Эра Бессмертия

Подобные мысли недопустимы. Это, пожалуй, единственный жесткий запрет эры Всеобщего Благоденствия. Очень правильный запрет. Как известно из истории, всякая общественная дисгармония начинается с крамолы в сознании. Эволюция общественного хаоса состоит из трех ступеней: мысль – слово – действие. Где сегодня родилась крамольная мысль, завтра будет произнесено и подхвачено опасное слово, послезавтра – последует разрушительное действие. Третья ступень невозможна без первой: чтобы не было действия, не должно быть мысли. Поэтому общество всегда начеку, поэтому наше бдительное государство вынуждено контролировать лояльность мышления подданных посредством ежегодного гражданского тестирования. Люди сейчас живут очень хорошо – предыдущим, смертным, поколениям такое и не снилось, – с каждым днем жизнь становится все приятней, все роскошней, все безоблачней. Посему любая, даже призрачная, угроза общественному спокойствию – однозначно преступна и подлежит немедленному искоренению.

Конечно, я знал, что не собираюсь нарушать общественную гармонию, сеять смуту и каким-либо образом препятствовать процветанию человечества. Но попробуй доказать это детектору лжи – совершенной машине, способной уличить тебя в малейших побуждениях к сомнению! К счастью, до моего очередного срока прохождения гражданского теста оставалось еще несколько месяцев. За это время мне надлежало не просто запретить себе нелояльно рассуждать, а тщательно и логично убедить себя в абсолютной неправильности тех выводов, которые против воли внедрились в мое сознание. Словом, я должен был искренне поверить, что все основания для недовольства поведением Государя – полнейший бред и ничего кроме.

Для этого я выбрал вполне верный путь – даже, пожалуй, безошибочный: начал сопоставлять Государя с великими правителями минувших эпох. Поначалу собственная сообразительность меня порадовала, так как сравнение оказалось всецело в пользу Пересветова. Рядом с Александром Македонским, Чингисханом, Наполеоном, Гитлером и Сталиным нынешний мировой властитель выглядел истинным апостолом. Могущественные подонки прошлых веков одержимо карабкались по горам трупов к своему владычеству, принося ему в жертву судьбы многих племен и народов, а достойнейший Илья Никитич всего себя возложил на алтарь общего блага. Тех – заботила в первую очередь личная выгода, Пересветов же свою деятельность изначально направил на пользу для всех. Господи, как я посмел опуститься до кощунственного упрека в его адрес! Да разве Государь не заслужил тысячу раз благодарности целого мира! И какое огромное счастье, что именно он – видимо, неким высшим промыслом – стал нашим бессмертным владыкой! Бессмертным и бессменным!

Помнится, придя к таковому заключению, я облегченно рассмеялся и, дабы укрепиться в нем, позволил мыслям свободно течь означенным путем.

Вот каково бы, к примеру, пришлось человечеству, доведись Чингисхану или Сталину обрести бессмертие? Даже вообразить жутко. Тогда их свирепая деспотия стала бы вечной. Потому что таких никто никогда не свергает. Такие лишаются власти только заодно с жизнью. Окажись их жизнь нескончаемой – и подданным кровавых деспотов пришлось бы страдать бесконечно, без всякой перспективы избавления. Кроме того, можно не сомневаться: любой из самолюбивых тиранов, получив бессрочное владычество над своими народами, ни за что не пожелал бы угомониться, покуда не покорит всю Ойкумену, – а покорив, вечно упивался бы собственным величием, железной пятой попирая бесчисленных рабов и ничуть не интересуясь, насколько им это приятно… Пересветов же – не чета былым державным хищникам. Он овладел миром цивилизованно, более тонко, более умно – более надежно. Ему незачем подавлять и запугивать подданных, «пасти их жезлом железным», – ибо он завоевал души людей. Он их не покорял, они покорились ему сами, по доброй воле, с желанием и восторгом…

