Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)

      Ну, а на собственно литературном фронте - без существенных осадков. Давление, однако, не снижается.
      Цензуру обкомов и ГБ с успехом заменила - во всяком случае, на время диктатура крупных книгопродавцев.
      Без их содействия или хотя бы согласия нет смысла печатать книгу: читатель ее не увидит, а значит, издатель разорится. А завлечь книгопродавца хорошей книжкой почти невозможно - разве что резко освежив титульный лист: "Былое и думы двоеженца", или "Детские годы внука убийцы Столыпина". Но это прием рискованный. Книгопродавец рано или поздно догадается, что вы обманом всучили ему нечто доброкачественное, - и тогда берегитесь!
      Видите ли, они уверены - а точней сказать, они уверяют, - что настоящие книги публике не нужны, что торговать настоящими книгами - себе в убыток и дело гиблое.
      Вряд ли это просто злонамеренная выдумка. Вкус у большинства книгопродавцев, наверное, плохой, - но ведь аппетит отменный! И если бы, скажем, "Записки об Анне Ахматовой" сулили такую же прибыль, как "Просто Мария", - какой-нибудь теневичок-оптовичок непременно соблазнился бы классическим трудом Л. К. Чуковской. Так нет же, не соблазняются. Не верят нам, читателям-покупателям. В сущности, презирают нас.
      Думают: не скоро еще наступит такое время, когда образованный петербуржец не Блюхера и не милорда глупого с базара понесет.
      Так вот, о базаре - то бишь о первом Санкт-Петербургском книжном салоне. Открылся он в здании Конногвардейского Манежа, и все прошло как полагается. Играл духовой оркестр. Долговязый молодой человек в кафтане изображал Петра Первого и зычно говорил А. А. Собчаку: "Повелеваем тебе, мэр", - и прочее. Мэр, в свою очередь, произнес речь, перерезал ленточку - в общем, метал икру доброй воли.
      Славный получился детский утренник - тем более, что министр печати точней, начальник Госкомпечати, некто М-в. - чрезвычайно удачно исполнил роль Бабы-Яги. Каждую фразу как откусывал: "Что будем издавать? Как будем пропагандировать? Какую будем лепить душу нашего читателя? Как будем воздействовать на его сознание - на его национальное сознание?" В Манеже так явственно повеяло агитпропом и главлитом, что все мои претензии к рынку рассеялись как дым. На рынке я все-таки могу хоть что-то выбрать - или вовсе ничего не покупать, - а М-в. намерен за мой же счет, на те гроши, что останутся после превращения подоходного налога в бомбы и танки, лепить мне душу...
      Приятно было вспоминать эту речь у стенда (прилавка то есть) издательства "Русич". Поэтичное такое название, тоже с национальным оттенком. А на стенде - "Застольные беседы Гитлера", какое-то "Послание Геббельса" - и в не менее заманчивой обложке чей-то "Секс пополудни".
      Но вообще-то книги на ярмарке продавались обычные - те же самые, что в городских магазинах. Были среди них и очень хорошие - главным образом научные издания - дорогие, правда.
      Мне лично не повезло. Я с первого взгляда влюбился в том Тертуллиана (издательство "Наука"). Увы, оказалось - это единственный экземпляр. Приходите, предложили мне, послезавтра, к закрытию ярмарки, мы для вас эту книжку придержим. Я пришел - и выяснилось, что моего Тертуллиана украли.
      Согласитесь, это как-то обнадеживает. Остались еще, выходит, в Петербурге интеллигентные люди. Некультурный ведь украл бы что-нибудь другое. Не так ли, господа книгопродавцы?
      Но для полноты картины приходится добавить, что и стенд "русичей" опустел. Надо полагать, что и Гитлер, и Геббельс, а также амуры все распроданы поодиночке.
      Как писал Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан в городе Карфагене восемнадцать столетий тому назад: "Это вполне достоверно, потому что ни с чем несообразно".
