Корабль во фьорде - Оружие скальда

Ингитора восхищенно улыбалась Эгвальду, видела в его лице торжество, надежды, воодушевление. Брызги крови темнели на его лице, и вдруг душа Ингиторы наполнилась тревогой.

Алый блеск крови вдруг показался ей неприятен. Она сама не понимала своей тревоги, но ликование в ее душе погасло. Эгвальд стоял перед ней, полный сил и задора, а ей вдруг показалось, что он стал прозрачным, как тень. Ведь своей клятвой он обрек себя на опасное дело. Мало кто больше самой Ингиторы раздумывал о том, как силен Торвард конунг и каким опасным врагом он будет. И Хальт говорил ей об этом, а уж он не ошибается.

И с той же силой, с какой она желала отмщения, Ингитора вдруг пожелала, чтобы Эгвальд остался при этом жив. До сих пор она нередко видела в нем орудие своей мести. А сейчас она осознала, что ей вовсе не будет безразлично, что станется с ним самим.

Кюна Аста и Вальборг, держа в руках серебряные чаши, полные жертвенной крови, окунули в них венички и стали кропить кровью идол Фрейра и стены святилища, потом стены и ворота, потом толпу. Крича славу богам и конунгам, люди лезли вперед, подставляли лица под дождь тепловатых липких капель, ловя благословение Фрейра и Фрейи. Лица, руки, одежда жены и дочери конунга тоже были забрызганы кровью, как и всех вокруг. Кюна Аста весело смеялась, как девочка, щедро разбрасывая вокруг благословения Светлых Ванов, а Вальборг хмурилась, и это тоже не осталось незамеченным. В такой день, перед ликами богов, никто не должен хмуриться, особенно семья конунга. И сейчас весь народ гораздо больше любил сына Хеймира, чем его дочь. Хорошо, что у Хеймира вырос такой доблестный наследник! Он прославит племя слэттов! И сотни голосов хором выпевали славу конунгу и его сыну, впервые пропетую Девой-Скальдом на недавних пирах:

Правит народу на радость

Хеймир, славный на брани!

Слэттов — славься вовеки

в морях — меч охраняет!

Ты, о Бальдр кольчуги,

племени Воронов отпрыск,

миру яви свою доблесть,

светлых богов порадуй!

Меч тебе дали боги

биться за звонкую славу!

Рази им врага без пощады,

смертью плати за обиды!

Будут потомки помнить

славное имя Эгвальда!

Одина первым любимцем

тебя нарекут народы!

Весь вечер кюн-флинна Вальборг старалась казаться веселой, но в мгновения задумчивости брови ее хмурились. Ингитора не замечала этого — буря праздничного пира захватила ее с головой. Хеймир конунг поднимал кубки Одину и Тору, прося богов благословить поход его сына, и пообещал дать Эгвальду три больших корабля. Сам Эгвальд был весел, как будто уже одержал победы, и его уверенность убеждала всех, что судьба к нему благосклонна. Многие имели счеты с конунгами фьяллей, многие потеряли родичей в войне за Квиттинг, и клятва Эгвальда дала выход тому, что уже давно копилось в душах слэттов.

Мужчины еще пировали, когда кюна Аста почувствовала себя усталой и простилась с гостями. Вслед за ней поднялись Вальборг и Ингитора; первая — с готовностью, вторая — с неохотой. Ингиторе нравилось веселье, нравилось всеобщее внимание, блестящие глаза Эгвальда, почти не отрывавшиеся от нее. Но он уже был заметно пьян, не раз пытался ее обнять во время танца, вместо того чтобы держать за руку в общем кругу, как положено. И сама Ингитора слишком устала за этот бурный день, в душе ее то гремели громы Валхаллы, то разверзались бездны Нифльхейма. Хальт, сидевший в углу возле дверей, куда-то исчез, а без него она чувствовала себя опустошенной и одинокой. Пора было отдохнуть.

Служанки приготовили в бане горячей воды, чтобы смыть засохшие брызги жертвенной крови. Когда Ингитора вошла, медленно стаскивая с себя всю россыпь украшений, Вальборг уже умылась и мыла волосы, тоже обильно покрытые темными брызгами.

