Шхуна 'Колумб'

      каюк Ковальчука, и Марко бросил якорь. Левко прыгнул на доску и подтянул
      на канате "Колумб". Вслед за мотористом на берег сошли Люда и Марко.
      Андрий перебросил им какой-то узелок и остался на шхуне.
      Находка, опершись о сапку, с интересом следила за шхуной. Сомнений не
      было: эти трое людей, которых она знала очень мало, приехали к инспектору.
      Вероятно, по важному делу. Его нет, ей придется говорить с ними. Она
      заволновалась. Все трое пошли к их дому. Впереди - Левко с узелком в руке,
      за ним - Люда, а позади всех - Марко с маленьким пакетом на плече. Девочке
      показалось, что ее заметили. Так оно и было. В это время в стороне
      послышался лай Разбоя. Боясь, что собака укусит незнакомого человека,
      девочка побежала к ней.
      - Начинается концерт! - сказал Марко своим спутникам. - Этот
      проклятый пес нас заметил. Не догадались весло взять!
      Но Разбой не показывался, и все трое беспрепятственно подошли ко
      двору. В отворенную калитку они увидели Находку, склонившуюся над чем-то,
      и собаку, молча стоявшую около нее. Разбой уже заметил чужих и с громким
      лаем помчался им навстречу. Марко бросил свой пакет, схватил длинный кол,
      лежавший возле дома, и приготовился к обороне. Люда спряталась за спиной
      Марка и, улыбаясь, искала глазами какое-нибудь оружие. Левко застыл, меряя
      собаку презрительно-равнодушным взглядом. Неизвестно, на кого в первую
      очередь напал бы Разбой, но внезапно послышался взволнованный и резкий
      голос девочки:
      - Назад, Разбой! Назад! Стой! Стой!
      Находка бросилась за собакой.
      С рычаньем Разбой остановился. Находка отозвала собаку и заперла ее в
      маленьком хлеву. Гости заметили, что девочка чем-то встревожена. Она все
      поглядывала в отпертую калитку.
      - Здравствуй, Зоренька, - сказал Левко, кладя руку на ее плечо.
      Находка вздрогнула. "Зоренькой" ее называла умершая жена Ковальчука,
      и она принимала это за свое настоящее имя, но инспектор и все островитяне
      обычно называли ее Находкой.
      - Якова Степановича нет дома, - смущаясь, прошептала девочка.
      - Мы к тебе, а не к нему. Ты же сегодня именинница... Не знаешь?
      Сегодня ровно восемь лет, как ты появилась на острове. Да, да, это
      случилось как раз в этот день.
      - Вот мы и приехали тебя повидать, - сказала Люда, взяла руку Находки
      и пожала ее.
      - Чтоб исполнились все твои желания, чтоб ты росла и крепла и прожила
      тысячу лет! - пожелал Левко.
      Девочка снова оглянулась на калитку.
      - Что там такое? - спросил Левко, тоже поворачивая голову.
      - Что-то со свиньей случилось, - тихо промолвила Находка.
      Марко заинтересовался и вошел во двор. Девочка - за ним. Левку и Люде
      не оставалось ничего другого, как последовать их примеру.
      Рябой поросенок спокойно пасся, а черный лежал на земле и жалобно,
      едва слышно хрипел. Полузакрытые глазки помутились, изо рта выступила
      пена. Поросенок часто и тяжело дышал. Находка широко открытыми глазами
      смотрела на него. Заметив ее испуг, Левко шепнул Люде: "Боится инспектора"
      и, склонившись над поросенком, стал его разглядывать.
      - Чума! - безапелляционно констатировал Левко: он слышал, что у
      свиней бывает эта болезнь.
      Девочка молча, недоверчиво посмотрела на него.
      - Отгони своего рябого, чтоб близко не подходил, а то заразится,
      посоветовала Люда.