      Июнь 1994
      ХОР НИЩИХ
      Пропал Рид Грачев. Дней десять как ушел из дому - и ни от него, ни о нем никаких известий.
      Странный, блестящий, беззащитный человек. Двадцать семь лет назад, когда появилась его первая и единственная книга, - вот так же он ушел из литературы: в свои мысли, в болезнь.
      Как подумаешь, мы все - большинство из нас, литераторов и не литераторов - по сравнению с ним счастливцы.
      Но многие в голос оплакивают свой собственный жалкий жребий.
      "Из довольно богатой организации, какой был наш Союз, если принять во внимание, что мы имели Литфонд, Дома творчества, "дом Ростовых" в Москве, дворец Шереметевых в Ленинграде, издательства, газеты, журналы, мы превратились (нас превратили) в нищих, бесправных членов воистину общественной организации...
      ... Наши книги не издаются, и поэтому нет положенных Союзу писателей отчислений от продажи художественной литературы.
      Переодетые демократы, а то и просто бандиты, захватили наши издательские площадки, наши газеты и журналы.
      Уплывает Литфонд..."
      Как-то некстати вспоминается гражданин на Аничковом мосту, на тротуаре: сидит, вытянув обнаженную ногу, всю в коросте, в расчесах... но он тут ни при чем. Текст иеремиады принадлежит писателю Евгению Кутузову, опубликован в газете "Писательский дом". Это, видите ли, газета Санкт-Петербургской организации Союза писателей России.
      Вероятно, это та организация, что раньше именовалась областной - то есть как бы первичная ячейка партии Проханова-Бондарева, - но с уверенностью сказать трудно: столько наследников оказалось у почившего СП СССР, и каждый провозглашает себя единственным племянником, родным и любимым, а всех остальных - самозванцами, а титулы у всех неразличимо похожи.
      Вот и эти с кем-то воюют. Правда, тактику применяют, по словам Евгения Кутузова, какую-то неплодотворную:
      "Мы сжигаем ИХ чучела, а они - захватывают наше общее писательское достояние".
      Действительно, стоило бы придумать что-нибудь поумней. Несолидные игры с факелами и чучелами навряд ли заставят ИХ - или кого-нибудь другого регулярно и часто издавать и переиздавать наши произведения, да еще большими тиражами, да еще платить сразу, независимо от спроса и сбыта. Даже ежели отыщется великодушный филантроп - сжалится над пожилыми, в таком исступлении, людьми, выплатит им требуемые суммы - все равно, разве это мы звали любовью? А магазинам кто прикажет торговать нашими книгами, хоть бы и в убыток? И самое главное - как изъять из обращения Булгакова и Набокова, Солженицына и Платонова, Мандельштама и Газданова?
      Увы, все это под силу только государству, и только если оно снова станет собственностью КПСС и ГБ, хотя бы под другими названиями. Так что не чучела надо сжигать, а, как и предлагает на соседней странице "Писательского дома" Виктор Кузнецов ("доцент Академии культуры" - видимо, бывшей школы профдвижения),
      "прямо и честно объявить об организационном создании общенациональной "третьей силы" - патриотической партии научно-педагогической и творческой интеллигенции, а несколько позже - всех государственно мыслящих граждан, категорически не приемлющих драконовские реформы..."
      Абсолютно правильно, и давно пора. Но осуществилась ли мечта доцента на съезде писателей, проходившем в Москве 14 - 15 июня? Кажется, нет. Во всяком случае, прямо и честно признать свою организацию партией нового типа эти люди пока не осмелились. Но атмосфера на съезде, несомненно, была боевая.
      "Красной нитью через всю дискуссию, - сообщает "Советская Россия", прошла мысль о том, что писатели России перед лицом великой опасности и грядущей катастрофы должны отложить в сторону внутренние разногласия, обязаны искать и найти духовный выход из гибельного окружения, которое устроили нам история, враги и предатели народа".
      Забавно было бы почитать эти речи.
