Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том I.

      – Дикая, животная, – перебил Петр Иваныч, – не помнит, а разумная должна помнить; в противном случае это не любовь…
      – А что же?..
      – Так, гнусность, как ты говоришь.
      – Вы… любите! – говорил Александр, глядя недоверчиво
      40 на дядю, – ха-ха-ха!
      Петр Иваныч молча писал.
      – Кого же, дядюшка? – спросил Александр.
      241
      – Тебе хочется знать?
      – Хотелось бы.
      – Свою невесту.
      – Не… невесту! – едва выговорил Александр, вскочив с места и подходя к дяде.
      – Не близко, не близко, Александр, закрой клапан! – заговорил Петр Иваныч, увидя, какие большие глаза сделал племянник, и проворно придвинул к себе разные мелкие вещицы, бюстики, фигурки, часы и
      10 чернилицу.
      – Стало быть, вы женитесь? – спросил Александр с тем же изумлением.
      – Стало быть.
      – И вы так покойны! пишете в Москву письма, разговариваете о посторонних предметах, ездите на завод и еще так адски холодно рассуждаете о любви!
      – Адски холодно – это ново! в аду, говорят, жарко. Да что ты на меня смотришь так дико?
      – Вы – женитесь!
      20 – Что ж тут удивительного? – спросил Петр Иваныч, положив перо.
      – Как что? женитесь – и ни слова мне!
      – Извини, я забыл попросить у тебя позволения.
      – Не просить позволения, дядюшка, а надо же мне знать. Родной дядя женится, а я ничего не знаю, мне и не сказали!..
      – Вот ведь сказал.
      – Сказали, потому что кстати пришлось.
      – Я стараюсь, по возможности, всё делать кстати.
 
      30 – Нет, чтоб первому мне сообщить вашу радость: вы знаете, как я люблю вас и как разделю…
      – Я вообще избегаю дележа, а в женитьбе и подавно.
      – Знаете что, дядюшка? – сказал Александр с живостью, – может быть… нет, не могу таиться перед вами… Я не таков, всё выскажу…
      – Ох, Александр, некогда мне; если новая история, так нельзя ли завтра?
      – Я хочу только сказать, что, может быть… и я близок к тому же счастью…
      40 – Что, – спросил Петр Иваныч, слегка навострив уши, – это что-то любопытно…
      – А! любопытно? так и я помучаю вас: не скажу.
      Петр Иваныч равнодушно взял пакет, вложил туда письмо и начал запечатывать.
      242
      – И я, может быть, женюсь! – сказал Александр на ухо дяде.
      Петр Иваныч не допечатал письма и поглядел на него очень серьезно.
      – Закрой клапан, Александр! – сказал он.
      – Шутите, шутите, дядюшка, а я говорю не шутя. Попрошу у маменьки позволения.
      – Тебе жениться!
      – А что же?
      10 – В твои лета!
      – Мне двадцать три года.
      – Пора! В эти лета женятся только мужики, когда им нужна работница в доме.
      – Но если я влюблен в девушку и есть возможность жениться, так, по-вашему, не нужно…
      – Я тебе никак не советую жениться на женщине, в которую ты влюблен.
      – Как, дядюшка? это новое; я никогда не слыхал.
      – Мало ли ты чего не слыхал!
      20 – Я думал всё, что супружества без любви не должно быть.
      – Супружество супружеством, а любовь любовью, – сказал Петр Иваныч.
      – Как же жениться… по расчету?
      – С расчетом, а не по расчету. Только расчет этот должен состоять не в одних деньгах. Мужчина так создан, чтоб жить в обществе женщины; ты и станешь рассчитывать, как бы жениться, станешь искать, выбирать между женщинами…
      30 – Искать, выбирать! – с изумлением сказал Александр.
      – Да, выбирать. Поэтому-то и не советую торопиться жениться, когда влюбишься. Ведь любовь пройдет – это уж пошлая истина.
      – Это самая грубая ложь и клевета.