      Находка отогнала рябого. В это время из дома вышел Анч. Услышав лай
      Разбоя и голоса, он завернул фотобумагу, вытер руки и поспешил взглянуть,
      что делается во дворе. Из присутствующих фотокорреспондент знал только
      Люду. Он радушно приветствовал ее. Девушка назвала ему своих спутников и
      рассказала про погибшего поросенка. Анч внимательно посмотрел на
      поросенка, пробежал глазами по траве, заметил бумажку, которую перед тем
      выбросил, и согласился с Левком, что это, вероятно, чума.
      - Знаете, - обратился он к Люде, - я только что печатал вчерашние
      снимки. Уже могу кое-что показать.
      - Сейчас же показывайте, - потребовала девушка.
      Находка обернулась к ним. Левко взял ее за руку и сказал:
      - Ну, приглашай нас в дом, что ли, - и сам повел девочку к дверям.
      В комнате Левко положил на стол узелок и, развязывая его, обратился к
      девочке:
      - Вот мои подарки, Зоренька.
      Он вынул из узелка платье, белье и плащ и положил перед Находкой.
      - А это от меня. - Люда положила на стол пакет и вынула из него
      сандалии, похожие на ее собственные.
      - И от меня тоже, - торжественно провозгласил Марко.
      В его пакете оказалась простенькая соломенная шляпка с голубой
      лентой.
      Находка, оторопев, смотрела на вещи.
      - Это все мне? - спросила девочка.
      - Все тебе, Зоренька, - подтвердил Левко.
      - А ну-ка, выйдите все отсюда на несколько минут, - обратилась Люда к
      мужчинам.
      Марко и Левко вышли из комнаты вместе с Анчем, объясняя ему, какой
      сегодня у Находки праздник.
      Анч вынес из каморки несколько мокрых еще фотографий, жалуясь, что
      нет спирта, чтобы их поскорее высушить. Потом навел свою "лейку" на
      собеседников и несколько раз щелкнул.
      Он рассказал, зачем приехал на Лебединый остров, сообщил, что получил
      в рыбной инспекции письмо к Ковальчуку, но здесь ему не нравится. Он хотел
      бы поселиться у рыбаков в Соколином, даже больше - он охотно поплавал бы с
      ними на шхуне.
      Вскоре во двор вышли Люда и Находка. Но Находка ли это была? Девочка
      была теперь одета в платье с короткими рукавчиками, на ногах были
      сандалии, на голове - новая шляпа. Платье было чуть широко, но, в общем,
      новый костюм очень шел девочке. Угловатость исчезла.
      - Вот так Зоренька! - залюбовался Левко, делая шаг ей навстречу.
      Анч был поражен больше всех. Тень тревоги прошла по его лицу. При
      взгляде на девочку у него мелькнула мысль: верно ли, что она настолько
      ненормальна, чтобы ее можно было совсем не бояться? Но Находка посмотрела
      на Анча таким испуганным взглядом, что он успокоился, даже улыбнулся и
      сейчас же сфотографировал ее. Девочка говорила мало. Она явно была чем-то
      взволнована.
      Анч показал Люде карточки. Она попросила их, и фотограф обещал в
      ближайшее время изготовить для нее и для профессора альбом с полным
      комплектом снимков.
      Компания собиралась ехать. Анч попросил захватить его в Соколиный.
      - Охотно, - ответил Левко.
      Фотограф быстро собрался и вместе со всеми пошел на берег, где Андрий
      Камбала, дожидаясь молодежи, дремал на корме шхуны.
      Прощаясь с Находкой, Люда просила девочку обязательно придти в
      Соколиный, а Левко обещал вскоре заехать к ней и советовал не сокрушаться
      о поросенке. Разве она виновата, что поросенок заболел чумой? От этого ни
      одна свинья не застрахована. Пусть так и скажет своему Якову Степановичу.
      Шхуна отплыла от берега. Люда помахала Находке рукой. Девочка
      ответила ей тем же, повернулась и пошла домой. А с моря вдогонку ей
      неслась песня:
      Пой нам, ветер, веселые песни,
      Пусть волны расскажут нам сказку.
