Эра Бессмертия

В самом восхождении Ильи Пересветова к его первому – российскому – престолу явственно виден знак судьбы. В 27 лет (для политика – сопливый возраст) став депутатом Московской городской Думы от одного из столичных избирательных округов, через год он уже заседал в Государственной Думе (заменив внезапно усопшего предшественника), а спустя еще пять лет «на ура» прошел к верховной власти. И после невероятная удача сопутствовала ему во всех начинаниях, даже самых, казалось бы, безнадежных. Чем такое возможно объяснить, кроме очевидной помощи свыше – если то, что произошло, было изначально предначертано?..

< … > О священной личности Государя строжайше предписано говорить либо хорошо, либо никак. (Помнится, раньше так было принято отзываться о покойниках…) Официальная биография Пересветова изрядно напоминает средневековые жития святых, только Илья Никитич выглядит гораздо непогрешимей и безошибочней всех христианских подвижников вместе взятых. Кажется, будто он и в памперсы никогда не писался, и при самом рождении, наверно, кричал вполголоса, опасаясь побеспокоить окружающих. Весь его жизненный путь представлен сплошной чередой благодеяний и непрерывным самопожертвованием во имя счастья всего сущего на Земле. За ослепительным сиянием его нимба невозможно разглядеть лица сверхгероя – будто мощный прожектор бьет в глаза… Так что моя задача почти невыполнима – под толстым слоем слащавой мякины отыскать зерно истины. Помощников у меня только двое: ветхая пресса сорокалетней давности да собственная логика. Поскольку логика опирается на информацию из прессы (а последняя и тогда, сорок лет назад, отнюдь не грешила объективностью), за абсолютную правильность моих выводов я не могу вполне поручиться даже себе самому. Но в том, что мои выводы будут честнее официальных, – ручаюсь без колебаний.

< … > Восхождению Ильи Никитича Пересветова на властный Олимп предшествовал (и способствовал!) тяжелейший государственный кризис в его отечестве. В начале 30-х годов XXI века Российская Федерация находилась на грани катастрофы. Все признаки надвигавшегося державного краха были налицо. На внешнеполитической арене страна уже давно пребывала в положении объекта негласного бойкота: всякое мало-мальски значимое государство старательно избегало любых долгосрочных соглашений с ней, предпочитая чисто протокольное поддерживание отношений. Помимо Белоруссии и отчасти Средней Азии, «дружить и добрососедствовать» России более-менее удавалось только с карликовыми странами «третьего мира», и толк от такового сотрудничества был прямо пропорционален размерам и влиятельности оных. Непродуманная внутренняя политика привела к угрожающему обострению социальной напряженности, межнациональных отношений и, как результат, межпартийной борьбы. Вследствие перечисленных и иных причин произошло резкое ослабление престижа и силы федеральной власти, а оно в свою очередь повлекло за собою общий дисбаланс государственной системы. Снова, как в конце прошлого столетия, по огромному пространству от Балтики до Тихого океана заревели сотнями тысяч глоток бесчисленные митинги, зазвенели разбитыми стеклами ночные погромы, сумрачные улицы принялись нервно содрогаться от частых выстрелов криминальных разборок и взрывов терактов. Всеобщее взаимонепонимание, раздражение и неприязнь достигли стадии Вавилонского столпотворения. Курс национальной валюты – российского рубля – годами пребывал в состоянии крутого пике, а бесконечно умирающая экономика по-прежнему поддерживала видимость своего существования настойчивым опустошением природных недр.[21]

Конечно, наибольшую опасность для российской государственности в начале 30-х годов представляло мощное усиление центробежных тенденций. Значительно возросшее в последнее время самосознание «провинциальных» регионов уже не позволяло им смиренно терпеть навязчивую, бестолковую и мелочную опеку Москвы. Общих интересов у центра и окраин давно не оставалось никаких, потому «полураспад», обозначившись прежде всего на восточной оконечности державы, быстро вызвал цепную реакцию почти по всей территории федерации.