— И ты уже пришла? — спросила она Ингитору, и в голосе кюн-флинны слышалась враждебность. — Я думала, ты досидишь с мужчинами до утра.

Ингитора вяло махнула рукой вместо ответа и стала отстегивать застежки платья.

— Или ты уже довольна? — продолжала Вальборг. — Ты добилась своего и можешь спокойно идти спать?

— На что ты сердишься? — Ингитора подняла на нее глаза.

— Да, Вальборг, я тоже заметила — отчего ты такая хмурая весь день? — спросила кюна Аста. Она уже умылась и сидела на скамье, а Труда расчесывала ей влажные волосы. — Нельзя быть такой хмурой в праздник! Ты разгневаешь Фрейра и Фрейю, и тогда не жди хорошего жениха! А что подумают люди?

— Людям не до меня и моих женихов! — резко ответила Вальборг. — Люди готовят оружие идти в поход, в который их толкнула Дева-Скальд! Я давно говорила тебе!

— Так вот ты о чем! — догадалась Ингитора. — Неужели это для тебя новость? С тех пор как я сюда пришла, я только о том и говорю. Слэттам давно пора отомстить фьяллям за все обиды этих тридцати лет!

— Отомстить! Ты хочешь отомстить за твоего отца! А ты знаешь, сколько женщин останется вдовами ради твоей мести? Сколько детей станет сиротами?

— Так что же — забыть обо всем? — гневно воскликнула Ингитора. Слова Вальборг сердили и удивляли ее — она вовсе не ждала, что дочь конунга станет отговаривать кого-то от законной мести. — Ты на моем месте продала бы кровь отца за серебро? А мне никто и не предлагал выкупа.

— А теперь ради твоего отца я могу потерять брата! Мама, ты-то хоть понимаешь? — Вальборг обернулась к кюне Асте. — Ведь Эгвальд может погибнуть!

Кюна Аста ахнула, но потом махнула рукой — она не умела думать о неприятном.

— Не говори так! Наш Эгвальд не из тех, кто легко погибает.

— Но если бы не ее стихи, не ее призывы к мести, то этого похода не было бы!

— Был бы другой! Наш Эгвальд не очень-то охотно сидит дома! — При всем своем легкомыслии кюна Аста хорошо понимала сына. — Ты помнишь, он еще до Ингиторы говорил, что в мире много богатых земель, до которых легко доплыть на кораблях! Если бы не Ингитора, он уплыл бы еще весной! Ради нее он так задержался.

— И ради нее он выбрал себе противника гораздо сильнее, чем любой другой! Любой другой поход был бы менее опасен!

— Зато в этом походе он найдет больше славы! Разве ты не видела, как сам он рад?

— Я знаю, чему он рад! — Вальборг уколола взглядом Ингитору.

Ингитора молчала. Слова Вальборг пробудили в ней утреннюю тревогу. Во многом кюн-флинна была права: поход на Торварда опасен. Но судьбы мужчин всегда опасны. Боги дали им сильные руки и вложили в них оружие не для того, чтобы они сидели с прялками возле очага.

— Ты думаешь, я одна во всем виновата? — спросила Ингитора, прямо глядя в глаза Вальборг. Взгляд кюн-флинны напоминал взгляд ловчей птицы, но Ингитора знала свою правоту и не боялась упреков. — Но разве я одна потеряла родича по вине фьяллей? Эта война длится тридцать лет, больше, чем я живу на свете. Много людей лишилось родни, много людей жаждут мести. Они все равно пошли бы. И все равно их повел бы Эгвальд. Только так он покажет себя достойным стать конунгом. И никто его не остановил бы. Я только указала ему путь.

Не ответив, Вальборг отвернулась. Она никогда не считалась слабодушной и трусливой, не меньше других ценила честь рода. Но все ее существо бурно противилось мыслям о войне, каждый день умножающей число вдов и сирот. Новая месть влечет за собой новую кровь. Бесполезно объяснять это Ингиторе, которой кровь отца заслонила свет солнца. Но сейчас Вальборг чувствовала, что готова на все, лишь бы навсегда прекратить походы слэттов и фьяллей на Квиттинг и друг на друга. Торговые люди рассказывали, каким стал Квиттинг. Как же они не понимают, что земли слэттов и фьяллей могут стать такими же?

