Корабль во фьорде - Оружие скальда

— Ты хочешь сказать, что на моего сына кто-то наводит порчу? — тихо спросила кюна Хёрдис. И в ее голосе была такая неумолимая угроза, что все в гриднице невольно содрогнулись.

— Нет, мудрая кюна, о таком я не слышал, — простодушно ответил Болли. — Но у Хеймира конунга появилась в усадьбе Дева-Скальд, которая сочиняет стихи, порочащие конунга. И ее искусство так велико, что ей, как видно, покровительствуют боги. Такие стихи не могут остаться незамеченными, хотя и произносятся за много дневных переходов отсюда. Эта дева сочиняет стихи, призывающие слэттов к войне с тобой, Торвард сын Торбранда. И многие, очень многие с восторгом повторяют их и пересказывают другим.

— И ты можешь пересказать мне хоть один? — медленно спросил Торвард.

— Нет, конунг, я еще не сошел с ума! — ответил Болли, посмотрев на Торварда так, словно сошел с ума сам конунг. — Я не слишком обучен обхождению, но не посмею так оскорбить Священный Ясень!

— А ты что скажешь, Халлад? — спросил Рагнар у слэтта. Все в гриднице посмотрели на гостя. — Выходит, ваш конунг снова собирается воевать?

— Может быть, Один и Тор скоро получат новые жертвы и увидят новые битвы, — помолчав, ответил Халлад. — Я не прорицатель, и я не хотел бы войны, если бы это зависело от меня. Ты знаешь, конунг, что война между твоим родом и Хеймиром конунгом продолжается дольше, чем ты сам живешь на свете. Она то погаснет, то вспыхнет опять, и мало кто из ясновидцев берется предсказать, где и когда будет новая схватка. Вряд ли кто-то страдает от этого больше, чем торговые люди. Мне не раз случалось терять людей, товары, даже корабль из-за этой войны. Я начинал торговать на одной «Выдре», а теперь меня носит ее внучка.

Халлад замолчал, в гриднице стало совсем тихо. От оживления и веселья, в которых начался этот вечер, не осталось и следа. В пляске огненных языков в длинном очаге, в шуме ясеня над крышей каждому мерещились дурные пророчества. Лица мужчин помрачнели, женщины были напуганы, только глаза подростков, которых ради гостя не отправили вовремя спать, горели воодушевлением и любопытством. Совсем как у Гейра сына Траина в ту памятную ночь на Скарпнэсе. В ночь его первой и последней битвы.

Торвард уже взял себя в руки. Ему пришла на память ночь у подножия Турсхатта, ночь обманной битвы, о которой он так не любил вспоминать. Его дурные предчувствия крепли с каждым мгновением. Та битва была зерном, из которого снова вырастет целое дерево войны. И сотни, тысячи мертвых тел будут развешаны на ветвях этого дерева в жертву богам-воителям. И порадуются на это только четверо колдунов, синими огнями пляшущие во тьме над плоским островком Тролленхольмом. Кто и когда сумеет их одолеть?

— Я благодарен тебе за то, что ты рассказал мне об этом, — спокойно сказал Торвард. — Мне и моим людям приятно было слушать твои мудрые и учтивые речи. Но я слышал, что ты собираешься отплывать завтра рано утром? Не пора ли вам на покой?

Он бросил короткий взгляд на рабов возле дверей, и те вскочили с пола, похватали факелы и зажгли их от пламени в очаге, чтобы проводить гостей на отведенные для них места. Хирдманы Торварда тоже поднялись из-за столов, потянулись из гридницы, женщины спохватились и погнали детей спать.

— Постой, Халлад! — вдруг крикнул Торвард, когда торговый гость был уже возле дверей. Тот обернулся. — Ты не сказал мне, — продолжал конунг, стоя возле своего почетного сиденья и положив руку на морду резного дракона на столбе, словно на оберег. — Как зовут эту Деву-Скальда? И за что она так не любит меня?

— Ее зовут Ингитора дочь Скельвира, — ответил Халлад. — И никому из слэттов ее ненависть к тебе не кажется необоснованной. Прошло больше месяца с тех пор, как ты убил ее отца, Скельвира хельда из усадьбы Льюнгвэлир.