Стоп! Что значит – «завоевал»! Что значит – «покорились»! Если так рассуждать, выходит, что не Пересветов существует для человечества, а человечество – для Пересветова! Но ведь Государь – не тиран, не деспот, не абсолютный монарх. Он просто первый гражданин всемирной республики. «Первый среди равных»! Самый равный…

Это уже было совсем ни в какие ворота. Я паниковал, злился, впадал в отчаяние, раз за разом возобновляя попытки направить логику по должной колее. Но чем более я в том усердствовал, тем все более провокационными становились изгибы мысли, безнадежно уклоняясь в сторону от предписанного курса. Я ничего не мог поделать – это происходило как-то само собою, вопреки моему желанию, словно кто-то извне, откуда-то свыше управлял за меня моим сознанием… Все-таки очень правильно поступали власть имущие древних эпох, намеренно держа подчиненных «в черном теле»! Когда человека одолевают насущные проблемы, он все свое время посвящает их решению; ему некогда задумываться, некогда ломать голову над абстрактными вопросами. А вот хорошая и обеспеченная жизнь порождает такую опасную штуку, как досуг. Досуг, в свою очередь, рождает мысль, а последняя, выйдя из подчинения воле собственного носителя, способна наполнить голову черт знает чем…

Жестоко воюя с бунтующим мозгом, я выдумывал все новые доводы, искал самые неожиданные подходы к цитадели сознания, то пробуя штурмовать оную, то уповая достичь нужного результата изнурительной осадой. Успеха мне сии боевые действия не принесли: чем активнее я наседал, тем опасней и непредсказуемей становился противник. Мысли мои постепенно утратили холодную рассудительность, напитались раздражением и желчью. Отчаявшись найти компромисс со своим разумом, я сам утратил всякую веру в мою благонадежность, и скоро вовсе перестал щадить светлый образ Государя, надеясь лишь как-нибудь доказать себе необходимость и неизбежность существующего порядка вещей. Я внушал себе: люди испокон веков кому-то поклонялись, хотя это им не очень-то нравилось. Они поклонялись богам и вождям, но делали это из страха, а не из большой любви. На кого смотрят снизу вверх, кого обожествляют, перед кем пресмыкаются – того не любят, ибо любовь и трепет несовместимы. Однако всякому племени, народу, социуму для сознавания своего единства необходим общий идол, почитание которого – священный долг любого гражданина. Наш нынешний идол ничем не хуже прежних богов и императоров, даже несравнимо лучше. Он сродни ветхозаветному Иегове – милостивому к народу своему и беспощадному к врагам и отступникам. Он дал нам землю, текущую молоком и медом, он обильно сыплет нам манну небесную, а мы за то повинны неустанно славить его и лобызать пыль у его стоп. Все правильно, все логично. Все вокруг счастливы, все поют осанну, все целуют пыль. Разве это такая уж великая жертва в оплату за спокойную, сытую, счастливую вечную жизнь? Чем я недоволен? Может, меня обуяла непомерная гордыня? Или мне, ненасытному, больше всех нужно?!

Вот за что я питаю столь неприязненное чувство к Государю? Завидую? Нет, не завидую – уж это определенно! Тогда в чем дело? Мне кажется, что именно Государь подавляет мое гонористое «Я», что лично Илья Никитич Пересветов предписал мне жесткие рамки мышления? Но ведь это не так… во всяком случае вряд ли. Государь в той же степени принадлежит обществу, как любой из подданных. Он тоже играет по общепринятым правилам, исполняя назначенную ему роль. Государь так же не волен нарушить державных устоев, как кто угодно из нижестоящих. Он – тоже винтик в общем, цельном государственном механизме… ну, может, не винтик, а винт, какая разница! Ему надлежит являть собою того самого идола, объединяющего социум и одним своим наличием обеспечивающего стабильность в государстве. То есть налицо четкое разделение обязанностей: наше дело – петь идолу хвалу, дело идола – милостиво выслушивать оную, даже если она у него самого давно вызывает изжогу. Так надо ради общей пользы. Все это понимают, все исполняют, что должны: подданные наделяют Государя божественными достоинствами, а тот сии достоинства усердно демонстрирует. Государь тоже в какой-то мере существо подневольное. Ни для кого в человеческом социуме не предусмотрено полной свободы – даже для живого бога. Я же дерзаю желать большего, чем само божество! Поистине, высокомерие мое не знает пределов!

