Корабль во фьорде - Оружие скальда

— Нет! — Кюна покачала головой. — Я не смогла даже увидеть ее. У нее есть какой-то сильный щит против моей ворожбы. И я не могу узнать какой. Это я надеюсь услышать от тебя. Без этого все наши труды могут пропасть даром. Запомни, это важно!

— Не надо считать меня выжившим из последнего ума! — проворчал Рагнар. — Я пока не забываю, где левая рука, а где правая!

— Иди, — наконец разрешила кюна Хёрдис. — Подумай, кого ты возьмешь с собой. Эйнара не бери. Он не умеет держать на привязи свой язык и все испортит. Иди.

Рагнар только протянул руку к бронзовому кольцу, как дверь сама с легким скрипом отъехала назад, выпуская его из темной кладовой.

Приближался Праздник Середины Лета, и в Эльвенэс каждый день прибывали гости. И близко расположенные усадьбы хельдов, и гостиные дворы торговцев, и сама усадьба конунга были полны людей. Весь длинный берег широкого мыса, оба берега Видэльва на много перестрелов вверх по течению были густо усеяны кораблями, на которых красовались разноцветные шатры. Землянки на широком Поле Тинга были покрыты крышами и заняты все до одной. На Праздник Середины Лета везде бывали торги, но торг Эльвенэса был самым большим, самым богатым и ярким по всему Морскому Пути. Сюда приплывали торговые гости из таких далеких стран, какие мало кто и знал. Ткани, оружие, всевозможные украшения, расписные горшки, железные, медные, бронзовые котлы, серебряные кубки, оружие всех видов, богато украшенное и попроще, кони, рабы — все, что только можно продать и купить, появлялось в Эльвенэсе на Праздник Середины Лета.

Вокруг большого святилища, расположенного под горой позади усадьбы конунга, тоже шумел народ. Богатые хельды, жившие поблизости, пригоняли скотину для праздничных пиров и жертвоприношений.

В последний вечер перед Днем Высокого Солнца большая гридница Хеймира конунга наполнилась гостями. Сам конунг сидел на своем высоком почетном сиденье, одетый в вышитый золотом шелк цвета спелой брусники, с золотой повязкой на лбу. Его длинные и густые, несмотря на возраст, волосы были заплетены в косу, что по обычаю слэттов говорило об очень знатном роде. Густая темно-русая борода была расчесана и покоилась на груди. Ниже сияла золотая цепь из крупных узорных звеньев. Еще в молодые годы Хеймир конунг добыл эту цепь в каком-то заморском святилище, и говорили, что она обеспечивает слэттам хороший улов рыбы и морскую охоту.

На почетном месте напротив конунга расположился Лодмунд, конунг вандров. Длинные столы вдоль стен были тесно заняты дружинами обоих конунгов, хельдами слэттов, съехавшимися с разных областей племени, богатыми торговцами Эльвенэса и приезжими. Не хватало только Халлада Выдры, но все знали, что его отсутствие на этом пиру не менее почетно. Не каждому конунг доверит купить приданое своей единственной дочери.

Жена и дочь Хеймира возглавляли женскую скамью. Кюна Аста цвела румянцем, глаза ее искрились счастьем. Ничто не могло доставить ей большего удовольствия, чем множество гостей, гул голосов и веселый шум, песни и выкрики, собственный богатый наряд, тяжесть и звон дорогих украшений, всеобщее внимание и восхищение. Годы и заботы мало состарили кюну Асту — она не замечала забот, и им не удалось оставить следов на ее щеках. Поглядывая на жену со своего высокого хозяйского места, Хеймир конунг был доволен. Хоть он и прожил со своей женой уже двадцать три года, у него не было причин завидовать тем, у кого жены моложе.

Вальборг, напротив, была невесела и с трудом сохраняла ровное и приветливое выражение лица. Она учтиво разговаривала с теми из гостей, кто стоил внимания кюн-флинны, улыбалась, но это стоило ей известного труда. В сторону Лодмунда конунга она старалась не смотреть. Она знала, что это один из предполагаемых женихов для нее, и он вовсе ей не нравился.