      Насчет того, как поступить, когда позволят, с врагами и предателями, в том числе, само собой, с "лит.-дем. диаспорой" (счастливое выражение Евгения Кутузова) - тут, я думаю, на фантазию "соратников по перу" (счастливое выражение редактора газеты "Писательский дом" Олега Чупрова) можно положиться полностью. Но вот с историей что же они собираются сделать? Как историю-то расказнят, чтобы впредь неповадно было посягать на гонорары лауреатов и секретарей, на мелкие, но незабываемые льготы для тех, кто политически грамотен и морально устойчив?
      Об этом в официальных документах съезда - ни звука. Резолюции обнародованы самые что ни на есть невинные. Присуждена премия - имени Шолохова - кому надо и кто достоин. И решено подготовить проект закона о защите русского языка.
      Это и вовсе идея прекрасная, своевременная. Достаточно напомнить, что государственный бюджет составляют, обсуждают и утверждают люди, для которых склонение числительных непостижимо.
      И когда Валентин Распутин, писатель знаменитый, чуть ли не в школе изучаемый, печатает в "Советской России" огромную речь - "слово перед собратьями по перу", - изобилующую неграмотными оборотами, - такая безответственность непростительна. Перед собратьями, понятно, стесняться нечего, - но газета мало ли кому попадет в руки.
      Редакция тоже хороша: оставить подобный текст как есть, не поручив какому-нибудь невидимке привести его в порядок, - это вполне можно расценить как вылазку масонов.
      "... Широкое либеральное мнение, в которое входили даже члены императорской семьи, если не изготовляло бомбы, то бомбам сочувствовало..."
      Ведь это не просто не по-русски: тут за уродством слога - неопрятность мысли.
      "... Мастерски срежиссированный спектакль, в котором мы играли роль трудного, затянувшегося, но все-таки выздоровления..."
      "Можно согласиться с поэтом об избранничестве свидетелей и участников великих событий..."
      "Русское имя уже не ругательство, куда определили его несколько лет назад..."
      Короче говоря, закон о защите русского языка принять не мешало бы. Вот только какие назначить наказания - ума не приложу. Впрочем, уверен, что по этой части специалисты найдутся.
      Кстати, текст Валентина Распутина озаглавлен хоть и неуклюже, но пронзительно: "Мы все несем ответственность за содеянное".
      Что-то незаметно, чтобы другие советские писатели разделяли эту мысль. Наоборот: знай отчитывают Россию как непутевую:
      "Судя по книжным магазинам и уличным лоткам, где все заполнено иностранной бульварщиной, культурный уровень сегодняшней России равен нулю", - вещает Сергей Воронин ("лауреат Государственной премии РСФСР, член Исполкома Международного сообщества писательских союзов").
      Что ж, предположим. Но кто виноват? Россия? Или проклятые "дерьмократы" (счастливое выражение доцента Академии культуры)?
      А чем, позвольте узнать, десятки лет занимались в своих Домах творчества тысячи и тысячи советских писателей?
      Возьмем, например, справочник "Писатели Ленинграда". Приведены названия более чем пятидесяти книг Сергея Воронина, изданных между 1947 и 1981 годами. Позднейших сведений там нет, переиздания учтены далеко не все, тиражи не указаны, - но кто же не помнит этих тиражей. Тургенев, Гончаров и Достоевский - все трое не сумели при жизни напечатать столько, хотя написали гораздо больше. Вот и спрашивается: если общество, до отвала накормленное сочинениями Сергея Воронина, при первой же возможности с жадностью набрасывается на "иностранную бульварщину" - нельзя ли предположить, что лауреат и член исполкома как-нибудь, случайно и отчасти, все-таки поспособствовал такой порче вкуса и нравов?
      Вот и Валентина Распутина беспокоит подобный же вопрос - но он берет шире, метит гораздо выше. Он полагает, вслед за Василием Розановым, что русская литература всегда - и в девятнадцатом веке, и в двадцатом - шла по неверному пути: злоупотребляла обличением.