      Соберем мы рыбу в связку
      Сегодня наш рабочий день.
      Глава XIV
      К У П А Н Ь Е  В  М О Р Е
      - Вы знаете, - сказала Люда фотографу, - сегодня я на "Колумбе"
      выхожу в море. Дядя Стах согласился взять меня в рейс. "Посмотрю,
      говорит, - какая из тебя морячка да рыбачка". Он даже назначил меня
      помощником Марка, вторым юнгой.
      - Это очень интересно, я просто завидую вам! Мне тоже хотелось бы
      выехать на "Колумбе", но, по плану, я сегодня фотографирую Соколиный и быт
      рыбаков. В другой раз надеюсь обязательно поехать с вами. Вы к тому
      времени станете уже настоящим морским волком.
      - Хорошо! - сказала Люда. - Но надо спросить моего прямого
      начальника. Марко, ты не возражаешь?
      Она рассмеялась. Ей было хорошо стоять на палубе шхуны, чувствовать
      горячее дыхание солнца, любоваться простором бухты, видом острова и
      слушать Анча, который знал много интересного.
      Но юнга, не глядя на фотографа - он почему-то чувствовал к Анчу
      антипатию, - ответил:
      - Если на должность моего помощника, то согласен, но проверю еще,
      сумеет ли он сварить уху и пшенную кашу.
      - О, я согласен! - улыбнулся Анч. - Могу даже борщ из морской воды.
      - Боюсь, что наш шкипер заставит вас самого этот борщ съесть.
      Между тем "Колумб" подошел к Соколиному, и экипаж заметил на берегу
      своего шкипера.
      - Что, задержались? - спросил Левко.
      Но Стах отрицательно покачал головой.
      Анч познакомился со шкипером и попросил взять его в другой раз в
      море. Стах согласился, даже предлагал ехать сейчас, но фотограф с
      сожалением отказался, сославшись на свои планы, распрощался и ушел в
      выселок. Очерет приказал команде включить мотор и выходить из бухты.
      "Колумб" шел на юг. Там, за горизонтом, на расстоянии тридцати
      километров тянулась небольшая мель. Оттуда рыбаки Лебединого острова
      привозили последнее время богатый улов скумбрии. Эта маленькая хищная рыба
      высоко ценится за свое вкусное мясо, и рыбаки энергично преследуют ее.
      Перезимовав далеко на юге, она весною массами идет в наше южное море и
      расходится по нему большими косяками в поисках добычи - мелкой рыбки,
      рачков, моллюсков. Свои пути скумбрия часто меняет, и бывают годы, когда
      она совсем не появляется в этих водах. Рыбакам с Лебединого не везло два
      года подряд - они почти не видели этой рыбы. И вот неделю назад бригада
      Тимофия Бойчука обнаружила на этой мели большое количество скумбрии.
      Теперь лебединцы наверстывали недолов за прошлые годы.
      Шхуна шла на моторе. Правда, был и легонький ветерок, но он дул почти
      в лоб. Марко объяснил Люде, что это "зюдтен-вест", или, как говорят иначе,
      "ветер восемнадцатого румба". Марко показывал Люде все, чем он занимался
      на шхуне. Наконец, он вынул из сундука радиоприемник и рассказал девушке,
      что в прошлом году ему захотелось стать радистом. Он раздобыл книги, ходил
      в Лузанах на радиостанцию за консультацией, приобрел радиоприемник, выучил
      азбуку Морзе и мечтал поставить на "Колумбе" передатчик.
      - Это мне пригодится, когда буду штурманом, - объяснил он девушке.
      Солнце припекало. На палубе шхуны растапливалась смола, которой был
      прошпаклеван настил. Смола липла к подошвам. Люда посмотрела на термометр.
      Он показывал 32 градуса.
      - Искупаться бы, - сказала она Марку, - остановить бы шхуну минут на
      пять!