— Я провозглашаю этот кубок во славу Отца Богов! — громко говорил Хеймир конунг, встав на ноги и высоко поднимая огромный золоченый кубок с пояском из драгоценных камней, горящих, словно угли. Один этот кубок был немалым богатством, вызывал восхищение и зависть гостей. — Пусть Повелитель Ратей, великий Один, примет наши хвалы и всегда помогает нам в битвах! Немало чести воздал он нам, и не меньше мы воздадим ему!

Гости кричали в ответ, поднимали кубки с медом и пивом, стучали чашами о столы. С женской скамьи поднялась красивая девушка с распущенными блестящими волосами, в красном платье с золотым шитьем, со множеством серебряных украшений на груди и на руках. Все это были подарки конунга за искусные песни. Гости, наслышанные заранее о Деве-Скальде Хеймира конунга, умерили крики, чтобы послушать её.

Ингитора выпрямилась, глубоко вдохнула, словно впитывая в себя все эти ожидающие взгляды. Внутри нее поднималась какая-то приливная волна. Всеобщее внимание и напряженное ожидание придавало ей сил, воодушевляло. Она знала, что все ждут от нее стихов и готовы восхищаться ими; она тоже ждала и тоже заранее радовалась тому, что сейчас произнесет.

Никто не замечал Хальта — он был как серый клочок дыма, приютившийся в щели возле самых дверей. Но вот он вскинул голову, сдвинул край капюшона, глянул в лицо Ингиторе. Белый огонь его глаз на миг ослепил ее, резкая дрожь пробежала по коже, волосы шевельнулись на голове, а перед глазами вспыхнули ослепительно яркие картины, закачались морские волны с кораблями, засинело небо, повеяло свежим морским ветром, где-то наверху блеснула огненным цветом молния. Звонкие строчки вспыхнули в мыслях Ингиторы и рванулись наружу. И она запела:

Ты земель немало

покорил, — прославлен

Хеймир в оружном тинге!

Дрожит земля великанов!

Квиттинга гордый конунг

в страхе бежал, и Хеймир —

людям известен подвиг! —

мечом раздвинул державу!

Волки терзали трупы,

щиты под мечом трещали,

когда повелитель могучий

рати квиттов рассеял!

Радостъ богам подарила

бурная пляска валькирий!

В вихре секир и копий

слэтты победу взяли!

Гости встретили песню бурей одобрительных криков. Хеймир конунг, благосклонно улыбаясь, снял с пальца золотое кольцо и послал его Ингиторе. Благодарно наклонив голову, она приняла подарок, пальцы ее дрожали. В глазах ее светилось белое пламя, щеки ярко разрумянились, вся она казалась полна света. И каждый, кто видел ее и слышал ее звонкий, полный воодушевления голос, чувствовал, как в нем прибывает сил, как дух его крепнет и зовет на подвиги.

— А этот кубок посвятим мы Тору-Громовику! — провозглашал дальше Хеймир конунг, снова поднимая кубок, и ответные крики гостей уже звучали громче, дружнее. — Как побеждает сын богини Йорд великанов, так пусть и нам даст он сил победить всех наших врагов!

Ингитора снова поднялась с места, и вместо прежнего молчаливого любопытства ее встретила буря криков. Она улыбнулась, потом насмешливо сузила глаза, и хирдманы Хеймира и Эгвальда заранее приготовились смеяться. Все уже знали, какими стихами Дева-Скальд говорит о врагах слэттов. И она начала:

Фьяллей ничтожный конунг,

штаны потерявши в битве,

в норы звериные прячась,

голову там оставил!

Гости громко засмеялись, только кое-кто из фьяллей, ненароком занесенных сюда прихотливыми морскими дорогами, нахмурился. Старый конунг Торбранд и правда погиб на Квиттинге, но не Ингитора убила его, чтобы так над ним насмехаться.

Сын его ныне трусливо

бегает Черной Шкуры,

валькирий щитом укрываясь,

прячась за спины женщин!

— продолжала Ингитора, и Эгвальд хохотал громче всех. Неведомо как, но Ингитора узнала, что Торвард конунг вынужден был почти бежать с Квиттинга, чтобы не встретить на пути Бергвида Черную Шкуру. И всем известно, что в бою его укрывает щитом валькирия — в чем же его собственная доблесть?