      – Ну, теперь тебя не убедишь; увидишь сам со временем, а теперь запомни мои слова только: любовь пройдет, повторяю я, и тогда женщина, которая казалась тебе идеалом совершенства, может быть, покажется очень
      40 несовершенною, а делать будет нечего. Любовь заслонит от тебя недостаток качеств, нужных для жены. Тогда как выбирая, ты хладнокровно рассудишь, имеет ли такая-то или такая женщина качества, какие хочешь видеть в жене: вот в чем главный расчет. И если отыщешь такую
      243
      женщину, она непременно должна нравиться тебе постоянно, потому что отвечает твоим желаниям. Из этого возникнут между ею и тобою близкие отношения, которые потом образуют…
      – Любовь? – спросил Александр.
      – Да… привычку.
      – Жениться без увлечения, без поэзии любви, без страсти, рассуждать, как и зачем!!
      – А ты ведь женился бы, не рассуждая и не спрашивая
      10 себя: зачем? так точно, как, поехавши сюда, тоже не спросил себя: зачем?
      – Так вы женитесь по расчету? – спросил Александр.
      – С расчетом, – заметил Петр Иваныч.
      – Это всё равно.
      – Нет, по расчету значит жениться для денег – это низко; но жениться без расчета – это глупо!.. а тебе теперь вовсе не следует жениться.
      – Когда же жениться? Когда состареюсь? Зачем я буду следовать нелепым примерам.
      20 – В том числе и моему? спасибо!
      – Я не про вас говорю, дядюшка, а про всех вообще. Услышишь о свадьбе, пойдешь посмотреть – и что же? видишь прекрасное, нежное существо, почти ребенка, которое ожидало только волшебного прикосновения любви, чтобы развернуться в пышный цветок, и вдруг ее отрывают от кукол, от няни, от детских игр, от танцев, и слава Богу, если только от этого; а часто не заглянут в ее сердце, которое, может быть, не принадлежит уже ей. Ее одевают в газ, в блонды, убирают цветами и,
      30 несмотря на слезы, на бледность, влекут, как жертву, и ставят – подле кого же? подле пожилого человека, по большей части некрасивого, который уж утратил блеск молодости. Он или бросает на нее взоры оскорбительных желаний, или холодно осматривает ее с головы до ног, а сам думает, кажется: «Хороша ты, да, чай, с блажью в голове: любовь да розы, – я уйму эту дурь, это – глупости! у меня полно вздыхать да мечтать, а веди себя пристойно» – или еще хуже – мечтает об ее имении. Самому молодому мало-мало тридцать лет. Он часто с
      40 лысиною, правда с крестом или иногда со звездой. И говорят ей: «Вот кому обречены все сокровища твоей юности, ему и первое биение сердца, и признание, и взгляды, и речи, и девственные ласки, и вся жизнь». А кругом толпой теснятся те, кто по молодости и красоте
      244
      под пару ей и кому бы надо было стать рядом с невестой. Они пожирают взглядами бедную жертву и как будто говорят: «Вот когда мы истощим свежесть, здоровье, оплешивеем, и мы женимся, и нам достанется такой же пышный цветок…» Ужасно!..
      – Дико, нехорошо, Александр! пишешь ты уж два года, – сказал Петр Иваныч, – и о наземе, и о картофеле, и о других серьезных предметах, где стиль строгий, сжатый, а всё еще дико говоришь. Ради Бога, не предавайся
      10 экстазу, или по крайней мере как эта дурь найдет на тебя, так уж молчи, дай ей пройти, путного ничего не скажешь и не сделаешь: выйдет непременно нелепость.
      – Как, дядюшка, а разве не в экстазе родится мысль поэта?
      – Я не знаю, как она родится, а знаю, что выходит совсем готовая из головы, то есть когда обработается размышлением: тогда только она и хороша. Ну а по-твоему, – начал, помолчав, Петр Иваныч, – за кого же бы
      20 выдавать эти прекрасные существа?