Торвард молча кивнул в знак того, что у него больше нет вопросов. Халлад поклонился на прощание и вышел. Гридница уже почти опустела, только три рабыни прибирали на столах да неугомонная Эйстла сидела на полу возле порога, полная решимости не пропустить ничего.

А Торвард опустился прямо на ступеньку своего высокого почетного сиденья. Замершим взором он смотрел на медленно, с мгновенными перерывами взвивающиеся и опадающие языки затухающего огня в очаге. Будничный голос Халлада отдавался в его душе, как голос самой судьбы. Дочь Скельвира хельда из Льюнгвэлира! Дочь человека, убитого им в ту злосчастную ночь! О том же ему говорила и Регинлейв. «Все мы насовершали подвигов, которым мало обрадуемся потом!» — вспомнилось Торварду его собственное невольное пророчество наутро после битвы. О, как не вовремя ему вздумалось пророчить! И каким злосчастным образом он оказался прав!

В девичьей у кюны Асты всегда было людно и довольно-таки шумно. Не меньше двух десятков девушек сидело на длинных скамьях вдоль стен, увешанных вылинявшими и вытертыми от стирки коврами. Здесь были и рабыни с разных концов света, от бьяррок до говорлинок, и дочери хирдманов Хеймира конунга. У всех были прялки с охапками чесаной шерсти, в конце длинной палаты располагалось сразу три ткацких стана, но у девушек и языки работали не меньше, а у кое-кого и больше, чем руки. Болтовня не прекращалась здесь с раннего утра до позднего вечера. В Эльвенэсе девичью кюны Асты так и называли — Дом Болтовни. Сама кюна сидела тут же с шитьем в руках, но не сердилась на нерадивость своих прислужниц. Не меньше юных любопытных девиц она любила рассказывать и слушать сны, обсуждать приметы погоды и урожая, толковать о новостях.

Новостей всегда находилось немало, ведь Эльвенэс — большое поселение. Кроме усадьбы конунга, насчитывавшей не меньше трех сотен обитателей, на широком мысу в устье реки Видэльв стояли усадьбы знатных хельдов и ярлов, торговые дворы, домишки свободных ремесленников. Морской берег всегда был покрыт десятками, а на праздниках и сотнями боевых и торговых кораблей. Когда домашние новости кончались, кюна Аста непременно посылала людей зазвать кого-нибудь из торговых гостей, чтобы он рассказывал о далеких землях.

Но все же в девичьей веретена крутились, челноки сновали из стороны в сторону, иглы ныряли в полотно. Вести о том, что кюн-флинне Вальборг готовят приданое, вовсе не были пустыми слухами. Только одна девушка во всем покое не имела рукоделия. Ингитора дочь Скельвира хельда сидела возле самой кюны. На коленях ее развалился брюшком вверх маленький рыжий щенок с мягкими висячими ушками, и Ингитора играла с ним, не боясь, что он порвет или испачкает ей подол красного платья из тонкой шерсти. На руках ее блестели узорные серебряные обручья и кольца с дорогими заморскими камушками, серебряные цепи звенели на груди между крупными застежками. Она занимала почетное место, как самая знатная женщина в этой палате после кюны и ее дочери, но в ее скамью даже не была врезана прялка. Ингитора объявила, что дала обет не прикасаться к женской работе, пока не будет выполнен ее долг мести.

— Тебе не скучно, Ингитора? — окликнула ее Вальборг. Кюн-флинна стояла возле ткацкого стана неподалеку от Ингиторы. Ингитора подняла голову, услышав ее голос. Подвязывая какую-то нитку, Вальборг смотрела на нее. Ее полотно было только начато, но уже хорошо был виден красивый тонкий узор, сплетенный из нитей пяти или шести разных цветов.

— Нет. — Ингитора слегка пожала плечами. — Почему ты так подумала?

— У тебя задумчивый вид. Я подумала, что твой обет лишил тебя занятия.

— Не думаю, что во всем виноват обет! — Ингитора улыбнулась, накрыв ладонью мордочку щенка. Тот пытался раскрыть маленькую пасть так широко, чтобы захватить зубками ее ладонь, но ему это не удавалось. — Ведь и прялка, и челнок занимают только руки. Душа и мысли остаются свободны.

