Эра Бессмертия

Богдан Ткачев

Эра Бессмертия

…и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем.

И поклонятся ему все живущие на земле…

Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис). 13, 7 – 8

– А вы не были на Таити?

– Таити, Таити!.. Не были мы ни в какой Таити. Нас и здесь неплохо кормят.

Мультфильм «Возвращение блудного попугая»(К/ст «Союзмультфильм», 1984 г.)

Я, на свою беду, бессмертен.

Евгений Шварц. «Обыкновенное чудо»

Ткачёв Богдан – прозаик, номинант литературного конкурса «Книга Года» 2012, номинант литературной премии «Н.О.С.» (Фонд Прохорова), имеет публикации в газете «Литературная Россия», журнал «Мир Севера», альманахи «Литрос», «Российский колокол», автор повести «И аз воздам» (2000), романа «Эра Бессмертия».

Пролог

Сорок дней спустя после первой записи в зелёной тетради

Ровно через сорок дней к скромному домику типового проекта, мягко шурша шинами, подъедут четыре автомобиля. Из автомобилей выйдут двенадцать мужчин со строгими лицами, все направятся прямиком ко входу. Главный – с увесистой головой, напоминающей ушастое ядро, – взойдя по наружным ступенькам, позвонит в дверь. Его старший подручный – высокий, до синевы выбритый, с несходящим выражением аккуратной почтительности на узком лице – станет рядом, на ступеньку ниже начальника, и демонстративно-сосредоточенно прислушается.

Из маленького динамика в стене монотонный женский голос бесстрастно проинформирует:

– Господина нет дома. Вы можете представиться, что-либо передать или зайти позже.

– Мы из службы Общественной Безопасности, – нетерпеливо поморщится главный. – Немедленно откройте!

– Никаких распоряжений насчет службы Общественной Безопасности мною от господина не получено, – невозмутимо возразит монотонный голос. – Повторяю: вы можете представиться, что-либо передать или зайти позже.

– Олег Михайлович, это его служанка, – пояснит узколицый подручный. – Модернизированный клон позапрошлого года выпуска, предпоследнего серийного образца, усовершенствованный, модель МК-863-SPQ-12… дальше еще восемь или девять знаков. Для гомункулов, сами знаете, мы не авторитет. Без соответствующей инструкции от хозяина она и Государю не откроет.

– Дожили называется, – скрипуче проворчит главный. – Государственную спецслужбу какой-то безмозглый клон в грош не ставит… Ладно, что ж, будем вскрывать.

Оба спустятся по ступенькам, отойдут в сторону. Один из сопровождающих по знаку главного встанет на их место, включит лазерный резак и тончайшим лучом в десять секунд прорежет дверь вокруг замка. Потянув за ручку, откроет настежь. После чего двое из прибывших останутся снаружи, остальные дружно устремятся внутрь.

Посреди прихожей, загородив проход великолепным телом, незваных гостей встретит служанка. Безупречно-правильное лицо ее не исказится эмоциями, в холодных глазах не возникнет ничего, кроме отражений вошедших. Разведя руки широко в стороны, бесстрастная красотка по-прежнему монотонно произнесет:

– Вам нельзя сюда входить. Господина нет дома.

– Гриша, – походя велит главный узколицему. – Оттащите ее куда-нибудь в дальний угол и прищелкните там наручниками, чтоб не мешалась.

Трое мужчин под командой узколицего тотчас набросятся на служанку, заламывая ей руки и отрывая ноги от пола. Та с тем же невозмутимым лицом будет упорно сопротивляться, нудно твердя:

– Вам нельзя ко мне прикасаться. Никто, кроме господина, не вправе ко мне прикасаться. Вы должны меня отпустить и покинуть дом.

– И рот чем-нибудь заткните, а то так и будет долдонить… Ну что, приступим? Давайте, ребята, расходимся по всему дому, все изучаем, осматриваем, извлекаем. Все подозрительное, все книги, бумаги, фотографии, голограммы, прочие носители информации – флэш-карты, диски, сам персональный компьютер и тому подобное – несем в зал. Работаем оперативно и внимательно, ничего не упуская, не отвлекаясь. Со всеми вопросами обращаться непосредственно ко мне.

Сам Олег Михайлович пройдет в центральную комнату. Удивленно хмыкнет, бросив взгляд на широкий стол, обильно сервированный, заставленный отменными винами, тропическими фруктами, деликатесными яствами, разнообразными сладостями, с большим букетом цветов посередине. Потом отодвинет с края стола три ананаса, связку бананов и обширную коробку с тортом, на очищенное место положит ноутбук, откинет крышку и примется, щелкая клавишами, составлять протокол обыска. По монитору строгими рядами начнут выстраиваться четкие фразы.

