Корабль во фьорде - Оружие скальда

Асвард понял ее чувства и помолчал.

— А заживало потом на диво хорошо, — продолжил он чуть погодя, выпустив из рассказа середину, и Ингитора была ему благодарна за это. — Так хорошо, что даже глупому пастуху Финну было ясно — боги меня оправдали. А Оттару хотелось совсем другого. И Торбьёрг-хозяйка смотрела на меня без особой любви. Короче, когда все зажило, мне пришлось уйти из Льюнгвэлира.

— Почему тебе?! Это он должен был уйти! — возмущенно воскликнула Ингитора. — Ведь боги тебя оправдали!

— Перед богами, флинна, свою правоту часто доказать легче, чем перед людьми. Мне было легче уйти. Мне было слишком тошно там. Если даже ты, флинна, ушла мстить за отца, зачем было мне оставаться? Ведь Оттар больше никуда не собирался. Он сказал, что ты первая нарушила ваш уговор и он больше ничего не должен.

— И без него обойдусь! — горячо воскликнула Ингитора.

— Вот и я так подумал! — спокойно подхватил Асвард. — И я пришел к тому, кто поможет мне рассчитаться с фьяллями за Гейра.

На это Ингитора не нашла ответа. Перед глазами ее встала утренняя картина гибели «Серебряного Ворона». И Асвард молчал. Может быть, и он думал о том же.

— Но ты говорил… — начала Ингитора. — Помнишь, тогда, над морем… Ты же говорил, что новой смертью прежней жизни не вернешь. Что платить стоит только жизнью за жизнь, а не смертью за смерть…

— Да, я так говорил, — бесстрастно подтвердил Асвард. И голос его был похож на груду земли и камней, похоронившую умершие слова и мысли. — Человек волен говорить все, что вздумается. Судьба и боги все поставят на свои места, как все должно быть, а не как нам захочется. Ты не возражала мне тогда, но в тот же день ушла, чтобы искать смерти в уплату за смерть. Видно, наши с тобой речи тогда были не слишком умны и стоили недорого.

— Это неправда! — Ингитора не могла слушать его, эти слова, произносимые так спокойно, казались ей ужасными. — Так не может быть.

— Так есть. Оглянись, флинна, вспомни, где ты находишься и как сюда попала. Мне этот страшный сон снится уже третий месяц. Значит, скорее всего, это и есть правда. Даже если тебе это не нравится.

— А тебе нравится?

— Я мог бы выдумать себе сон и поприятней. Но остается принять то, что дано богами. По крайней мере я так решил. А ты… Ты можешь попытаться придумать что-то еще. Ты, я думаю, гораздо сильнее меня.

— Я в этом сомневаюсь, — прошептала Ингитора, плотнее кутаясь в плащ и совсем забыв о куске хлеба, лежащем у нее на коленях. Сейчас она казалась сама себе слабой, как сухая былинка под копытами Ньёрдовых быков.

Бергвида она увидела только утром. Он был первым, кого она увидела, открыв глаза. Он сидел возле костра, один среди спящих орингов, и неподвижным взглядом смотрел в остывший угольный круг. Сейчас он казался спокойным, гораздо спокойнее, чем был вчера. То ли ночь в святилище помогла, то еще какие-то причины, которых Ингитора не знала, но сейчас его глаза были темны и равнодушны. От вчерашнего безумного огонька не оставалось даже искры, и Ингитора снова его не понимала.

Но поначалу все ее опасения были напрасны — Бергвид как будто забыл о ней. После еды оринги стали собираться в путь. Асвард успел шепнуть ей, что вся дружина отправляется в Усадьбу Конунгов. Откуда-то из леса привели несколько лошадей. Одна из них предназначалась Бергвиду, вторая — Ингиторе, а на оставшихся погрузили золото Хеймира конунга и другое добро, снятое с «Серебряного Ворона». Проезжая по берегу следом за Бергвидом, Ингитора бросила взгляд на черные камни. От корабля не осталось и следа. Облизанные волнами камни ждали новой жертвы.

