Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том I.

      20 Александр, несмотря на приглашение Марьи Михайловны – сесть поближе, сел в угол и стал смотреть в книгу, что было очень не светски, неловко, неуместно. Надинька стала за креслом матери, с любопытством смотрела на графа и слушала, что и как он говорит: он был для нее новостью.
      Адуев не умел скрыть, что граф не нравился ему. Граф, казалось, не замечал его грубости: он был внимателен и обращался к Адуеву, стараясь сделать разговор общим. Всё напрасно: тот молчал или отвечал: да и нет.
      30 Когда Любецкая случайно повторила его фамилию, граф спросил, не родня ли ему Петр Иваныч.
      – Дядя! – отвечал отрывисто Александр.
      – Я с ним часто встречаюсь в свете, – сказал граф.
      – Может быть. Что ж тут мудреного? – отвечал Адуев и пожал плечами.
      Граф скрыл улыбку, закусив немного нижнюю губу. Надинька переглянулась с матерью, покраснела и потупила глаза.
      – Ваш дядюшка умный и приятный человек! -
      40 заметил граф тоном легкой иронии.
      Адуев молчал.
      Надинька не вытерпела, подошла к Александру и, пока граф говорил с ее матерью, шепнула ему: «Как вам не стыдно! граф так ласков с вами, а вы?..»
      271
      – Ласков! – с досадой, почти вслух отвечал Александр, – я не нуждаюсь в его ласках, не повторяйте этого слова…
      Надинька отскочила от него прочь и издали долго глядела на него неподвижно, сделав большие глаза, потом стала опять за стулом матери и не обращала уже внимания на Александра.
      А Адуев всё ждал, вот граф уйдет, и он наконец успеет переговорить с матерью. Но пробило десять, одиннадцать
      10 часов, граф не уходит и всё говорит.
      Все предметы, около которых обыкновенно вертится разговор в начале знакомства, истощились. Граф начал шутить. Он шутил умно: в его шутках – ни малейшей принужденности, ни претензии на остроумие, а так, что-то занимательное, какая-то особенная способность забавно рассказать даже не анекдот, а просто новость, случай или одним неожиданным словом серьезную вещь превратить в смешную.
      И мать и дочь совершенно поддались влиянию его
      20 шуток, и сам Александр не раз прикрывал книгой невольную улыбку. Но он бесился в душе.
      Граф говорил обо всем одинаково хорошо, с тактом, и о музыке, и о людях, и о чужих краях. Зашел разговор о мужчинах, о женщинах: он побранил мужчин, в том числе и себя, ловко похвалил женщин вообще и сделал несколько комплиментов хозяйкам в особенности.
      Адуев подумал о своих литературных занятиях, о стихах. «Вот тут бы я его срезал», – подумал он. Заговорили и о литературе; мать и дочь рекомендовали
      30 Александра как писателя.
      «Вот сконфузится-то!» – подумал Адуев.
      Вовсе нет. Граф говорил о литературе, как будто никогда ничем другим не занимался; сделал несколько беглых и верных замечаний о современных русских и французских знаменитостях. Вдобавок ко всему оказалось, что он находился в дружеских сношениях с первоклассными русскими литераторами, а в Париже познакомился с некоторыми и из французских. О немногих отозвался он с уважением, других слегка очертил в
      40 карикатуре.
      О стихах Александра он сказал, что не знает их и не слыхал…
      Надинька как-то странно посмотрела на Адуева, как будто спрашивая: «Что ж, брат, ты? недалеко уехал…»
      272
      Александр оробел. Дерзкая и грубая мина уступила место унынию. Он походил на петуха с мокрым хвостом, прячущегося от непогоды под навес.
      Вот в буфете зазвенели стаканами, ложками, накрывают стол, а граф не уходит. Исчезла всякая надежда. Он даже согласился на приглашение Любецкой остаться и поужинать простокваши:
      «Граф, а ест простоквашу!» – шептал Адуев, с ненавистью глядя на графа.