— А о чем ты думаешь?

— А как тебе кажется? — Ингитора насмешливо прищурила глаза.

— Уж наверное, она сочиняет новые стихи! — воскликнула одна из девушек, сидящих поближе. — Правда, Ингитора?

Ингитора молча нагнула голову в знак согласия.

— Хотела бы я уметь так сочинять стихи! — с сожалением и завистью вздохнула девушка.

Вальборг усмехнулась.

— Не притворяйся, Труда. Ты завидуешь вовсе не искусству Ингиторы, а ее украшениям. А их можно получить и по-другому.

— Как же я их получу? — обиженно ответила Труда.

— Подожди, пока к тебе посватается жених побогаче.

— Не завидуй мне, Труда, — сказала Ингитора. — Я дорого заплатила за свой дар.

Хромой раб по прозванию Грабак, сидевший на полу возле ног Ингиторы, при этих словах поднял голову и глянул в лицо своей госпоже. Они украдкой обменялись взглядом, Ингитора улыбнулась. Никому в Эльвенэсе и в голову не могло прийти, что именно он, зовущийся Серой Спиной, был источником ее поэтического мастерства.

Оглядывая девушек, шьющих и болтающих о разных пустяках — о пряжках и украшениях, о молодых хирдманах, о погоде, о домашних делах, — Ингитора чувствовала себя одинокой среди них, как будто злой вихрь забросил ее на самые вершины северных гор. Ее не занимали украшения и хирдманы. Ей казалось, что она совсем не такая, как все. Девушки живут, занятые этими нехитрыми заботами и радостями. Само течение их жизни и составляет ее смысл. У Ингиторы же все было по-другому. У ее жизни была иная, высшая цель. Вот уже два месяца она жила ради того, чтобы мстить. И она уже мстила. Но осуществление ее мести было еще впереди. И пока оно впереди, наряды не имеют для нее цены, а хирдманы не существуют.

— Не хотела бы я получить такую судьбу, — сказала Вальборг, на миг оторвав глаза от полотна и бросив быстрый проницательный взгляд на Ингитору.

— Тебе она и не грозит, — ответила Ингитора, стараясь, чтобы голос ее звучал беспечней. — Ведь у тебя есть брат.

Вальборг слегка покачала головой в знак сомнения. Кто владеет многим, тот и больше может потерять. А кюн-флинна была достаточно умна, чтобы понимать это.

Рассказывая о дочери Хеймира конунга, Халлад Выдра ничуть не преувеличил ее достоинства. Вальборг была невысока ростом, но гордая осанка придавала величавость ее стройному стану. Ее светлые волосы, мягкие и пушистые, были разобраны на тонкий прямой пробор и красивыми волнами спускались вдоль ее щек на плечи и грудь. Всем прочим цветам Вальборг предпочитала голубой, и небесно-голубая рубаха из тонкого льняного полотна замечательно подходила к ее волосам, к нежной белой коже. Ее большие серо-голубые глаза были обрамлены длинными черными ресницами, а черные брови с широким внутренним концом придавали взгляду требовательную зоркость благородной ловчей птицы. Кюн-флинна улыбалась редко и обычно хранила серьезный вид.

Со двора послышался гомон, голоса мужчин.

— Гюда, Тюри — сбегайте, узнайте, что там такое! — тут же велела кюна Аста. Она была любопытна, как девочка-подросток. Вальборг из-за своего станка бросила на мать короткий укоризненный взгляд. При служанках она, конечно, промолчала, но наедине кюн-флинна не замедлила бы напомнить матери, что такое неугомонное любопытство не пристало жене могущественного конунга.

— Это всего-навсего Эгвальд вернулся с моря! — сказала Вальборг вслух.

— Разве этого мало? — обрадованно воскликнула кюна Аста и встала, с готовностью отложив шитье. — Пойду встречу его!

— Можно подумать, что он ходил в поход к землям говорлинов или фьяллей! — с оттенком раздражения воскликнула Вальборг. — Мама, какая тебе разница, привез он восемь тюленей или только шесть? Слава Фрейру, сейчас не голодный год!