Между тем подчиненные, непрестанно грохоча и топоча по комнатам и коридору, станут вносить и складывать громоздкими стопами пыльные книги, журналы, примитивные компьютерные диски и огромное количество старых пожелтевших газет подчас почти вековой давности. Начальник сперва будет искоса поглядывать на странный архив, затем заинтересуется не на шутку и, бросив свой протокол, начнет перебирать древнюю прессу. Ушастая физиономия его станет попеременно озаряться то ликованием везучего охотника, то откровенным изумлением, то священным ужасом. Увлеченный чтением сообщений и заголовков минувшей эпохи, он отложит ветхие листы лишь тогда, когда один из агентов вручит ему толстенную тетрадь в зеленой обложке. Олег Михайлович распахнет ее наугад – разлинованные страницы окажутся густо исписаны от руки синими чернилами. Открыв титульный лист, он увидит выведенное крупными буквами классически-макиавеллиевское заглавие: «ГОСУДАРЬ» – а ниже, помельче, подзаголовок: «Эволюция личности на фоне эволюции цивилизации». Тогда зрачки главного сверкнут хищным огоньком, лицо просияет, а пальцы задрожат от трепетного предвкушения великой удачи. Отпустив агента, Олег Михайлович удобно сядет на диван у стены и, наморщив просторный лоб, углубится в расшифровку чужих каракулей.

Когда он со сладостным удовлетворением перевернет очередную страницу, в зале появится его возбужденный подручный и оповестит с порога:

– Едва справились! Вчетвером насилу угомонили. Определенно наши генные инженеры чересчур усердствуют: с виду обычная хрупкая женщина, а силы – как у мамонта! Приковали к спинке кровати – руки в стороны. Ноги тоже пришлось зафиксировать, чтоб, чего доброго, стену не пробила… О-о, да здесь, похоже, славное пиршество намечалось! Сколько всего… и вино неплохое…

– Григорий, поди-ка сюда. Сядь. Погляди, что мне сейчас принесли.

– Надо же – тетрадь! Да еще исписанная! Вручную! Да как мелко-то… Наверно, лет двадцать назад карябал, не меньше.

– Да нет. Видишь, в самом начале дата проставлена: девятнадцатое мая сего года. Стало быть, приступил к написанию чуть больше месяца назад.

– Хм… Зачем же ему от руки столько царапать – для этого, вообще-то, компьютер существует. Идиот какой-то!

– Был бы идиот, как раз на компьютере и писал бы – специально для наших коллег из компьютерного контроля. Нет, брат, такие мысли никакой электронике доверить нельзя, только бумаге.

– И что там за мысли?

– А вот давай посмотрим. Не разучился еще письменные знаки различать?

– Каждую неделю практикуюсь, освежаю память.

– Так изобрази, уважь наставника. Тут все по-русски, не собьешься.

– Ммм… Надо сказать, почерк у него прескверный. Будто корова хвостом махала!

– Ну-у, Гриша, будь снисходительней. Он, как-никак, наш современник. Сегодня кроме криптологов, искусствоведов да прочих узких специалистов никто, наверно, прописной азбуки и не помнит. Мы-то с тобой хоть читать это покуда умеем, а он, представь, пишет вручную… вернее, писал.

– Это точно – отписался!

– Плохой же почерк, помимо отсутствия привычки к письму, иногда может быть признаком либо незаурядного ума, либо сильного волнения. Или того и другого одновременно. В данном случае последнее вероятнее всего. Да и настрочить столько за сорок дней тоже, знаешь, не шутка. Хотел бы я взглянуть, как бы ты на его месте заботился о каллиграфии!

– Оле-ег Михайлович! Что вы говорите, ей-богу… Я – на его месте!

– А что?

– То есть… как это – что?! Да я ни при каких условиях не мог бы оказаться на его месте – я же нормальный!

– Ой, не зарекайся, Гриша. Кто знает, что завтра с твоей головой может статься? Нырнешь с размаху в речку, ударишься темечком о подводную корягу, получишь контузию – и тоже запоешь бог весть что. Обычный сдвиг по фазе, ничего сверхъестественного… И не спорь, потому что сам этого предвидеть не можешь. Если бы все, как ты выразился, нормальные от подобной метаморфозы были застрахованы, в существовании нашей службы нужды бы не стало. Всякая необходимость отпала бы напрочь. А мы, однако, существуем и, уверяю тебя, будем существовать впредь – покуда наука не найдет способа абсолютно контролировать человеческое сознание, при том не превращая людей в подобие биороботов. Но оно, если и случится, то очень нескоро… Ну-ка, не отвлекайся, продемонстрируй уровень своего профессионализма. Давай, прочти мне… вот отсюда, например.