      – За тех, кого они любят, кто еще не утратил блеска юношеской красоты, в ком и в голове и в сердце – всюду заметно присутствие жизни, в глазах не угас еще блеск, на щеках не остыл румянец, не пропала свежесть – признаки здоровья; кто бы не истощенной рукой повел по пути жизни прекрасную подругу, а принес бы ей в дар сердце, полное любви к ней, способное понять и разделить ее чувства, когда права природы…
      30 – Довольно! то есть за таких молодцов, как ты. Если б мы жили среди полей и лесов дремучих – так, а то жени вот этакого молодца, как ты, – много будет проку! в первый год с ума сойдет, а там и пойдет заглядывать за кулисы или даст в соперницы жене ее же горничную, потому что права-то природы, о которых ты толкуешь, требуют перемены, новостей – славный порядок! а там и жена, заметив мужнины проказы, полюбит вдруг каски, наряды да маскарады и сделает тебе того… а без состояния так еще хуже! есть, говорит, нечего!
      40 Петр Иваныч сделал кислую мину.
      – «Я, говорит, женат, – продолжал он, – у меня, говорит, уж трое детей, помогите, не могу прокормиться, я беден…» – беден! какая мерзость! нет, я надеюсь, что ты не попадешь ни в ту, ни в другую категорию.
      245
      – Я попаду в категорию счастливых мужей, дядюшка, а Надинька – счастливых жен. Не хочу жениться, как женится большая часть: наладили одну песню: «Молодость прошла, одиночество наскучило, так надо жениться!» Я не таков!
      – Бредишь, милый.
      – Да почему вы знаете?
      – Потому что ты такой же человек, как другие, а других я давно знаю. Ну скажи-ка ты, зачем женишься?
      10 – Как зачем! Надинька – жена моя! – воскликнул Александр, закрыв лицо руками.
      – Ну что? видишь – и сам не знаешь.
      – У! дух замирает от одной мысли. Вы не знаете, как я люблю ее, дядюшка! я люблю, как никогда никто не любил: всеми силами души – ей всё…
      – Лучше бы ты, Александр, выбранил или, уж так и быть, обнял меня, чем повторять эту глупейшую фразу! Как это у тебя язык поворотился? «как никогда никто не любил!»
      20 Петр Иваныч пожал плечами.
      – Что ж, разве это не может быть?
      – Впрочем, точно, глядя на твою любовь, я думаю, что это даже возможно: глупее любить нельзя!
      – Но она говорит, что надо ждать целый год, что мы молоды, должны испытать себя… целый год… и тогда…
      – Год! а! давно бы ты сказал! – перебил Петр Иваныч, – это она предложила? Какая же она умница! Сколько ей лет?
      – Восьмнадцать.
      30 – А тебе – двадцать три: ну, брат, она в двадцать три раза умнее тебя. Она, как я вижу, понимает дело: с тобою она пошалит, пококетничает, время проведет весело, а там… есть между этими девчонками преумные! Ну так ты не женишься. Я думал, ты хочешь это как-нибудь поскорее повернуть, да тайком. В твои лета эти глупости так проворно делаются, что не успеешь и помешать; а то через год! до тех пор она еще надует тебя…
      – Она – надует, кокетничает! девчонка! она, Надинька! фи, дядюшка! С кем вы жили всю жизнь, с кем имели
      40 дела, кого любили, если у вас такие черные подозрения?..
      – Жил с людьми, любил женщину.
      – Она обманет! Этот ангел, эта олицетворенная искренность, женщина, какую, кажется, Бог впервые создал во всей чистоте и блеске…
      246
      – А все-таки женщина, и, вероятно, обманет.
      – Вы после этого скажете, что и я надую?
      – Со временем – да, и ты.
      – Я! про тех, кого вы не знаете, вы можете заключать что угодно; но меня – не грех ли вам подозревать в такой гнусности? Кто же я в ваших глазах?
      – Человек.
      – Не все одинаковы. Знайте же, что я, не шутя, искренно дал ей обещание любить всю жизнь; я готов
      10 подтвердить это клятвой…
      – Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет, некого винить: природа вечно любить не позволила. И верующие в вечную и неизменную любовь делают то же самое, что и неверующие, только не замечают или не хотят сознаться; мы, дескать, выше этого, не люди, а ангелы – глупость!