Так я убеждал себя несколько месяцев подряд. Однако всякий раз, когда мне казалось, что я уже готов ухватить за хвост ядовитого аспида мысли, тот ловко изворачивался и вихлястой синусоидой ускользал из рук. Мысль, как выяснилось, тварь непослушная, своевольная и своенравная, не признающая ни рамок, ни границ, ни предписаний. А разве может быть иначе?.. Конечно, живя в обществе, всякий гражданин обязан подчиняться нормам данного общества. Государство может запретить подданному определенные действия и даже высказывания. Но кто вправе запретить мыслить?! И главное – зачем? Чтобы превратить собственное население в глупое стадо? Но мы – люди новейшей эпохи, мы умные, образованные, наш интеллектуальный уровень неуклонно возрастает… по крайней мере пока. Мы не можем не мыслить, это получается независимо от нашего желания, естественным образом, просто потому что мышление – важнейшая человеческая потребность… и важнейший признак, между прочим!

Разумеется, можно очень постараться и «скорректировать» эволюцию разумного вида – как раз вот таким способом – регламентацией мышления. Только, вопреки тому, что нам внушают, это отнюдь не послужит благу человечества. Ибо, ограничив мышление, мы утратим способность к дальнейшему видовому развитию, а значит, через некоторое время неизбежно начнем деградировать и постепенно низойдем до уровня гомункулов. Вечно оставаться на одном и том же неизменном уровне у нас не получится – вышеуказанная эволюция того не позволит. Ведь эволюция не подразумевает равновесия; эволюция – это всегда движение, то есть непрерывный выход из равновесия! Сама жизнь – непрерывный выход из равновесия, потому для всего живого существует лишь два возможных состояния: либо движение вперед, развитие, либо – неминуемое обратное движение, откат назад, к вырождению. Неужели в правительстве и Высшем Совете этого не понимают? Или – данная перспектива наших руководителей вполне устраивает?!

На этом месте я окончательно понял, что обречен. Оставил бесплодные попытки борьбы с рассудком, выкинул белый флаг и капитулировал. Попросту перестал усмирять свой мозг. Так сказать, отпустил узду. На какое-то время даже стало легче. Мною овладела ни с чем не сравнимая бесшабашная эйфория, видимо, схожая с той, что испытывали прежние, смертные люди, когда поднимали восстания. С жестоким азартом мысленно сокрушая одну за другой общепринятые догмы и прекрасно понимая, чем это мне грозит, я ощущал себя невероятно свободным и каким-то особенным, единственным в своем роде. Я определенно сознавал, что внутренне превзошел окружающих, поднялся выше себе подобных, сродни восходящему на костер еретику. Я словно воспарил… правда, при том явственно чувствовал, что теряю опору под ногами. Моему беззаботному существованию пришел конец. Отныне перед моей вольнолюбивой персоной грозно встала во весь исполинский рост самая насущная и самая примитивная из проблем – проблема самосохранения. Для людей прошлых эпох это, наверно, было обычным состоянием, а вот мне, бессмертному, как-то непривычно. До сих пор непривычно…

…А ведь если бы мне не запрещали свободно мыслить, я, без сомнения, искренне любил бы Государя, от всей души восхищался бы его правлением, абсолютно чистосердечно почитал бы его лучшие качества… Но любить по предписанию я не могу. Не получается, уж извините! И хотя оснований для любви в данном случае предостаточно – какое они имеют значение, раз любовь к Государю провозглашается гражданским долгом! Долг не подлежит осмыслению, не допускает суждений о симпатиях и предпочтениях. Долг подразумевает лишь одно – беспрекословное исполнение.