Бергвид ехал впереди, за ним ровным строем по три человека в ряд шла его дружина. При свете дня Ингиторе удалось более верно определить ее численность: здесь были не тысячи, как ей показалось вчера, а человек триста. Но и это было немало. Ее удивляло то, что Бергвид ехал прямо на стену густого ельника, где не виднелось ни одной тропинки. Как он проведет через лес такую большую дружину? Ингитора не очень-то прислушивалась раньше к рассказам о Квиттинге, но знала, что здесь почти нет дорог. Если бы к Усадьбе Конунгов вела хорошая дорога, то дружины ярлов, которых нередко посылали сюда конунги слэттов и фьяллей, давно бы обнаружили ее. Но даже само существование Усадьбы Конунгов подвергалось сомнениям. Похоже, Ингиторе суждено было стать первым человеком из приближенных Хеймира конунга, кто узнает правду. Но что ей даст это знание?

Когда до ельника оставалось не больше трех шагов, Бергвид придержал коня, поднял голову и пробормотал несколько слов. Ингитора не разобрала их, но внезапно увидела, что в стене ельника открывается просвет. Толстые черные стволы расступились, образовав проход, вполне достаточный для отряда. Бергвид первым въехал туда, лошадь Ингиторы сама шла за ним. Весь отряд быстро вошел в ельник. И никто не удивился. Выходит, Бергвиду Черной Шкуре покровительствуют не только морские, но и лесные хозяева! Вот почему он так неуловим! Ингитора вспомнила всадницу на волке, Дагейду. При этом воспоминании дрожь пробежала по ее спине. Лучше обходиться без подобного покровительства.

Эти мысли напомнили ей о Хальте. Где-то он теперь, хромой альв с белым огнем вдохновения в изменчивых глазах? Наверное, вернулся к себе в Альвхейм. Ингитора оглядывалась и понимала, что здесь, в дремучем и темном еловом лесу, где огромные чешуйчатые стволы стоят стеной, а темно-зеленые густые лапы почти не пропускают света небес, жителю Широко-Синего Неба совсем не место.

Изредка в ельнике встречались поляны, целые ряды заросших ям. Бергвид, как будто вдруг вспомнив об Ингиторе, показывал ей эти места, упоминая усадьбы и поселения, когда-то стоявшие здесь. При этом он называл и тех, кто разорил их, — Хеймир конунг, Торбранд конунг. Ингитора почему-то чувствовала себя виноватой во всем этом, хотя тогда ее еще не было на свете.

Изредка они видели над лесом маленькие дымки. Однажды она заметила маленькую усадьбу — две-три постройки, обнесенные земляной стеной. Крыши домов были покрыты дерном, а стены были так низки, что случайный взгляд мог бы принять их за холмики. Квитты научились прятаться. Ингиторе казалось, что в таких домиках должны жить не люди, а лесная нечисть вроде троллей. Не зря квиттов считают наиболее умелыми и недобрыми колдунами из всех двенадцати племен Морского Пути.

Незадолго до вечера ельник кончился, и отряд выбрался на открытое пространство. Оглядываясь, Ингитора не увидела просвета, из которого они выехали. Должно быть, колдовская сила снова закрыла ельник за спиной последнего оринга.

Вдали смутно виднелись горы, но в наступающих сумерках Ингитора не смогла их рассмотреть. Отряд расположился на ночлег посреди вересковой пустоши. Бергвид все время держал Ингитору возле себя, хотя почти не разговаривал с ней и не смотрел на нее. Он оставался по-прежнему спокоен, со своими людьми тоже говорил мало, но слова его походили на заклинание — все исполнялось мгновенно.

Кто-то принес Ингиторе охапку еловых лап, и она села возле костра, подбирая полы зеленого плаща, чтобы не уколоться. Внезапно она заметила, что под вересковыми зарослями чернеет россыпь очень давнего угля. Сначала она подумала, что отряд расположилсяна месте прошлых своих ночлегов.

— Здесь была усадьба Гримкеля Черной Бороды, родича моей матери, — сказал ей Бергвид. — Ее разорил конунг слэттов. Уже после того, как Гримкель пал в битве перед Медным Лесом, убитый фьяллями.