      10 Граф ужинал с аппетитом, продолжая шутить, как будто он был у себя.
      – В первый раз в доме, бессовестный, а ест за троих! – шепнул Александр Надиньке.
      – Что ж! он кушать хочет! – отвечала она простодушно.
      Граф наконец ушел, но говорить о деле было поздно. Адуев взял шляпу и побежал вон. Надинька нагнала его и успела успокоить.
      – Так завтра? – спросил Александр.
      20 – Завтра нас дома не будет.
      – Ну послезавтра.
      Они расстались.
      Послезавтра Александр приехал пораньше. Еще в саду до него из комнаты доносились незнакомые звуки… виолончель не виолончель… Он ближе… поет мужской голос, и какой голос! звучный, свежий, который так, кажется, и просится в сердце женщины. Он дошел до сердца и Адуева, но иначе: оно замерло, заныло от тоски, зависти, ненависти, от неясного и тяжелого предчувствия.
      30 Александр вошел в переднюю со двора.
      – Кто у вас? – спросил он у человека.
      – Граф Новинский.
      – Давно?
      – С шести часов.
      – Скажи тихонько барышне, что я был и зайду опять.
      – Слушаю-с.
      Александр вышел вон и пошел бродить по дачам, едва замечая, куда идет. Часа через два он воротился
      – Что, всё еще у вас? – спросил он.
      40 – У нас; да кажется, кушать останутся. Барыня приказала жарить рябчиков к ужину.
      – А ты говорил барышне обо мне?
      – Говорил-с.
      – Ну, что ж она?
      273
      – Ничего не изволила приказывать.
      Александр уехал домой и не являлся два дня. Бог знает, что он передумал и перечувствовал; наконец поехал.
      Вот он завидел дачу, встал в лодке и, прикрыв глаза рукой от солнца, смотрел вперед. Вон между деревьями мелькает синее платье, которое так ловко сидит на Надиньке; синий цвет так к лицу ей. Она всегда надевала это платье, когда хотела особенно нравиться Александру.
      10 У него отлегло от сердца.
      «А! она хочет вознаградить меня за временную, невольную небрежность, – думал он, – не она, а я виноват: как можно было так непростительно вести себя? этим только вооружишь против себя; чужой человек, новое знакомство… очень натурально, что она, как хозяйка… А! вон выходит из-за куста с узенькой тропинки, идет к решетке, тут остановится и будет ждать…»
      Она точно вышла на большую аллею… но кто ж еще с ней поворачивает с дорожки?..
      20 – Граф! – горестно, вслух воскликнул Александр и не верил своим глазам.
      – Ась? – откликнулся один гребец.
      – Одна с ним в саду… – шепнул Александр, – как со мной…
      Граф с Надинькой подошли к решетке и, не взглянув на реку, повернулись и медленно пошли по аллее назад. Он наклонился к ней и говорил что-то тихо. Она шла потупя голову.
      Адуев всё стоял в лодке, с раскрытым ртом, не
      30 шевелясь, протянув руки к берегу, потом опустил их и сел. Гребцы продолжали грести.
      – Куда вы? – бешено закричал на них Александр, опомнившись. – Назад!
      – Назад ехать? – повторил один, глядя на него, разинув рот.
      – Назад! глух, что ли, ты?
      – А туда не понадобится?
      Другой гребец молча, проворно стал забирать веслом слева, потом ударили в два весла, и лодка быстро помчалась
      40 обратно. Александр нахлобучил шляпу чуть не до плеч и погрузился в мучительную думу.
      После того он не ездил к Любецким две недели.
      Две недели: какой срок для влюбленного! Но он всё ждал: вот пришлют человека узнать, что с ним? не болен
      274
      ли? как это всегда делалось, когда он захворает или так, закапризничает. Надинька сначала, бывало, от имени матери сделает вопрос по форме, а потом чего не напишет от себя? Какие милые упреки, какое нежное беспокойство! что за нетерпение!