Однако чувства не могут быть ни долгом, ни обязанностью, – это противно природе и здравому смыслу. Требовать чувств – означает, по сути, насиловать чужие души. И Государь, при его-то хваленой мудрости, должен бы это понимать… Да конечно, понимает! Понимает – но возражать против абсурдных предписаний не считает нужным. Следовательно, он с ними соглашается, поощряя сии предписания по меньшей мере пассивно. То есть так или иначе участвует в насилии над душами – заодно со всем легионом державных властей. И как же при этом я должен к нему относиться?..

А именно так, как теперь отношусь! Насильник добрых чувств не заслуживает. Кто заставляет себя любить – тот любви не достоин.

4

Итак, безуспешная битва с собственным сознанием продолжалась несколько месяцев. В конце июня мне предстояло проходить очередной гражданский тест, и я ожидал этой даты с великим трепетом, как смертного приговора. Было определенно ясно, что идти на тестирование с такими мыслями в голове невозможно – судьба прежних явных и скрытых оппозиционеров всем хорошо известна. Каких-то разумных способов спасения на ум не приходило. Оставалось лишь завидовать вольнодумцам былых времен: те запросто могли эмигрировать и даже вполне открыто бороться из-за границы против любого ненавистного режима. Куда бежать теперь, когда не осталось ни границ, ни заграниц? В горы? В пустыню? В безбрежную сибирскую тайгу? Мир сегодня слишком хорошо освоен – пожалуй, и в тайге скоро вычислят. А не вычислят – сам сгину в тоске и полном одиночестве, и тоже, видимо, достаточно быстро: все же я дитя высокоразвитой цивилизации, толковый Робинзон из меня вряд ли получится… Вот так; называется – выбирай, какая смерть приятней! Помнится, в прежнем мире законодательство некоторых стран предоставляло право подобного выбора осужденным на казнь: хочешь – заказывай себе виселицу, хочешь – смертельную инъекцию или газовую камеру; только с решением не затягивай, а то все решат за тебя…

Короче, изобрести что-либо хитроумное я так и не смог. (Интересно, кто бы смог!) Когда до моего срока явки на тест оставалось два дня, я просто удрал, как нашкодивший мальчишка. Сел на туристический атомоход и отправился в океанский круиз. Полтора месяца подряд любовался на лазурные волны, загорал на верхней палубе, попивал вино в уютном баре, флиртовал со спутницами, во время портовых стоянок бродил по экзотическим закоулкам. И каждую минуту ожидал появления хмурых сотрудников Общественной Безопасности с лобовым вопросом: гражданин Владислав Воронцов, извольте объяснить, почему вы уклонились от прохождения теста на лояльность мышления?.. В своей каюте я часами старательно гримасничал перед зеркалом, отрабатывая мимику досадного изумления, скорбно хватался за голову с отчаянным стенанием: «Тест! Я пропустил тест! Господи, как же я мог забыть!..» В конце концов у меня это стало выходить так натурально, что самому нравилось. Ребята из ОБ не детектор – вполне могли бы поверить…