Ингитора промолчала в ответ, но эти слова добавили еще один камень к тяжести на ее душе. Ей уже казалось, что весь Квиттинг представляет собой одно огромное кладбище, где вместо поминальных камней остались вот такие россыпи угля.

— Сложи песню об этом! — потребовал Бергвид.

Ингитора помолчала. Ей пришлось задуматься. Хальта не было с ней в этих сумрачных вересковых пустошах, в темных еловых лесах, и свет Альвхейма с трудом находил дорогу к ее душе.

Медного Леса поляны

приняли Гримкеля кости;

вереск укрыл пепелище —

Локи похитил усадьбу!

— медленно выговорила она. Перед глазами ее оживала эта усадьба, которой она никогда не видела: мельтешили рабы, мычали коровы, женщины в белых головных покрывалах спешили через широкий двор с ведерками молока и горшками сливок.

— Еще не все! — снова потребовал Бергвид. — Теперь скажи обо мне, как я сижу над этим углем!

Глаза его грозно вспыхнули в отблеске пламени. По лицу пробежала лихорадочная дрожь, знакомая Ингиторе по вчерашнему дню. Она поняла, чего требует от нее морской конунг.

Стюрмира кровный наследник

давних обид не забудет.

Долг свой кровавый заплатят

конунги слэттов и фъяллей!

— закончила она.

— Так будет! — воскликнул Бергвид и ударил кулаком по земле. — Так будет! Пока я жив, им не видать Квиттинга! И во всех землях слэттов и фьяллей не найдется столько людей, чтобы расплатиться с моим родом и моей землей!

Ингитора невольно ахнула — в голосе Бергвида было столько ненависти, что ей не верилось: неужели живой человек может носить такое в себе!

— Ты не веришь! — воскликнул Бергвид и железными руками схватил Ингитору за плечи. Как видно, ему нужно было держаться за собеседника, чтобы не потерять его в бешеном потоке своих мыслей. Ингиторе было больно и страшно, она дрожала. Бергвид кричал прямо ей в лицо, но ей казалось, что он видит не ее, а саму свою судьбу.

— Я не помню моего отца! Его убили, когда мне было два года! Моя мать умерла в рабстве! Моя мать — моя мать, и другой мне не дадут даже боги! Она, дочь ярла, жила среди рабов целых десять лет! Она умерла за жерновом! Вот смотри!

Бергвид выпустил Ингитору и почти отбросил от себя, рванул плащ, так что золотая застежка отлетела, и вытащил из-под рубахи зеленые стеклянные бусы. Странно было видеть такое дешевое украшение на шее морского конунга, мужчины, когда такие бусы носят лишь женщины не из самых богатых. У человека, бросившего в море драгоценную золотую цепь!

— Вот это подарил ей хозяин! — кричал Бергвид, сжимая бусы в кулаке. — До самой смерти у нее было только это, у нее, рожденной носить золото! С ними она умерла! И я буду носить их до самой смерти! Но я позабочусь о том, чтобы всю дорогу до Нифльхейма вымостить головами моих врагов! Все они — спутники моей матери! Всех их она возьмет с собой! У нее будут достойные проводы, как у жены конунга!

Бергвид замолчал, снова спрятал бусы под рубаху. Руки его дрожали, он тяжело дышал. Набросив на плечи плащ из черной шкуры Ньёрдова быка, он стянул его концы на груди, как будто ему было холодно. Его била крупная дрожь.

И Ингитора испытывала к нему в эти мгновения не столько страх, сколько жалость. Она не могла не жалеть его, изнутри сгрызаемого безжалостным драконом, но не могла забыть, что для утоления своей жажды мести Бергвид не шутя, не на словах, а на деле вымостит человеческими головами дорогу в Нифльхейм. А дорога эта бесконечна…

— Ты не устал? — вдруг неожиданно для себя самой спросила Ингитора. Ей показалось, что многолетняя тяжесть мести целого племени, которую нес на себе этот человек, давно должна была пригнуть его к земле. Она сама вдруг испугалась своего вопроса.