Но кюна Аста уже спешила к выходу из палаты, не слушая дочери. Между женой и дочерью Хеймира конунга царило в основном согласие, и все хозяйство содержалось в порядке, но только благодаря тому, что легкомыслие кюны Асты, не проходившее с возрастом, уравновешивалось благоразумием дочери.

Девушки встрепенулись, веретена перестали крутиться и попадали на пол. По палате прошло движение.

— А вы что засуетились? — Вальборг строго повысила голос. — Утиная стая! Там обойдутся и без вас!

Со вздохами девушки повиновались и снова взялись за веретена. Одна только Ингитора встала со скамьи и со щенком на руках вышла вслед за кюной. Она не робела перед строгой дочерью конунга и всегда поступала так, как ей самой хотелось. Впрочем, они неплохо ладили с Вальборг. Кюн-флинна была умна и понимала, что не на всех людей можно надеть одинаковую узду. Ингитора, потерявшая отца и взамен награжденная милостью Длиннобородого Браги, была не то что все прочие.

Широкий двор усадьбы Хеймира конунга был полон людей. Хирдманы, прервав свои ежедневные упражнения, вышли встречать Эгвальда ярла, сына Хеймира конунга. Со своей ближней дружиной он ездил охотиться на тюленей и собирался похвастаться добычей, когда рабы притащат ее с корабля. Пока же двор гремел приветствиями, расспросами, ответами.

— Сын мой! — радостно восклицала с крыльца кюна Аста. — Как хорошо, что ты вернулся!

— Конечно, я вернулся, мама! — весело, с ласковой снисходительностью, как старший младшему, отвечал Эгвальд ярл. — Или ты боялась, что какой-нибудь тюлень одолеет меня и увезет к себе в усадьбу?

Дружина встретила эти слова взрывом одобрительного хохота, и сам Эгвальд смеялся со всеми. Ему уже исполнился двадцать один год, Хеймир конунг отдал под его управление часть своих земель, но оставил при себе в Эльвенэсе, поскольку был слаб здоровьем и нуждался в надежной опоре. И Эгвальд был вполне способен дать ему эту опору. Он был горд, но не больше, чем пристало сыну и наследнику конунга, верил в себя, свою силу и добрую судьбу. С детства ему все давалось без труда, и Эгвальд славился легким нравом и удачливостью. В Эльвенэсе его любили.

— Я скучала без тебя! — с искренней радостью говорила ему кюна. Ей хотелось приласкать сына, которого она любила больше, чем Вальборг, но на глазах у всей дружины и челяди она уже не осмеливалась сделать этого. Выросшие дети, как сын, так и дочь, чувствовали себя более взрослыми, чем мать. Но Эгвальд, не такой строгий нравом, как сестра, обращался с матерью теплее и мягче, а если и упрекал ее в чем-то, то незаметно и ласково.

— Теперь-то тебе не придется скучать! — отвечал Эгвальд. Ступив на крыльцо, он сам обнял мать за плечи, и кюна Аста радостно прижалась к нему. — Уж со мной ты не заскучаешь! Я расскажу тебе, как мы славно поохотились. Э! Да у тебя новое покрывало! Какое красивое!

— Это я сама вышила… Вальборг чуть-чуть мне помогла! — просияв лицом, ответила кюна. Больше всего на свете она любила наряжаться, и всякий купец, привезший в Эльвенэс яркие ткани и украшения, всегда находил в ее покоях радушный прием и выгодный сбыт своих товаров. Жена Хеймира конунга была достаточно богата, чтобы купить все, что приглянется. А конунг, любя жену за доброе сердце и открытый легкий нрав, снисходительно относился к ее слабостям и ни в чем ей не отказывал.

Доставив таким образом удовольствие матери, Эгвальд оторвался от нее и повернулся туда, куда уже не раз успел посмотреть, — к Ингиторе. Она стояла на крыльце позади кюны, держа на руках щенка, и с улыбкой наблюдала за Эгвальдом и его матерью.