Небо гремит громами!

Сияет щитами Валхалла!

Клинок о клинок выбивает

Хеймиру звонкую славу!

Так закончила Ингитора эту песню, и долго еще в палате не смолкали крики и звон кубков. Каждый был в эти мгновения сильнее всех фьяллей, вместе взятых, у каждого рука невольно искала оружие. А Ингитора стояла раскинув руки, словно собиралась лететь, похожая на пылающий факел доблести и чести. Она видела перед собой блеск золотых щитов Валхаллы, сияние радужного моста, моря, леса и горы, поля битвы, где бьются целые племена и народы. А она парила над всем этим, сильная и свободная, как валькирия. Волшебная сила ее песен подчинила ей всех этих людей, хирдманов, хельдов и конунгов. Войска готовы были двинуться вперед по ее знаку. Но даже не это наполняло ее таким ослепительным счастьем, какого она и вообразить не могла раньше. Под взглядом Хальта, под блеском белого огня, дарящего ей все это, с нее как будто сползала старая тяжелая кожа, она сама становилась новым существом, равным светлым альвам, прекрасным, как солнце, легким и свободным, как ветер. При этом она забывала обо всей земле, даже о своей мести. Ничего не было ей нужно — перед ней открывался путь в Альвхейм. И в эти мгновения она до слез и до боли в груди любила Хальта, дающего ей это счастье.

Найдя его глазами, Ингитора сквозь слезы улыбнулась ему. Хромой альв хитро подмигнул ей и натянул на лицо край капюшона. Никто, кроме самой Ингиторы, даже не замечал его, а ведь сейчас лицо его снова было прекрасно, как в тот день, когда она встретила его впервые. В глазах его сиял белый огонь, он снова был не хромым рабом по прозванию Серая Спина, а альвом — прекрасным и светлым, как само солнце.

Пир у Хеймира конунга продолжался до глубокой ночи. Когда уже стемнело, Ингитора вышла на двор вдохнуть свежего воздуха. Каждый раз после того, как над головой ее скрещивались белые молнии, после прилива сил наступала слабость, голова тяжелела, по плечам пробегала зябкая дрожь. В такие мгновения ей хотелось забраться в тихий уголок, накрыться чем-нибудь теплым и подремать немного. В гриднице пели другие скальды, прославляя давно минувшие времена. Их тоже любили слушать — кому не любопытно узнать о людях, на чьих плечах мы стоим? Но песни о прежних деяниях нередко вызывали у молодых хирдманов зависть к умершим. Только Ингитора могла вдохнуть в души сознание, что подвиги возможны были не только во времена дедов и прадедов, что нынешних воинов ждет не менее громкая слава, что она близка и дорога к ней открыта.

Сойдя с крыльца, Ингитора прислонилась спиной к резному столбу и закрыла глаза. На дворе тоже было людно и шумно — здесь веселились те, кому не досталось места в гриднице. На дворе было разложено несколько больших костров, пахло жареным мясом, полусъеденные туши висели на рогульках, стояли бочонки пива, раздавались хмельные песни, у каждого костра — своя. Слова песен путались между собой также, как дым костра и запах мяса. Ингитора подняла голову. Ветер дул со стороны моря, пахло морской свежестью. Казалось даже, что на кожу садятся крошечные соленые брызги. Это был ветер странствий, запах дороги к битвам и славе. Может быть, и его вызвала песня Ингиторы.

Ей стало холодно, она обхватила себя руками за плечи. Кто-то спустился с крыльца, глянул вниз, соскочил на землю рядом с Ингиторой. Она открыла глаза и увидела Эгвальда.

— Я тебя искал, — сказал он, хотя это и так было ясно. Сняв нарядный шелковый плащ, синий, как небо, с золотой тесьмой на плечах, Эгвальд укутал им Ингитору. Но шелк — слабая защита от холода, и Эгвальд обнял ее, привлек к груди. Ингитора не противилась, опустила голову ему на плечо и закрыла глаза. От груди Эгвальда веяло сильным теплом, как от огня, ей было хорошо, но она совсем не думала — кто это, какой он, зачем он обнимает ее и почему она ему это позволяет. После света и грома небес она чувствовала себя опустошенной, ей было все равно.