      - Ну, для этого шкипер не остановит, - ответил юнга, - а вот как
      подойдем к шаландам, тогда пожалуйста.
      - Я на таких глубоких местах еще никогда не купалась. Как подумаешь
      про глубину - мутит.
      - Плавать тут даже легче, а нырять неинтересно. Я люблю на таком
      месте нырять, где можно достать дно: нырнуть - и вынести на поверхность
      горсть песку или камень.
      - А ты хорошо ныряешь?
      - Да нет, так себе.
      Стах разглядывал море в бинокль и, заметив вдали шаланды, приказал
      Андрию взять чуть-чуть левее.
      - Пусть Люда встанет к рулю, - сказал Андрий, исполнив приказание.
      Вот удивятся рыбаки, увидев, что она "Колумб" привела!
      - Если хочет, пусть встает, - согласился шкипер.
      До шаланд они шли еще полчаса, и все время Люда не выпускала руля из
      рук. Когда шхуна подошла к рыбакам, нового рулевого приветствовали
      одобрительными возгласами. Девушка раскраснелась от похвал и, передав руль
      Андрию, который за это время с наслаждением выкурил несколько толстых
      самокруток, попросила шкипера в награду разрешить ей выкупаться. Ее
      просьбу поддержали моторист и Марко. Стах согласился и обещал, как только
      нагрузят шхуну, дать им десять минут на купанье.
      Команда немедленно взялась за работу, помогая рыбакам перегружать
      рыбу и размещать ее на шхуне.
      По окончании погрузки "Колумб" отошел от шаланд, чтобы не мешать
      рыбакам, и шкипер разрешил команде купаться.
      Раздеванье заняло полминуты. Левко и Люда первые бросились в воду.
      Марко задержался на шхуне. Он выбросил за борт толстый трос, прикрепленный
      к мачте, и пояснил, что трос будет вместо трапа. Потом, крикнув Люде,
      чтобы она обратила на него внимание, кинул в воду монету и сам прыгнул за
      нею. Прошла минута. Из воды показался кулак, а потом и голова юноши. Он
      отфыркивался и, разыскав глазами товарищей, показал пойманную под водой
      монету.
      - Здорово! - сказала Люда, повернув голову к Левку.
      - Что там "здорово"! - хитро улыбаясь, ответил тот. - Я могу лучше.
      - Ну, покажите лучше.
      Левко поплыл к шхуне.
      Моторист вылез на палубу, достал из кармана своей робы монету, кинул
      ее за один борт, а сам, вытянув руки вперед, нырнул с другого. Он очень
      долго не появлялся, наконец выплыл у кормы. Он тяжело дышал. Подплыл и
      показал монету.
      Люда была поражена и недоверчиво посмотрела на Марка. Тот смеялся.
      - Это фокус! - заявила девушка. - Вы заменили монету.
      - А как же я это сделал?
      - Монета была у вас во рту.
      - Молодец, правильно!.. Ну, давайте вылезать.
      Первым вылез Марко и сказал, что еще раз нырнет. Он спрыгнул с кормы
      и исчез. Не дожидаясь, пока юнга появится из воды, Люда и Левко поднялись
      на шхуну. Марко не выплывал. Люда одевалась и не спускала глаз с моря.
      Юнги все не было. У Левка и Андрия на лицах отразился испуг, но Стах
      Очерет был совершенно спокоен.
      Прошло минуты три - четыре - Марко не появлялся. Люда сжала губы,
      неприятное чувство кололо холодком грудь. Стах, взглянув на нее и,
      очевидно, поняв, в чем дело, сердито сказал:
      - Да будет ему баловаться!
      Левко и Андрий улыбнулись. Люда удивленно посмотрела на них.