Но еще больше напугало ее то, что случилось потом. Бергвид вдруг склонил черноволосую голову к ней на плечо, сильно обнял ее и зашептал едва слышно, и голос его дрожал и прерывался:

— Да, да, я устал! Как я устал! Всю жизнь я нес это все один! Если бы только не она…

Ингитора застыла с огромными от ужаса глазами: объятия самого Фафнира ей казались не так страшны. И этот внезапный приступ жалости к самому себе у Бергвида Черной Шкуры казался ей грозящим какими-то чудовищными последствиями. Этот человек напоминал ей тяжелый камень, подвешенный на веревке и качающийся из стороны в сторону, переходя от ярости к тоске, но и то и другое у Бергвида было чудовищной силы, И чем сильнее толкнешь камень, тем с большей силой он вернется и ударит тебя. Говорят, хитроумные говорлины такой уловкой ловят медведей возле медовых дупел… Чего только в голову не придет!

Бергвид вдруг выпустил Ингитору и сел прямо. Лицо его было спокойно. Охапка хвороста сгорела.

— Когда-нибудь я подарю тебе голову Торварда конунга, — пообещал он.

Вот уже третий человек обещает ей это. Но Ингитору ничуть это не радовало. Перед ее взором возникла эта голова — окровавленная, волосы перепутаны и слиплись, а лицо мертво и настолько страшно, что черты его нельзя разобрать. «Не хочу!» — решительно сказал голос внутри нее, и она едва удержалась, чтобы не произнести этого вслух. Ей казалось, что только здесь, на Квиттинге, возле Бергвида, она стала понимать, что такое месть. Раньше это было только слово. Теперь она увидела лицо мести — и оно оказалось слишком страшным. Желание смерти другому убивает душу.

Вдруг возле леса, неясной черной громадой шумевшего в густых сумерках, на уровне человеческого роста сверкнули два пронзительно-желтых огня, а над ними, чуть повыше, два других, зеленых. Они приближались стремительными скачками. Ингитора вскрикнула и невольно схватила Бергвида за руку — любой живой человек, даже он, казался ей сейчас лучше, чем те страшные ночные гости, чем эта душа мертвого Квиттинга.

И Бергвид вдруг сам сжал ее руку. Ингитора чувствовала, как он напрягся, и с изумлением поняла, что он тоже боится. Он, наводящий ужас на всех живых, боялся существа, которое было еще менее живым и более злобным, чем он сам.

Из темноты выскочила серая тень огромного волка. Со спины его соскользнула серая косматая фигурка с копной рыжих волос. Глаза Дагейды слабо светились зеленым и, казалось, освещали ее бледное лицо.

— Почему ты не привел к Лисьему Мысу тот корабль? — сразу спросила она у Бергвида, вступив в круг света от костра. Ингитора думала, что ведьмы боятся огня, но, как видно, и в этом она ошибалась.

— Я не догнал его, — бросил в ответ Бергвид. Голос его казался сдавленным, как будто ему было трудно говорить.

— Не догнал! — Дагейда издевательски всплеснула руками. — Жадный, ты слышишь, что он говорит? — Она обернулась к своему волку. — Не догнал! Разве зря Ньёрд дал тебе одного из своих быков? Разве ты не знаешь, как склонить к себе его милость?

— У меня на корабле не было никого подходящего! — с недовольством отозвался Бергвид. Даже от ведьмы он с трудом переносил упреки.

— Никого! — подхватила Дагейда. — А она?

Ведьма махнула рукой в сторону Ингиторы, и той стало так неуютно, словно повеяло ледяным дыханием севера. Она еще не поняла, о чем говорят эти двое, но ничего хорошего от их беседы не ждала.

— Она была с тобой на корабле! — продолжала Дагейда. — И она отлично подошла бы! Женщина — лучшая жертва хозяевам моря!

— Ее нельзя! — сурово ответил Бергвид, и Ингитора ощутила к нему нечто вроде слабой благодарности за защиту. — Она нужна мне самому!

— Самому? — с издевкой удивилась Дагейда. — Фенрир Волк! Зачем, скажи во имя Видольва? Разве у тебя мало женщин? В Усадьбе у тебя живет семь или восемь, разве нет? Зачем тебе еще одна?

— Она не просто женщина. Она — скальд. Она поможет мне. Ее отца убил Торвард конунг.

— Вот как?