      "Была, разумеется, наряду с обличительной и "лечительная" душестроительная литература, о необходимости мужества для которой говорил Достоевский. Но превосходство первой, восторженный ее прием и все увеличивающийся с годами разрыв между ними сказался на общей работе литературы. А разве не то же самое было перед второй, перед недавней революцией, несмотря на цензуру и остатки, лучше сказать, останки соцреализма?"
      Слог не позволяет разобрать, сколько было в России революций, но главная мысль свежа, как поцелуй ребенка: простим Россию, она не виновата, что так распустилась; это литература сбила ее с толку, но Бог даст соцреализм всех спасет:
      "Огромный успех ждет сегодня книгу, где сквозь слезы и страдания, сквозь страх и нужду засветится герой надеждой и любовью и не уронит с красивого лица благодарной за жизнь улыбки".
      Исполать вам, сочиняйте на здоровье. Но вообще-то такие книги есть. Скажем, "Кавалер Золотой Звезды" Семена Бабаевского.
      ... Однако довольно. Это все не имеет значения. Вот за Рида Грачева страшно. Хоть бы с ним ничего не случилось плохого.
      Июнь 1994
      РАЗГАДКА ШАРАДЫ
      Ну вот. А некоторые боялись. Немедленно прекратите, - кричали, антифашистскую истерию, вот попробуйте только дотронуться, всю жизнь будете расхлебывать негативные последствия! Такой подняли вой, словно в самом деле верили, будто кто-то посягает на их капиталы, на их оружие, на священный знак солнцеворота.
      Позабыли, мнительные, что мы не в Германии какой-нибудь живем, где "жида" никому не скажи, турка не ударь и даже за священный знак может не поздоровиться. У нас государство правовое. Все дозволено, кроме того, что не приказано. А закон у нас ни сном ни духом: какой такой фашизм? А чего нет в законе, того нет вообще, а над несуществующим сами боги не властны.
      Юпитер изо всей силы размахнулся - раздался грохот, брызнули молнии на свет явился указ о борьбе с проявлениями Неизвестно Чего - аккуратный такой, взвешенный - комар носу не подточит. Академии наук в двухнедельный срок определить, что собою представляет Неизвестно Что, а всем остальным органам правопорядка... тут и загвоздочка: что делать остальным? Обрушиться всей мощью Неизвестно на Что? Без научного определения неудобно. Погодить пару недель? А как же указ - он же, так сказать, в силу вступил? Что, казалось бы, стоило подписать его двумя неделями позже? Ан нельзя: годовщина Победы (тоже, выходит, Неизвестно над Чем), иностранец понаедет праздновать, а у нас тут солнцевороты по улицам разгуливают в новеньких черных мундирах. Как-то не совсем, согласитесь, прилично, - а главное, деньги нужны. Армию, госбезопасность, начальников и депутатов государство как-нибудь прокормит, а обывателям - всяким там учителям-врачам-библиотекарям-шахтерам - им кто подаст, ежели иностранец в ужасе сбежит? На учебники школьные разжалобить его необходимо или нет, как по-вашему? И не спорьте: очень своевременный указ. Пока наука расстарается вывести формулу да пока парламент ее рассмотрит... Выше головы, деятели Неизвестно Чего! Как вам не совестно было вообразить, будто ваши судьи, ваши прокуроры, ваши собственные органы сделают вам больно! Потерпите, вот уедет барин, будет вам и белка, будет и свисток.
      Все это просто шум, отвлекающие помехи. Как выстрелы в Москве, как бомбардировки в Чечне, - а тут еще наша ракета по нашей атомной станции едва-едва недо-шарахнула - и еда дорожает, и подземная река рвется в метро, - словом, завались они за ящик со своим Неизвестно Чем, - ничего не понимаем, никому не верим, песчинкам в оползне плевать на ускорение свободного падения.