      20 – Как же есть любовники, супруги, которые вечно любят друг друга и всю жизнь живут?..
      – Вечно! кто две недели любит, того называют ветреником, а два-три года – так уж и вечно! Разбери-ка, как любовь создана, и сам увидишь, что она не вечна! Живость, пылкость и лихорадочность этого чувства не дают ему быть продолжительным. Любовники, супруги живут всю жизнь вместе – правда! да разве любят всю жизнь друг друга? будто их всегда связывает первоначальная любовь? будто они ежеминутно ищут друг друга,
      30 глядят и не наглядятся? Куда под конец денутся мелочные угождения, беспрестанная внимательность, жажда быть вместе, слезы, восторги – все эти вздоры? Холодность и неповоротливость мужей вошли в пословицу. «Их любовь обращается в дружбу!» – говорят все важно: так вот уж и не любовь! Дружба! А что это за дружба? Мужа с женой связывают общие интересы, обстоятельства, одна судьба, – вот и живут вместе; а нет этого, так и расходятся, любят других, – иной прежде, другой после: это называется изменой!.. А живучи вместе, живут потом привычкой,
      40 которая, скажу тебе на ухо, сильнее всякой любви: недаром называют ее второй натурой; иначе бы люди не перестали терзаться всю жизнь в разлуке или по смерти любимого предмета, а ведь утешаются. А то наладили: вечно, вечно!.. не разберут да и кричат.
      247
      – Как же вы, дядюшка, не опасаетесь за себя? Стало быть, и ваша невеста… извините… надует вас?..
      – Не думаю.
      – Какое самолюбие!
      – Это не самолюбие, а расчет.
      – Опять расчет!
      – Ну, размышление, если хочешь.
      – А если она влюбится в кого-нибудь?
      – До этого не надо допускать; а если б и случился
      10 такой грех, так можно поискуснее расхолодить.
      – Будто это можно? разве в вашей власти…
      – Весьма.
      – Этак бы делали все обманутые мужья, – сказал Александр, -если б был способ…
      – Не все мужья одинаковы, мой милый: одни очень равнодушны к своим женам, не обращают внимания на то, что делается вокруг них, и не хотят заметить; другие из самолюбия и хотели бы, да плохи: не умеют взяться за дело.
      20 – Как же вы сделаете?
      – Это мой секрет; тебе не втолкуешь: ты в горячке.
      – Я счастлив теперь и благодарю Бога; а о том, что будет впереди, и знать не хочу.
      – Первая половина твоей фразы так умна, что хоть бы не влюбленному ее сказать: она показывает уменье пользоваться настоящим; а вторая, извини, никуда не годится. «Не хочу знать, что будет впереди», то есть не хочу думать о том, что было вчера и что есть сегодня; не стану ни соображать, ни размышлять, не приготовлюсь
      30 к тому, не остерегусь этого, так, куда ветер подует! Помилуй, на что это похоже?
      – А по-вашему, как же, дядюшка? Настанет миг блаженства, надо взять увеличительное стекло да и рассматривать…
      – Нет, уменьшительное, чтоб с радости не одуреть вдруг, не вешаться всем на шею.
      – Или придет минута грусти, – продолжал Александр, – так ее рассматривать в ваше уменьшительное стекло?
      40 – Нет, грусть в увеличительное: легче перенесть, когда вообразишь неприятность вдвое больше, нежели она есть.
      – Зачем же, – продолжал Александр с досадой, – я буду убивать вначале всякую радость холодным размышлением,
      248
      не упившись ею, думать: вот она изменит, пройдет? зачем буду терзаться заранее горем, когда оно не настало?
      – А зато когда настанет, – перебил дядя, – так подумаешь – и горе пройдет, как проходило тогда-то и тогда-то, и со мной, и с тем, и с другим. Надеюсь, это не дурно и стоит обратить на это внимание; тогда и терзаться не станешь, когда разглядишь переменчивость всех шансов в жизни; будешь хладнокровен и покоен,
      10 сколько может быть покоен человек.