      «Нет, теперь я не сдамся скоро, – думал Александр, – я ее помучаю. Я научу ее, как должно обходиться с посторонним мужчиной; примирение будет нелегко!»
      10 И он задумал жестокий план мщения, мечтал о раскаянии, о том, как он великодушно простит и даст наставление. Но к нему не шлют человека и не несут повинной; он как будто не существовал для них.
      Он похудел, сделался бледен. Ревность мучительнее всякой болезни, особенно ревность по подозрениям, без доказательств. Когда является доказательство, тогда конец и ревности, большею частию и самой любви, тогда знают по крайней мере, что делать, а до тех пор – мука! и Александр испытывал ее вполне.
      20 Наконец он решился поехать утром, думая застать Надиньку одну и объясниться с ней.
      Приехал. В саду никого не было, в зале и гостиной тоже. Он вышел в переднюю, отворил дверь на двор…
      Какая сцена представилась ему! Два жокея, в графской ливрее, держали верховых лошадей. На одну из них граф и человек сажали Надиньку; другая приготовлена была для самого графа. На крыльце стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством смотрела на эту сцену.
      30 – Крепче сиди, Надинька, – говорила она. – Посмотрите, граф, за ней, ради Христа! Ах! я боюсь, ей-богу, боюсь. Придерживайся за ухо лошади, Надинька: видишь, она точно бес – так и юлит.
      – Ничего, maman, – весело сказала Надинька, – я ведь уж умею ездить: посмотрите.
      Она хлестнула лошадь, та бросилась вперед и начала прыгать и рваться на месте.
      – Ах, ах! держите! – закричала Марья Михайловна, махая рукой, – перестань, убьет!
      40 Но Надинька потянула поводья, и лошадь стала.
      – Видите, как она меня слушается! – сказала Надинька и погладила лошадь по шее.
      Адуева никто и не заметил. Он, бледный, молча смотрел на Надиньку, а она, как на смех, никогда не
      275
      казалась так хороша, как теперь. Как шла к ней амазонка и эта шляпка с зеленой вуалью! как обрисовывалась ее талия! Лицо одушевлено было стыдливою гордостью и роскошью нового ощущения. Румянец то пропадал, то выступал, от удовольствия, на щеках. Лошадь слегка прыгала и заставляла стройную наездницу грациозно наклоняться и откидываться назад. Стан ее покачивался на седле, как стебель цветка, колеблемый ветерком. Потом жокей подвел лошадь графу.
      10 – Граф! мы опять через рощу поедем? – спросила Надинька.
      «Опять!» – подумал Адуев.
      – Очень хорошо, – отвечал граф.
      Лошади тронулись с места.
      – Надежда Александровна! – вдруг закричал Адуев каким-то диким голосом.
      Все остановились как вкопанные, как будто окаменели, и смотрели в недоумении на Александра. Это продолжалось с минуту.
      20 – Ах, это Александр Федорыч! – первая сказала мать, опомнившись. Граф приветливо поклонился. Надинька проворно откинула вуаль от лица, обернулась и посмотрела на него с испугом, открыв немного ротик, потом быстро отвернулась, стегнула лошадь, та рванулась вперед и в два прыжка исчезла за воротами; за нею пустился граф.
      – Тише, тише, ради Бога, тише! – кричала мать вслед, – за ухо держи. А! Господи Боже мой, того и гляди упадет: что это за страсти такие!
      30 И всё пропало; слышен был только лошадиный топот, да пыль облаком поднялась с дороги. Александр остался с Любецкой. Он молча смотрел на нее, как будто спрашивал глазами: «Что это значит?» Та не заставила долго ждать ответа.
      – Уехали, – сказала она, – и след простыл! Ну пусть молодежь порезвится, а мы с вами побеседуем, Александр Федорыч. Да что это две недели о вас ни слуху ни духу: разлюбили, что ли, нас?
      – Я был болен, Марья Михайловна, – угрюмо отвечал
      40 он.