      А между тем некие демоны перемигиваются над нашими головами, переговариваются о чем-то действительно важном на языке глухонемых. Даже странно: к чему таинственность? Кого стесняться? Нас, что ли? Нам все равно, и мы ничего не в силах изменить.
      Новый закон о КГБ, бесшумно пройдя три чтения в Думе, беспрепятственно миновав Совет Федерации, поступил на последнюю подпись. Получилось в точности, как в одном детективном романе Буало-Нарсежака. Там преступник, приговоренный к гильотине, подкупил гениального хирурга - специалиста по трансплантациям органов, - и тот сразу после казни пересадил его голову, руки, ноги и все остальное семерым случайным жертвам автодорожных катастроф - одна из ног даже досталась женщине. А потом, очень скоро, шестеро реципиентов при странных обстоятельствах погибли - а как бы одолженные этим людям руки, ноги и прочие части после новых шести операций вернулись к обладателю головы - и казненный преступник воскрес! То же лицо, и татуировка на бицепсах, и неукротимая злая воля (это он, конечно, помог шестерым бедолагам расстаться с жизнью), - только имя другое.
      КГБ теперь будет именоваться - ФСБ. Ему возвращено право вести предварительное следствие, иметь собственные следственные изоляторы и подразделения спецназа, а также пересажены остальные ампутированные было члены и мускулы. Сокращение штатов и переаттестация сотрудников исключены. Бюджет засекречен. Полномочия неограниченные. Контроль над деятельностью не предусмотрен. Ну, и так далее. Сбылась мечта Ежова.
      "Разгадка шарады - человек" - называется роман Буало-Нарсежака. Разгадка нашей шарады - естественно, Дракон.
      Рискну предложить бинарную формулу Неизвестно Чего: абсолютно всемогущая тайная полиция (Министерство Любви) плюс официально утвержденный Образ Внутреннего Врага. Демократическими выборами или самодеятельными концертами солнцеворотов узаконить идею, что всеобщее счастье наступит в минуту агонии последнего отщепенца, - и вперед!
      Что для этого нужно? Что там у вас в рукаве, господин Дракон? Поджог рейхстага? Дело врачей? Хрустальная ночь? Или газовая атака в метро?
      А ты не ропщи, мыслящий белок, не ропщи. Сам виноват. Будешь жить в другой раз - будешь знать.
      Март 1995
      ИЗ ЖИЗНИ СЛОВ
      Вообще-то не послшник, а пслушник, а когда бьют во все колокола - это не перезвон, а трезвон, и потомственный дворянин, в противоположность потомственному пролетарию - тот, чьи потомки - дворяне, а не тот, чьи предки...
      Звучание слов забыто, значение затуманилось, и когда глава государства в Светлое Воскресенье громогласно поздравляет толпу "с рождением Христа", никто не смеется, потому что в этот момент народ и партия действительно едины.
      Считается, что русский язык - в отличие, предположим, от какого-нибудь фарси или там английского - велик, правдив, могуч и, главное, свободен. Действительно, начальству ничего не стоит выразить на нем любую мысль. Например, возможна фраза:
      "Нынешней ночью чеченские формирования имитировали ракетно-бомбовые удары по жилым кварталам Грозного".
      Или:
      "В результате ракетно-бомбовых ударов мирные жители практически не пострадали".
      А то еще так:
      "В нашей армии самое мягкое название для правозащитника - тля".
      Язык все стерпит.
      А все-таки когда слова припахивают еще не случившимися убийствами лучше бы в них не путаться - лучше попытаться хотя бы для самих себя поточней определить смысл. Например, возьмем предложение: "Мы обязаны защищать наших соотечественников в ближнем зарубежье". Звучит красиво (хотя, если кто помнит, именно под эти, так сказать, звуки - только на немецком начиналась Вторая мировая). Но давайте решим, о ком идет речь. Если о гражданах Российской Федерации - неужели они вправе рассчитывать на свою страну только вблизи ее границ? Если обо всех гражданах бывшего Советского Союза - вряд ли в настоящий момент стоит брать на себя такие обязательства. Мы еще и чеченцев-то не до конца защитили. Эстонцев и латышей приходится пока оставить на произвол судьбы...