Первым о курсе на самостоятельность (поначалу – очень осторожно) заявило Приморье, следом – Якутия, после чего открытый сепаратизм мгновенно охватил всю российскую Азию – от восточных Уральских предгорий до Тихого океана. Логика сторонников независимости была понятна: огромная Сибирь являла собою бездонную кладовую природных богатств при мизерном количестве населения; дарить львиную долю добываемых ископаемых ненасытному центру, при том не имея сносного вознаграждения за труды праведные в суровых климатических условиях, сибирякам надоело. Система регионального разделения труда и доходов, при которой каждый промышленный район отдавал столице все, что мог отдать, а взамен получал только новые задания, абсолютно перестала их устраивать. Для них былую сказку о светлом будущем целой России заменил мираж изобильного суверенитета. В лучезарных мечтаниях нефтяники и старатели грезили о превращении своей дикой тайги и не менее дикой тундры в цветущий оазис вроде Кувейта, а себя видели поголовно разъезжающими в просторных лимузинах по мраморным шоссе… В принципе, если тогда совокупную прибыль от всей Сибири поделить примерно поровну между ее обитателями, такая фантазия не показалась бы слишком утопической. (О том, что со своим малым населением они вряд ли сумеют защитить бескрайние суверенные территории от иностранной экспансии, лихие фантазеры, ясное дело, не задумывались.)

Средняя полоса России, Русский Север, Урал и Поволжье, напротив, намерены были сохранять единство. Все большая часть населения здесь тяготела к сближению с Европой, имея в виду перспективу постепенного вхождения в Евросоюз. Многочисленные национальные автономии европейской части РФ, прекрасно сознавая, что самих по себе их никто в мире не станет воспринимать всерьез, тоже не стремились к отделению. Естественно, они хронически бузили, но аккуратно, больше для виду, чтобы постоянно выторговывать у федерального центра все новые привилегии, льготы, а то и откровенные «подарки» – например, в виде финансирования из государственной казны разных национальных праздников и торжеств в честь придуманных «круглых дат» с момента основания их республиканских столиц.

Официально потребовала независимости Калининградская область (бывшая Восточная Пруссия). Будучи территориально оторваны от остальной России, географически пребывая в окружении европейских государств, калининградцы сами давно чувствовали себя европейцами. Удерживать их принудительно у Кремля не было никакой возможности. Пришлось предоставить крайне-западному «субъекту федерации» широчайшие экономические свободы и головокружительную автономию – вплоть до права самостоятельного заключения с иностранными государствами некоторых договоров без согласования таковых с российским правительством. Немного поломавшись, Калининград согласился покуда отложить развод; тем не менее было ясно, что его полное отделение – дело времени. Страны ЕС уже рассматривали Восточную Пруссию как своего потенциального члена, а она против таковой перспективы отнюдь не возражала, фактически ощущая себя суверенной республикой. (Кстати, самой Российской Федерации данное обстоятельство оказалось выгодно: в лице означенной полунезависимой области она получила своеобразного посредника в отношениях с Западом – очень удобного, благожелательного и по-прежнему чувствовавшего генетическую и психологическую связь с породившей его державой.)

Таким образом, провозглашавшаяся Конституцией РФ государственная целостность становилась все более эфемерной. Вконец обветшавшая идея «единой и неделимой» («времен Очаковских и покоренья Крыма») к III-му тысячелетию оказалась неприменимой, и монолитная одноклеточная Держава естественным образом утрачивала жизнеспособность. В то время как соседка-Европа постоянно крепчала, с каждым годом все плотнее сливаясь в нерасторжимый организм, некогда могучий Третий Рим (вслед за двумя предыдущими) неуклонно катился к распаду.[22] Казалось, изменить роковую перспективу могло лишь нечто неожиданное, глобальное, масштабно-драматическое, способное смешать весь геополитический расклад на мировой арене – например, сокрушить существовавшие на тот момент ведущие державы, освободив их ролевую нишу для России. Но подобного вселенского катаклизма, полагаю, не желали даже самые оголтелые кремлевские мечтатели.