Впрочем, блеснуть артистическим даром мне в тот раз не довелось: путешествия моего никакие обэшники не омрачили. Я, разумеется, предполагал, что неизбежное разбирательство состоится по возвращении к родным пенатам. Однако ни сразу после моего прибытия к месту постоянного проживания, ни позже никто ко мне с пристрастными вопросами не приставал, не напоминал о непройденном тесте, вообще никак не тревожил… Поначалу появилось стойкое ощущение, что за мной наблюдают – изучают, как бактерию через микроскоп. Каких-либо признаков слежки я обнаружить не сумел, как ни пытался, тем не менее нервировало данное ощущение на первых порах основательно. Но время шло – неделя за неделей, месяц за месяцем, – а никаких неприятностей так и не последовало. Мало-помалу я успокоился, убедившись, что выходка моя осталась незамеченной. Видимо, не обратили внимания. В общем, оно не удивительно: к тому времени уже лет двенадцать, если не больше, никаких инакомыслящих не было в помине. Как знать, может, бдительность государства естественным образом притупилась, и жесткий контроль за гражданами уступил место расслабленному благодушию? Может, державные надзиратели теперь и проверять-то регулярно не утруждаются, кто там явился на обязательную процедуру, кто не явился? Как говорит Марина, чистая формальность все это тестирование… Так хочется в это верить! Только что-то не очень верится…

В течение года «спецслужащие» из Общественной Безопасности так и не удосужились меня побеспокоить. Я безнаказанно пользовался плодами растущего народного благосостояния, продолжал мирно сожительствовать с другими бессмертными в общем социуме и исподволь развивать свою антигосударственную философию. Ощущение скрытой слежки иногда возникало, но я убедил себя, что это лишь досадные рецидивы пережитого в прошлом году страха, и постепенно усилием воли угомонил чересчур обостренную интуицию. Единственное, что меня по-прежнему удручало, – это приближение следующего срока тестирования. Поскольку никаких гениальных идей насчет безопасного ухода от ответственности за инакомыслие мое сознание так и не произвело, в конце прошлого мая я опять заблаговременно улизнул куда подальше. Правда, на сей раз додумался подыскать на всякий случай уважительную причину – участие в экспедиции из трех десятков человек, направлявшейся в джунгли Индостана на поиски загадочного города, с некоторых пор сильно занимавшего воображение историков. Легенды о существовании этого города пересказывали недавно обнаруженные древнейшие санскритские рукописи. Имеющиеся в них смутные указания позволяли более-менее определенно очертить район поисков. Производя таковые, уже несколько экспедиций за последние годы усердно прочесывали тропические заросли; успеха пока не было, но круг постоянно сужался.

В общем-то, затерянные в незапамятные времена поселения продолжают открывать по сей день, и всякое подобное открытие особой сенсации не вызывает. Однако именно этот объект интриговал исследователей до зуда. Причиной повышенного интереса являлась провокационная фраза из ветхого манускрипта, содержащая зловещее предупреждение тому, кто проникнет в вышеозначенный город. Древний автор утверждал, что сей не в меру любопытный вскоре «возжаждет смерти». Само собой, данное предостережение только раззадорило ученых мужей и жен, кои сразу загорелись неуемным стремлением во что бы то ни стало обнаружить город, непременно проникнуть в него и после остаться по-прежнему жизнерадостными назло тому, кто из тьмы веков пугал их детскими страшилками. Поскольку конкретного наименования объекта санскритские источники не упоминали, оному присвоили весьма условное название «Город Дравидов» – хотя принадлежность его к дравидийской (или иной) цивилизации еще следовало обосновать.

Наша экспедиция таинственного города не нашла… Тем не менее мы прорыскали в джунглях больше трех месяцев, что, собственно, мне и требовалось. Конечно, я должен был бы сразу по возвращении отправиться проходить просроченный гражданский тест… будь я благонадежным гражданином. Но я таковым не являлся, потому вновь старательно «забыл» о своей святой обязанности и уже привычно затаился, ожидая расплаты – на сей раз, очевидно, неминуемой. Снова возникало острое чувство слежки – почти осязаемое. Снова всякий посторонний звук заставлял сердце пускаться в бешеный галоп, а мозг – разражаться паническими импульсами: что?! уже они?! за мной?!. И снова ничего не случилось. Меня не уличили, не арестовали, не призвали к ответу. Как и год назад, я остался в настороженном недоумении. В недоумении прожил следующие полгода. Потом встретил Марину.