      Что есть страны, где русским - и не только русским - живется еще хуже, чем в России, - факт. Что нельзя смотреть, сложа руки, как русских преследуют за то, что они русские (или нерусских - за то, что нерусские), вне сомнений. А все-таки термин "соотечественники" в данном контексте сугубо неточный и ведет к недоразумениям зловещим. Хотя бывают и забавные. Если, к примеру, отставной офицер госбезопасности желает во что бы то ни стало сделаться гражданином Литовской республики, а бесчеловечные литовские законы ему препятствуют, - а мы изо всех сил, чуть ли не бряцая оружием, отстаиваем право соотечественника перестать быть соотечественником... согласитесь, это странно. Тут уместней, казалось бы, говорить о правах человека, - но, как мы уже знаем, за такие разговорчики самое мягкое слово - тля...
      И заметьте: чем меньше в словах реального содержания, тем громче они произносятся. Вот попробуйте сказать вслух и всерьез: "народ Петербурга" без улыбки не получится. А "народ Крыма" уже говорят - верней, кричат. Есть, оказывается, такой народ, за пятьдесят лет образовался из военных пенсионеров и персонала здравниц, - ну что ж, так получилось, многие из теперешних жителей в Крыму и родились, и посягать на их свободы и права недопустимо, - а все же, пока большая часть коренного населения пребывает в изгнании, в административной ссылке, - о страданиях крымского народа кое-кому лучше бы не заикаться. Есть люди, их много, и многим трудно - это правда. Но витийствовать от лица народа - нет у симферопольских начальников морального права, - сказал бы я, если бы эти слова мелькали пореже и что-нибудь значили.
      А то ведь прямо на днях ведущий телепрограммы "Воскресенье", рассуждая о картинах из спецхрана, выставленных в Музее изобразительных искусств, так и отрезал с преважной миной: Россия, мол, имеет на них - на картины то есть - неоспоримое моральное право. Так-то оно так. Советская армия отобрала их у гитлеровской, а гитлеровцы - у разных людей из оккупированных Германией стран, причем людей этих фашисты убили. Теперь картины неоспоримо наши, а если у истребленных владельцев остались наследники - перебьются. Допустим. Но что-то тут не сходится. Например, если у нас, не дай Бог, победят на выборах сами знаете кто - и эти организмы задушат меня в газовой камере, и завладеют моими книжками, где автографы Твардовского, Бродского, - а потом развяжут мировую войну, - а китайцы, скажем, их победят и отнимут мои книжки... что же? Ступай, Твардовский, в китайский спецхран? Довольно сложный это, по-моему, казус. Грабить награбленное - право и впрямь неоспоримое, согласен, - а вот почему это право - моральное, не возьму в толк.
      Это как с Курильскими какими-нибудь островами: американцы сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, Сталин тотчас напал на обездвиженного, уже не надменного соседа, в результате нам достались кое-какие территории, с тех пор они процветают под нашей властью, - и отлично, и спорить не о чем, но высокие чувства причем?
      Обычная, вечная история с географией. Шестьсот лет назад некто Донской посягнул на территориальную целостность великой и неделимой Золотой Орды: создал незаконные вооруженные формирования с целью провозгласить независимость одного из улусов; мало ли, дескать, что нас завоевали двести или там триста лет тому - впредь отказываемся платить дань чужеверным властителям - лучше все как один умрем на поле Куликовом... Имел ли Дмитрий Донской моральное право на эту сепаратистскую авантюру (о юридической стороне умолчим)? Не правда ли, бессмысленный, ханжеский вопрос? Главное не нашлось у Мамая установок "Ураган", и Донской победил, и у нас теперь патриарх, а не муфтий - так что глава государства на Пасху, а не в первый день рамазана, поздравляет нас - с Рождеством. Вот и славно.