После внезапной стычки с Вальборг настроение Ингиторы было окончательно испорчено. Раньше Вальборг никогда не осуждала ее желание отомстить за отца — да и кто стал бы осуждать? Ее сегодняшний гнев был непонятен, но глухо перекликался с какими-то тайными тревожными мыслями самой Ингиторы. Воодушевление праздника отхлынуло, остался холодный темный песок. Вид сверкающей огнями гридницы и хмельные выкрики и песни, долетающие оттуда, были Ингиторе неприятны, и она обошла дом с заднего крыльца. На душе у нее было сумрачно, и никакого выхода она не видела. Посылать Эгвальда мстить — страшно, отказаться — позорно.

Остановившись посреди темного двора, Ингитора покачала головой. Да кому же такое придет на ум — отказаться? Позволить духу отца страдать бесконечно? Оставить позор в наследство потомкам? Нет, Эгвальд — доблестный воин, удача сопутствовала ему до сих пор и не оставит его в этом походе. «Иди сама с ним, если тебе так нужна эта месть!» — сказала ей на прощание Вальборг. «Не пойти ли в самом деле?» — мелькнуло в голове у Ингиторы. Но плавать на боевых кораблях, браться за оружие — не дело женщины. Каждому боги выделили свою судьбу в земном мире. Ей они дали особое оружие — звонкий разящий стих, волшебное слово, способное смешать с грязью могучего конунга и двинуть войско в поход.

Ингитора вошла в дом. В девичьей бьло тихо, кое-где на лавках посапывали служанки, уставшие прислуживать конунгу и гостям, остальные были в гриднице и на кухне. В круглом очаге слабо тлел огонь, рыжие язычки пламени лениво перебегали по кучке углей. На полу возле очага сидела скрюченная человеческая фигура. Ингитора с первого взгляда узнала его, и волна радости окатила ее сердце.

Хальт обернулся на звук ее шагов, откинул капюшон, улыбнулся. В первый миг его лицо показалось уродливым — мелкие черты, скошенные к носу глаза, кривой подбородок, покрытый неряшливой щетиной. Таким показывался людям Грабак, раб Ингиторы. Но для нее самой он был другим.

Ингитора подошла и села рядом с ним на пол. Душа ее успокоилась — возле Хальта ей всегда было хорошо, все тревоги отступали. Это был драгоценный друг, способный утешить ее в любой беде.

— Посиди со мной, — ласково сказал он, накрыв руку Ингиторы своей рукой. По лицу его пробежала мгновенная рябь, как по воде под ветром, и вот уже Ингитора видела лицо с правильными чертами, полное мужества и нежности — лицо альва, жителя Широко-Синего Высокого Неба. — Ты не слишком устала на пиру?

— Нет, я не устала, — чистосердечно ответила Ингитора. При виде Хальта вся ее усталость пропала, словно ее и не было. Заботы откатывались куда-то вдаль, как волна отлива, сердце ее с каждым мгновением становилось легче, светлее. Как будто после долгого плавания по бурному морю она попала в уютный дом с горящим очагом. — Куда ты пропал? Я тебя не видела.

— Там было слишком шумно. Ты все равно не услышала бы меня. — Хальт на мгновение нахмурился, и Ингитору кольнула в сердце маленькая холодная игла. Ничто не пугало ее так, как недовольство Хальта. Но через мгновение он уже снова улыбался.

— Я знаю, ты не поладила сегодня вечером с Вальборг, — сказал он. Теперь Ингитора уже не удивлялась тому, что он все знает о ней и о других. — Но это ничего. Посиди со мной, я расскажу тебе что-нибудь забавное и поучительное.

— Расскажи! — охотно согласилась Ингитора и села поудобнее.