      – Да, это видно: вы похудели и бледные такие! Сядьте-ка поскорей, отдохните; да не хотите ли, я прикажу сварить яичек всмятку? до обеда еще долго.
      – Благодарю вас; я не хочу.
      276
      – Отчего? ведь сейчас будут готовы; а яйца славные: чухонец только сегодня принес.
      – Нет-с, нет.
      – Что ж это с вами? А я всё жду да жду, думаю: что ж это значит, и сам не едет и книжек французских не везет? Помните, вы обещали что-то: «Peau de chagrin»,1 что ли? Жду, жду – нет! разлюбил, думаю, Александр Федорыч нас, право, разлюбил.
      – Я боюсь, Марья Михайловна, не разлюбили ли вы
      10 меня?
      – Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас как родного; вот не знаю, как Надинька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Фе-дорыча не видать, что не едет? и всё поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать не садилась, всё думала: вот подъедет. Уж и Надинька говорит иногда: «Что это, maman, кого вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже…»
      20 – А граф… часто бывает?.. – спросил Александр.
      – Да почти каждый день, а иногда по два раза в один день; такой добрый, так полюбил нас… Ну вот, говорит Надинька: «Есть хочу, да и только! пора за стол». – «А как Александр Федорыч, говорю я, будет?..» – «Не будет, говорит она, хотите пари, что не будет? нечего ждать…» – Любецкая резала Александра этими словами, как ножом.
      – Она… так и говорила? – спросил он, стараясь улыбнуться.
      – Да, так-таки и говорит и торопит. Я ведь строга,
      30 даром что смотрю такой доброй. Я уж бранила ее: «То ждешь, мол, его до пяти часов, не обедаешь, то вовсе не хочешь подождать – бестолковая! нехорошо! Александр Федорыч старый наш знакомый, любит нас, и дяденька его Петр Иваныч много нам расположения своего показал… нехорошо так небрежничать! он, пожалуй, рассердится да не станет ходить…»
      – Что ж она? – спросил Александр.
      – А ничего. Ведь вы знаете, она у меня такая живая – вскочит, запоет да побежит или скажет: «Приедет,
      40 если захочет!» – такая резвушка! я и думаю – приедет. Смотришь, еще день пройдет – нет! Я опять: «Что это, Надинька, здоров ли Александр Федорыч!» -
      277
      «Не знаю, говорит, maman, мне почем знать?» – «Пошлем-ка узнать, что с ним?» Пошлем да пошлем, да так вот и послали: я-то забыла, понадеялась на нее, а она у меня ветер. Вот теперь далась ей эта езда! увидала раз графа верхом из окна и пристала ко мне: «хочу ездить», да и только! Я туда-сюда, нет – «хочу!» Сумасшедшая! Нет, в мое время какая верховая езда! нас совсем не так воспитывали. А нынче, ужас сказать, дамы стали уж покуривать: вон напротив нас молодая вдова живет: сидит
      10 на балконе да соломинку целый день и курит; мимо ходят, ездят – ей и нужды нет! Бывало, у нас, если и от мужчины в гостиной пахнет табаком…
      – Давно это началось? – спросил Александр.
      – Да не знаю, говорят, лет с пять в моду вошло: ведь всё от французов…
      – Нет-с, я спрашиваю: давно ли Надежда Александровна ездит верхом?
      – Недели с полторы. Граф такой добрый, такой обходительный: чего-чего не делает для нас; как ее балует!
      20 Смотрите, сколько цветов! всё из его саду. Иной раз совестно станет. «Что это, говорю, граф, вы ее балуете? она совсем ни на что не похожа будет!..» – и ее побраню. Мы с Марьей Ивановной да с Надинькой были у него в манеже: я ведь, вы знаете, сама за ней наблюдаю: уж кто лучше матери усмотрит за дочерью? я сама занималась воспитанием и не хвастаясь скажу: дай Бог всякому такую дочь! Там при нас Надинька и училась. Потом завтракали у него в саду, да вот теперь каждый день и ездят. Что это, какой богатый у него дом! мы смотрели: всё так со
      30 вкусом, роскошно!