      Апрель 1995
      ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА КАК СОСТОЯНИЕ УМА
      Кого как, а меня учили в школе, что захватывать и грабить мирные города иноверцев - молодецкое дело; что в убийстве женщин и детей ничего такого особенного нет; что местью оправданы любые злодейства; что, истребив за смерть собственного сына сотни невинных, полевой командир боевиков становится национальным героем. В седьмом, что ли, классе постигал я художественные особенности классического текста:
      "Не уважали козаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц; у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки поднимались из огнистого пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых подвигнулась бы самая сырая земля, и степная трава поникла бы от жалости долу. Но не внимали ничему жестокие козаки и, поднимая копьями с улицы младенцев их, кидали к ним же в пламя. "Это вам, вражьи ляхи, поминки по Остапе" - приговаривал только Тарас..."
      Пафос восклицаний о чеченском набеге на город Буденновск - по-моему, бледней. Только удивительно - и то на первый взгляд, - что несколько столетий пролетело без всякой пользы.
      Казалось бы, столько перемен: тот же Буденновск всего сто лет назад был заштатный городок Святого Креста - стал Прикумск - превратился в Буденновск; население умножилось вдесятеро - благодаря заводу пластмасс (то есть, видимо, химоружия), - столько внешних перемен, а простодушная уверенность, что нам убивать можно, а нас нельзя, - осталась, как была.
      То есть как цивилизованные люди XX века мы понимаем, что по Б-ву и по Г-ву - и по тому псевдониму, что распоряжался погромом в Самашках, - рыдает скамья подсудимых, - причем беспристрастный суд обязан учесть, что на совести Г-ва - и нашей, читатель! - убитых детей тысячи, а псевдонимы отличились, если верить очевидцам, жестокостью почти невероятной, - какая Бульбе не снилась, не говоря о Б-ве... Но в глубине души, не признаваясь вслух - только проговариваясь постоянно, - мы все, от президента до бомжа, уверяем себя, что жизнь чеченского или там афганского ребенка не такая уж значительная ценность. Вот наши - это совсем другое дело...
      А еще глубже - т. н. порядочные не верят в это. Но все чувствуют: Россия живет со скоростью столько-то насильственных смертей в секунду. Ее хватит удар, если выживут все. Отворите ей кровь, делайте, что хотите, только не с нами, не здесь, не сейчас...
      Вот ради чего допустили мы эту войну и ясно дали понять начальству, что повышение цен на еду нас волнует сильней, чем какие-то там преступления против человечности. Жаль, разумеется, что, участвуя в них, наши дети тоже гибнут, - но если без этого никак не вернуть чеченцам права и свободы российских граждан... что ж, начальству видней.
      То есть мы все до одного как бы подписали эту пресловутую бумагу: добровольно, дескать, присоединяюсь и готов подвергнуться любым неожиданным последствиям. Вот и подверглись. В гибели жителей Буденновска виноват каждый, кто не сделал всего, что мог, для прекращения войны: и я, и вы, мой читатель, - да все, кроме С. А. Ковалева и нескольких его единомышленников и Комитета солдатских матерей. Какие, собственно, были у нас основания думать, что родители уничтоженных в Чечне детей (все заметили, надо думать, эту стилистическую тонкость в официальных сводках: русских убивают, а чеченцев уничтожают?) - так вот, с чего мы взяли, будто родные уничтоженных все поймут правильно, как мы бы на их месте: мол, интересы государства требуют разорвать вашего малыша на части точечным ударом - что ж, рвите, товарищи генералы! - но как могли мы ожидать подобной самоотверженности от чеченцев? Министры орали на правозащитников: на войне как на войне, без невинных жертв не обойтись, - вот и не обходится. А ведь сказала на всю страну Элла Памфилова чуть ли не в начале прошлого декабря: ума нет, сердца нет - хотя бы к инстинкту самосохранения прислушались...