— Ты помнишь, я рассказывал тебе о том, как Греттир Могучий пришел переночевать на усадьбу Песчаные Холмы, — начал Хальт, и Ингитора радовалась, как девочка. Наверное, сам Греттир не переживал свои подвиги так ярко, как она, слушая рассказы Хальта. — Греттир остался один в покое. До полуночи все было спокойно, а потом раздался вдруг страшный шум и со двора вошла огромная великанша. В руках у нее было корыто и большой нож…

Ингитора слушала, затаив дыхание, не сводя глаз с лица Хальта. И в сиянии белого огня его глаз она ясно видела полутемный покой… Слабо дрожит пламя факела в железной скобе, и тени ходят по бревенчатым стенам, где из щелей свисают беловатые пряди сухого мха. Во всем доме тихо-тихо, нигде не скрипнет половица, как будто весь дом ждет чего-то страшного, неотвратимо близкого… Ожидание сгущает тишину, становится нестерпимым… И вдруг за стеной раздаются тяжелые шаги, с грохотом отлетает дверь, и через порог шагает великанша. Она так огромна и сильна, что ее не сдержат никакие засовы, и дверной косяк ломается с треском, когда она задевает его плечом. Вот она поднимает свою уродливую голову, а во рту у нее торчат редкие длинные зубы, на лице страшное, дикое, нечеловеческое выражение. Корыто у нее грубо вырублено — великаны не искусны в поделках, нож длиной в полтора локтя, а на лезвии возле рукоятки засохла давняя кровь…

— Они яростно схватились и бились долго! — воодушевленно рассказывал Хальт. — Все лавки и лежанки в покое были переломаны. Великанша хотела вытащить Греттира наружу, она сломала перегородку и вынесла Греттира в сени на спине. Никогда прежде он не встречался с нечистью такой огромной силы! Великанша подтащила Греттира к реке, к самому краю ущелья. Они бились там всю ночь. Греттир был уже чуть жив от усталости, но знал: либо он одолеет великаншу, либо она сбросит его в пропасть.

Дрожь охватывала Ингитору с ног до головы, а душу наполняли ужас и восторг. Она сама была там, в темном покое и на обрыве, где сошлись в полночь Греттир и великанша. Они не видели её, никакая опасность ей не грозила, но она как свои ощущала все их чувства: голодную ярость великанши и гнев Греттира, его уверенность в своей силе одолеть любую нечисть. Ах, как хорошо быть мужчиной, самым сильным и доблестным, знать, что во всем живом и неживом мире нет тебе достойного противника! И сейчас сама Ингитора была им.

— Уже на самом краю ущелья Греттир изловчился, перебросил великаншу через себя и освободил правую руку, — рассказывал Хальт, а Ингитора уже не слышала его голоса, не разбирала слов. Слова были ей не нужны — все эти захватывающие образы как наяву разворачивались перед ее глазами. — Теперь-то он сумел выхватить меч и отрубил руку великанше. А в это время наступил рассвет, и великанша окаменела. Греттир подумал, что вовремя вырвался из ее рук, а то остался бы заключенным в скалу. Там до сих пор виднеется эта скала. Ее так и называют — Скала Великанши. А Греттир и подумал: «Видно, неспроста она тащила меня под водопад. Надо бы посмотреть, что там такое?»

Ингитору терзало то же любопытство: а что там, под водопадом? Для кого великанша хотела сварить похлебку из человечины? Перед глазами Ингиторы было ущелье с шумящим водопадом на краю, она замечала каждую мелочь: и пятна лишайника на камнях, и дерновые крыши усадьбы Песчаные Холмы в отдалении, где в смутном свете наступающего утра еще не виднелось дымков от очага. Видела она и Греттира, его широкое скуластое лицо, покрытое веснушками, с выпуклым упрямым лбом, мокрым от пота, усталые серые глаза. Он и не думал сейчас гордиться своим подвигом — ему казалось, что он сделал только то, что должен был сделать, ничего больше. Да и вид у него не как у великого героя — скорее, бродяга после драки. Рубаха висит на нем клочьями, на сильных плечах видны кровоподтеки и синяки, рыжие волосы растрепаны. Ингитора слышала его тяжелое дыхание, как будто он был совсем близко. А рядом шумит водопад, шумит яростно и жадно, злится, что лишился жертвы. И маленькие холодные капли, как острые иголочки, колют разгоряченную кожу Греттира…

Но где же он? Где та усадьба Песчаные Холмы? В каком-то из дальних племен? В каком-то из прошедших веков? Ингитора не знала этого, но все эти миры и века были близки и понятны ей. Она была в них хозяйкой больше, чем конунг хозяин в своей земле, с которой собирает дань. И все это богатство ей дал Хальт — хромой альв с белым огнем в глазах.