< … > С экономической точки зрения в наиболее выгодном положении оказался Центральный регион России, и не только потому, что он был достаточно густо населен и промышленно развит. В течение многих десятилетий Москва беззастенчиво выкачивала из зауральских провинций основную долю доходов от разработки природных ресурсов, и в итоге сосредоточила у себя весьма солидный золотовалютный резерв, позволявший ей без особой паники смотреть в туманное будущее. Сибирь, наливаясь желчной обидой на бессовестную столицу, кое-как перебивалась тем, что ей оставалось от добычи ископаемых и производства цветных металлов. Дальний Восток и Приморье, почти не имевшие ископаемых и совсем не имевшие резервов, не получавшие от центра практически никакой помощи (кроме ценных указаний), поневоле мирились с нашествием на их области китайских иммигрантов. Те усердно трудились буквально за гроши, возделывали пустующие земли и реально поддерживали экономику тех районов, где компактно расселялись. Правда, в городах, подвергшихся их наплыву, экономический рост от этого был чисто количественным: производимая китайцами ширпотребная продукция была изобильна, дешева, но крайне редко тянула хотя бы на третий сорт.

Федеральный центр, понятно, признавал необходимость развития отдаленных регионов и вместе с тем не желал его всерьез финансировать. Желтые же дети Поднебесной удачно сочетали в себе три ценных крайности: они были крайне трудолюбивы, крайне дисциплинированы и крайне неприхотливы. Естественным образом возник соблазн возложить подъем неосвоенных просторов на рабочую силу, еще более дешевую, нежели отечественная. Поэтому Москва довольно долго взирала на массовую иммиграцию в восточных провинциях сквозь пальцы. Однако в конце концов пришлось убедиться, что китайцы сродни вирусу, способному молниеносно размножаться и распространяться в любых направлениях. Спохватившись, российское правительство пресекло «ползучую экспансию», введя очень жесткие ограничения китайской иммиграции. Тем не менее население на территории от Владивостока до Забайкалья включительно успело изрядно «пожелтеть», и от этого уже было никуда не деться.

Возникли опасения, что Дальний Восток и Приморье рано или поздно могут отойти к Китаю. Правда, сами желтые переселенцы отнюдь не горели желанием вернуться под юрисдикцию красного Пекина. Они упорно обустраивались на новых местах, заводили смешанные браки, активно плодили раскосых бледнолицых метисов и мало-помалу сливались с русским населением, образуя замысловатый гибрид двух культур и двух менталитетов.[23] Так или иначе, дополнительная головная боль руководству РФ была обеспечена, ибо к перечню факторов, способствовавших сепаратистским устремлениям крайне-восточных регионов, добавился еще один – национальный.

Разумеется, нараставшее недовольство азиатской части страны грозило России тотальной катастрофой: при общем упадке экономики государство могло худо-бедно существовать и функционировать лишь за счет эксплуатации и экспорта природных богатств. Сибирь (и не только) необходимо было умаслить, отказавшись от откровенно-колониальной политики центра. Однако Москва, вместо того чтобы искать компромиссные пути диалога с провинцией, с удвоенным усердием нагнетала централизацию и федеральный диктат, тем самым еще усиливая центробежные устремления отдаленных регионов. Многочисленные примеры из истории распавшихся империй ничему кремлевских сидельцев не учили. Упертый центр, сродни ретивому солдафону, традиционно уповал не на ум, а на силовое давление.

Однако возможности этого самого давления иссякали на глазах, браться же за ум российской власти, как всегда, не хотелось. А скорее – не моглось. Ввиду отсутствия в огромном государстве мудрого и сильного правления, способного к экстренным мерам, надлежащим преобразованиям и перелому ситуации, над одряхлевшей державой свинцовой тучей нависла угроза бесславного финала.

< … > Российские журналисты конца 20-х годов каким-то образом выяснили, что Пересветов до своего депутатства успел пару лет послужить в органах госбезопасности. Ничего необычного в данном факте не было: в то время представители спецслужб выдвигались во власть в большинстве стран. Человечество, утопавшее в пучине тотального мирового кризиса, судорожно хваталось за любые соломинки, дабы подольше оставаться на плаву. Либеральные принципы прошлого столетия все чаще воспринимались с умилительным сожалением, как в античной древности – байки о минувшем «золотом веке». Почти повсюду правительства и даже парламенты возглавлялись высокими чинами различных силовых структур, более или менее успешно пытавшимися драконовскими мерами сдержать неуклонно нараставший глобальный хаос.