Но Эгвальду было не все равно. Красота и поэтическое искусство Ингиторы наполняли его тысячей мучительных порывов. Она казалась ему прекрасной, он хотел владеть ею безраздельно, хотел, чтобы она вот так же воспевала его подвиги и при этом дарила его своей любовью. Но при всей страстной силе желания Эгвальда беспокоило сомнение — а возможно ли это? Многим хотелось бы снять с неба яркую звезду и украсить ею свой пояс или рукоять меча — но кому это удавалось? То, что принадлежит богам, недоступно смертным. И даже сейчас, когда он держал Деву-Скальда в объятиях, Эгвальду казалось, что она очень далеко от него. Где?

— Ингитора! — тихо позвал он, надеясь вызвать ее из этой неведомой дали. — Ингитора, ты меня слышишь?

И никто из тех, кто знал Эгвальда ярла, кто видел его в море, на охоте или в битве, не знал, что голос его может быть так тих, осторожен и ласков.

Ингитора что-то невнятно пробормотала в ответ. Она чувствовала холод, слабость и пустоту в голове, ей хотелось просто отдыхать и греться, а вовсе не разговаривать. Объятия Эгвальда давали ей тепло и чувство защищенности, и больше ей ничего не хотелось.

— Ты мне так и не сказала, — продолжал Эгвальд. — Ты хочешь, чтобы мы с тобой всегда были вместе?

Ингитора молчала. Он задавал ей какой-то слишком уж сложный и важный вопрос, а на размышления у нее сейчас не было сил.

— Ты будешь моей женой, кюной Эльвенэса после матери, — тихо продолжал Эгвальд ей в самое ухо. Никогда и ни с кем он не говорил о том, что сам станет конунгом после смерти отца, считал недостойным даже думать об этом, пока Хеймир здоров и полон сил. Но сейчас ему не жаль было показать и главного своего богатства — надежд на почетное сиденье конунга.

Но Ингитора молчала, не поднимая головы. Эгвальду казалось, что она спит и вовсе не слышит его. Но ему нужно было добиться ответа, он больше не хотел терпеть этого сонного безразличия к тому, что для него было важнее всего на свете. Он взял Ингитору за плечи и заставил ее поднять голову.

— Когда я стану конунгом, ты наконец полюбишь меня? — требовательно прошептал он ей в лицо.

Ингитора открыла глаза, посмотрела на него. И сейчас Эгвальд едва узнавал ее — блеск воодушевления, мягкое сияние насмешки исчезло, ее взгляд был пуст, как будто она спит с открытыми глазами. Но вот она моргнула, как будто приходя в себя.

— Ах, могучий ярл! — протянула она и покачала головой. — Ты так нетерпелив, но так невнимателен! Я говорила тебе множество раз. Я полюблю того, кто принесет мне голову Торварда конунга. Только тогда я и смогу полюбить. А будет он конунгом или нет — мне это безразлично.

— Значит, ты полюбишь меня, если я принесу тебе голову Торварда? — настойчиво спрашивал Эгвальд. Сейчас для него не существовало трудностей.

— Да, — мягко, безвольно подтвердила Ингитора.

— И тогда ты будешь любить меня? Меня одного, навсегда? — требовал Эгвальд. Ему очень важно было добиться подтверждения, что звезда небес, достояние богов, будет отдано в его человеческие руки. Впрочем, разве конунги ведут свой род не от богов? Разве Один не почитается как прародитель конунгов слэттов?

Ингитора вдруг улыбнулась, и Эгвальд узнал прежнюю насмешливую Ингитору. И этот туда же! И этот требует безраздельной любви. Как Хальт. И оба обещают помочь ей в одном и том же деле. Главном деле ее жизни. Но Хальт уже помогает, а обещания Эгвальда — пока только слова. И Оттар говорил то же самое и такие же ставил условия. Эгвальд лучше его только тем, что обещает сначала голову врага, а потом уже требует любви.