Зеленые глаза Дагейды обратились к Ингиторе. Несколько мгновений ведьма молчала, рассматривая ее, потом подошла ближе. Ингитора поежилась, ей хотелось оказаться как можно дальше от Всадницы Мрака. А та уселась прямо на землю рядом с ней, каждое движение ведьмы дышало нервным звериным проворством. Ингитора явственно ощущала, что рядом с ней оказалось существо, не принадлежащее человеческому миру, родное по крови валунам и вереску, но не людям.

— Вот как? — повторила Дагейда. — Неужели так? Тебя обидел мой брат?

— Брат? — Ингитора была так изумлена, что не сдержала возгласа. Ей давно пора было перестать чему-либо здесь удивляться, но это было уже слишком.

— Да! — Дагейда засмеялась шаловливо, как молоденькая девушка, заблестели ее мелкие ровные зубки. Изумление Ингиторы позабавило ее. — Он мне брат. У нас общая мать. Хёрдис дочь Фрейвида из усадьбы Кремневый Склон сначала была женой моего отца, Свальнира. А потом она ушла от него к Торбранду конунгу и унесла его меч, Дракон Битвы. Торбранд конунг убил моего отца, а ее взял в жены. А меня оставили здесь. А Торбранду она родила сына. Это и есть Торвард. У нас с тобой общая месть!

Дагейда глянула прямо в лицо Ингиторе, глаза ведьмы сверкнули изумрудами. А Ингитора не могла осознать ее слова, смысл их не укладывался в голове. Общая месть! Что общего может быть у нее с этой душой Квиттинга, с Всадницей Мрака!

— По вине этого рода и ты, и я лишились отцов! — продолжала маленькая ведьма, и Ингитора видела в ее глазах ярость, гнев и боль — чувство, которого увидеть не ждала. — Торбранд конунг погребен здесь, и Дракон Битвы погребен с ним. Торвард хочет получить его, чтобы биться с Бергвидом. Но он его не получит!

— Отдай его мне! — вмешался Бергвид, и по голосу его было ясно, что он завел этот разговор уже не в первый раз. — Отдай мне Дракона Битвы, и я покончу с Торвардом! Пусть он соберет хоть всех фьяллей, способных держать оружие, — я смету их всех! Всех, сколько есть!

Голос Бергвида окреп и налился горячей ненавистью, лицо исказилось яростной судорогой, волосы разметались — он стал страшен, как тогда на «Серебряном Вороне».

— Не дам! — спокойно и холодно сказала Дагейда, и яростный порыв Бергвида мгновенно утих. — Не дам! Если он попадет в руки человека, то сможет попасть и в руки Торварда. А я знаю, на что способен мой брат. Нет уж, пусть Драконом Битвы владеет мертвец! Я стерегу его получше, чем даже Фафнир, этот чешуйчатый слизняк, стерег свое золото. И пока жива дочь Свальнира, человеческие руки не коснутся его меча!

Несколько мгновений Дагейда и Бергвид напряженно смотрели друг другу в глаза, а потом человек отвел взгляд. А ведьма усмехнулась.

— Сражайся, мой конунг. Твоя Волчиха неплохо служит тебе, ты не заставляешь ее голодать! — Дагейда кивнула на секиру Бергвида, которую он всегда держал под рукой. — И береги Деву-Скальда, раз уж она досталась тебе. Она может многое. Я вижу, она может даже больше, чем сама о себе знает. Она поможет тебе… Если захочет.

Произнося эти слова, ведьма поднялась на ноги и махнула рукой. Волк ее мигом оказался рядом и припал к земле. Дагейда привычно вскочила ему на спину и вцепилась в густую шерсть на загривке. Волк легко поднялся на лапы и одним неслышным прыжком вылетел из круга света. И растаял во тьме, как видение. Даже вереск не шуршал под его лапами. Желтых огней его глаз больше не было видно. Были они здесь, Всадница Мрака и ее страшный скакун? Или это были лишь видения, отраженные образы мстительной злобы?

Бергвид вздохнул с облегчением, когда ведьма исчезла. В ней он видел отражение своей собственной мести, только еще более жестокой и неумолимой. Она давала ему силы, но она же ужасала его, приоткрывая черные бездны, жившие в его истерзанной душе.