Работники спецслужб были сродни Церберу, стерегущему вход в царство Аида. Они охраняли общественные устои от враждебных посягательств, грызли тех, кто представлял угрозу родному им государству и являли собою безусловную необходимость для последнего. Только охранников этих надо было постоянно держать на коротком поводке, дабы те, сорвавшись, не начали грызть по собственному разумению – не врагов общества, а кого сами сочтут нужным. (Все-таки Церберу надлежит стеречь вход, а не занимать место Аида!) Любая спецслужба представляла собой некое подобие закрытой секты, мировоззрение и понятия членов которой были сугубо особыми, узкокорпоративными, мало чем схожими с общечеловеческими; потому горе было той стране, где таковые сторожевые псы, волею судеб оказавшись в роли хозяев, вместо себя сажали на поводок само общество.

К сожалению, подобных «стран на поводке» становилось все больше. Правовые нормы повсеместно отходили на задний план, заменяясь суровыми указами на злобу дня, а иногда – чрезвычайными режимами и откровенной диктатурой. Правда, государства Запада сохраняли статус правовых – демократический фундамент их оказался очень крепким, – однако и там многие высшие посты прочно занимали силовики. Стараясь, по давней западной традиции, делать хорошую мину при плохой игре, эти ребята громогласно проповедовали миру уважение к различным свободам, а у себя дома втихую все туже закручивали гайки.[24]

Россия в данном смысле не являлась исключением: здесь представители госбезопасности уже давно протоптали четкую дорожку во власть. Впрочем, россияне с их исконно-деспотическими традициями не считали сие за национальную трагедию. Напротив, присутствие силовиков в государственном руководстве воспринималось населением с пониманием и одобрением, как нечто само собой разумеющееся в эпоху мирового безвременья… Короче, сенсации у журналистов не получилось. Скорее, сообщение о том, что Пересветов имеет отношение к ФСБ, лишь добавило ему авторитета. К церберам за свою долгую историю русские привыкли, как к водке, снегу и тараканам.

Удивительно было как раз другое – что сам Пересветов, будучи «сотрудником и выдвиженцем спецслужб» (цит. из тогдашней газеты), впечатления цербера отнюдь не производил. За первые полтора-два года своего пребывания в Госдуме он умудрился заставить полюбить себя всех парламентариев и почти весь державный электорат. Светлый образ мудрого и энергичного Ильи Никитича раскручивался средствами массовой информации, как отпущенная пружина – стремительно и неудержимо. Безмерно уставшие от нескончаемых политических дуэлей многочисленных партий и фракций, граждане вдруг узрели в худощавом молодом человеке долгожданную Надежду, будущего Спасителя Державы, Лидера Нации, Вождя, библейского Моисея – то есть именно то, о чем грезили несколько поколений и чего давно уже не чаяли дождаться. В Пересветове импонировало все: высокий ум, сокрушительное красноречие, орлиный взор, безупречная внешность, сама «патриотическая» фамилия, воскрешавшая отрадное русскому сердцу воспоминание о славной Куликовской битве. Его слова были пламенны, доводы – неоспоримы, обаяние – поистине дьявольское. Если он улыбался – от него исходили флюиды апостольской доброты, если бросал осуждающий взгляд – самый заносчивый оппонент тотчас прятал глаза. Когда он говорил, все искушенные «виртуозы от политики» внимали в гробовом молчании, не моргая, будто под гипнозом. Народ огромными толпами часами простаивал у здания Думы с его портретами и ликующими транспарантами в руках, только чтобы по выходе новообретенного Кумира встретить его восторженным ревом.

Популярность речистого депутата с каждым днем росла, как на дрожжах. Лидеры дотоле непримиримых идеологических течений начали согласно рассматривать Пересветова как компромиссную фигуру, способную устроить всех и сгладить казавшееся неразрешимым многогранное политическое противостояние. Тем паче что лично Илья Никитич ни в каких партиях, фракциях и блоках не состоял – ибо сам по себе стоил не одной партии. Не примыкая к какой-либо из противоборствующих сторон, новоявленный Цезарь терпеливо ждал своего звездного часа.