Вспомнив о Хальте, Ингитора высвободилась из объятий Эгвальда. Силы возвращались к ней, белые молнии снова заблестели где-то в неоглядной вышине Альвхейма. Эгвальд — только человек. Ингиторе было приятно рядом с ним, но только Хальт дает ей невыразимое счастье близости к небесам.

Сдернув с плеч синий шелковый плащ, Ингитора сунула его в руки Эгвальда.

— Я не люблю и не могу любить никого из смертных, пока мой долг мести не исполнен, — сказала она, отступив на шаг. — Я дала обет не прикасаться к женским работам, пока мой отец не будет отомщен. И ни в каких других делах я не стану числиться среди женщин. Мое сердце закрыто. Откроет его только кровь Торварда. Только это я могу тебе сказать. А как ты распорядишься моими словами — это твое дело, Эгвальд ярл сын Хеймира конунга.

— Я распоряжусь твоими словами так, что тебе не придется стыдиться меня! — ответил Эгвальд. Его лицо омрачилось, брови сдвинулись, взгляд приобрел ту же требовательную зоркость, что отличала его сестру. Он принял решение.

Среди множества кораблей, усеявших берега моря и Видэльва вокруг Эльвенэса, прибытия еще одной небольшой снеки не заметил никто, кроме конунгова сборщика пошлин. На этой должности Хеймир конунг держал только очень внимательных людей. Даже в той суматохе, которая царила в Эльвенэсе в День Высокого Солнца, Грим Кривой Нос заметил корабль купца-фьялля и явился осмотреть товар.

— Я привез красивые ткани для жены и дочери конунга, — сказал ему приехавший купец, высокий сутулый старик. Во время разговора он то и дело покашливал в кулак. — Это очень хорошие ткани, я купил их на торгах у говорлинов.

— Ты приплыл в хорошее время! — сказал ему Грим. — Сейчас Хеймир конунг ищет хорошие ткани для приданого кюн-флинны. А если им больше не надо, то здесь столько народу, что можно продать все, от ремешка на сапог до живого белого медведя. Только я не думаю, что сегодня у дочери конунга будет время поговорить с тобой. Она слишком занята. Столько гостей, как сегодня, я не припомню!

— Меня это мало удивляет! — Фьялль усмехнулся и снова закашлялся. — Если я что-нибудь понимаю, многие из гостей рассчитывают погулять еще и на свадебном пиру, а?

Грим засмеялся.

— Я не сказал бы. Конечно, Лодмунд конунг не прочь посвататься, но не похоже, чтоб это понравилось кюн-флинне. Нет, свадьба еще впереди. Но запасать приданое самое время!

— Спасибо тебе, добрый человек! — благодарил купец на прощание. — Да пошлют тебе боги удачи во всех делах!

Проводив сборщика пошлин, Рагнар и сам стал одеваться. Короткий плащ, в каких ходят торговые люди, и короткий меч на боку вместо славного Зуба Фенрира были ему непривычны, и он чувствовал себя немного неловко. Впрочем, годы и болезнь настолько изменили его, что сейчас никто не сможет узнать в нем того Рагнара Горячего Ключа, который двадцать лет назад так славился доблестью в дружине Торбранда конунга. Время его ратных подвигов прошло, но Рагнар был рад, что сможет послужить своему конунгу в новом деле.

Беседа с Гримом подтвердила все его ожидания. Особенно его порадовало то, что Лодмунд конунг хоть и приехал, но женихом не объявлен. Если все выйдет так, как обещала кюна Хёрдис, то конунг вандров и уедет с тем же, с чем приехал.

На широком дворе конунга царила такая суета, что даже Рагнар, сорок лет проведший в походах и битвах, поначалу растерялся. Прямо на земле сидели хирдманы, с утра хмельные, и пели кто во что горазд, туда-сюда бегали рабы и слуги, таскали бочонки, волокли скотину, в углу двора кололи бычков и баранов. Там же горел костер, на котором опаливали туши, в воздухе висел дым, пахло свежей кровью и паленой шерстью. Нестройные песни, визг свиней, тоскливое мычание бычков, окрики управителя, стук дверей оглушали уже за двадцать шагов вокруг двора.