      – Каждый день! – сказал Александр почти про себя.
      – Да что ж не потешить! сама тоже молода была… бывало…
      – И долго они ездят?
      – Часа по три. Ну а вы чем это заболели?
      – Я не знаю… у меня что-то грудь болит… – сказал он, прижав руку к сердцу.
      – Вы ничего не принимаете?
      – Нет.
      40 – Вот то-то молодые люди! всё ничего, всё до поры до времени, а там и спохватятся, как время уйдет! Что ж вам, ломит, что ли, ноет или режет?
      – И ломит, и ноет, и режет! – рассеянно сказал Александр.
      278
      – Это простуда; сохрани Боже! не надо запускать, вы так ух?дите себя… может воспаление сделаться; и никаких лекарств! Знаете что? возьмите-ка оподельдоку да и трите на ночь грудь крепче, втирайте докрасна, а вместо чаю пейте траву, я вам рецепт дам.
      Надинька воротилась бледная от усталости. Она бросилась на диван, едва переводя дух.
      – Смотри-ка! – говорила, приложив ей руку к голове, Марья Михайловна, – как уходилась, насилу дышишь.
      10 Выпей воды да поди переоденься, распусти шнуровку. Уж не доведет тебя эта езда до добра!
      Александр и граф пробыли целый день. Граф был неизменно вежлив и внимателен к Александру, звал его к себе взглянуть на сад, приглашал разделить прогулку верхом, предлагал ему лошадь.
      – Я не умею ездить, – холодно сказал Адуев.
      – Вы не умеете? – спросила Надинька, – а как это весело! Мы опять завтра поедем, граф?
      Граф поклонился.
 
      20- Полно тебе, Надинька, – заметила мать, – ты беспокоишь графа.
      Ничто, однако ж, не показывало, чтобы между графом и Надинькою существовали особенные отношения. Он был одинаково любезен и с матерью, и с дочерью, не искал случая говорить с одной Надинькой, не бежал за нею в сад, глядел на нее точно так же, как и на мать. Ее свободное обращение с ним и прогулки верхом объяснялись, с ее стороны, дикостью и неровностью характера, наивностью, может быть, еще недостатком
      30 воспитания, незнанием условий света; со стороны матери – слабостью и недальновидностью. Внимательность и услужливость графа и его ежедневные посещения можно было приписать соседству дач и радушному приему, который он всегда находил у Любецких.
      Дело, кажется, естественное, если глядеть на него простым глазом; но Александр смотрел в увеличительное стекло и видел многое… многое… чего простым глазом не усмотришь.
      «Отчего, – спрашивал он себя, – переменилась к нему
      40 Надинька?» Она уж не ждет его в саду, встречает не с улыбкой, а с испугом, одевается с некоторых пор гораздо тщательнее. Нет небрежности в обращении. Она осмотрительнее в поступках, как будто стала рассудительнее. Иногда у ней кроется в глазах и в словах что-то
      279
      такое, что похоже на секрет… Где милые капризы, дикость, шалости, резвость? Всё пропало. Она стала серьезна, задумчива, молчалива. Ее как будто что-то мучит. Она теперь похожа на всех девиц: такая же притворщица, так же лжет, так заботливо расспрашивает о здоровье… так постоянно внимательна, любезна по форме… к нему… к Александру! с кем… о Боже! И сердце его замирало.
      «Это недаром, недаром, – твердил он сам с собою, -
      10 тут что-то кроется! Но я узнаю, во что бы то ни стало, и тогда горе…
 
Не попущу, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал…
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек,
Чтобы двухутренний цветок
Увял, едва полураскрытый…»
 
      И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался
      20 улучить минуту, чтобы поговорить с Надинькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая, вот сейчас прибежит. Ждал, ждал – нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О прошлом ни слова.