Наконец в один прекрасный день (на пятом году своего госдумского депутатства), видимо, поняв, что решающий Момент настал, Пересветов на очередном заседании нижней палаты разразился великолепно разработанной программой объединения всех ведущих политических сил и движений, в основу которой легла весьма здравая мысль о ненужности любых идеологий. «Идеология должна быть одна – максимальная польза Родине!» – так оратор завершил изложение своей концепции. К общему изумлению, программа почти всем пришлась по душе – левым, правым, либералам, шовинистам, – и Дума, дружно встав, громыхнула аплодисментами. А следом взорвалась восторженными овациями вся бескрайняя Россия…

Примерно так преподносят те отдаленные события нынешние историки. Данный период биографии Пересветова выглядит более чем туманно. Официальная хроника предпочитает ограничиваться лаконичным перечнем итоговых фактов, старательно уклоняясь от расшифровки их подоплеки и разбора предпосылок, тщательно избегая каких-либо комментариев. Все это, разумеется, неспроста. Полагаю, вряд ли восхождение Государя являло собою сплошное победное шествие – без сучка без задоринки. Наверняка имели место всегдашние интриги, закулисные переговоры, сепаратные сделки, обман, предательство, подкуп и даже шантаж – тогдашняя политика без сего грязного набора не обходилась. Конечно, не единая воля небес способствовала стремительному росту Пересветова – были у него и иные, вполне земные, покровители… Впрочем, незаурядность самого Ильи Никитича не вызывает сомнений: его пресловутая «объединительная программа» совершенно справедливо именуется «непревзойденным шедевром политического консенсуса». Лично я не представляю, как вообще можно было придумать для всего пестрейшего политического спектра того периода общуюконцепцию! Как оказалось возможным скрестить, допустим, коммунистов с выдвиженцами от буржуазии – носорога с койотом?! А ведь удалось… Кто тут помог? Бог? Дьявол? Просто очень светлая голова Пересветова?.. Или гениальность оставшегося в тени «обслуживающего персонала», разработавшего длянего и занего ту знаменательную программу?..

(До боли жаль, что текста того достопамятного выступления – или газет хотя бы с фрагментами оного – в мои руки не попало, поэтому я не имею о нем ни малейшего представления. Официальная историография чрезвычайно кратко излагает суть его в виде набора обобщенных тезисов, патетических лозунгов, призывов служить Отечеству, народу, благу всего человечества и прочей белиберды. Утверждается, будто таковая демагогия мгновенно проникла в сердца парламентариев и в каждом из них вызвала всплеск благородных чувств размером с цунами… Чушь это все, конечно. Видимо, имелось в депутатской речи Ильи Никитича что-то такое – какая-то конкретика или некие злободневные нюансы, – о чем после постарались наглухо забыть. Это понятно: тогдашние утверждения и предложения Пересветова исходили из тогдашних же политических реалий, существовавших на тот момент противоречий, внутренних и внешних противостояний и общей мировой напряженности. Наверняка многое из сказанного тогда не было бы воспринято сегодняшними людьми с должным однозначным одобрением… А все-таки чертовски жаль! Меня именно та его речь интересует особенно – очень уж хочется знать, из какого материала состояла «взлетная полоса» будущего всемирного владыки!)

Как бы там ни было, программа молодого коллеги оказалась горячо одобрена думским большинством и принята к реализации внутри всех ведущих партий и движений. Деваться было некуда: весь российский электорат в один голос требовал немедленного исполнения пересветовского «плана примирения», и отказ от поддержки оного гарантированно обрекал любую партию на поголовную потерю сторонников. Посему многочисленные партийные лидеры наперегонки бросились жать друг другу руки перед телекамерами. Их примеру незамедлительно последовали соратники лидеров, партийные руководители низших рангов и, наконец, рядовые члены партий и движений. Где-нибудь через пару недель данный процесс достиг кульминации, напоминавшей какой-то абсурдный анекдот: за полгода до президентских выборов на политической сцене началось повальное братание всех со всеми.