— А ты, Ингитора, не хочешь послушать, как я поохотился? — понизив голос, спросил Эгвальд. Он стоял так близко и так многозначительно смотрел на девушку, что эти простые слова содержали в себе гораздо больше сказанного.

— Конечно хочу! — так же тихо, со скрытой лукавой насмешкой ответила Ингитора, тоже глядя ему в глаза. Эгвальд был очень похож на сестру лицом и сложением, лишь во взгляде его вместо строгости отражался задор. — Наверняка ты одержал немало славных побед, и я смогу сложить о них хвалебные стихи. Скальды будут петь их на пирах по всему Морскому Пути и тем навек прославят тебя и меня!

— Я этого и хочу! — сказал Эгвальд, не отрывая взора от ее глаз. Он не мог понять, не насмешка ли это, но близость ее после десятидневной разлуки волновала его. — Я хочу, чтобы ты сопровождала меня в каждой битве, а потом слагала стихи о моих подвигах, чтобы донести память о них до потомков. И чтобы в памяти людей мы с тобой остались оба… вдвоем… вместе. А ты хочешь этого?

— Моя судьба не такова, чтобы я пожелала кому-то разделить ее! — сказала Ингитора. Об этом они говорили уже не раз, и она не хотела повторяться. — Погляди получше: может, у меня тоже завелся новый платочек, чтобы ты мог его похвалить?

Но Эгвальд не мог отвести глаз от ее лица. В первый раз, когда он ее увидел, дочь Скельвира хельда не показалась ему особенно красивой, но уже на второй день он никого другого не замечал. В ее лице, во взгляде ее серых глаз, в каждом движении стройного высокого стана — они были почти одного роста — ему виделась необычайная сила духа, таинственные знаки благоволения богов. Знаки особой судьбы.

— Мне все равно, — ответил он. Эти слова можно было бы счесть за недостаток почтения, но Ингитора знала, что это не так. — Как бы ты ни оделась, лучше ты все равно не будешь. Лучше невозможно.

Взгляд Ингиторы дразнил его призывом и насмешкой, он не понимал, как она относится ко всем этим словам и чего хочет. Эгвальд подвинулся к ней ближе, хотел взять за талию, но ему мешал копошащийся в руках Ингиторы щенок. Решительно забрав его, Эгвальд хотел посадить его на крыльцо, но щенок вдруг запищал, и по рукам ярла заструился тепленький ручеек. С негодующим воплем Эгвальд почти выронил щенка, украсив мокрым пятном еще и сапог, а Ингитора расхохоталась.

— Сколько бы тюленей ты ни убил, Эгвальд ярл, но с этим зверем тебе не справиться! — воскликнула она. Эгвальд помянул троллей и Мировую Змею, но все вокруг смеялись, и самым для него лучшим было присоединиться к общему смеху.

Много копьем разил ты

медведей в долинах Ньёрда,

но с малым родичем Волка

битва далась труднее!

— сквозь смех начала Ингитора, и все вокруг примолкли, приоткрыв рты, ожидая новых стихов. Даже Эгвальд, с досадой отряхивая ладони, поднял голову.

Влага ручьем стекала,

рожденная яростью зверя;

что значит — может и малый

великого вдруг опрокинуть!

Хирдманы одобрительно посмеивались, челядь фыркала в кулаки, радуясь, что и славный ярл может быть опозорен каким-то щенком не хуже последнего пастуха. Эгвальд не упрекнул Ингитору — мужчина должен держать себя в руках и не беситься от насмешек. Уважай себя сам — и тогда добьешься уважения от других. Но все же его глаза потемнели от обиды. Маленькая игла в руках любимой девушки может уколоть сильнее копья в руках недруга.

Ингитора видела, что Эгвальд обижен и раздосадован. Ей было жаль его, но она ничего не могла поделать. Спиной, затылком, плечами, всем существом своим она ощущала, что где-то близко Хальт. Это он давал ей силу сочинять стихи, он заставлял ее делать это даже тогда, когда она не хотела. Ревнивый хромой альв заставлял ее неуклонно соблюдать уговор — любить только его и никого другого. Притворяясь рабом Ингиторы, он на самом деле был ее господином.