      – Так вот где тайна вашего спокойствия! – задумчиво сказал Александр.
      Петр Иваныч молчал и писал.
      – Но что ж за жизнь! – начал Александр, – не забыться, а всё думать, думать… нет, я чувствую, что это не так! Я хочу жить без вашего холодного анализа, не думая о том, ожидает ли меня впереди беда, опасность или нет – всё равно!.. Зачем я буду думать заранее и отравлять…
      20 – Ведь я говорю зачем, а он всё свое! Не заставь меня сделать на твой счет какого-нибудь обидного сравнения. Затем, что когда предвидишь опасность, препятствие, беду, так легче бороться с ней или перенести ее: ни с ума не сойдешь, ни умрешь; а когда придет радость, так не будешь скакать и опрокидывать бюстов – ясно ли? Ему говорят: вот начало, смотри же, соображай по этому конец, а он закрывает глаза, мотает головой, как при виде пугала какого-нибудь, и живет по-детски. По-твоему, живи день за днем, как живется, сиди у
      30 порога своей хижины, измеряй жизнь обедами, танцами, любовью да неизменной дружбой. Всё хотят золотого века! Уж я сказал тебе, что с твоими идеями хорошо сидеть в деревне, с бабой да полдюжиной ребят, а здесь надо дело делать; для этого беспрестанно надо думать и помнить, что делал вчера, что делаешь сегодня, чтобы знать, что нужно делать завтра, то есть жить с беспрерывной поверкой себя и своих занятий. С этим дойдем до чего-нибудь дельного; а так… Да что с тобою толковать: ты теперь в бреду. Ай! скоро час. Ни слова больше,
      40 Александр; уходи… и слушать не стану; завтра обедай у меня, кое-кто будет.
      – Не друзья ли ваши?
      – Да… Конев, Смирнов, Федоров, – ты их знаешь, и еще кое-кто…
      249
      – Конев, Смирнов, Федоров! да это те самые люди, с которыми вы имеете дела.
      – Ну да; всё нужные люди.
      – Так это у вас друзья? В самом деле не видывал, чтоб вы кого-нибудь принимали с особенною горячностью.
      – Я уж тебе сказывал, что друзьями я называю тех, с кем чаще вижусь, которые доставляют мне или пользу, или удовольствие. Помилуй! что ж даром-то кормить?
      10 – А я думал, вы прощаетесь перед свадьбой с истинными друзьями, которых душевно любите, с которыми за чашей помянете в последний раз веселую юность и, может быть, при разлуке крепко прижмете их к сердцу.
      – Ну, в твоих пяти словах всё есть, чего в жизни не бывает или не должно быть. С каким восторгом твоя тетка бросилась бы тебе на шею! В самом деле, тут и истинные друзья, тогда как есть просто друзья, и чаша, тогда как пьют из бокалов или стаканов, и объятия при разлуке, когда нет разлуки. Ох, Александр!
      20 – И вам не жаль расставаться или по крайней мере реже видеться с этими друзьями? – сказал Александр.
      – Нет! я никогда не сближался ни с кем до такой степени, чтоб жалеть, и тебе то же советую.
      – Но, может быть, они не таковы: им, может быть, жаль потерять в вас доброго товарища, собеседника?
      – Это уж не мое, а их дело. Я тоже не раз терял таких товарищей, да вот не умер от того. Так ты будешь завтра?
      – Завтра, дядюшка, я…
      30 – Что?
      – Отозван на дачу.
      – Верно, к Любецким?
      – Да.
      – Так! Ну как хочешь. Помни о деле, Александр: я скажу редактору, чем ты занимаешься…
      – Ах, дядюшка, как можно! Я непременно докончу извлечения из немецких экономистов…
      – Да ты прежде начни их. Смотри же, помни, презренного металла не проси, как скоро совсем предашься
      40 сладостной неге.