Далее развитие событий стало необратимым. Одна за другой все значимые партии и политические организации выдвинули Пересветова своим кандидатом на предстоящие выборы. Конкурировать с ним, разумеется, было нелепо, и лишь по его собственной настоятельной просьбе еще три известных политика согласились выставить свои кандидатуры – просто так, из уважения к Илье Никитичу. Оставалась мелкая загвоздка: согласно Конституции Российской Федерации, баллотироваться в главы государства мог гражданин, достигший 35-летнего возраста. Но таковую досадную помеху Госдума запросто устранила, приняв необходимую поправку: кандидатский возраст был снижен на три года.

Особо активной агитационной кампании на сей раз не проводилось – не было нужды. На состоявшихся в июне 2032 года президентских выборах кандидат от всех основных партий Пересветов И.Н. набрал 99,9 процентов голосов избирателей (снова три перевернутых шестерки!), и к середине июля вступил в Кремль в качестве хозяина – примерно за месяц до собственного дня рождения.

Ему в тот год исполнилось тридцать три… Опять мистическое совпадение чисел. Иисус из Назарета в 33 года достиг своего судьбоносного вознесения – на крест. Антихрист своего – на трон…

< … > В первый же день после своей инаугурации Пересветов блеснул неслыханной оригинальностью – официально объявил лесть вне закона. Выступив с обращением к согражданам, новый Президент заявил четко и недвусмысленно: «Мне не нужны лично преданные. Служить правителю могут только холопы, граждане – служат Отечеству. Правда, существуют еще монархические страны, где личность наследного правителя ассоциируется с государством, но к нам это не имеет отношения. У нас высшим руководителем является Президент, то есть чиновник, которому не пристало иметь личных вассалов. Всякий представитель российской власти – чиновник или депутат – обязан быть подвижником, добровольно возлагающим себя на алтарь блага народного, на котором он намерен сгореть дотла». Изумленная общественность разинула рты, а державным начальникам всех рангов сразу стало ясно, что сладкой жизни для них при новом Хозяине не предвидится.

Действительно, не прошло и месяца, как на обширный госаппарат девятым валом обрушились отставки. На освобождавшиеся теплые места, до дыр просиженные непотопляемыми холуями, приходили люди толковые и деятельные, с ангельски-безупречными репутациями. Причем несколько высоких постов оказались заняты немногочисленными тогда оппозиционерами – теми, кто проявлял способности к поручаемой работе. Так что Пересветов не лукавил, и дела его чудесным образом совпадали со словами.

При таком раскладе последняя оппозиция обреченно пошла на убыль (ибо трудно оставаться среди недовольных, вливаясь во власть). Руководящие новички развернули бурную деятельность, спешно доводя до ума политику и экономику. Парламентарии, не дожидаясь президентских пожеланий, кинулись сочинять самые полезные законы, правоохранительные органы – ловить преступников, крестьяне – убирать урожай, стоматологи – сверлить зубы. Заржавевший маховик державного механизма нехотя, со скрежетом, повернулся – и мало-помалу заработал, завращался, стремительно набирая обороты.

Острейшая проблема сепаратизма была быстро снята простым и логичным способом: все субъекты федерации получили широкую самостоятельность – хозяйственную и административную (включая значительно расширенное право на принятие собственных, региональных законов – вплоть до уголовных, если те не противоречили федеральному законодательству), – а также вожделенную возможность распоряжаться большей частью доходов, получаемых с их территорий, в том числе от добычи полезных ископаемых. Москва при этом, конечно, изрядно вздрогнула, зато вся необъятная Россия, опьянев от счастья, едва не захлебнулась в патриотическом экстазе. Несколько дней подряд по городам и весям снова сплоченной державы царило бурное ликование, проходили многочисленные митинги в поддержку федерального единства (больше напоминавшие благодарственные молебны), а молодежные дискотеки открывались государственным гимном. Тем не менее производительность труда за неделю возросла в целом на сорок пять процентов. Окрыленная после долгого уныния страна, повизгивая от восторга, сломя голову бросилась навстречу светлому будущему.

