Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том I.
ModernLib.Net / Гончаров Иван Александрович / Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том I. - Чтение
(стр. 14)
Автор:
|
Гончаров Иван Александрович |
Жанр:
|
|
-
Читать книгу полностью
(2,00 Мб)
- Скачать в формате fb2
(628 Кб)
- Скачать в формате doc
(618 Кб)
- Скачать в формате txt
(591 Кб)
- Скачать в формате html
(623 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49
|
|
– А! – сказала баронесса, увидев Ивана Савича. – Где вы пропадаете? мы не хотели садиться без вас за стол; да вот князь уверил, что вы уж не будете… 148 – Виноват! – примолвил князь. – Я знал, что мы просидим долго и что вы во всяком случае подоспеете. – Помилуйте, ваше сиятельство, ничего! – отвечал Иван Савич, раскланиваясь почтительно на все стороны. – Садитесь скорее, полноте раскланиваться! – нетерпеливо закричала баронесса. – Я вам берегла место подле себя. Целуйте же ручку! да будьте живее. Ах, Боже мой! вы ни на что не похожи. Будьте как дома, без церемонии. – Я и так… – сказал Иван Савич и, не кончив фразы, сел на стул. – Messieurs, – сказала баронесса гостям, – рекомендую вам monsieur Поджабрина, отличного молодого человека. – Очень рад! – сказал князь, не поворачивая головы. Граф молча кивнул ему и шепнул что-то на ухо своей соседке. Та захохотала, а Иван Савич покраснел. Дипломат, открыв немного рот, смотрел с любопытством, как Иван Савич кланялся, говорил и как сел. – Где же ваше вино? Monsieur… monsieur… – сказал граф. – Меня зовут Иван Савич. Про какое вино, ваше сиятельство, изволите спрашивать? – Нет, не нужно! – перебила баронесса. – Эти господа, – сказала она Ивану Савичу, – сделали мне своим посещением приятный сюрприз, и всякий привез свое вино. Они думали, что и вы знаете… – Позвольте-с… я сейчас… – сказал Иван Савич и с салфеткой побежал в переднюю, чтобы послать за вином. – Ваше здоровье, милая Амалия! – закричал через стол князь и выпил бокал. – Меrci, – отвечала соседка графа. – И я пью ваше. И выпила свой бокал одним духом. – Ради Бога, не пейте за мое: я и так не знаю, что со своим здоровьем делать! – сказал князь. – Ничто не помогает убавить этой массы. – Он указал на свое тучное тело. – Да, я предвижу, – продолжал князь, – что мое здоровье убьет меня. – Побольше вот этих подвигов, – сказал граф, указывая на бутылку, – и ты убьешь его. – Le comte vient de dire quelque chose de dr?le? n’est-ce pas?2 – сказал дипломат своей соседке. 149 – И! для меня это ни больше ни меньше как гимнастическое упражнение, как моцион, – отвечал князь, – я знаю, что нынешний вечер прибавит мне два года жизни. – Счастливец! а я как выпью лишний бокал, на другой день голова трещит, – заметил граф, – никак не могу пить. И выпил. И все выпили. – Еще вина! – сказал князь человеку, отдавая бутылку. – А вы что ж не пьете? monsieur… monsieur… – говорил князь, обращаясь к Ивану Савичу. – Monsieur Поджабрин, – подсказала баронесса. – Как? – спросил князь. – Поджабрин. Князь взглянул на графа, тот в ответ чуть-чуть пожал плечами. – Меня зовут Иван Савич! – отвечал Поджабрин. – Да! Иван Савич, в самом деле, что ж вы не пьете? у вас всё тот же бокал! – заметил резко граф, – если это так продолжится, вы – mille pardons3 – будете здесь лишний. Иван Савич смутился, не успел проглотить куска дичи, залпом выпил бокал и закашлялся. – Я, ваше сиятельство, не прочь! – сказал он, – я буду пить-с, я тоже люблю жуировать. Жизнь коротка, сказал один философ. – Qu’est-ce qu’il dit?4 – спросил дипломат у соседки. – Стыдитесь, monsieur… monsieur… – начал князь. – Иван Савич, – подсказал Поджабрин. – Стыдитесь, Иван Савич! дамы выпили по пяти бокалов, а вы еще один. – Он догонит! – закричала баронесса. – Извольте, милый сосед, пить сряду пять бокалов. Я буду вашей Гебой. Она схватила бутылку и стала лить… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . – Monsieur… Шене! – сказала баронесса через минуту, – вы обещали нам спеть куплеты Беранже. Прошу не забывать. – Mais il n’y a pas de piano ici,5 – отвечал дипломат. 