      250
      IV
      Жизнь Александра разделялась на две половины. Утро поглощала служба. Он рылся в запыленных делах, соображал вовсе не касавшиеся до него обстоятельства, считал на бумаге миллионами не принадлежавшие ему деньги. Но порой голова отказывалась думать за других, перо выпадало из рук, и им овладевала та сладостная нега, на которую сердился Петр Иваныч.
      Тогда Александр опрокидывался на спинку стула и
      10 уносился мысленно в место злачно, в место покойно, где нет ни бумаг, ни чернил, ни странных лиц, ни вицмундиров, где царствуют спокойствие, нега и прохлада, где в изящно убранной зале благоухают цветы, раздаются звуки фортепиано, в клетке прыгает попугай, а в саду качают ветвями березы и кусты сирени. И царицей всего этого – она…
      Александр утром, сидя в департаменте, невидимо присутствовал на одном из островов, на даче Любецких, а вечером присутствовал там видимо, всей своей особой.
      20 Бросим нескромный взгляд на его блаженство.
      Был жаркий день, один из редких дней в Петербурге: солнце животворило поля, но морило петербургские улицы, накаливая лучами гранит, а лучи, отскакивая от камней, пропекали людей. Люди ходили медленно, повесив головы, собаки – высунув языки. Город походил на один из тех сказочных городов, где всё, по мановению волшебника, вдруг окаменело. Экипажи не гремели по камням; маркизы, как опущенные веки у глаз, прикрывали окна; торцовая мостовая лоснилась, как паркет;
      30 по тротуарам горячо было ступать. Везде было скучно, сонно.
      Пешеход, отирая пот с лица, искал тени. Ямская карета, с шестью пассажирами, медленно тащилась за город, едва подымая пыль за собою. В четыре часа чиновники вышли из должности и тихо побрели по домам.
      Александр выбежал, как будто в доме обрушился потолок, посмотрел на часы – поздно: к обеду не поспеет. Он бросился к ресторатору.
      – Что у вас есть? скорей!
 
      40 – Суп julienne и ? la reine; соус ? la proven?ale, ? la ma?tre d’h?tel; жаркое индейка, дичь, пирожное суфле.
      – Ну, суп ? la proven?ale, соус julienne и жаркое суфле, только поскорее!
      251
      Слуга посмотрел на него.
      – Ну, что же? – сказал Александр с нетерпением.
      Тот бросился вон и подал, что ему вздумалось. Адуев остался очень доволен. Он не дожидался четвертого блюда и побежал на набережную Невы. Там ожидала его лодка и два гребца.
      Через час завидел он обетованный уголок, встал в лодке и устремил взоры вдаль. Сначала глаза его отуманились страхом и беспокойством, которое перешло
      10 в сомнение. Потом вдруг лицо озарилось светом радости, как солнечным блеском. Он отличил у решетки сада знакомое платье; вот там его узнали, махнули платком. Его ждут, может быть давно. У него подошвы как будто загорелись от нетерпения.
      «Ах! если б можно было ходить пешком по воде! – думал Александр, – изобретают всякий вздор, а вот этого не изобретут!»
      Гребцы машут веслами медленно, мерно, как машина. Пот градом льет по загорелым лицам; им и нужды нет,
      20 что у Александра сердце заметалось в груди, что, не спуская глаз с одной точки, он уже два раза, в забытьи, заносил через край лодки то одну, то другую ногу, а они ничего: гребут себе с тою же флегмой да по временам отирают рукавом лицо.
      – Живее! – сказал он, – полтинник на водку.
      Как они принялись работать, как стали привскакивать на своих местах! куда девалась усталость? откуда взялась сила? Весла так и затрепетали по воде. Лодка – что скользнет, то саженей трех как не бывало. Махнули раз
      30 десяток – и корма уже описала дугу, лодка грациозно подъехала и наклонилась у самого берега. Александр и Надинька издали улыбались и не сводили друг с друга глаз. Адуев ступил одной ногой в воду вместо берега, Надинька засмеялась.
      – Полегче, барин, погодите-ка, вот я руку подам, – промолвил один гребец, когда Александр был уже на берегу.
      – Ждите меня здесь, – сказал им Адуев и побежал к Надиньке.