— Расскажи об этом людям, им понравится, — сказал Хальт, и Ингитора очнулась. Она снова увидела знакомую девичью кюны Асты, Гюду и Ведис, спящих на ближней лавке. Но ущелье Песчаных Холмов оставалось с ней. Ей очень хотелось рассказать о нем, хотелось так сильно, словно все ущелье, водопад, дом с хлевом и лодочным сараем, Греттир с великаншей помещаются в ее груди и грозят разорвать ее, если она их не выпустит.

— Я расскажу, — задумчиво согласилась Ингитора. В уме ее сами собой сплетались красивые слаженные строчки. Иными они и не могли быть, ведь все, что она видела, было так красиво и ярко! И мир Греттира совсем заслонил девичью, вымел из памяти ссору с Вальборг, тревогу за Эгвальда. Даже мысли о Торварде и мести. Даже скорбь об отце. Волшебная сила альва одолевала все. Весь зримый мир бледнел перед высшим зрением, которое Хальт давал ей, все его тревоги и горести отступали и таяли, как утренний туман под лучами солнца. Они не имели над ней власти.

— Тебе понравилось? — спросил Хальт.

Ингитора посмотрела на него. Раньше она не могла и представить, что на свете бывают такие прекрасные лица.

— Я так люблю тебя! — тихо, но вложив всю душу в эти слова, сказала она в ответ. — Ты — самое большое сокровище моей жизни. Лучший дар богов моей судьбе. Я так ей благодарна за это…

Хальт улыбнулся, довольный ее словами. Все лицо его светилось. Сейчас ему не нужно было никаких клятв — он знал, что это правда.

Кюна Хёрдис первой почуяла неладное. Ужин в усадьбе Аскргорд был окончен, столы убраны. Мужчины в задней части гридницы, собравшись возле почетного сиденья конунга, слушали Гранкеля Скальда. Очаг с их стороны не горел, там было полутемно. С другой стороны от священного дерева в очаге плясал огонь, женщины чесали шерсть и шептались.

Вдруг кюна Хёрдис подняла голову и резко втянула ноздрями воздух. Женщины умолкли, кто-то бросил взгляд на очаг — не горит ли что-нибудь. Но кюна не смотрела на очаг. Бросив гребень, она поднялась с места и прошла в середину палаты, к ясеню. Положив ладони на ствол, кюна подняла голову к кровле, куда уходил могучий ствол, закрыла глаза. Кто-то из мужчин тронул Гранкеля за локоть, и скальд замолчал. В палате стало тихо, все взгляды устремились к кюне. Даже Эйнар, шепотом споривший о чем-то с Эйстлой, накрыл ладонью ее неумолкающий рот. Девчонка попыталась укусить его ладонь, но Эйнар кивнул ей на кюну, и она тоже притихла.

А кюна Хёрдис опустила голову, прижалась лбом к стволу, замерла, прислушиваясь к чему-то далекому. Потом она медленно повела пальцами по рунам, много лет назад поясом врезанным в кору ясеня на высоте груди взрослого человека. В недавний Праздник Середины Лета руны были окрашены жертвенной кровью и заметно темнели на коре. Кюна зашептала что-то. Слышно было только, как потрескивают дрова в очаге женской половины палаты. И гул ветвей ясеня над крышей казался значительным и громким, несущим тайные вести, понятные одной только кюне Хёрдис.

Наконец кюна отошла от ствола, посмотрела на свои ладони, словно на них должны были отпечататься тайные руны.

— Матушка! — вполголоса, почтительно окликнул ее Торвард конунг. Никто другой не посмел бы этого сделать. — Что ты услышала?

Кюна медленно перевела взгляд на сына, непонятно усмехнулась.

— Ясень поймал вести, — сказала она. — Вести летят по ветру. Не скажу, добрые это вести или дурные. Кому как покажется.

Все молчали. Никто ничего не понял. Но Торвард не хотел мириться с неизвестностью. Знамения в день принесения жертв были не очень-то добрыми.