Когда в ту, первую нашу ночь она сказала, что работает в Центре гражданского тестирования, было такое чувство, словно меня из сауны выставили на мороз, – нечто вроде сильного озноба. В голове сразу запрыгали всякие поганенькие мысли: а нельзя ли это обстоятельство как-то использовать? не поможет ли она мне выкрутиться на следующем тесте? не прикроет ли как-нибудь два моих предыдущих пропуска тестирования – например, внеся в базу данных означенного Центра информацию о том, что я в положенные сроки нормально прошел проверку на лояльность и в прошлый раз, и в позапрошлый?.. Конечно, я отдавал себе отчет в несерьезности подобных упований. Дабы их исполнение стало возможным хотя бы теоретически, надлежало как минимум просветить Марину о том, что ее сегодняшний любовник – злостный диссидент и воплощенная угроза общественному благополучию. По сути сие означало бы немедленное вынесение себе самому смертного приговора. Поскольку ни малейшей склонности к таковому суициду я не испытывал, пришлось приказать себе успокоиться и выбросить всю авантюрную чушь из головы. Однако чушь отнюдь не исчезла, лишь зарылась глубже в ворох сознания и затаилась там, время от времени посылая в мозг едва уловимые сигналы: возможно, не сейчас, а чуть попозже?.. может, рысеокая красавица влюбится в тебя и не захочет потерять?.. может, через полгода она готова будет помочь?..

Стыдно самому себе признаться, но тот нюанс – Маринина работа – очень заинтриговал тогда. Нет, конечно, он не был решающим… во всяком случае единственным. Марина действительно очень красива, мне с ней было здорово и в постели, и вообще… Разумеется, я предложил бы ей следующую встречу, будь она хоть препаратором лабораторных организмов в каком-нибудь анатомическом НИИ! Однако то самое обстоятельство, честно говоря, привнесло в мое отношение к ней изрядную долю интереса. То есть если бы Марина оказалась препаратором или кем-то еще, но не оператором ДЛ, – я не слишком огорчился бы, откажи она мне в следующем свидании. А так я ожидал ее решения с трепетом Ромео и заранее знал, что в случае отказа все равно от нее не отстану.

Впрочем, она не отказала: каким-то странным образом я ей тоже приглянулся. Вот уже почти пять месяцев наш роман продолжается счастливо и безоблачно… по крайней мере для нее. Кажется, Марина в самом деле влюбилась в меня по уши, а я так по самую макушку. (Что уж меня в ней столь основательно зацепило, сам не пойму: какая-то необъяснимая кошачья мягкость… плавная женственность… какое-то теплое обаяние, исходящая от нее уютность… Нет, не знаю, как сказать. Не знаю, и все!) Вместе мы, правда, не живем – по обоюдному убеждению, что все повседневное притупляет остроту ощущений, – но львиную долю своего досуга посвящаем друг другу. Вопреки всякому обыкновению, чем дольше мы знакомы, тем сильнее я к ней привязываюсь. Марина для меня стала психологической необходимостью, неким отрадным убежищем, укромной гаванью для души. Только когда она рядом, мое мятущееся сознание расслабляется, отдыхает, отрешаясь от непреходящего напряжения и стойкого предчувствия грядущей катастрофы. Рядом с Мариной абсолютно не хочется думать ни о мировых проблемах, ни о собственных, ни о том, что очередной срок тестирования неуклонно приближается… Конечно, будь я нормальным членом общества бессмертных, у меня имелись бы все основания беспечно радоваться и горячо благодарить судьбу и Государя и за обретенную нами вечную жизнь, и за нескончаемую молодость, за то, что Марина всегда будет такой же красивой, за то, что я ее никогда не потеряю… Она-то, кстати, радуется; ей можно, для нее вечность – реальная перспектива. Мне же от вечности, возможно, остался месяц с хвостиком. И хвостик уже стал совсем коротеньким…