Ингитора молчала. Она ощущала себя в плену страшных холодных сил, в который она угодила по собственной воле. Разве не она все эти месяцы растила в душе ненависть к Торварду конунгу и желала отомстить ему смертью за смерть? В Дагейде она увидела себя саму, и ей было страшно, словно она стояла на краю Нифльхейма и смотрела вниз, туда, где черная ледяная река несет тела изменников, предателей и убийц прямо в пасть дракона.

Бергвид вдруг взял ее за плечи и повернул к себе. Ингитора глянула ему в глаза, словно в ту самую бездну. В это мгновение она ненавидела его гораздо сильнее, чем когда-то Торварда конунга, ненавидела само стремление к мести, которой он посвятил свою страшную жизнь. Она больше не боялась его. Ненависть не оставляет места для страха.

И Бергвид вдруг отшатнулся, выпустил ее и почти отбросил от себя. В глазах его вспыхнул страх, но это был страх безумия. И он прошептал одно слово — имя той, чье отражение он увидел в глазах Ингиторы:

— Дагейда!

К вечеру следующего дня отряд подъехал к Усадьбе Конунгов. Ингитора вспомнила описание этого места, которое слышала в Эльвенэсе от старых хирдманов Хеймира конунга, — пригорок над озером, таким широким, что дальних его берегов не было видно. Оно называлось Озером Фрейра, и каждый год в День Высокого Солнца вон с того берегового выступа сбрасывали в жертву Светлому Вану лучшего коня. Только хирдманы рассказывали, что усадьба Стюрмира конунга была сожжена и разрушена до основания, а Ингитора видела крепкую бревенчатую стену, а над ней дерновые крыши нескольких длинных домов. Над пригорком тянулись серые полоски дыма — здесь жило немало людей.

Конунга здесь ждали, столы в большом доме уже были накрыты. Ингитору провели к женскому столу. На нее с жадным любопытством устремилось несколько десятков глаз, и она вспомнила слова Дагейды о множестве женщин, которые живут в усадьбе Бергвида. Но теперь Ингитора уже меньше боялась, что морской конунг и ее собирается принять в число своих жен. После ночного появления Дагейды он стал посматривать на Ингитору со смутной неприязнью. Он по-прежнему требовал от нее стихов о том, что занимало его душу и мысли, но только стихов. И Ингиторе очень нравилось то, что он видит в ней скальда, и только скальда.

Самое почетное место за женским столом занимала молодая женщина, миловидная, с рыжеватыми бровями и ресницами и розовым тонким румянцем на щеках. Мельком оглядев ее, Ингитора подумала, что в жилах этой женщины есть уладская кровь. Несколько веснушек на тонком аккуратном носу подтверждали это. Одета уладка была в тяжелый плотный шелк с золотой вышивкой, в которой Ингитора без труда признала работу женщин Эльвенэса. Но это ее ничуть не удивило. На шее хозяйки стола она заметила золотое ожерелье из тех, что она везла для выкупа за Эгвальда. Видно, и все остальное добро в этой усадьбе шло из того же источника — грабежа. Но теперь Ингитора хотя бы знала, которая здесь хозяйка.

— Бергвид сказал мне, что ты скальд, — сразу обратилась к ней уладка. По выговору ее можно было отнести к племени тиммеров. — Это правда? Я никогда не видела женщин-скальдов.

— Я тоже раньше не видела, — ответила Ингитора. Хозяйка держалась просто и дружелюбно, и Ингитора почувствовала себя свободно. — Как видно, я первая. Но это правда.

— Но он не сказал мне, как тебя зовут, — продолжала хозяйка.

— Меня зовут Ингитора дочь Скельвира.

— Откуда ты?

— Из Эльвенэса.

— А Эльвенэс — это где? — с детским простодушием спросила хозяйка.

Ингитора посмотрела на нее с недоумением. По возрасту хозяйка была на несколько лет старше ее — как же она может не знать таких простых вещей?

Та заметила ее удивление и смущенно улыбнулась.