Пересветов умело поддерживал позитивный накал, подавая личный пример работоспособности (с которой мало кто мог посоперничать) и регулярно подстегивая общественность все новыми возбуждающими заявлениями. Так, спустя сто дней после начала президентского срока, когда первые успехи его правления стали уже очевидны, глава государства, выступая по телевидению с обращением к нации, заверил:

«Как Президент, я обещаю сделать все, от меня зависящее, чтобы в нашей стране каждый получил то, что он ценит и уважает. Таким образом, сторонники демократии получат от власти демократическое отношение, поклонники диктатуры – стальную тиранию, законопослушные – незыблемую законность, не признающие закона – силовое подавление, мирные люди обретут мир и безопасность, террористы – беспощадный террор. Государство отнюдь не должно одинаково относиться ко всем своим подданным, кем бы и какими бы те ни являлись; это абсурд и демагогия. Достойное государство обязано быть добрым – с добрыми и злым – со злыми. Именно такой подход мы, то есть федеральное руководство, намерены воплощать в жизнь. – И, сменив патетический тон, добавил с многообещающей усмешкой: – Следовательно, у нас все будут максимально удовлетворены, и россияне станут счастливейшим из народов».

Данное заявление, судя по тогдашней прессе, вызвало шок не только в среде исчезающего вида правозащитников. В первую очередь сильнейшее беспокойство возникло в криминальных кругах. Собственно, «беспощадную войну преступности» периодически объявляли все прежние державные руководители (это было нечто вроде национальной традиции), однако страна уже успела убедиться, что слова Пересветова, в отличие от его предшественников, никогда не произносятся впустую. Таковое наблюдение вскоре подтвердилось сполна: масштабная война с преступностью действительно началась (пока правовыми методами). Причем началась она не с отлова карманных воришек (что также было бы вполне традиционно), а с тотальной чистки изрядно захламленных рядов прокуратуры и Министерства внутренних дел. Нация вновь дружно возликовала, а личный состав стражей порядка начал обильно пополняться бескорыстными энтузиастами, идущими служить закону исключительно из благородных побуждений, – чего в Российской Федерации вообще отродясь не случалось.

В то же время с улиц и площадей начисто исчезли те, кому Пересветов посулил «стальную тиранию», – различных окрасов ультрарадикалы вроде сталинистов и нацистов. Последние, как-то очень быстро сориентировавшись, не только «завязали» маршировать по мостовым со свастиками на рукавах, а словно растворились, где-то самораспустившись, где-то уйдя в столь глубокое подполье, что всякая их деятельность перестала проявляться. Прекратились массовые побоища скинхедов с заезжими инородцами, взрывы на автобусных остановках и ночная пальба дуэлирующей «братвы» по дворам и пустырям. В кои-то веки города Российской Федерации стало возможно с полным основанием назвать городами мирного времени.

…Конечно, все вышеизложенное – голимый официоз. Совершенно ясно, что десятилетиями складывавшуюся государственную систему невозможно было исправить за несколько месяцев. И всех коррумпированных чиновников из нее в одночасье было не вытряхнуть – тогда самой системы не осталось бы, она же была коррумпирована сплошь… Но что я могу поделать, если не располагаю объективной – или хотя бы альтернативной – информацией! И взять ее негде, и собственных воспоминаний о том периоде у меня нет (поскольку меня самого тогда еще на свете не было), и расспрашивать тех, кто жил в те годы, бессмысленно – они лишь уверенно подтвердят, что все происходило в полном соответствии с официальным изложением… Подобным образом в СССР сто лет назад, в так называемую «эпоху застоя», преподносились перемены после Октябрьского переворота 1917 года: дескать, тогда и прогнившее государство во мгновение ока поменялось на передовое и прогрессивное, и во власть пришли поголовно идеалисты в белых одеждах, и свирепая царская охранка уступила место стерильно-высоконравственной ЧК, и законы обрушились на страну исключительно гуманные и справедливые. А все, что противоречило сей пасторальной мифологии, было надежно похоронено в тайниках «спецхрана», доступа к которым для историков не предусматривалось. Вот и рассказывали ученые мужи о героической революционной эпохе только то, что могли узнать сами – из официальных (или официально одобренных) источников. Как я сейчас.