 
      40 Она нежно улыбалась издали Александру. С каждым движением лодки к берегу грудь ее поднималась и опускалась всё сильнее.
      – Надежда Александровна!.. – сказал Адуев, едва переводя дух от радости.
      252
      – Александр Федорыч! – отвечала она.
      Они бросились невольно друг к другу, но остановились и глядели друг на друга с улыбкой, влажными глазами и не могли ничего сказать. Так прошло несколько минут.
      Нельзя винить Петра Иваныча, что он не заметил Надиньки с первого раза. Она была не красавица и не приковывала к себе мгновенно внимания.
      Но если кто пристально вглядывался в ее черты, тот долго не сводил с нее глаз. Ее физиономия редко
      10 оставалась две минуты покойною. Мысли и разнородные ощущения до крайности впечатлительной и раздражительной души ее беспрестанно сменялись одни другими, и оттенки этих ощущений сливались в удивительной игре, придавая лицу ее ежеминутно новое и неожиданное выражение. Глаза, например, вдруг бросят будто молнию, обожгут и мгновенно спрячутся под длинными ресницами; лицо сделается безжизненно и неподвижно – и перед вами точно мраморная статуя. Ожидаешь вслед за тем опять такого же пронзительного луча – отнюдь нет! веки
      20 подымутся тихо, медленно – вас озарит кроткое сияние взоров как будто медленно выплывшей из-за облаков луны. Сердце непременно отзовется легким биением на такой взгляд. В движениях то же самое. В них много было грации, но это не грация Сильфиды. В этой грации много было дикого, порывистого, что дает природа всем, но что потом искусство отнимает до последнего следа, вместо того чтоб только смягчить. Эти-то следы часто проявлялись в движениях Надиньки. Она иногда сидит в живописной позе, но вдруг Бог знает вследствие какого
      30 внутреннего движения, эта картинная поза нарушится вовсе неожиданным и опять обворожительным жестом. В разговорах те же неожиданные обороты: то верное суждение, то мечтательность, резкий приговор, потом ребяческая выходка или тонкое притворство. Всё показывало в ней ум пылкий, сердце своенравное и непостоянное. И не Александр сошел бы с ума от нее; один только Петр Иваныч уцелеет: да много ли таких?
      – Вы меня ждали! Боже мой, как я счастлив! – сказал Александр.
 
      40 – Я ждала? и не думала! – отвечала Надинька, качая головой, – вы знаете, я всегда в саду.
      – Вы сердитесь? – робко спросил он.
      – За что? вот идея!
      – Ну, дайте ручку.
      253
      Она подала ему руку, но только он коснулся до нее, она сейчас же вырвала – и вдруг изменилась. Улыбка исчезла, на лице обнаружилось что-то похожее на досаду.
      – Что это, вы молоко кушаете? – спросил он.
      У Надиньки была чашка в руках и сухарь.
      – Я обедаю, – отвечала она.
      – Обедаете, в шесть часов, и молоком!
      – Вам, конечно, странно смотреть на молоко после
      10 роскошного обеда у дядюшки? а мы здесь в деревне: живем скромно.
      Она передними зубами отломила несколько крошек сухаря и запила молоком, сделав губами премиленькую гримасу.
      – Я не обедал у дядюшки, я еще вчера отказался, – отвечал Адуев.
      – Какие вы бессовестные! Можно ли так лгать? Где ж вы были до сих пор?
      – Сегодня на службе до четырех часов просидел…
 
      20 – А теперь шесть. Не лгите, признайтесь уж, соблазнились обедом, приятным обществом? там вам очень, очень весело было.
      – Честное слово, я и не заходил к дядюшке… – начал с жаром оправдываться Александр. – Разве я тогда мог бы поспеть к вам об эту пору?
      – А! вам это рано кажется? вы бы еще часа через два приехали! – сказала Надинька и быстрым пируэтом вдруг отвернулась от него и пошла по дорожке к дому. Александр за нею.
 
      30 – Не подходите, не подходите ко мне, – заговорила она, махая рукой, – я вас видеть не могу.