      Через минуту около шхуны всплыло вверх дном ведро. Вот оно
      перевернулось, и из-под него показалась голова юнги. Левко объяснил Люде и
      этот фокус. Марко, нырнув, проплыл под водою до носа, откуда раньше
      сбросил ведро. Набрав еще раз воздух, он нырнул с ведром на голове. Для
      этого нужна большая ловкость, так как ведро, наполненное воздухом, рвется
      вверх. Надо держать ногами какую-нибудь тяжесть, рассчитав так, чтобы она
      не тянула на дно, но и не давала всплыть наверх. Под водою человек с
      ведром на голове может пробыть значительно дольше, чем без него. Ведро
      здесь играет роль воздушного колокола, в таких колоколах когда-то спускали
      в море водолазов.
      Люда заинтересовалась этими фокусами и, когда Марко вылез на шхуну,
      попросила научить им и ее.
      "Колумб" взял курс на Лузаны.
      Глава XV
      П А П И Р О С А  С  Т Р И Ф Е Н И Л О М Е Т Р И Н О М
      Анч застал профессора Ананьева дома. Ученый сидел в своей комнате,
      перелистывая книгу. Он радушно приветствовал гостя и спросил про
      фотографию.
      - Несколько штук принес, - ответил Анч, - остальные - на этих днях. Я
      уже говорил Людмиле Андреевне, что хочу сделать для вас специальный
      фотоальбом, посвященный Лебединому острову.
      - Давайте ваши снимки и садитесь, - пригласил профессор Анча. - Я
      сегодня отдыхаю. Утром закончил статью, в которой излагаю свой взгляд на
      проблему добывания гелия в этой местности. Проблема торио-гелия
      теоретически разрешена.
      Анч положил перед профессором несколько фотографий. Пока профессор
      внимательно разглядывал их, гость осмотрел комнату и стол хозяина. Он
      заметил, что окна открываются легко, что на двери изнутри нет задвижки.
      Простой деревянный стол с одним ящиком заменял письменный. На столе лежали
      стопками книги и бумаги. В раскрытой папке Анч увидел рукопись
      профессор, видимо, только что просмотрел ее. Справа на стопке газет лежал
      новый портфель с расстегнутыми ремешками и ключиком в замке.
      Профессор Ананьев просмотрел фотографии, отложил их и закрыл папку.
      - Признаться, я не надеялся, что снимки выйдут так удачно, - сказал
      он Анчу. - Техника их безукоризненна. Они свидетельствуют о хорошем вкусе.
      - Вы говорите мне комплименты, - поблагодарил Анч, слегка наклонив
      голову.
      - Нет, нет! - возразил Ананьев, раскрывая портфель и засовывая туда
      папку. Он не видел хищного выражения глаз своего гостя, следившего за
      каждым его движением. - Рассказывайте, как вы здесь устроились, как наши
      успехи. Чаю хотите?
      - Нет благодарю, пить не хочется. А вот если разрешите закурить
      папиросу...
      - Пожалуйста, прошу вас!
      Анч вынул портсигар, взял из половинки, где лежали три папиросы,
      крайнюю, внимательно посмотрел, нет ли на мундштуке отметки карандашом, и
      закрыл портсигар. Но сейчас же, точно спохватившись, вновь открыл его и
      протянул профессору:
      - Простите за невнимательность... Может быть, закурите?
      Профессор заколебался. В нем боролись желание закурить и сознание,
      что надо сдержать данное врачу слово.
      - Ох, искуситель! - сказал профессор и капитулировал: он взял из
      портсигара папиросу.
      Анч спрятал портсигар, вынул коробку спичек, чиркнул и предложил
      профессору огонь.
      Но тот встал, прошелся по комнате, и пока он вернулся, спичка
      догорела.
      Анч чиркнул другой спичкой. И снова Ананьев не закурил папиросы. Он
      ходил по комнате и рассказывал гостю какую-то университетскую историю.
      Фотограф прикурил сам и выбросил догорающую спичку, а потом спокойно зажег
      третью, держа ее в вытянутой руке. На этот раз профессор взял у него
      спичку, разворошил кончик папиросы и закурил, сразу же глубоко
      затянувшись.