Едва поймав кого-то из рабов, Рагнар велел сказать о себе кюне Асте или ее дочери. К счастью, ему попался управитель Гилли. Опытным взглядом окинув сутулого старика, умный раб признал в нем человека непростого. Четверо хирдманов за спиной у гостя и два раба с внушительным ларем тоже не остались незамеченными. Учтиво выяснив у гостя, ради чего он пожаловал, и попросив подождать, Гилли пошел сказать о нем хозяйкам.

Как и предрекал Грим Кривой Нос, кюн-флинна была слишком занята присмотром за рабами, но кюна Аста, вполне свободная от забот и суеты, велела скорее вести к ней купца. Гилли провел Рагнара в девичью. Хирдманов ему пришлось оставить в сенях, а два раба следом за ним внесли ларь.

— Гилли сказал, что ты привез хорошие ткани? — едва выслушав приветствие, воскликнула кюна Аста. — Это верно? Скорее покажи!

Скрывая улыбку, Рагнар стал развязывать кошель в поисках ключа. Нетерпеливая кюна напоминала девочку, которой обещана первая в жизни шелковая рубашка или платье из крашеного сукна.

Один из рабов поднял крышку, Рагнар откинул серый холст. Заглянув в сундук, кюна Аста ахнула, всплеснула руками да так и застыла, не отводя глаз от радужных переливов шелка. Рагнар нарочно велел поставить сундук возле окна, по случаю летнего тепла свободного от заслонок. Яркий луч солнечного света падал на шелковые свертки, и драгоценная ткань сияла золотистыми отблесками, краснее огня, зеленее травы. Розово-зеленые птички на голубой ткани трепетали тонкими крылышками, готовые взлететь. Так и хотелось накрыть их ладонью, удержать, но осторожно, чтобы не помять легчайших перышек. Желто-розовые цветы мягко кивали головками с лилового поля, их прозрачно-зеленые листья и стебельки качались от ветерка, врывавшегося в окно.

Кюна Аста едва переводила дух от восторга.

— Какая красота! — бормотала она. — Ах, какая красота! Фрейя и Фригг! Это волшебство!

Девушки, забежавшие с кухни и из кладовок глянуть на товар, столпились вокруг кюны, вздыхая и вскрикивая от восторга. Кюна протянула было руку потрогать шелк, и Рагнар испугался. Он не знал, как сплела свои заклятия кюна Хёрдис, и не воспылает ли любовью к Торварду первая женщина, которая коснется шелка. Как бы кюна Аста не полюбила Торварда! Эта мысль была Рагнару и смешна, и тревожна.

— Я рад, что тебе нравится, высокородная кюна!-поспешно сказал он, стараясь сдержать кашель. — Но я хотел бы, чтобы и кюн-флинна Вальборг тоже взглянула на мой товар.

— Ах да! Вальборг! — поспешно воскликнула кюна Аста и оглянулась по сторонам. — Труда, Ведис! Скорее найдите Вальборг! Я уверена, ей понравится! Это как раз то, что ей должно понравиться!

Кюна говорила так не потому, что хорошо знала вкус своей дочери — на самом деле они редко сходились во мнениях. Но ей самой так понравились блестящие золотистые шелка, что она и вообразить не могла, что кому-то другому они могут не понравиться!

Пришла Вальборг, одетая в обыкновенное темно серое платье с красной шерстяной тесьмой. Ее пушистые волосы были перевязаны через лоб тонким кожаным ремешком, чтобы не лезли в глаза, руки были белы от муки.

— Что случилось, матушка? — учтиво спросила она. — Зачем ты меня звала?

— Вальборг, посмотри, какая красота! — воскликнула кюна Аста, едва завидев дочь на пороге. — Это как раз то, что нужно для приданого! Ни на одной женщине я не видела таких прекрасных шелков! Все будут тобой любоваться! Это просто замечательно!