      Он заговорил с матерью. Надинька ушла в сад.
      30 Мать вышла из комнаты, и Адуев бросился также в сад. Надинька, завидев его, встала со скамьи и пошла не навстречу ему, а по круговой аллее, тихонько к дому, как будто от него. Он ускорил шаги, и она тоже.
      – Надежда Александровна! – закричал он издали, – мне хотелось бы сказать вам два слова.
      – Пойдемте в комнату: здесь сыро, – отвечала она.
      Воротясь, она опять села подле матери. Александру чуть не сделалось дурно.
      40 – И вы нынче боитесь сырости? – сказал он с колкостью.
      – Да, теперь такие темные вечера, и холодные, – отвечала она, зевая.
      280
      – Скоро и переедем, – заметила мать. – Потрудитесь, Александр Федорыч, зайти на квартиру и напомнить хозяину, чтоб он переделал два замка у дверей да ставню в Надинькиной спальне. Он обещал – забудет, того гляди. Они все таковы: им лишь бы денежки взять.
      Адуев стал прощаться.
      – Смотрите же, не надолго! – сказала Марья Михайловна.
      Надинька молчала.
      10 Он уж подошел к дверям и обернулся к ней. Она сделала три шага к нему. Сердце у него встрепенулось.
      «Наконец!» – подумал он.
      – Вы будете к нам завтра? – спросила она холодно, но глаза ее устремились на него с жадным любопытством.
      – Не знаю; а что?
      – Так, спрашиваю; будете ли?
      – А вам бы хотелось?
      – Будете вы завтра к нам? – повторила она тем же холодным тоном, но с б?льшим нетерпением.
      20 – Нет! – отвечал он с досадой.
      – А послезавтра?
      – Нет; я не буду целую неделю, может быть, две… долго!.. – И он устремил на нее испытующий взгляд, стараясь прочесть в ее глазах, какое впечатление произведет этот ответ.
      Она молчала, но глаза ее в одно мгновение с его ответом опустились вниз, и что было в них? отуманила ли их грусть, или блеснула в них молния радости – ничего нельзя было прочесть на этом мраморном, прекрасном
      30 лице.
      Александр стиснул шляпу в руке и пошел вон.
      – Не забудьте потереть грудь оподельдоком! – кричала вслед Марья Михайловна. И вот Александру опять задача – разбирать, к чему был сделан Надинькою вопрос? что в нем заключалось: желание или боязнь видеть его?
      – О, какая мука! какая мука! – говорил он в отчаянии.
      Не выдержал бедный Александр: приехал на третий
      40 день. Надинька была у решетки сада, когда он подъезжал. Он уж было обрадовался, но только что он стал приближаться к берегу, она, как будто не видя его, повернулась и, сделав несколько косвенных шагов по дорожке, точно гуляет без цели, пошла домой.
      281
      Он застал ее с матерью. Там было человека два из города, соседка Марья Ивановна и неизбежный граф. Мучения Александра были невыносимы. Опять прошел целый день в пустых, ничтожных разговорах. Как надоели ему гости! Они говорили покойно о всяком вздоре, рассуждали, шутили, смеялись.
      «Смеются! – говорил Александр, – они могут смеяться, когда… Надинька… переменилась ко мне! Им это ничего! Жалкие, пустые люди: всему радуются!»
      10 Надинька ушла в сад; граф не пошел с ней. С некоторого времени и он, и Надинька как будто избегали друг друга при Александре. Он иногда застанет их в саду или в комнате одних, но потом они разойдутся и при нем уже не сходятся более. Новое, страшное открытие для Александра: знак, что они в заговоре.
      Гости разошлись. Ушел и граф. Надинька этого не знала и не спешила домой. Адуев без церемонии ушел от Марьи Михайловны в сад. Надинька стояла спиной к Александру, держась рукой за решетку и опершись головой
      20 на руку, как в тот незабвенный вечер… Она не видала и не слыхала его прихода.
