с собой. А насчет вас у него были сомнения, можно ли вам доверять.
      — Разве это секретный рейс?
      — Дело в том, что Эрл, залетая в Индонезию, несколько изменяет свой официальный маршрут. А делает он это, чтобы завезти медикаменты, купленные на пожертвования людей доброй воли, индонезийцам, пострадавшим во время бомбежек. Такие действия, мягко выражаясь, не поощряются.
      — И сейчас судьба моей поездки решилась?
      — Мы условились так: если Эрл согласится, он приедет сюда и встретит нас возле этой скамейки.
      — Где же Эрл? Вы чудный, Джим, но где же Эрл? — спрашивала Бекки, с любопытством оглядываясь.
      — Потом! — резко остановил ее Джим и поспешно увлек девушку в комнату кривых зеркал, а затем на аллею, заполненную гуляющими.
      — К моей машине мы не пойдем, — предупредил Джим. — И вы домой тоже не вернетесь.
      — А вещи? Я должна переодеться.
      — Франку дадут знать, и он позаботится. Отныне вы, Бекки, должны оставить свои капризы и быть дисциплинированной. Или вы будете выполнять все то, что я скажу, или…
      — Согласна! Что дальше?
      Джим взял девушку под руку и шел, весело болтая и разглядывая публику. В разговоре он вставлял фразы о том, что интересовало Бекки.
      — Мы условились так, — сказал Джим, — если летчик Эрл согласится взять вас, он сегодня придет сюда. Он пришел. Сейчас вы поговорите с ним.