Поглядев в глаза Эгвальду, Ингитора вдруг подняла щенка и прижала его мокрые лапки к своей груди. Брови Эгвальда дрогнули, лицо смягчилось. Он понял, почему она это сделала. И уж в этом даже зоркий гость из Альвхейма не мог ей помешать.

К утру туман над берегом фьяллей рассеялся, дождь прекратился. Слэтты на своей «Выдре» поплыли дальше, а Торвард конунг со своими людьми отправился на трех больших лодках к Черным Камням, чтобы посмотреть, сильно ли повреждена снека Болли Рыжего и нельзя ли снять ее с камней и починить.

Когда на дворе усадьбы стало потише, кюна Хёрдис велела позвать к ней Рагнара. Старый воспитатель Торварда был слаб здоровьем и предпочитал сидеть дома, сберегая силы для последней битвы — ведь всю жизнь он был воином и умереть надеялся с мечом в руке.

— Мне нужно посоветоваться с тобой, Рагнар, — сказала ему кюна Хёрдис. — Идем со мной.

Она вывела старого воина из гридницы и провела в сени, куда выходила дверь кладовки. Это была особая, собственная кладовка кюны, и никто из слуг не имел от нее ключа. Ключ этот кюна всегда носила на цепочке между застежек платья. Отцепив его с колечка и вставляя в прорезь замка, кюна шептала что-то себе под нос — порог кладовки был заперт заклинанием. Даже имея ключ, никто без позволения самой кюны не смог бы отворить эту дверь.

Рагнар нес факел, который кюна велела ему захватить в кухне и зажечь от пламени очага. Войдя вслед за Хёрдис в темное тесноватое помещение, он вставил факел в железную скобу на стене. Кюна закрыла дверь. В кладовке не было даже крошечного окошка, только узкая щель над самой дверью, чтобы было куда выходить дыму. При свете факела Рагнар рассмотрел множество ларей и сундуков, стоявших вдоль стен друг на друге, мешочки, висящие на колышках в бревнах стен, плотно закрытые и завязанные горшки на полках. Никогда раньше он не бывал здесь. Говорили, что здесь кюна хранит все то, что требуется для ее колдовских дел. Может быть, и так. Рагнар не был любопытен.

На первый взгляд ничего колдовского здесь не было. Обыкновенная кладовка богатой и аккуратной хозяйки. Да, много лет прошло и многое изменилось с тех пор, как Хёрдис дочь Фрейвида жила в огромной пещере великана Свальнира, обучаясь у него колдовству. И сильнее всего изменилась она сама. Теперь это была богатая и величавая женщина, и только в глазах ее изредка мелькал колдовской огонек. И увидеть его мог только тот, кто хорошо ее знал.

— Жаль, что ты уже не так силен, как двадцать лет назад, — с сожалением сказала кюна, оглядывая Рагнара, его сутулые плечи и белую бороду. Когда-то он был силен и ловок, но болезнь, много лет гнездящаяся в его груди, заставила его высохнуть и сгорбиться. — Нужно снять вот этот ларь.

— Этот ларь я снял бы и пять лет назад, — сказал Рагнар, посмотрев на небольшой ларец, обитый чеканной медью, давно не чищенной и позеленевшей. — Могу и сейчас попробовать.

— Я помогу тебе! — великодушно решила кюна. При взгляде на ее дородный стан каждый подумал бы, что силы в ней больше, чем в шестидесятилетнем старике.

Взявшись с двух сторон за ларь, они поставили его на пол. Кюна вынула из мешочка на поясе еще один ключ и принялась отпирать замок на большом сундуке, крышка которого теперь освободилась. С усилием открыв сундук, кюна откинула серое полотно.

— Вот, посмотри! — сказала она с гордостью. — Мало где найдешь такое богатство!

Рагнар заглянул внутрь. Он готов был увидеть любые чудеса, но глазам его представилось несколько крупных свертков разноцветного полотна. Тонкая ткань гладко блестела, отливала серебром, золотом, и цвета ее — красный, голубой, янтарно-желтый, травянисто-зеленый — казались чище и ярче, чем бывает у неба, травы и луговых цветов в самый расцвет лета.