— Тебе странно, что я так мало знаю? Но я… Я живу здесь уже восемь лет и почти ничего не знаю о том, что делается в других племенах. А раньше… Раньше я знала только свой коровник и жернова.

Ингитора двинула бровями, с трудом сдержав возглас.

— Да, я была рабыней, — с мягким смущением подтвердила хозяйка. — Забавно, правда? Я родилась рабыней, моя мать была пленная уладка, а отцом — кто-то из хирдманов Хререка Крутолобого, я даже не знаю кто. Наша усадьба называлась Березовый Пригорок. От нее было три дня пути до Леннлунда — там живет конунг тиммеров Ормульв.

— Эйвинд сын Ормульва, — поправила Ингитора. — У тиммеров уж три года как сменился конунг. Ормульв умер, простудившись.

— Вот как? — Хозяйка удивилась. — Бергвид мне ничего не говорил. Правда, я не спрашивала. Я никогда не видела конунга Ормульва. И вообще никаких конунгов, кроме Бергвида.

— А как же ты попала сюда?

— Хререк выдал свою дочь замуж за Асмунда из усадьбы Дубовая Гора. А меня дал ей в приданое. А в море его корабль захватил Бергвид. Всех мужчин он убил, а женщин взял себе. Мою хозяйку Бергвид подарил кому-то из своих людей, я больше ничего о ней не знаю. А я понравилась ему самому. Странно, правда?

Хозяйка мягко улыбнулась, склонила голову к плечу — она и правда, как подумала Ингитора, искренне удивлялась, что понравилась Бергвиду, когда рядом была ее флинна, дочь хельда. Должно быть, раньше она была бледна, худа и считалась очень некрасивой. Но Бергвид был не в своем уме, и понять его предпочтения Ингитора даже не пыталась.

— Меня зовут Одда, — внезапно добавила хозяйка. — Теперь он зовет меня своей женой, ну, с тех пор как…

Она запнулась и посмотрела на свой живот. Ингитора уже заметила, что Одда ждала ребенка и до срока оставалось месяца три.

— Понимаешь, ни у кого из них нет детей, — шепнула Одда, бегло оглянувшись на других женщин заэтим столом. — И ни у одной никогда не было. Бергвид даже думал, что у него не может быть детей. А потом оказалось, что может. Тогда он посадил меня на самое высокое место и велел всем называть меня кюной. Он даже обещал, что, когда ребенок родится, он отведет меня в святилище и на кольце поклянется… Ну, чтобы я была ему как настоящая жена.

Ингитора смотрела на нынешнюю кюну квиттов со смешанным чувством изумления и жалости. Рабыня, не знавшая отца, названа кюной потому, что носит ребенка конунга, но за все эти годы так и не отвыкла от чувства униженности, не научилась даже говорить как следует. О бедный, бедный Квиттинг!

— Так может быть, как ты думаешь? — Кюна Одда вопросительно заглядывала в глаза Ингиторе своими светло-карими, золотистыми глазами, и взгляд ее вдруг напомнил Ингиторе добрую, ласковую желтую собачонку, жившую у них в Льюнгвэлире. — Я вижу, ты знатного рода, ты все знаешь, не то что я. Как по-твоему — это может быть?

— Может! — уверенно ответила Ингитора. Сейчас она и правда ощутила себя умной и знающей. Когда ей было пять лет, она и то могла на память перечислить все двенадцать племен Морского Пути, их конунгов и усадьбы конунгов. — Для каждого конунга очень важно иметь наследника. Если ты станешь матерью его ребенка, Бергвид обязательно возьмет тебя в жены. Тогда он поклянется на кольце, что будет заботиться о тебе всю жизнь, а может быть, даже отошлет от себя других женщин.

— Да нет, зачем? — Кюна Одда повела плечом. — Пусть они тоже.

Как видно, она не знала, что такое ревность. Мать-уладка правильно учила жить свою дочь. Только она готовила ее к жизни рабыни, а не кюны.