Брови кюн-флинны дрогнули, и это движение не ускользнуло от внимания наблюдательного Рагнара. Он впервые видел Вальборг и рассматривал ее с жадным любопытством, вполне простительным даже для старого воина. Ведь это была, быть может, будущая кюна фьяллей, жена его воспитанника Торварда, который был дорог ему не меньше, чем собственный сын Эйнар. И Рагнар не мог не признать правоты Халлада Выдры, который так ее расхваливал. Вальборг была очень красива, лицо ее говорило о незаурядном уме, о твердости нрава. Даже ее маленькие руки, испачканные в муке, пришлись по душе Рагнару и служили молчаливым упреком ее матери, которой, как хозяйке дома, более пристало бы заботиться о праздничном угощении конунга и гостей. Но руки кюны Асты были украшены десятком перстней, которые, конечно, помешали бы ей работать.

— Мама, разве нельзя было с этим подождать? — со скрытым недовольством сказала Вальборг. Ее раздосадовало то, что ее оторвали от работы ради такого пустяка. — Ты же знаешь, пора печь хлеб! Скоро уже пора идти в святилище, нельзя же все бросить на одних рабынь! Они съедят половину, пока будут готовить!

— Ну, не такие уж они у нас голодные, и Турида отлично за ними смотрит… — невнимательно отмахнулась кюна Аста. — Нет, ты только посмотри, какая красота! А я-то думала, что лучше меня никто не одевается! Умеют же где-то так делать! Говорят, такие ткани ткут какие-то волшебные пауки, что ли? — Кюна Аста вопросительно посмотрела на Рагнара, но он смог лишь почтительно улыбнуться и пожать плечами. Его трогало несоответствие почти детского простодушного восторга кюны Асты и серьезного лица ее юной красавицы дочери. Обе они чем-то нравились ему и уже казались родными, как будто этим двум женщинам, а не колдунье Хёрдис он служил тридцать лет.

Уступая уговорам матери, чтобы только скорее отделаться и снова идти на кухню, Вальборг подошла и заглянула в сундук. Брови ее медленно разгладились, лицо прояснилось. Рагнар перевел дух: кажется, ей все же понравилось. Ведь она — такая же женщина, как и все. Она красива и знает об этом; не может она остаться равнодушной к тому, что способно подчеркнуть ее красоту.

Вальборг подняла край передника и стала тщательно вытирать об него правую руку. Поняв ее намерение, Рагнар поспешно поднял один из свертков, ярко-голубой, как летнее небо, чутьем угадав, какой цвет кюн-флинна предпочитает всем другим, и развернул его. Не поднимая глаз, Вальборг прикоснулась к мягкому шелку, погладила его, легонько помяла в пальцах.

— Ах, какой мягкий! Легче пуха! — Кюна Аста немедленно последовала ее примеру, но Рагнар уже был спокоен.

— Наверно, ты дорого запросишь за такой шелк? — спросила Вальборг, впервые посмотрев на Рагнара.

— Не дороже, чем может заплатить Хеймир конунг, — ответил он. Теперь, когда первые из предсказаний кюны Хёрдис оправдались, ему уже казалось, что отныне эта девушка с серьезными глазами крепко связана с Торвардом, с Аскргордом, со всем племенем фьяллей. А он, Рагнар Горячий Ключ, теперь отвечает за ее счастье и благополучие. И не важно, что Торвард конунг еще ничего не знает о своей будущей жене. Даже и не будь этой войны за Квиттинг, он и с открытыми глазами не смог бы сделать лучшего выбора.

Кюна Аста пожелала расплатиться немедленно и послала искать Гилли, хранившего ключи от конунгова серебра. Сделка едва была закончена, как на дворе поднялся шум, загремели щиты. Близок был полдень, пришло время идти к святилищу Фрейра.

— Позволено мне будет сопровождать высокородную кюну к святилищу? — почтительно спросил Рагнар.

— Ах да, конечно, если хочешь! — беспечно позволила кюна Аста. — Раз уж ты оказался так далеко от дома, должен же ты почтить богов!

— Мама, пора идти! — В девичью снова вошла Вальборг. И Рагнар заново был восхищен ее красотой. Серое платье она сменила на темно-голубое, с богатой золотой отделкой, поверх него накинула ярко-алый шелковый плащ. Простой ремешок на ее голове был заменен узкой лентой с густой золотой вышивкой. Колец и обручий на ее руках было немного, но все это было золото искусной, тонкой работы.

— Я готова! — отозвалась кюна Аста, которая нарядилась в лучшее платье с самого утра. — Смотри, Эгвальд уже вышел.