— Посмотри, какая красота! — Кюна вытащила один из свертков, красно-оранжевый, как пламя, и накинула конец ткани себе на руку, любуясь. — А поглядел бы ты, как это смотрится на солнце! Один этот сверток стоит не меньше трех марок золота! На него можно выменять десяток боевых коней! Это все Торбранд привез из походов еще десять-пятнадцать лет назад!

— И об этом ты хотела со мной посоветоваться?

Рагнар был разочарован. Он надеялся на серьезную разумную беседу о важном деле — не зря он много лет знал кюну Хёрдис. Со вчерашнего вечера ее явно занимала какая-то беспокойная мысль.

— Что же ты не приказала нашить себе нарядов, пока была помоложе? — с упреком спросил он. — Теперь тебя уважают, но мало кто станет тобой любоваться!

— Ты считаешь меня такой же глупой, как и всех женщин! — без обиды, с легким презрением ответила кюна. — А ведь мог бы догадаться, что это не так, за те тридцать лет, что ты живешь в Аскргорде! Я и десять лет назад была уже не так хороша, чтобы на меня стоило переводить такую дорогую ткань.

Кюна заботливо свернула шелк и снова уложила в сундук. Опустив тяжелую крышку, она обернулась к Рагнару, и от ее взгляда по спине старого воина пробежала волна дрожи. Лицо кюны изменилось, на нем загорелась диковатая радость, а в глазах мелькнул огонек глубоко скрытого безумия. Не зря ее называли колдуньей. Сейчас в ее душе снова ожила пещера Свальнира.

— У этих шелков есть одно свойство! — понизив голос, заговорила кюна, и Рагнар понял — начинается разговор, ради которого она его позвала. — Они крепко держат заклятия! Если заклясть их сейчас, они будут держать силу много лет! Целую человеческую жизнь! Пока не умрет тот, для кого они предназначены!

— Для кого ты их приготовила? — с тревогой спросил Рагнар. Он не видел чести в победах, добытых колдовством. А нечто подобное и было на уме у кюны.

— Ты слышал, что рассказывали вчера купцы? Хеймир конунг задумал выдать замуж свою дочь. Уж наверное, он подберет ей мужа познатнее и побогаче — ему нужен сильный союзник, чтобы воевать с моим сыном! Очень сильный союзник! Я ворожила — я знаю, о ком он думает! У конунга кваргов два сына, им двадцать и двадцать четыре года, и оба они неженаты! Конунг вандров год назад овдовел — ему всего сорок два года, и он подумывает взять новую жену! А этот Халлад Выдра искал в говорлинских землях не только приданое для Вальборг, но и присматривался к тамошним конунгам — так велел ему Хеймир! Говорлинских племен — несколько десятков, и в каждом есть конунг! Их земли богаты, их племена многочисленны, их воины сильны и умелы! Любой из них даст Хеймиру столько тысяч войска, сколько он попросит! Тогда моему сыну никогда не отбить Квиттинг! Он проиграет войну.

Кюна Хёрдис говорила все громче, ее широко открытые глаза пугали Рагнара. Он испугался, что ее крики станут слышны за стеной в кухне, и схватил кюну за руку.

— Опомнись! — воскликнул он. — Остановись!

Кюна и правда опомнилась, замолчала, тяжело дыша.

— Что же ты думаешь делать? — спросил Рагнар. — Как ему помешать?

— Очень просто! — Кюна посмотрела на него с молодым лукавством, насмешливо прищурила глаза. — Вальборг выйдет за Торварда.

— Ты с ума сошла! — сказал Рагнар первое, что пришло ему в голову. — Если наши корабли только покажутся в море перед Эльвенэсом, их встретят с оружием. О его сватовстве никто не станет и слушать. Нас ненавидят все слэтты.

— Ты ничего не понял! — со снисходительным презрением ответила кюна. — Я надеялась, что ты немного толковее прочих. Зачем я показала тебе эти ткани? — Она хлопнула ладонью по крышке большого сундука. — Я наложу на них такое заклятие, что едва Вальборг прикоснется к ним, как сразу полюбит Торварда больше всего на свете. Она будет умолять отца отдать ее за него. А если Хеймир все же не согласится, то она сама убежит. Для этого мне даже не придется колдовать! — Кюна усмехнулась. — Вальборг не уступит многим мужчинам смелостью и упрямством. Она всегда добивается своего. Она как река, способная свернуть горы, если они на ее пути. А мне остается только повернуть эту реку в ту сторону, в которую мне нужно!