— Мы не так мудры, как ты, матушка, — сказал он. — Не скажешь ли ты яснее? Не все же умеют понимать язык Малого Иггдрасиля.

Кюна снова усмехнулась.

— Яснее? Скоро ты получишь ясные вести, мой сын. И их принесет тот, кого ты очень хочешь видеть.

Торвард потер шрам на щеке. Слова матери тревожили его больше и больше. Кого он хочет видеть? Рагнара, который уплыл уже дней двадцать назад и вполне мог бы быть назад. Даже ту зловредную Деву-Скальда, что появилась в усадьбе Хеймира конунга, он не отказался бы увидеть. Но не явится же она к нему сюда!

— Пусть она пойдет и откроет дверь гостье! — вдруг приказала кюна Хёрдис и указала на Эйстлу, сжавшуюся в комочек возле плеча Эйнара.

— Я? — Эйстла вздрогнула от неожиданности. Ее голос, обычно такой звонкий, охрип от испуга. Она, как и все в усадьбе, робела перед кюной и предпочла бы сейчас не попадаться ей на глаза. Но кюна, если ей кто-то был нужен, умела видеть даже через стены.

Ормкель нахмурился. Он и не заметил в полутьме, что его негодная «хюльдра» опять пробралась в мужскую половину.

— Иди. — Кюна кивком послала Эйстлу к выходу из гридницы. Эйстла медлила, утратив всю свою храбрость. Эйнар подтолкнул ее локтем, и она встала.

Медленно, как будто выполняя непонятное и пугающее священнодействие, Эйстла пошла через длинную палату к выходу в кухню. Десятки глаз следили за каждым ее шагом. Эйстла подошла к двери, боязливо оглянулась назад.

— Открой, — велела ей кюна.

Эйстла налегла плечом на дверь, толкнула ее наружу. Ей казалось, что за дверью этой лежит какое-то неведомое темное царство.

Но, конечно, за дверью была кухня, знакомая ей с рождения. Рабы, занятые своими делами вокруг кухонного очага, подняли головы. Кюна новым кивком послала Эйстлу дальше. Девушка пересекла кухню, опасаясь, не пошлют ли ее на двор, за ворота. А этого ей совсем не хотелось. Уже совсем стемнело, от ворот, должно быть, видно, как горят синие огни над старыми курганами…

Налегая плечом на тяжелую дверь, Эйстла открыла ее и замерла на пороге, глядя в темноту. Все смотрели туда же поверх ее головы и плеч. Было тихо.

И вдруг яркая звезда пала на широкий двор прямо с небес. С визгом Эйстла бросилась назад и мгновенно оказалась за спиной Эйнара. По кухне и гриднице промчалась волна, все вздрогнули, ахнули. И вдруг Торвард конунг радостно вскрикнул:

— Регинлейв!

Вскочив с места, он в несколько прыжков пересек обе палаты и на пороге встретил ночную гостью. Да, ее-то он и хотел видеть больше всех на свете!

— Регинлейв! — радостно повторял он, взяв Деву Битв за руки и переводя через порог. — Ты пришла!

Люди загомонили, кто-то засмеялся. Все были рады приходу валькирии, поднялись с мест, приветствуя ее. Но больше всех был рад Торвард. После их неудачного похода к кургану Торбранда он боялся, что Регинлейв разгневалась на него и долго не придет. Может быть, никогда. А меж тем любой срок, когда он ее не видел, казался ему долгим.

Входя, Регинлейв на миг замерла на пороге, глядя в глаза Торварду. И взгляд ее ярко-синих, как небо, глаз сиял радостью в ответ на его радость. Только миг они смотрели в глаза друг другу, смертный воин и валькирия, и в этот миг они были равны.

— Да, я пришла, как видишь, — проговорила Регинлейв и шагнула через порог. — Как же мне не прийти.

— Один послал тебя? — тихо спросил Торвард.

Регинлейв помолчала, потом чуть-чуть улыбнулась.

— Нет. Он только отпустил меня. Я сама…

Опомнившись, Торвард повел ее в гридницу. Taм он посадил валькирию на почетное сиденье конунга, а сам устроился на ступеньке возле ее ног. И никому не казалось, что этим он унизил свое достоинство. Далеко не каждому Дева Битв оказывает такую честь — войтив его дом и сесть возле его очага.