      Если бы в комнате был посторонний наблюдатель, он заметил бы, что с
      лица фотографа исчезло выражение глубокого, хотя и едва заметного
      волнения. Только в глазах светилось напряженное любопытство. Он посмотрел
      на часы. Профессор Ананьев все еще ходил по комнате и рассказывал. Иногда
      он останавливался, набирал в рот дым и мастерски выпускал его большими
      серо-синими кольцами. Наконец он докурил папиросу, выбросил в открытое
      окно окурок и снова сел в просторное деревянное кресло. Это было
      единственное кресло в доме, собственноручно сделанное Стахом Очеретом. Оно
      понравилось профессору, и теперь он уверял гостя, что в этом кресле его
      посещает вдохновение.
      Анч взглянул на часы. Прошло десять минут с тех пор, как окурок
      вылетел в окно. Глаза фотокорреспондента следили за лицом профессора. В
      глубине сознания он повторял заученное: "Неожиданная головная боль, синеют
      губы и ногти, отказываются работать руки и ноги". Пока никаких изменений
      он не замечал. Но вот профессор потёр рукою лоб и сказал:
      - Засиделся, знаете, в комнате. А может, от папирос отвык. Что-то
      голова заболела.
      - А вы станьте у окна, - предложил Анч.
      - Верно. А какое сегодня роскошное море и горячее солнце! Люблю я
      наше южное море. Особенно летом.
      Профессору хотелось поболтать. Он рассказывал Анчу свою биографию,
      вспоминал детские годы, проведенные на этом острове, когда здесь было
      всего семь или восемь домишек да одна или две исправные шаланды. Рыбаки
      отправлялись в море больше на каюках или ходили с острогой в руках по мели
      и выискивали в прозрачной воде камбалу. В домиках царила величайшая
      нищета, хотя в бухте было много рыбы, а на острове - птицы. Доставлять
      рыбу в город было нелегко, приходилось отдавать все за полцены скупщикам.
      Мальчику посчастливилось: когда ему было лет двенадцать, его забрал к себе
      дальний родственник, моряк, и отдал в школу. Учился он очень хорошо.
      Удалось получить высшее образование. Но таких, как он, были единицы.
      Совсем другое дело теперь.
      Анч молча слушал и поглядывал на свои часы. Уже прошло двадцать пять
      минут, но никаких признаков действия трифенилометрина он не замечал.
      Неужели у этого человека такой могучий организм? У фотографа на лбу
      выступил пот. От нервного напряжения заболела голова.
      Профессор продолжал рассказывать, как революция застала его в
      университете, как он принимал участие в гражданской войне, правда
      небольшое - командовал санитарным отрядом. В университете заинтересовался
      биологией и химией, а после войны его увлекла геология, и он стал
      геохимиком. Рассказывал о своих первых научных работах.
      Анч почувствовал внутреннюю дрожь. "Это же невозможно!" - хотел он
      сказать громко самому себе, но приобретенная в течение многих лет выдержка
      помогла ему остаться внешне совершенно невозмутимым. "Неужели папироса с
      отметкой осталась в портсигаре?" Он вынул из кармана портсигар, взял из
      него последнюю папиросу и, притворяясь, что слушает профессора,
      внимательно осмотрел ее мундштук. На мундштуке последней папиросы не было
      никакой отметки карандашом. Это была папироса без трифенилометрина. Стало
      быть, с трифенилометрином выкурил он сам?
      Профессору пришлось неожиданно остановиться. Его слушатель внезапно
      вскочил, бросился к двери, оставил ее открытой и вихрем помчался по
      выселку, направляясь к дому Ковальчука.
      Андрей Гордеевич удивленно смотрел ему вслед. Потом подошел к столу,
      надел очки, сел в кресло и проговорил:
      - Не ожидал, что он так экспансивен.