— Но как твои подарки попадут в Эльвенэс? — спросил Рагнар. Ему не очень-то понравился этот замысел, но он не мог не признать его разумным. Фьяллям вовсе не нужно, чтобы Хеймир обрел в зяте сильного союзника, а другого пути помешать ему нет.

— По морю, как и все, — невозмутимо ответила кюна. — Ты отвезешь их!

— Я? — изумился Рагнар.

— Вот именно! Сам подумай — кому еще я могу доверить такое важное дело? Ты возьмешь кнерр, возьмешь человек двадцать из самых неболтливых и поплывешь к Хеймиру как купец. Кюна Аста такая щеголиха, она так любит яркие ткани, что сразу велит впустить тебя в дом, как только ты придешь. Она позовет дочь, та непременно захочет погладить мягкий шелк — какая женщина удержится? А после этого у нее непременно появится желание расспросить тебя о Торварде, конунге фьяллей. Может быть, ты проживешь у них в гостях немало дней. Твои рассказы покажутся кюн-флинне такими занимательными, что она долго не пожелает тебя отпускать. Не бойся, тебе не придется лгать. Говори о нем только правду. Кто знает его лучше, чем ты, его воспитатель? Говори все, говори даже о том, что люди считают недостатками. Вальборг понравится и это тоже. А дальше…

Кюна Хёрдис склонила голову набок, поднесла ко рту край своей головной повязки, обшитый черным мехом куницы. Рагнар ждал. Только дурак ломает голову над тем, как начать дело. Умный думает, чем оно кончится.

Но кюна обманула ожидания старого воина.

— Весны не бывает прежде зимы! — неожиданно закончила она. — Конец ты узнаешь, когда придет время.

Рагнар молчал, и кюна видела на его суровом лице отражение внутренней борьбы.

— Или ты хочешь, чтобы война за Квиттинг продолжалась вечно? — ядовито спросила Хёрдис. — Ты хочешь, чтобы однажды твоего воспитанника и твоего сына Эйнара принесли домой на щитах? Ты хочешь пить пиво на их поминальном пиру? Или ты забыл про Бергвида Черную Шкуру? Или ты хочешь, чтобы Хеймир и его будущий зять приплыли сюда разорять Аскргорд?

Рагнар опустил голову. Конечно, воин не отказывается от битв, не боится и смерти в сражении. Но только глупец ищет битвы ради битвы. У войны тоже должна быть цель. И наилучшим конунгом почитают такого, при ком внутри страны царит мир.

— Я сделаю все, что ты сказала, — ответил наконец Рагнар и подавил вздох. — Не много чести для меня приниматься за торговлю на старости лет. Видно, меч для меня слишком стал тяжел, раз приходится променять его на весы и гирьки. Только уж ты сама, премудрая кюна, объясни Торварду, отчего со мной сделалась такая перемена!

Кюна засмеялась, выражая свое удовольствие и согласие.

— Я знала, что мы сговоримся с тобой! — весело сказала она и дружески похлопала старого воина по плечу. — Мало во всем племени фьяллей таких умных людей, как ты!

Без удовольствия и благодарности приняв похвалу, Рагнар направился к двери. Но дверь не поддавалась, словно бы вросла в косяки.

— Куда же мне плыть за море, если у меня не хватает сил открыть дверь! — в сердцах воскликнул Рагнар, и крик его выдал все сомнения и досаду, наполнившие его душу.

— Я забыла сказать тебе еще об одном! — произнесла кюна Хёрдис у него за спиной. Рагнар обернулся. — Я не сказала тебе о той Деве-Скальде Ингиторе дочери Скельвира. Будь осторожен. Она будет более упрямым противником тебе и нашим замыслам, чем сам Хеймир конунг.

— У твоего искусства и для нее найдется средство! — полувопросительно проворчал Рагнар.