Молодые хирдманы догадались принести дров и углей из женского очага, разложили огонь перед престолом конунга. Мужская часть палаты осветилась, отблески пламени заплясали на ступеньках престола, заблестели в колечках кольчуги на груди валькирии. С первого взгляда было видно, что Регинлейв неспроста спустилась из Сияющей Щитами Валхаллы под кров смертных. Во всем ее облике было заметно возбуждение: черные кудри круче свивались в волны, падая на плечи, щеки ее горели румянцем, как багряная вечерняя заря, обещающая грозовой день, глаза блестели молниями. На волосах и на плаще ее поигрывали светом капли дождя.

— Откуда ты? — спросил Торвард. Ее рука сегодня казалась ему горячее обычного. — У тебя вести? В Широко-Синем что-то происходит?

— Что-то происходит на земле, мой славный ясень меча! — ответила Регинлейв. — Знаешь ли ты о том, что сын Хеймира конунга, Эгвальд ярл, собрался в поход на тебя?

По гриднице пробежал ропот.

— В поход на меня? — повторил Торвард. — Не скажу, чтобы я знал об этом, но скажу, что меня это не удивляет. И большое ли у него войско? Он посылал ратную стрелу по стране слэттов?

— Нет, ратной стрелы не было. Он подумал, что на рассылку ратной стрелы потребуется много времени и тем он поможет не только себе, но и тебе тоже. И я скажу, что он рассудил совсем не глупо.

Регинлейв быстро окинула взглядом палату. Не было воина, которого она не знала бы, и ей не нужен был свет, чтобы разглядеть лица.

— Я вижу здесь только Ормкеля. Рунольв Скала уплыл к уладам? А Хельдир Оленья Рубашка торгует у говорлинов?

— Торгует! — насмешливо фыркнул Гудлейв.

— Да, моих ярлов со мной нет, — подтвердил Торвард. — Ты знаешь наш обычай, Регинлейв. Летом фьялли не сидят дома. Но, я думаю, и Эгвальд ярл собрал не очень много людей?

— Ведь он дал обет в День Высокого Солнца! А на этот праздник в Эльвенэсе всегда собирается много народу. Эгвальд ярл взял свою дружину, часть дружины Хеймира. Кое-кто из хельдов, пировавших у конунга, тоже к нему присоединились. Всего у него четыре корабля и около трех сотен людей.

— Не так-то много! — буркнул Ормкель.

— Совсем немного! — выкрикнул в ответ Эйнар. — А у нас ровным счетом шестьдесят четыре воина! Целых шестьдесят четыре! Любой ребенок сочтет, что это куда больше трех сотен!

— А если тебе страшно, так еще есть время спрятаться! — рявкнул Ормкель. — Я видел за Земляничным Холмом старую лисью нору — как раз убежище по тебе! Овечий загон на верхнем пастбище тоже неплох!

Эйнар напрягся, Эйстла крепко вцепилась в его локоть.

— Молодцы! — резко крикнул Торвард. — Мне повезло с дружиной! Мои люди всегда вовремя принимаются сводить счеты!

— У меня нет с ним никаких счетов! — буркнул Ормкель, отводя глаза. Он понимал, что сейчас не время браниться, но дерзость Эйнара выводила его из себя. — Просто у него слишком длинный язык! Пошли его в поход на коннахтов! У них есть обычай — вырезать языки побежденным врагам! Ему бы это пошло только на пользу!

— Регинлейв, эти корабли уже отошли? — обратилась к валькирии кюна Хёрдис. — Ты видела их?

— Уже отошли, — ответила Дева Битв, со смехом в синих глазах наблюдавшая перепалку Ормкеля и Эйнара. — И я видела. Они уже плывут сюда, и на клювах их «Воронов» блестит обильная жертвенная кровь!

Валькирия подняла руку и с удовольствием слизнула с запястья длинный темно-красный подтек. Сидевшие поблизости заметили, что ее руки и кольчуга на груди обильно забрызганы кровью жертвенных бычков. Слэтты уже принесли жертвы перед походом, и боги войны приняли их.