150 – Оно в соседней комнате: мы велим отворить двери и придвинуть его поближе сюда. Отворили двери и придвинули фортепиано. Француз запел… Князь повторил refrain.6 – Браво, браво, Шене! – закричал он. – Что за дьявол этот Беранже! пожил и других учит жить: да чего больше? пить, любить, обманывать друг друга: тут вся история и философия рода человеческого. – Как ты глуп сегодня, князь, со своим Беранже, -заметил адъютант. – Посмотри, соседка твоя дремлет… – Если она заснет, – заметил граф, – ты, князь, отвечаешь за нее: откуда хочешь возьми женщину, а то кадриль не полна – хоть сам надевай юбку. – C’est joli,7 – сказал дипломат, – ah! ce comte!8 – Славная идея! нарядить князя дамой! – решила баронесса. – Право, так! – закричал граф. – Весело! ей-богу, весело! – громко сказал опьяневший Иван Савич. – Вот кутят так кутят! – Que veut dire9 кутят ? – спросил дипломат. – Что? – спросил граф. Иван Савич струсил. – Весело, ваше сиятельство, говорю я, – отвечал он. – Его бы тоже не мешало нарядить дамой, – сказал князь, указывая на пустой стул, но желая указать на Ивана Савича. – Он будет похож на твою тетушку, граф, на Настасью Федоровну. Согласны, monsieur… monsieur… monsieur… – Иван Савич! – подсказал он. – Очень хорошо, ваше сиятельство, почему не согласиться. Кутить так кутить! Принесли ночные чепцы, кофты, скинули фраки, жилеты и нарядились. – Браво, браво! – кричали все, хлопая в ладоши. – Если бы бакенбарды долой, – сказал граф, – ты, князь, был бы совершенной женщиной, только не княгиней, а пуассардкой. А вы, Иван… Иван… – Иван Савич, – договорил Поджабрин. 151 – Иван Савич, вы… ах, знаешь, князь, он точно очень похож на мою тетушку! ха! ха! ха! право, она! И оба с князем, указывая на Ивана Савича, хохотали и кричали: она! она! – Да, в самом деле! – сказал князь, – ну, ты, граф, не будешь теперь так повесничать перед ее подобием. – Жизнь коротка! надо жуировать! – неистово закричал Иван Савич в кофте и в юбке. Никто ничего не понимал, и постороннему нельзя бы было разобрать ничего. Все хохотали, глядя друг на друга. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На другой день было прекрасное осеннее утро. Иван Савич проснулся, хотел открыть глаза и не мог. Голова была налита как будто свинцом. Наконец мало-помалу он поднял веки… Пробило двенадцать часов. Иван Савич тихонько встал, подошел к зеркалу – и отскочил: на нем кофта, ночной чепец… – Ого! как кутнули! – сказал он. – С нашими так никогда не удавалось; этакой рожи у меня еще не бывало!!. Он покачал головой. – Что скажут наши? Лучше не говорить им… Он провел рукой по волосам, надел свой фрак и пошел… Идучи по лестнице, он встретил какую-то женщину под вуалью. Она с девкой шла вверх. Девка сказала барыне какое-то замечание на его счет… – Кто это? – спросила барыня. – А жилец, что под нами живет, – отвечала девка. – На них и праздника нет. У баронессы, слышь, целую ночь такой пир был… – Под праздник-то! В это время дверь захлопнулась. – Авдей! – сказал Иван Савич, – дай мне рюмку ликеру да разбуди меня к обеду. – Ликёры нет, вся вышла! – отвечал Авдей. – Как вышел! еще третьего дня там оставалось. – Вы выкушали последнюю рюмку. – Когда? – В последний раз. – Смотри: уж не ты ли, друг? – Стану я этакую дрянь пить! – сказал Авдей и плюнул. – Я еще отроду никакого вина не пивал. 