В прежние годы, когда я еще безбоязненно проходил проверки на лояльность мышления, мне не доводилось видеть Марину в местном Центре тестирования. Это не удивительно – кабинетов там несколько десятков. В положенный день являешься, становишься туда, где очередь покороче. Процедура идет быстро, каждый тест занимает минут десять, не больше. В кабинете присутствуют лишь оператор у компьютера, непосредственно детектор лжи и ты сам, разумеется. Садишься перед детектором, отвечаешь на стандартный набор вопросов. В первые три года по введении сей гражданской обязанности оператор, помнится, предварительно присоединял к тестируемому несколько проводов – к рукам и голове. Теперь все цивильно – достаточно, чтобы голова твоя находилась напротив детекторного экрана-излучателя. Пока ДЛ механическим голосом ведет допрос, оператор на собственном мониторе наблюдает спектральную картинку: определенные цвета отражают уровень искренности клиента. Когда перечень вопросов и ответов исчерпан, оператор нажимает на своей панели несколько клавиш – видимо, регистрируя результат и передавая его куда следует – и лаконично констатирует: «Тест пройден. Большое спасибо. Вы свободны». Ну, значит, свободен.

В данной связи и шевелится в мозгу мелким червячком гаденькая мыслишка: если я, допустим, явлюсь на тестирование в кабинет Марины – она ведь может зарегистрировать ложный результат? Мол, гражданин Владислав Воронцов ответил на предложенные вопросы образцово честно, а ответы его всецело соответствуют предписанному мировоззрению, – следовательно, лояльность данного гражданина не подлежит сомнению. Она же одна в кабинете – кто ее проконтролирует!.. Конечно, это просто фантазия, теоретический сюжет, не подлежащий воплощению. Само собой, я ни за что не стану толкать мою любимую женщину на тягчайшее преступление. Операторов тоже проверяют на детекторе; наверно, еще и дополнительные вопросы задают. Я же не законченный мерзавец – так ее подставлять… Вообще, с чего я взял, что Марина стала бы помогать врагу человечества! В конце концов, ее гражданский и профессиональный долг – всемерно способствовать изобличению любой оппозиции (если таковая еще возможна). И с какой стати она этот долг будет нарушать? Она же не диссидентка. Не враг человечества.

Есть еще один момент, не менее значимый. Доведись Марине узнать, кем я являюсь в действительности, она вряд ли смогла бы любить меня по-прежнему. Какая достойная женщина будет любить того, кто представляет угрозу цивилизации! На это может быть способна только ненормальная – такая же, как я. А разве Марина ненормальная? Чем она принципиально отличается от прочих бессмертных? Да, я ее люблю. Да, я испытываю к ней особое расположение. Ну и что? Мое отношение к Марине как-то коренным образом изменяет ее саму?

Это и есть, пожалуй, главная причина тому, что я ей до сих пор не открылся. Не из страха за себя, даже не из страха за нее, – просто я слишком боюсь воочию убедиться, что она такая же, как все. За месяцы знакомства с Мариной я – по большей части искусственно – создал для себя возвышенный образ моей возлюбленной, в воображении изваял ее совершенной, как древний Пигмалион Галатею. Я написал себе икону и молюсь на нее. Да, я понимаю, что икона не отражает реальности. Знаю, что придумал себе миф. Но я дорожу этим мифом и не желаю, чтобы он оказался развенчан…