— А ты, значит, скальд? — тем временем начала расспрашивать Одда. — Ты складываешь стихи и песни? Расскажи мне что-нибудь! У нас здесь не бывает скальдов, я слышала стихи только дома, в Березовом Пригорке. У нас там был один старик, Глумкель Селедка… Смешное прозвище, правда? Так вот он как выпьет, так начинал рассказывать и про богов, как Фрейр сватался к Герд, и про то, как Сигурд Убийца Дракона встретил валькирию. Только я мало что помню. Он все время путался. Я так и не поняла, кто же все-таки женился на той валькирии?

Кюна Одда простодушно болтала, вспоминала родную усадьбу, рассказывала о здешних новостях. Ингитора слушала ее и с ужасом думала: неужели ей тоже придется жить здесь, над Озером Фрейра, никуда не выходя и не зная, что делается на свете? Бывшая рабыня, избавленная от тяжелой работы, живущая в довольстве и даже в почете, считала себя здесь совершенно счастливой. Но Ингиторе такого счастья было мало. Стихи для Бергвида давались ей с трудом. Если она поживет здесь еще немного, то не сможет связать и двух слов. Что же с ней будет?

Украдкой она посматривала в середину гридницы, где сидел на почетном сиденье конунга сам Бергвид Черная Шкура. Он много пил и почти ни с кем не разговаривал. А оринги кричали, пели, боролись на свободном месте между столами, и шум стоял такой, что Ингитора и Одда едва могли слышать друг друга. Ингиторе хотелось схватиться за голову от безнадежного отчаяния. Она была поймана в плен и заключена так же безысходно, как на дне морском.

Торвард конунг сидел за столом, положив руки на скатерть, и смотрел на вход в гридницу. Хирдманы за двумя длинными столами по сторонам палаты уже ели, рабыни разносили хлеб и пиво. Только Торвард чего-то ждал. Кюна Хёрдис с середины женского стола бросилана него косой насмешливый взгляд.

Через порог перепрыгнула Эйстла, очевидно уворачиваясь от подзатыльника. Ее появление встретили смехом — пока в Аскргорде не было Ормкеля, девчонка позволяла себе больше, чем при отце.

За Эйстлой в гридницу шагнул Эйнар Дерзкий.

— Он не пойдет! — объявил Эйнар Торварду. — Говорит, что если он тебе нужен, то иди к нему сам. И что он никогда не сядет с тобой за один стол и единственная встреча, которой он желал бы, — новая встреча на поединке.

По гриднице пробежал громкий негодующий ропот. Сын Хеймира слишком много себе позволяет!

Лицо Торварда осталось неподвижным, а рука вдруг сжалась в кулак и сильно ударила по столу. После этого Торвард закусил нижнюю губу и отвернулся. Его сильно задевали упрямая враждебность Эгвальда и его решительное неприятие всяких попыток примириться. Отказом делить с Торвардом кусок хлеба Эгвальд настойчиво твердил, что примирение между ними невозможно. Торварда злили и раздражали эти ответы, ему казалось, что гордый сын Хеймира унижает его отказом сесть с ним за стол, как будто считает это недостойным. Не раз Торварду приходило в голову, что можно бы заставить слэтта уважать победителя, но он морщился и гнал прочь недостойные мысли. Обидеть пленника, не способного постоять за себя, — позор. А в том, чтобы обижать пленившего тебя, никакого бесчестья нет, и Эгвальд широко этим пользовался. В другое время Торвард, может быть, только посмеялся бы. Но презрительно гордые ответы Эгвальда явно перекликались с позорящими стихами Девы-Скальда из Эльвенэса и ранили Торварда унижающим чувством стыда.

Эйнар сел на свое место, взялся за еду. Хирдманы и женщины украдкой посматривали на конунга, но никто не смел обратиться к нему. В душе каждый удивлялся смелости или безрассудству Эгвальда ярла — скорее здесь было последнее. Где это видано, чтобы пленника звали за хозяйский стол, а он отказывался? Ведь Торвард конунг мог, если бы пожелал, отвезти Эгвальда на первый же рабский торг с веревкой на шее. А тот все не хочет понять, что уже почти месяц живет в плену и должен смирить свою гордость.

— Где Сигруна? — Взяв себя в руки, Торвард оглядел край женского стола. Лекарку достаточно уважали в усадьбе, чтобы кюна Хёрдис позволила ей сесть с собой за стол. Но Сигруны не было видно.