152 – Кто это над нами живет? – спросил Иван Савич. – Не могу знать! – Узнай! Иван Савич долго не являлся к баронессе. Наконец через неделю он отправился к ней. Там он застал ее сестру и Жозефину. – А! сосед! – сказала баронесса, – что это вас так давно не видать? Я хотела посылать за вами… – Я, баронесса, теперь в нужде, – перебил ее Иван Савич, – и пришел просить вас: не возвратите ли вы мне мои деньги?.. – Деньги?.. Она с изумлением посмотрела на него. – Да, две тысячи рублей, что вы у меня заняли. – Я заняла! Опомнитесь! неужели вы еще не протрезвились? Напротив, я хотела спросить вас, скоро ли вы мне отдадите семьсот рублей за лошадь? Иван Савич остолбенел. – За лошадь? – повторил он. – Да, за лошадь. – Я не шучу, баронесса! – сказал он. – И я нет, – отвечала она. Он посмотрел на нее серьезно, она на него тоже. Он пошел вон. Сзади его раздался дружный предательский хохот трех красавиц. – Неблагодарный! каков! – послышалось вслед за тем. Иван Савич хлопнул дверью и пошел к себе. – Не поискать ли нам другой квартиры, Авдей? – спросил он. Авдей перепугался. – Помилуйте, сударь! – воскликнул он, – еще полугода нет, как здесь живем. Где сыщешь такую квартиру? Удобство всякое: и сарай особый, и ледничек от хозяина дают, и соседи хорошие, а уж соседки – и говорить нечего… – Да… нечего и говорить!.. – повторил, пожимаясь, Иван Савич. Через несколько дней он опять на лестнице встретил ту же женщину под вуалью. – Кто это там вверху живет? узнал ли ты? – спросил он Авдея. – Барышня живет какая-то. Такая смирная, словно никого нет: ни стукнет, ни брякнет. 153 – Так она барышня? Узнай хорошенько, кто она. Авдей узнал и сказал, что барышня живет с девушкой и с кухаркой, тихо, скромно, что ее не слыхать, что в гостях у ней бывают всё женщины и т. п. – Как бы побывать у нее? – Не могу знать. – Не могу знать! Это немудрено. А ты моги… Послушай-ка! не пахнет ли здесь как будто дымом? – Нет-с! – сказал Авдей, поворачивая нос во все о стороны, – не пахнет. – Ну как не пахнет? слышишь? – Нет-с, не слышу – не пахнет. – Наладил одно: не пахнет! Если я говорю пахнет, так, стало быть, пахнет. – Не пахнет… – сказал Авдей, нюхнув еще. – Да именно пахнет: это, должно быть, сверху прошло! Узнай-ка поди. Долго ли до пожара? Да нет, постой! я сам узнаю. Он отправился вверх. – Ну, пошел! – ворчал Авдей, – уродится же этакой!.. И махнул рукой. Иван Савич вошел в переднюю верхней жилицы. Там никого не было. Налево был маленький коридор, который вел, по-видимому, в кухню. Иван Савич остановился. Оттуда раздавался довольно приятный голосок. – Не надо мне петуха! – говорил голосок. – Зачем ты петуха купила? Я тебе велела курицу купить; а это, видишь, петух! всё по-своему делаешь! – Да мужик-то знакомый, матушка, – отвечал другой голос, – наш ярославский. Пристал: купи да купи; петушок, говорит, славный. – Не хочу я петуха: петухи жестки! – И нет, матушка, этот еще молоденький, словно цыпленочек. Иван Савич решился проникнуть дальше. Появление его произвело значительный эффект. – Ах! – закричала барышня, закутываясь одной рукой в большой желтый платок, а другой держа петуха. – Что вам угодно? кто вы таковы? – Я-с… мое почтение… я живу здесь под вами… – Что ж вы, милостивый государь, ходите по чужим квартирам? – начала она, пряча под платок руку с петухом. – Вы