А может, не совсем миф? Марина действительно во многом не похожа на других. Вот отказалась поехать со мной на представление, посвященное круглой исторической дате – 2400-летию битвы при Гидаспе. Ей жалко клонов, которые будут реально воспроизводить это знаменательное событие античности. В целом мире еще кто-нибудь жалеет клонов? Нет, конечно; она одна такая… Хотя, честно сказать, мне тоже немного не по себе. Не могу поручиться, что массовое убийство на моих глазах тысяч гомункулов не подействует на меня угнетающе. Видимо, придется усиленно абстрагироваться, постоянно напоминать себе, что участники панорамного побоища – просто двухметровые биологические куклы и не более того. До сих пор я на подобные кровавые шоу не ездил, однако взглянуть хоть раз хочется – чтобы иметь представление. Заодно оценить, насколько достоверно современные мастера грандиозных зрелищ воссоздают картины минувшего – с исторической точки зрения…

Впрочем, для данной поездки имеется и другое побуждение. Древние сражения воспроизводятся, как правило, на тех местах, где они некогда произошли, – если тому нет объективных препятствий: населенных пунктов, предприятий, значительного изменения ландшафта и тому подобного. Битва при Гидаспе, как утверждают анонсы, будет воссоздана в точности там, где она и случилась. Это территория нынешнего Пенджаба. А в Пенджабе, совсем неподалеку от места готовящегося шоу, живет мой славный приятель Роберт Чарльстон, с которым мы не виделись уже три года и который очень настойчиво зазывал меня в гости. Роберт – писатель, притом весьма преуспевающий и, как полагается творческой личности, пребывающий в постоянном окружении различной двуногой экзотики, отнюдь не всегда благопристойной. Он, как веселый дельфин, купается в богемном море, обильно населенном коллегами-соперниками и служителями иных муз, неутомимыми искателями развлечений, чудаками всех мастей, поклонницами, профессиональными любовницами, почитателями нестандартного секса и прочей колоритной публикой, и периодически выныривает наружу только для того, чтобы совсем не утратить представления о внешнем мире. Четырежды я у него гостил, и каждый раз с головой окунался в самый безудержный разврат, после чего жестоко сгорал от стыда и зарекался больше в Пенджабе не появляться. Но спустя пару недель, оправившись от начального шока, вспоминал свои восточные похождения со смехом и удовольствием. Надо признать, всякий порок уместен – если он в меру и никому не вредит.

Мне же в моем теперешнем состоянии очередной визит к Роберту (со всеми прилагающимися приключениями) не повредит уж точно. Пожалуй, даже пойдет на пользу. Очень хочется хоть на три-четыре дня целиком избавиться от гнетущих мыслей, отвлечься от тянущего душу ожидания роковой развязки. Бесшабашно «оторваться» по полной программе, «без тормозов»… возможно, в последний раз. Так что отказ Марины составить мне компанию – определенно к лучшему. Ее постоянное присутствие при моей персоне в Пенджабе могло бы оказаться совсем некстати…

Глава третья

Продолжение записок Владислава Воронцова в зелёной тетради

< … > О грядущем пришествии Антихриста предупреждал еще Иоанн Богослов, мрачно вещал Нострадамус и дружно голосили проповедники всех христианских течений. Со дня на день ожидая исполнения собственных пророчеств, религиозные кликуши кого только ни нарекали антиподом Иисуса: и Нерона, и Аттилу, и Петра Первого, и Ленина со Сталиным. Настоящего же, ставшего действительно мировым владыкой, никто по сей день клеймом Антихриста не обозначил.

А ведь, кажется, есть все основания, включая мистические. Наш Государь Илья Никитич родился в самый разгар грандиозного затмения в 1999 году. Если 999 перевернуть, получится три шестерки – «число зверя» по апостолу Иоанну. И Нострадамус говорил о Короле Устрашения, который должен явиться как раз в этот момент. И по зодиакальному гороскопу Государь – Лев: созвездие его – царственный знак, а еще символ мощи, грозной отваги и опять-таки устрашения («лев рыкающий»)… Даже фамилия у него мистическая. «Пересветов» – превосходная степень от слова «свет», т. е. примерно то же самое, что «пресветлый»[20]. Или, напротив, сие означает перемену и перерождение света, т. е. пришествие тьмы…