      Но что инстинкт, когда причинно-следственные связи порушены и на самую простую аналогию воображения не хватает? Когда не то что будущего ближайшего прошлого не существует, и никто не вспоминает, что было в том декабре - как армия спешила замыть кровью следы неудачно напроказившей госбезопасности, как туземцы имитировали бомбежку города Грозного - а город возьми и развались, а там тоже были больницы, - или не было?
      Наплевать на причины, их связь с последствиями все равно не осознать, нам подавай вину и месть - чужую вину, - вопят какие-то в лампасах и с поддельными орденами. Так хочется жить за счет других, на всем готовом, и убивать каких-нибудь врагов - или даже не врагов, - лишь бы ни о чем не думать, лишь бы не быть людьми, это так тяжело.
      Раб никогда ни в чем не виноват. Ему чужая смерть слаще собственной жизни. Отомстить Вселенной за то, что родился рабом, - его свобода.
      Н. В. Гоголь писал для образованных читателей. Ему и в голову не приходило, что полтора века спустя малышам станут внушать в классе, будто надо "делать жизнь", руководствуясь примером кровожадного дикаря. Такое возможно лишь в обществе, созданном гражданской войной.
      ... Мифологическая картина: старый Тарас дремлет на берегу Днепра, опершись на саблю, а Павлик Морозов читает ему "Донские рассказы" Шолохова; к стволу ближайшего дуба прислонен гранатомет.
      Июнь 1995
      ТЕМА ЛИШНЕГО ЧЕЛОВЕКА
      Тридцатого июля 1937 г. наркомвнудел Ежов издал оперативный приказ № 00447: начать 5 августа во всех республиках, краях и областях операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников. В приказе были даны ориентировочные цифры: например, в Ленинградской области следовало изъять из обращения 14 тыс. человек: 4 тысячи расстрелять, а 10 тысяч - в концлагеря. Планы составлялись, естественно, по заявкам с мест.
      1 августа Совнарком постановил выделить на проведение этой операции 75 млн рублей (в том числе 25 млн - на оплату железнодорожного тарифа) - и еще 10 млн на организацию лагерей.
      Госплану, ГУЛАГу и Наркомлесу предлагалось определить программу лесозаготовительных работ на 1938 год - и учесть, "что в III и IV кварталах 1937 года осужденные будут использованы для производства подготовительных работ к освоению программы 1938 года".
      "Операцию закончить в четырехмесячный срок", - говорилось в приказе Ежова.
      Но исполнители отнеслись к делу горячо - и, например, в Ленинграде план по убитым был выполнен к концу сентября - и тогда органами на местах был выдвинут встречный план - и тоже перевыполнен. Операцию продлили до ноября 1938, остановились на 43-й тысяче трупов - а сколько десятков или сотен тысяч пошли в ГУЛАГ - никому не известно.
      Теперь семеро сотрудников Большого Дома составили список убитых. Первые четыре тысячи фамилий опубликованы в книге, только что вышедшей: "Ленинградский Мартиролог. 1937-1938. Том 1. Август-сентябрь 1937 года". Санкт-Петербург, 1995.
      Надо иметь в виду, что это крайне неполный отчет о проделанной учреждением работе. В списке - только расстрелянные, причем расстрелянные по ходу одной-единственной специальной операции (и, насколько я понимаю, лишь те из них, кто впоследствии реабилитирован). В том же 1937 году, кроме Двойки и Особой Тройки, заседали суды и трибуналы - и тоже каждый день по той же 58-й статье ковали приговоры - кому 9 граммов свинца в затылок, а кого на каторгу. Но - "к сожалению, - сообщают составители тома, - как раз сведения о тех, кто был приговорен к расстрелу после открытых либо закрытых заседаний трибуналов и других судебных органов, представлены в архиве Управления МБ РФ неполно", - и поэтому в Мартиролог, представьте, вообще не вошли.