      – Полноте шалить, Надежда Александровна!
      – Я совсем не шалю. Скажите, где ж вы до сих пор были?
      – В четыре часа вышел из департамента, – начал Адуев, – час ехал сюда…
      – Так тогда было бы пять, а теперь шесть. Где ж вы провели еще час? видите, ведь как лжете!
      – Отобедал у ресторатора на скорую руку…
 
      40 – На скорую руку! один только час! – сказала она, – бедненькие! вы должны быть голодны. Не хотите ли молока?
      – О, дайте, дайте мне эту чашку… – заговорил Александр и протянул руку.
      254
      Но она вдруг остановилась, опрокинула чашку вверх дном и, не обращая внимания на Александра, с любопытством смотрела, как последние капли сбегали с чашки на песок.
      – Вы безжалостны! – сказал он, – можно ли так мучить меня?
      – Посмотрите, посмотрите, Александр Федорыч, – вдруг перебила Надинька, погруженная в свое занятие, – попаду ли я каплей на букашку, вот что ползет по дорожке?..
      10 Ах, попала! бедненькая! она умрет! – сказала она; потом заботливо подняла букашку, положила себе на ладонь и начала дышать на нее.
      – Как вас занимает букашка! – сказал он с досадой.
      – Бедненькая! посмотрите: она умрет, – говорила Надинька с грустью, – что я сделала?
      Она несла несколько времени букашку на ладони, и когда та зашевелилась и начала ползать взад и вперед по руке, Надинька вздрогнула, быстро сбросила ее на землю и раздавила ногой, промолвив: «Мерзкая букашка!»
 
      20 – Где же вы были? – спросила она потом.
      – Ведь я сказал…
      – Ах да! у дядюшки. Много было гостей? Пили шампанское? Я даже отсюда слышу, как пахнет шампанским.
      – Да нет, не у дядюшки! – в отчаянии перебил Александр. – Кто вам сказал?
      – Вы же сказали.
      – Да у него, я думаю, теперь за стол садятся. Вы не знаете этих обедов: разве такой обед кончается в один
      30 час?
      – Вы обедали два – пятый и шестой.
      – А когда же я ехал сюда?
      Она ничего не отвечала, прыгнула и достала ветку акации, потом побежала по дорожке. Адуев за ней.
      – Куда же вы? – спросил он.
      – Куда? как куда? вот прекрасно! к маменьке.
      – Зачем? Может быть, мы ее обеспокоим.
      – Нет, ничего.
 
      40 Марья Михайловна, маменька Надежды Александровны, была одна из тех добрых и нехитрых матерей, которые находят прекрасным всё, что ни делают детки. Марья Михайловна велит, например, заложить коляску.
      – Куда это, маменька? – спросит Надинька.
      255
      – Поедем прогуляться: погода такая славная, – говорит мать.
      – Как можно: Александр Федорыч хотел быть.
      И коляска откладывалась.
      В другой раз Марья Михайловна усядется за свой нескончаемый шарф и начнет вздыхать, нюхать табак и перебирать костяными спицами или углубится в чтение французского романа.
      – Maman, что ж вы не одеваетесь? – спросит Надинька
      10 строго.
      – А куда?
      – Да ведь мы пойдем гулять.
      – Гулять?
      – Да. Александр Федорыч придет за нами. Уж вы и забыли!
      – Да я и не знала.
      – Как этого не знать! – скажет Надинька с неудовольствием.
      Мать покидала и шарф, и книгу и шла одеваться. Так
      20 Надинька пользовалась полною свободою, распоряжалась и собою, и маменькою, и своим временем, и занятиями, как хотела. Впрочем, она была добрая и нежная дочь, нельзя сказать – послушная, потому только, что не она, а мать слушалась ее; зато можно сказать, что она имела послушную мать.
      – Подите к маменьке, – сказала Надинька, когда они подошли к дверям залы.
      – А вы?
      – Я после приду.
 
      30 – Ну так и я после.
      – Нет, идите вперед.
      Александр вошел и тотчас же, на цыпочках, воротился назад.