думаете, что я беззащитная девушка, без покровителя, что меня можно всякому обидеть? Извините, 154 вы ошибаетесь! Позвольте вам сказать: у меня есть кому вступиться, и я не позволю… За кого вы меня принимаете? с какими намерениями? Иван Савич перепугался. Он забыл, зачем пришел. – Извините-с… -начал он, -я… только пришел спросить… вот извольте видеть… мне… того-с… – Что того-с? На, Устинья, курицу… Что ж ты не возьмешь? – Ведь это петушок-с? – робко спросил Иван Савич. – А вам что за дело? вы почему знаете? – Я слышал от человека, что ваша кухарка ошибкой купила петушка… не угодно ли поменяться на курочку? – Какая дерзость! – воскликнула барышня, пожимая плечами, – Боже мой! до чего я дожила за мои грехи! За что Ты меня так караешь? Как вы осмеливаетесь говорить мне такие речи? Вы пришли обижать меня? Что ж это такое… Она начала плакать. – Позвольте, сударыня, – сказала кухарка, – они за делом пришли: может, у них в самом деле куплена курица, – вот бы и поменялись! А почем изволили платить? – Нет-с… позвольте… я объясню вам настоящую причину, – сказал Иван Савич. – Я пришел спросить… У меня, извольте видеть, вдруг запахло дымом… Так столбом и ходит по комнатам. Я думал, не от вас ли… Барышня и кухарка подняли носы кверху и стали нюхать во все стороны. С ними для компании нюхал и Иван Савич. – В самом деле пахнет! – сказала встревоженная барышня, – уж не пожар ли? поди-ка сбегай к верхним жильцам. – Ах, мои матушки! так глаза и ест! Чего доброго: долго ли до греха? – сказала Устинья и побежала. – Постой, постой! Что ж ты нас оставляешь одних? – закричала барышня в испуге. – Что скажут? Ах, Боже мой! Уйдите!.. – И, матушка! ничего! барин хороший, – сказала Устинья и ушла. – Помилуйте… – начал Иван Савич. Он не знал, что сказать, и стал застегивать сюртук; а она перебирала бахрому своего платка. – Давно здесь изволите жить? – спросил он потом. 155 – Давно. Я еще с покойным папенькой жила здесь. Слава Богу! про нас никто не может недоброго слова сказать. Вот сегодня в первый раз незнакомый мужчина пришел без позволения… – Если б я знал, каким образом достигнуть этого драгоценного позволения, – начал Иван Савич, смиренно опустив глаза в землю, – я бы ничего не пощадил… – Я никого почти у себя не принимаю, – сухо сказала она, – кроме сестры с мужем, крестного и его племянников… – О, я уверен!.. Я пришел единственно насчет дыму… Но, признаюсь, поговоривши с вами несколько минут… невольно хочешь видеть вас чаще… – У вас и без меня есть знакомство… я видела однажды, как вы вышли от баронессы, – сказала она колко и с достоинством. – Баронесса! О! – с жаром начал Иван Савич, – я давно с ней не знаком. Если б вы знали, как я был обманут наружным блеском… Он стал ей рассказывать, что с ним случилось. Она презрительно качала головой. Когда он хотел описывать пир, она замахала рукой. – Ради Бога, перестаньте! перестаньте! – закричала она, обидевшись, – что вы? Помните, с кем говорите! За кого вы меня принимаете? Я вас не понимаю… Иван Савич замолчал. – Так две тысячи рублей и пропали? – спросила она потом с любопытством. – Пропали-с. – И еще семьсот рублей? – Да-с… нет-с, пятьсот рублей только: ведь я лошадь продал за двести рублей. – Какая жалость! Какая мерзавка! – сказала она, – как терпят таких тварей? И вот необходимость принуждает и честную девушку жить под одной кровлей с такой бесстыдницей! Она концом платка отерла глаза. – Так вы больше с ней не знакомы? – Нет-с. Да если б и был еще знаком, то довольно услышать от вас одно слово, чтоб прекратить… – Благодарю вас за комплименты, – перебила барышня сухо, – только я их никогда не слушаю. Стало быть, у вас большое жалованье, – спросила она, помолчав, – что вы можете по две тысячи рублей бросать? 