Торвард тоже все это заметил. В нем вспыхнула дикая ревность — ему было неприятно видеть, что валькирия — покровительница Аскргорда приняла жертвы их противника. Но боги справедливы — они принимают жертвы и выслушивают мольбы от всех одинаково. Победит тот, кто сумеет лучше угодить. И в мгновенной вспышке ревнивого раздражения Торвард прикинул, нет ли у него подходящего раба. Перед новой войной нет жертвы лучше человеческой.

— У нас тоже найдется чем умилостивить богов! — сказала кюна Хёрдис, словно услышав мысли сына. — Ты ведь не захочешь отступить, сын Торбранда?

— Скажи мне это кто другой… — Торвард упер в лицо матери блестящий суровый взгляд. — Ты сама знаешь, чей я сын. А может ли сын Торбранда отступить? Эйнар правильно сказал — шестьдесят четыре фьялля всегда больше, чем три сотни слэттов.

— Мудрые говорят: лучше биться на своей земле, чем на чужой! — подал голос Баульв. — А на своем море — еще лучше. В этом Эгвальд сын Хеймира хочет нам помочь.

— Что с моим отцом? — мрачно спросил Эйнар, исподлобья глядя на валькирию.

— Всех фьяллей задержали в Эльвенэсе. К их кораблям приставлена стража. За Рагнара не бойтесь. Его объявила своим гостем кюн-флинна Вальборг. Он даже сидит на хорошем месте. Кюн-флинне нравится с ним беседовать.

Регинлейв непонятно усмехнулась и бросила на Торварда быстрый насмешливый взгляд. Но он не понял его значения. Дева Битв была так прекрасна, что рядом с ней он мало что замечал и терял часть своей обычной сообразительности. Упоминание о дочери Хеймира конунга прошло мимо его ушей — он был полон одной Регинлейв.

— Давно они отплыли? — спросил Хавард.

— Сегодня.

Внимательно осмотрев свою руку, валькирия слизнула еще какое-то пятнышко и облизнулась. Торвард бросил взгляд Эйстле. Вскочив, она вылетела в кухню и через мгновение вернулась, неся кубок лучшего меда. Самый лучший кубок, из которого обычно пил сам Торвард. Сейчас он был наиболее подходящим. Хотя, конечно, казался жалким черепком по сравнению с теми кубками, из которых Регинлейв пила в палатах Валхаллы.

Валькирия взяла из рук Торварда кубок, заглянула в него, вздохнула — после крови мед казался слишком пресным напитком. Но все же она приняла угощение и отпила из кубка. Мед был хорош, но не успокоил ее возбуждения. Запах крови растревожил ее, видения выступающих в поход боевых кораблей, звон оружия и сотни мужских голосов, поющих боевые песни, разбудили сущность Девы Битв. Она уже видела поля битв, связанные канатами корабли в боевом порядке. «Ударим мечами о щит боевой, с холодным копьем столкнется копье…» Десятки, сотни духов-двойников, толпящихся в ожидании близких смертей — белые волки и черные соколы, безголовые медведи и кони с огнистой гривой. И те же корабли после битвы — очищенные от людей, с сотнями копий и стрел, торчащих в изрубленных бортах, скользкие от крови скамьи для гребцов, поломанные весла. И сотни духов, которых она понесет от кораблей и морских волн вверх, в Валхаллу, Сияющую Щитами. И кто будет среди них — этого она еще не знала. Это решать не ей.

Регинлейв посмотрела на Торварда.

— Я сказала все, что знала, — проговорила она, глядя ему в глаза. Взгляд ее горел такими молниями, что Торварду было жарко, но этот жар был его счастьем и он готов был скорее умереть, но не отвести глаз. — Одно я знаю верно, Торвард сын Торбранда. Я не покину тебя.

Вальборг и Ингитора долго стояли на Корабельном Мысу — его еще называли Прощальным Мысом. Он находился за пределами общей стены Эльвенэса и возле него располагалась стоянка конунговых кораблей. Отсюда они уходили в путь. Вальборг и Ингитора смотрели вслед кораблям Эгвальда, пока их было видно. Но вот хвост последнего «Ворона» скрылся за выступом берега. Море снова очистилось и стало пустым, волны слизывали с песка последние следы жертвенной крови.