Вальборг бросила взгляд в окно и увидела то, что и ожидала увидеть. В гуще пестрой, разряженной по своим вкусам и возможностям толпы мелькали два ярко-красных пятна, как два языка пламени. Эгвальд, в синей шелковой рубахе и алом плаще, держал за руку Ингитору. Оба они были веселы, о чем-то смеялись в кругу Эгвальдовых хирдманов. Наверное, Дева-Скальд забавляла их новыми стихами о позорных похождениях конунга фьяллей. Весь Эльвенэс знает, что сын конунга влюблен в Ингитору. Вальборг уже не раз советовала брату не так явно выказывать предпочтение дочери Скельвира, но он ее не слушал. Вальборг считала, что брат ее в главном пошел в мать — думает прежде всего о том, что доставляет ему удовольствие.

Весь склон перед святилищем Фрейра был заполнен бурлящей толпой. Словно морские волны, она растекалась по долине, освобождая дорогу конунгу и его приближенным. Впереди всех на повозке, увитой цветами и зеленью, везли огромного кабана, выкормленного нарочно для праздничной жертвы Фрейру. Утром его выкупали в теплой воде и расписали круглые розовато-рыжие бока красными священными узорами. Чтобы глупое животное не нарушило торжественного порядка, кабана опоили какими-то травами, и он был благодушен и спокоен, словно кататься в повозке для него самое обычное дело.

Народ встречал кабана ликующими воплями, как самого бога. В нем был залог их благополучия на весь ближайший год.

Ворота святилища были раскрыты, а высокий, больше человеческого роста, идол Фрейра вынесли из дома на площадку, как будто Светлый Ван в свой праздник вышел навстречу людям.

Хеймир конунг первым вошел в святилище и вынес оттуда жертвенный нож и огромные серебряные чаши. Кюн-флинна Вальборг встала возле него, держа два веничка из ветвей можжевельника и омелы. Со всевозможным почтением кабана сгрузили с повозки и подвели к большому плоскому камню — жертвеннику. Вся толпа громко запела славу Фрейру, и сестре его Фрейе. Эгвальд сбросил красный плащ на руки Ингиторе, закатал рукава рубахи и подошел к отцу. Взяв с жертвенника нож, он трижды провел им над огнем, освящая для принесения жертвы. Песня стала громче.

Трое самых знатных хельдов уложили кабана на спину, а Эгвальд одним сильным ударом вонзил жертвенный нож ему в сердце. Вальборг и кюна Аста подставили большие жертвенные чаши под бьющую струю темной крови. Толпа ревела — Фрейр принял их жертву.

— Послушайте меня, слэтты! — воскликнул вдруг Эгвальд. Его одежда, руки, даже лицо было забрызгано кровью, благословившей его на все задуманные дела. Толпа притихла, слушая, что скажет им будущий конунг.

Эгвальд снова повернулся к кабану и положил правую руку на голову жертвенного животного.

— Над священной жертвой я даю обет в этот день! — воскликнул Эгвальд, и толпа затихла до самых дальних рядов. — Я клянусь отправиться с войском к конунгу фьяллей и не знать покоя до тех пор, пока не одолею нашего врага! И я прошу богов помочь мне в этом!

Едва он кончил, как сотни мечей со звоном ударились о щиты. Громкими криками и звоном оружия хирдманы и хельды выражали согласие с решением конунгова сына. О новой войне с фьяллями все думали давно, и все мечтали о походе, который даст слэттам новую добычу и новую славу. Со всех сторон мужчины устремились к жертвеннику. Каждый клал руку на тушу кабана и клялся последовать за Эгвальдом.

А Эгвальд посмотрел на Ингитору. Лицо ее горело, глаза блестели, как звезды. О такой клятве она мечтала с тех пор, как ушла из дома, как попала в усадьбу конунга. У женщины нет сил, чтобы поднять меч, — она просила богов дать ей того, кто поднимет меч ради ее мести. И вот она его нашла. Трудно найти мстителя лучше, чем сын конунга и его дружина. А клятва Фрейру над жертвенным кабаном — уже не пустые слова. Цель ее близка.