156 – Жалованье? У меня нет жалованья-с. – Как нет? – Так-с. Мне не дают. – Не дают! Как же смеют не давать? – Так-с. Я не получаю. – Стало быть, сами не хотите? – Нет-с, я бы, пожалуй… да не положено… – Для чего же вы служите? – Из чести-с. – Чем же вы живете? – Своим доходом, – сказал он. – А! у вас есть свои доходы! – примолвила она. – Как это приятно! Тут Устинья пришла сверху и сказала, что дыму нигде не оказалось. Иван Савич стал раскланиваться. – Извините, что потревожил вас… – сказал он. – Если б я имел надежду на позволение видеть иногда вас… я бы почел себя счастливым… – Это позволение зависит от моего крестного папеньки, – сказала она, – если им угодно будет позволить принимать вас по четвергам, когда у меня собираются родные, тогда они дадут вам знать; а без того я не могу… И притом вы должны обещать, что никогда, ни словом, ни нескромным взглядом, не нарушите приличий… Обо мне, слава Богу, никто не может дурного слова сказать… – О, клянусь! – сказал Иван Савич и ушел. – Авдей! ведь верхняя-то жилица недурна, – сказал он, воротясь к себе, – только немного толстовата или не то что толстовата, а у ней, должно быть, кость широка! Не первой молодости. Как ты думаешь? – Не могу знать! – А какая неприступная! просто медведь. Прошла неделя. От крестного папеньки не приходило никакого известия. Ивана Савича так и подмывало увидеться с жилицей. Но как? – Как бы это сделать, Авдей? – спросил он. – Не могу знать… Да позвольте, сударь, – сказал он, желая угодить барину, – никак дымом пахнет… – И нюхнул. – Э! стара штука! ты выдумай что-нибудь поновее. А! я выдумал. Постой-ка, я пойду, – сказал Иван Савич и отправился вверх. Он тихонько отворил дверь. 157 – Кто там? – послышалось из комнаты. Он молчал. – Кто там? – раздалось громче. – Это я-с, – сказал он тихо. – Да кто я-с? разносчик, что ли? Ах! не нищий ли уж? В зале послышалось движение, и барышня выбежала в переднюю. – Ах, это опять вы? – сказала она. – Я самый-с. Она была уже не в утреннем капоте и не в папильотках, как в первый раз, а в черном шелковом платье, со взбитыми локонами. В одной руке держала не петуха, а маленькую собачку, в другой – книжку. Собачонка так и заливалась-лаяла на Ивана Савича. – Что вам угодно? – сказала она. – Помилуйте! Молчи, Жужу! Как вы со мной поступаете? За кого вы принимаете меня? Молчи же: ты выговорить слова не дашь! Этого еще не бывало, чтобы чужой мужчина осмелился… в другой раз… а? На что это похоже? С этой собачонкой из терпенья выйдешь. Средства нет никакого! Она пустила ее в комнату. – Я только пришел спросить… – начал Иван Савич. – Что спросить? Помилуйте! со мной никто так не поступал… – Я только хотел узнать, не колете ли вы здесь дрова… – Я колю дрова! а! каково это? Вы хотите обижать меня, бедную девушку: думаете, что меня некому защитить. Я крестному папеньке скажу. Он коллежский советник: он защитит меня! Я колю дрова!.. – То есть не колют ли у вас? – перебил Иван Савич, – у меня раздается так, что стены трясутся; того и гляди, штукатурка отвалится… задавит… – Мне дрова рубит дворник в сарае, – отвечала она. – Я плачу ему два рубля в месяц – вот что. А это, верно, у соседей… – Ах, так виноват! – сказал Иван Савич, раскланиваясь, и остановился. – Позвольте спросить, что это за книжечка? – спросил он нежно. – Это «Поучительные размышления»… Мне папенька крестный на прошлой неделе в именины подарил. – А какой святой праздновали на прошедшей неделе, позвольте спросить? 