      Как билось у него сердце, когда он крался к ней на цыпочках. Дыхание у него замерло.
      – Надежда Александровна! – едва слышно проговорил он в волнении.
      Она вздрогнула, как будто подле нее выстрелили, обернулась и отступила от него на шаг.
      – Скажите, пожалуйста, что это там за дым? – заговорила она в смущении, с живостью указывая на
      30 противоположную сторону реки, – пожар, что ли, или печка такая… на заводе?..
      Он молча глядел на нее.
      – Право, я думала – пожар… Что вы так смотрите на меня, не верите?
      Она замолчала.
      – И вы, – начал он, качая головой, – и вы как другие, как все!.. Кто бы ожидал этого… месяца два назад?..
      – Что вы? я вас не понимаю, – сказала она и хотела идти.
      40 – Постойте, Надежда Александровна, я не в силах долее сносить этой пытки.
      – Какой пытки? я, право, не знаю…
      – Не притворяйтесь, скажите, вы ли это? те же ли вы, какие были?
      282
      – Я всё та же! – сказала она решительно.
      – Как! вы не переменились ко мне!
      – Нет: я, кажется, так же ласкова с вами, так же весело встречаю вас…
      – Так же весело! а зачем бежите от решетки?..
      – Я бегу? смотрите, что выдумали: я стою у решетки, а вы говорите – бегу.
      Она принужденно засмеялась.
      – Надежда Александровна, оставьте лукавство! – продолжал
      10 Адуев.
      – Какое лукавство? что вы пристали ко мне?
      – Вы ли это? Боже мой! полтора месяца тому назад, еще здесь…
      – Что это за дым такой на той стороне, хотела бы я знать?..
      – Ужасно! Ужасно! – говорил Александр.
      – Да что я вам сделала? Вы перестали к нам ездить – как хотите… удерживать против воли… – начала Надинька.
      20 – Притворяетесь! будто вы не знаете, зачем я перестал ездить?
      Она, глядя в сторону, покачала головой.
      – А граф? – сказал он почти грозно.
      – Какой граф?
      Она сделала мину, как будто в первый раз слышит о графе.
      – Какой! скажите еще, – говорил он, глядя ей прямо в глаза, – что вы равнодушны к нему?
      – Вы с ума сошли! – отвечала она, отступая от него.
 
      30 – Да, вы не ошиблись! – продолжал он, – рассудок мой угасает с каждым днем… Можно ли так коварно, неблагодарно поступить с человеком, который любил вас больше всего на свете, который всё забыл для вас, всё… думал скоро быть счастливым навсегда, а вы…
      – Что я? – говорила она, отступив еще.
      – Что вы? – отвечал он, взбешенный этим хладнокровием. – Вы забыли! я напомню вам, что здесь, на этом самом месте, вы сто раз клялись принадлежать мне: «Эти клятвы слышит Бог!» – говорили вы. Да, Он слышал
      40 их! вы должны краснеть и перед небом, и перед этими деревьями, перед каждой травкой… всё свидетель нашего счастия: каждая песчинка говорит здесь о нашей любви: смотрите, оглянитесь около себя!.. вы клятвопреступница!!!
      283
      Она с ужасом смотрела на него. Глаза его сверкали, губы побелели.
      – У! какие злые! – сказала она робко, – за что вы сердитесь? я вам не отказывала, вы еще не говорили с maman… почему же вы знаете…
      – Говорить после этих поступков?..
      – Каких поступков? я не знаю…
      – Каких? сейчас скажу: что значат эти свидания с графом, эти прогулки верхом?
      10 – Не бежать же мне от него, когда maman выйдет из комнаты! а езда верхом значит… что я люблю ездить… так приятно: скачешь… ах, какая миленькая эта лошадка Люси! вы видели?.. она уж знает меня…
      – А перемена в обращении со мной?.. – продолжал он, – зачем граф у вас каждый день, с утра до вечера?