      Глава XVI
      В О З В Р А Щ Е Н И Е  К О В А Л Ь Ч У К А
      Выбежав за выселок, Анч остановился, взглянул на часы и пошел
      медленнее. Он опомнился. Прошел почти час, и за это время трифенилометрин
      уже подействовал бы, если бы папироса действительно была отравлена. Он
      снова проверил портсигар. Там лежала папироса без пометки. Значит,
      отравленную папиросу выкурил либо он, либо профессор. Нет, здесь какая-то
      ошибка! Мозг его напряженно работал, пытаясь разгадать, что произошло.
      Неужели он сунул ту папиросу куда-нибудь в другое место? Чёрт знает, к
      кому она может попасть! Необходимо скорее добраться до инспекторского дома
      и проверить, куда он девал ее!
      Ускоряя шаги, Анч все больше удалялся от Соколиного.
      Ковальчука он застал дома. Инспектор вернулся из Зеленого Камня очень
      скоро и теперь, стоя перед своим домом, разглядывал дохлого поросенка и
      ругал Находку за недосмотр.
      Анч удивился, почему тот так быстро вернулся. Ковальчук ответил, что
      попал на моторку зеленокаменского колхоза, приходившую на Лебединый за
      рыбой, а на обратном пути ему помог ветер.
      - Лодку я достал замечательную. Одному на руках можно час нести. Если
      поставить маленький парус, она просто помчится! Но в большую волну она уже
      не годна: на плаву не держится.
      - Где же лодка?
      - Спрятана в проливе, в камышах.
      - Надо перенести ее на морское побережье и держать где-нибудь в
      тальнике.
      - Ночью перенесем.
      - Хорошо. Какие еще новости?
      - Видел людей, приехавших сегодня на машине из Лузан. Рассказывали,
      что ночью прибыл иностранный пароход. С ним что-то случилось в море
      машина сломалась, что ли, вот и зашел в ближайший порт.
      Анч подозрительно смотрел на инспектора. Ему что-то очень уж повезло:
      мотор доставил его на место, там он быстро купил лодку, встретил людей,
      прибывших на машине из Лузан, и привез новость, которую фотограф ждал. Но
      если пароход действительно пришел в Лузаны, то надо ускорять события.
      - И чего вы возитесь с этим поросенком? - заметил Анч.
      - Чёрт с ним! - ответил инспектор. - Но меня злит эта глупая девчонка
      в городском платье!
      - Надеюсь, вам уже недолго терпеть это, - сказал Анч, следя за
      инспектором.
      Ковальчук вопросительно посмотрел на него и затем, наклонившись,
      шепотом прохрипел:
      - Может быть, с этим пароходом?
      То, что Анч прочитал в глазах инспектора, наполовину ослабило его
      подозрения.
      Глаза Ковальчука отражали понятные Анчу желания и надежды.
      - Слушайте, Ковальчук: вы уверены, что ваша Находка дефективна?
      Только говорите правду.
      Инспектор нахмурился. Он, вероятно, хотел бы не отвечать на этот
      вопрос, но Анч смотрел на него требовательно и решительно.
      - Во всяком случае, я воспитывал ее в таком сознании. Первые годы
      своей жизни она, по-моему, несомненно была такой... Последнее время я тоже
      не замечал никаких изменений, - добавил он неуверенно.
      Анч промолчал, и они вошли в дом. Находки там не было. Фотограф думал
      о профессоре Ананьеве и его бумагах. В голове у него складывался
      определенный план.
      - В следующий выходной день в Соколином состоится праздник рыболовов,
      - сказал инспектор. - Возможно, будут гости из города.
      - Что за праздник? - поинтересовался Анч.
      - В этот день ежегодно бывает праздник: традиция! Обычно к этому
      времени подводят итоги лова за первую половину сезона, проверяют
      результаты соревнования между бригадами, устраивают коллективный обед,
      танцы, играет музыка. В бухте проводятся состязания по плаванию и гребле.
      - Суетни много в это время?
      - Безусловно, если что-то надо сделать, то это самый подходящий
      случай. Только следует быть осторожным: в этот день обычно приезжают
      гости.