158 – Прасковьи, двадцать восьмого октября. Меня ведь зовут Прасковьей Михайловной. – Вот вы нравоучительные книги изволите читать, Прасковья Михайловна, а я так всё философические… – Уж хороши эти философические книги! я знаю! Мне крестный сказывал, что философы в Бога не веруют. Вот пусти вас к себе: вон вы что читаете! И она отступила. Иван Савич сделал шаг вперед. Она отступила еще. Он за нею – и очутился в комнате. – Наконец я у вас… – сказал он торжественно, – ужели это правда?.. я как будто во сне… – Ах! – сказала она, – вы уж и вошли! Каковы мужчины! Вы, вероятно, думаете, что я рада, что хотела этого? Не воображайте! – Помилуйте… осмелюсь ли я? Я только умоляю: не лишите меня счастья… – Как это можно! Ах, Господи! – начала она, садясь на диван. – Что скажут? про меня никто никогда не слыхал дурного слова, а тут этакой срам: чужой мужчина в другой раз… – Скажут-с… что я приходил узнать насчет дров: ведь всякий дорожит своим спокойствием… согласитесь сами, Прасковья Михайловна… – убедительно прибавил Иван Савич и сел. – Оно, конечно… – начала она, – позвольте узнать, как вас по имени и отчеству? Ах! да уж вы и сели? – Меня зовут Иван Савич, – сказал он. – Оно, конечно… Иван Савич. Но посудите сами: ведь я девушка, мне двадцать второй год, я дочь честных родителей, живу одна, и обо мне никто дурного слова не слыхал. Что могут подумать?.. – Так-с, так-с! Боже меня сохрани спорить… но я человек смирный, живу тоже один… Почему ж мне, как соседу, не позволить иногда прийти время разделить. Особенно же теперь наступает зима… вечера длинные… – Неужели вы думаете, – сказала она, – что я позволю вам сидеть у себя по вечерам одним? Вы ошибаетесь!.. За кого вы меня принимаете? Другое дело по четвергам, если крестный позволит. – Что же вам по вечерам делать одним? Всё читать да читать – надоест. Разве вы бываете в театре? – Очень редко: на масленице крестный берет ложу, если пьеса, знаете, такая, где нет ничего… Ведь нынче 159 женщине и в театр, не знамши , нельзя пойти… Бог знает что представляют… – Да-с, – перебил Иван Савич, – это правда: вот я был в тот вечер, как мы кутили у баронессы… – Ах! вы мне опять про этот гадкий вечер, опять про баронессу: я и знать и слышать не хочу… увольте… – Виноват-с: я хотел сказать, какую ужасную пьесу давали: поверите ли? я едва высидел. – Вы не высидели! – сказала Прасковья Михайловна, – можно вам поверить! – Уверяю вас! Вы не знаете меня. Я краснею от всякого нескромного слова… Так в этой пьесе, говорю, один объясняется в любви… – Ах, Боже мой! – закричала Прасковья Михайловна, вскочив с дивана, – что вы, что вы? Опомнитесь! кому вы говорите?.. Что это за ужасть такая! Вот пусти вас… все мужчины одинаковы. Вы думаете, что я живу одна, так меня можно обижать?.. «У! какая добродетель! – подумал Иван Савич, – вот бы счастье понравиться этакой!..» – Помилуйте! – сказал он, – я? обижать? О, вы меня не знаете: обидеть женщину не только делом, даже нескромным словом так низко, так гнусно… что я слова не найду: вот мои правила! Поверьте, мне всегда возмущает душу, когда я слышу, что какой-нибудь развратный человек… – Ах, Боже мой, что вы? опять! – закричала Прасковья Михайловна, зажимая уши, так, однако, что оставила маленькую лазейку. – Я хочу сказать, – торопливо прибавил Иван Савич, – когда развратный человек воспользуется слабостию неопытной девушки! Вот мои правила! – Замолчите! замолчите! о чем вы мне говорите? я и слышать не хочу о ваших правилах. Вспомните, что я девушка: я не должна понимать и не понимаю ваших слов. – Но согласитесь, Прасковья Михайловна, – начал Иван Савич тоном убеждения, – что если девушка не хочет слышать, какого рода опасность угрожает ее добродетели, то ведь она легко может… – Ах, какой ужас вы говорите! Девушка не может подвергнуться опасности, когда не хочет даже слышать о ней… а не то чтобы… – Что-с: не то чтобы?.. 