      – Ах, Боже мой! я почем знаю! какие вы смешные! maman так хочет.
      – Неправда! maman хочет то, что вы хотите. Кому эти все подарки, ноты, альбомы, цветы? всё maman?
      20 – Да, maman очень любит цветы. Вчера еще она купила у садовника…
      – А о чем вы с ним говорите вполголоса? – продолжал Александр, не обращая внимания на ее слова, – посмотрите, вы бледнеете, вы сами чувствуете свою вину. Разрушить счастье человека, забыть, уничтожить всё так скоро, легко: лицемерие, неблагодарность, ложь, измена!.. да, измена!.. как могли вы допустить себя до этого? Богатый граф, лев, удостоил кинуть на вас благосклонный взгляд – и вы растаяли, пали ниц перед этим мишурным
      30 солнцем; где стыд!!! Чтоб графа не было здесь! – говорил он задыхающимся голосом, – слышите ли? оставьте, прекратите с ним все сношения, чтоб он забыл дорогу в ваш дом!.. я не хочу…
      Он с бешенством схватил ее за руку.
      – Maman, maman! сюда! – пронзительным голосом закричала Надинька, вырываясь от Александра, и, вырвавшись, опрометью бросилась бежать домой.
      Он сел на скамью и схватился руками за голову. Она прибежала в комнату бледная, испуганная и упала
      40 на стул.
      – Что ты? что с тобой? что ты кричишь? – спросила встревоженная мать, идя ей навстречу.
      – Александр Федорыч… нездоров! – едва могла проговорить она.
      284
      – Так что ж так пугаться?
      – Он такой страшный… maman, не пускайте его, ради Бога, ко мне.
      – Как ты меня перепугала, сумасшедшая! Ну что ж, что нездоров? я знаю, у него грудь болит. Что тут страшного? не чахотка! потрет оподельдоком – всё пройдет: видно, не послушался, не потер.
      Александр опомнился. Горячка прошла, но мука его удвоилась. Сомнений он не прояснил, а перепугал Надиньку
      10 и теперь, конечно, не добьется от нее ответа: не так взялся за дело. Ему, как всякому влюбленному, вдруг пришло в голову и то: «Ну, если она не виновата? может быть, в самом деле она равнодушна к графу. Бестолковая мать приглашает его каждый день: что же ей делать? Он, как светский человек, любезен; Надинька – хорошенькая девушка: может быть, он и хочет нравиться ей, да ведь это еще не значит, что уж и понравился. Ей, может быть, нравятся цветы, верховая езда, невинные развлечения, а не сам граф? Да положим даже, что тут есть немного и
      20 кокетства: разве это не простительно? другие и старше, да бог знает что делают».
      Он отдохнул, луч радости блеснул в душе. Влюбленные все таковы: то очень слепы, то слишком прозорливы. Притом же так приятно оправдать любимый предмет!
      «А отчего же перемена в обращении со мной? – вдруг спрашивал он себя и снова бледнел. – Зачем она убегает меня, молчит, будто стыдится? зачем вчера, в простой день, оделась так нарядно? гостей, кроме его, не было. Зачем спросила, скоро ли начнутся балеты?» Вопрос
      30 простой; но он вспомнил, что граф вскользь обещал доставать всегда ложу, несмотря ни на какие трудности: следовательно, он будет с ними. «Зачем вчера ушла из саду? зачем не пришла в сад? зачем спрашивала то, зачем не спрашивала…»
      И снова впал он в тяжкие сомнения, и снова жестоко мучился, и дошел до заключения, что Надинька даже никогда его и не любила.
      «Боже, Боже! – говорил он в отчаянье, – как тяжело, как горько жить! Дай мне это мертвое спокойствие, этот
      40 сон души…»
      Через четверть часа он пришел в комнату унылый, боязливый.
      – Прощайте, Надежда Александровна, – сказал он робко.
      285
      – Прощайте, – отвечала она отрывисто, не поднимая глаз.
      – Когда позволите мне прийти?