      - Кто приезжал в прошом году?
      - Приходил эскадренный миноносец "Буревестник".
      - Хорошо. Это не так страшно. Документы мои в порядке. Завтра
      необходимо съездить в город, купить там портфель, такой же, как у
      профессора Ананьева. Зайдите к нему и посмотрите. Портфель лежит на столе.
      Кроме того, вы передадите мои письма.
      - Письма? Кому? - испугался Ковальчук.
      - В ближайшей от порта столовой "Кавказ", где играет музыка, каждый
      день от девяти до десяти утра, от двух до трех дня и от семи до восьми
      вечера завтракает, обедает и ужинает иностранный моряк с повязкой на
      глазу. Вы сядете за соседний столик. В руках будете держать местную
      газету, свернутую трубкой. Когда заметите, что моряк обратил на вас
      внимание, разверните газету, посмотрите, потом сложите вчетверо и положите
      на стол, прикрыв ложкой. Как только моряк закончит есть и уйдет, вы
      пересядете за его столик, а газету положите на стул около себя. Через
      несколько минут моряк вернется, попросит извинения, скажет, что забыл
      газету, возьмет со стула вашу и уйдет. Когда вы набьете свой желудок и
      соберетесь уходить из столовой, захватите газету, которую действительно
      забудет моряк на другом стуле. Это тоже местная газета. Сохраните ее, как
      самый драгоценный документ, и привезите мне. Поняли?
      - А если...
      - Что "если"? Никаких "если"! Все должно быть сделано, как я говорю.
      Никаких недоразумений. Держите себя спокойно, равнодушно, к иностранному
      моряку проявите некоторый интерес, но без нарочитости.
      Переговорив с Ковальчуком, Анч стал разыскивать приготовленную утром
      папиросу.
      Он пересмотрел все вещи, обшарил комнату и каморку - отравленной
      папиросы не было. Он готов был поверить, что забыл отметить папиросу и
      сунул ее в общее отделение портсигара.
      Но кто же видел его портсигар? Правда, он оставил его в каморке,
      когда вышел с колумбовцами во двор, чтобы дать Находке одеться. Допустить,
      что Люда и Находка заходили в каморку и специально вынули из портсигара
      отравленную папиросу, он не мог. Он приготовил папиросу один, без
      свидетелей.
      Анч беспокоился. "Надо скорее заканчивать дела", - твердо решил он.
      Запершись в комнате, он раскрыл на столе местную газету, достал из
      чемодана бутылочку с ярлычком "фиксаж-растворитель" и начал писать
      растворителем на газете. Это был специальный химический реактив. Им
      пользовался шпион для записывания секретным шифром необходимых сообщений.
      Писал он почти до вечера.
      Поздно ночью Ковальчук и Анч перенесли через остров легкую байдарку и
      спрятали ее в кустах лозы и камыша, километрах в пяти от дома.
      Глава XVII
      С Т О Л О В А Я  "К А В К А З"
      В Лузаны Ковальчук поехал на "Колумбе". Как всегда, шхуна грузилась
      рыбой в конце дня, и рыбакам почти всю ночь пришлось пробыть в море.
      Инспектор принужден был поблагодарить колумбовцев за внимание к
      Находке и в ответ выслушать несколько недвусмысленных замечаний по своему
      адресу. Он постарался пропустить эти замечания мимо ушей и вел себя
      чрезвычайно дружелюбно.
      Неплохо проспав ночь, инспектор утром позавтракал с рыбаками и завел
      разговор о ресторанах и столовых, стараясь выведать, где в Лузанах
      ближайшая к порту столовая с музыкой.
      - Ишь, чего захотел - столовую с музыкой! - сказал Очерет. - Купи
      себе патефон - и в любой столовой сможешь музыку устроить.
      - Да нет, хочется культурно пообедать и чтобы недалеко от порта - дел
      у меня в городе нету. А ходить много я не люблю.