160 – Ну, то есть… ах, да вот и крестный! Здравствуйте, крестный! В комнату вошел дородный человек лет пятидесяти, седой, с анненским крестом на шее. – А, да у тебя гости? – сказал он и боком поклонился Ивану Савичу, поглядывая на него исподлобья. – Это сосед, что подо мной живет, – отвечала Прасковья Михайловна. – Ась? – Сосед, Иван Савич, пришел узнать, не колют ли здесь дрова: он желает познакомиться со мной. Я без вас не смела, крестный. Кажется, хороший человек! – шепнула она. – Где изволите служить? – спросил крестный. Иван Савич сначала замялся, наконец пробормотал название своего департамента. – А! – сказал чиновник, – у вас начальник отличный человек! умная голова! и барин, настоящий барин! Вот бы послужить при этаком! Да позвольте-ка: никак вчера… нет, третьего дня… или вчера?.. что это я забыл! Да, точно вчера: от вас получено к нам отношение. Кто это писал его у вас? Ну, пройдоха, нечего сказать: этакой крючок загнул! Вот, изволите видеть: по нашему ведомству один чиновник попал под суд. Он прежде служил у вас и там был под следствием. В аттестате-то глухо насчет этого сказано. Вот мы и обратились к вам с просьбою о доставлении ближайших сведений по сему делу. Ну и получили же от вас бумагу! Ах ты, Господи! есть же ведь люди – как пишут! Написан лист кругом, а точнейших сведений нет никаких. Я нарочно списал себе эту бумагу…фу-ты, как славно написана! Дай-ка, Параша, водочки. Не прикажете ли? – Нет-с, покорно благодарю. – Ась? – Покорно благодарю. Я не пью, – сказал Иван Савич. – А кто у вас начальник отделения? – спросил чиновник. – Стуколкин, – отвечал Иван Савич. – Матвей Лукич! – с удивлением подхватил крестный, – ба-ба-ба! Да неужели уж он начальник отделения? Давно ли? Скажите, ради Бога! как судьба-то иной раз… Ну что это такое! Вообрази, Параша: Матвей Лукич, два года тому назад, был у нас столоначальником, и еще не 161 из самых бойких, а так себе! а теперь, а? Да, душенька, я забыл сказать… Петр Прокофьич звал нас с тобой завтра на вечеринку. Там потанцуют; а у нас добрый вистик составлен: три начальника отделений, только я один чиновник особых поручений попался! А в четверг они у нас. – Ах, крестный, как это весело, как весело! – заговорила, припрыгивая, с детскою радостью Прасковья Михайловна, что было ей немного не под лета. Но ей хотелось пококетничать перед Иваном Савичем. – Вот и вы, милостивый государь, пожаловали бы к нам в четверг, – сказал он, обращаясь к Ивану Савичу, – если вам не скучно будет. – Помилуйте! скучно! можно ли?.. за счастье почту… – Ась? – Непременно, мол, воспользуюсь… – сказал Иван Савич, раскланиваясь и уходя. – Авдей! кажется, я пожуирую… – говорил он, возвратясь домой. – Не могу знать! – отвечал Авдей. – Только это, брат, совсем не то… тут будет что-то чистое, возвышенное, так сказать, любовь лаконическая… – Э! ну вас тут, раздуло бы горой… – ворчал про себя Авдей. – Как же ты с знатной барыней кончил? – спросил Вася, когда Иван Савич рассказал ему о новой соседке. – Что, братец, знатные барыни! Это утомило меня. Вечно приличия, этикет, знаешь, всегда навытяжку… Графы да князья… большой свет… не хочу! Бог с ними! я люблю свободу… так и отстал. – Напрасно! – сказал Вася, – ты бы мог познакомить меня; там бы ты много выиграл… Эх, не умел: как же и выходят в люди?.. Э-э! – Конечно! – сказал Иван Савич, – оно бы можно было: у ней иногда бывают из дипломатического корпуса. Вот в последний раз я ужинал вместе с секретарем посольства… что за здоровяк такой! вот жуир-то! звал в Париж. В четверг, в восемь часов вечера, Иван Савич явился к соседке. Там всё имело вид торжественного собрания. Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике у зеркала, разливали яркий свет по комнате. Чехлы с дивана и четырех кресел были сняты. В гостиной, на столике, горела крашеная жестяная лампа и стояли две тарелки с вареньем. Там был диван, 162 обитый зеленым полумериносом, и двое таких же кресел. Наружный вид их манил к спокойствию и неге. Казалось, как опустишься, так утонешь там и не встанешь. Кто быстро опускался на диван с этою мыслию, тот вскакивал еще быстрее, думая, что он сел на камень: так хорошо сделаны были пружины, которые торговцы Апраксина двора величают аглицкими. В гостиной могло поместиться счетом пять человек, ни больше ни меньше. Далее была еще комната… Потом ширмы, а из-за них выглядывал уголок белой как снег подушки: то было девственное ложе Прасковьи Михайловны. Она смело могла бы надписать девизом: К моей постели одинокой Не крался в темноте ночной… В зале крестный папенька Прасковьи Михайловны играл в одном углу в вист с мужем сестры хозяйки и еще двумя чиновниками, которые были с ним очень почтительны. В другом углу девушка разливала чай. Дамское общество было в гостиной. На диване сидела старшая сестра Прасковьи Михайловны, женщина высокого росту, прямая, как веха, потом хозяйка и еще две какие-то девицы. Около них любезничали два племянника крестного папеньки – один студент, другой юнкер. Дамы сидели, мужчины стояли, потому что негде было сесть. Играли в фанты. – Вы, конечно, с нами останетесь, с молодыми людьми? – сказала Прасковья Михайловна Ивану Савичу с детскою резвостию, – что вам там делать со стариками? Не прикажете ли варенья? Молчи, Жужу! ах, скверная собачонка! Вы погладьте ее только один раз, а там уж она привыкнет к вам. Вот так. – Ах! да она кусается! – сказал Иван Савич, отдернув руку. – Нет-с, никогда. – Помилуйте! вот, посмотрите, до крови. – Ах ты дрянь! вот я тебе ужо розгу дам! – сказала Прасковья Михайловна. – Не угодно ли с нами в фанты? Вы будете, хоть… что бы? мы играем в туалет – все вещи разобраны… ну, будьте гребень. – Да это я взяла! – пропищала одна маленькая девочка. – Ты, ma ch?re, гребеночка, а они будут частый гребень. Так вы частый гребень. 163 – Очень хорошо-с, – сказал Иван Савич. Принесли еще два стула, поставили у дверей и стали играть. При словах: барыня спрашивает весь туалет , все бросились менять места. Ивану Савичу не раз доставалось бросаться со всего размаху на диван с камнем внутри. Он быстро вскакивал, а другой или другая, зная хорошо это седалище, проворно, но осторожно садились на его место, а он оставался. Иван Савич познакомился со всеми. Чиновникам он рассказал про свой образ жизни, и те немало завидовали ему. – Утром я встаю в десятом часу, – говорил он хвастливо, – иногда хожу в должность, иногда нет, как случится… потом-с часа в три иду гулять на Невский проспект. Там, знаете, весь beau monde10 гуляет тогда, встречаешь множество знакомых, с тем слово, с другим два. Зайдешь к Беранже иностранные газеты прочитать: об испанских делах, о французском министерстве… Так время неприметно и пройдет до обеда.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49
|