– Самый корявый кусок выбрали, Олег Михайлович! Перелистните – может, дальше поровнее будет.

– «Самый корявый»! А ты как думал? Где поровнее, там и дурак разберет. Давай, давай, сыщик, не отлынивай, блесни неутраченным навыком!

Григорий послушно склонится над тетрадью, сосредоточенно нахмурится и медленно, врастяжку, прочтет вслух:

– «…Восстановить истинный ход событий даже приблизительно – чрезвычайно трудно. История последних десятилетий искусственно и целенаправленно изменяется прямо на глазах. Что, безусловно, признается еще сегодня, через год-другой непременно будет подточено, прилизано и перекрашено до неузнаваемости, а общество традиционно впитает очередную новую версию как должное, не утруждая себя излишним скептицизмом, и тогда означенная новая версия ненадолго станет догмой – до следующего официального обновления»… Ничего себе! Вот так зверь нам попался! Прямо диссидент натуральный… Я думал, мы последнего несогласного извели лет пятнадцать назад, а здесь – эдакое ископаемое!

– Тоже мне ископаемое… – старательно пряча ликующую ухмылку, с деланным спокойствием ответит главный. – Вон, в озере Лох-Несс до сих пор натуральные динозавры встречаются, что уж там – какой-то диссидент… Ну, поглядим дальше?

Тетрадные листы с хрустящим шелестом стремительно замелькают, веером высыпаясь из-под его большого пальца. Остановившись ближе к концу, главный опять развернет страницы.

– Глянь-ка, у него тут и ремарки авторские! Как-то оригинально расположены: прямо посреди текста, между абзацами, с отступом… Значит, писал очень быстро, эмоционально, мысли набегали одна на другую, боялся упустить.

– Что за ремарки, Олег Михайлович?

– Примечания к основному тексту. Видишь – вот сноска под абзацем, отделенная чертой. А вот в тексте звездочка – стало быть, к этому месту и примечание. Надо же, все как в старые недобрые времена!.. Ага, а вот отсюда почерк пошел намного крупнее, и растянут изрядно. Значит, волнение возросло, да к тому же торопился – или предчувствовал что-то, или мысли подстегивали. Ну-с, прочти… скажем, с этого места… Да, с этого.

– «…Гопко…» «…Топко…» Что-то совсем неразборчиво, буквы пляшут, как сумасшедшие. Пожалуй, легче потом у него самого спросить, а?

– Читай, читай! В кои веки такая практика выпала – судьбу благодарить должен, а ты ворчишь.

– «…Гопко…»

– «Толковые»!

– Точно – «толковые»! «…Толковые хол…»

– Не спеши, смотри внимательнее.

– «…Толковые холопы тем и отличаются, что могут с-с…» Э-э-э… «…могут самос-тоя-тель-но вершить то, в чем нуждается Хозяин, – не дожидаясь от последнего даже намека. В дап…» Нет, наверно, это «Н». «…В дан-ном случае пере-све-то-в-с-ким киллерам из Общественной Безопасности…» Ух ты-ы!!

– Дочитывай.

– «…В данном случае пересветовским киллерам из Общественной Безопасности было вполне достаточно, чтобы Хозяин просто не возражал. И тот не возражал. Кажется, с некоторых пор он только «невозражением» и занимался…»

Узколицый осечется и ошарашенно уставится на главного. Его визави, победно оскалясь, торжествующе возгласит:

– Ты понял, кого он имел в виду под «толковыми холопами»? Заметь – под «толковыми»!.. Правильно, Гриша, нас с тобой и таких, как мы. Ведь польстил, сукин сын; действительно, польстил, ничего не скажешь!

– Олег Михайлович!.. Да ведь он в самом деле… Вот чего никак не ожидал! Настоящий диссидент, убежденный, идейный! Карбонарий, блин… Я-то думал, он просто с собственным рассудком совладать не может, заболел или еще чего. А он – нате вам!..

Слов узколицему не хватит, и он оборвет тираду, изумленно растопырив руки.

Искренне радуясь за себя и подчиненного, главный дружелюбно подмигнет:

– Вот и сбылось твое давнее вожделение – дождался настоящего дела, реального, с результатом. Доволен, небось?

– Еще бы, я и вообразить не мог… Выходит, не зря два года следили!

– Мы зря ничего не делаем, не для того существуем. Ради этой тетрадки и двадцать лет следить стоило. Видишь, а ты все нервничал: «Давайте брать! Пора задерживать!» Вот взяли бы голубчика раньше – не успел бы он всего этого написать, и получился бы обычный арест, довольно неприметный. А так – мировая сенсация!

– Да уж, интересный был парень этот Воронцов…

– Почему «был»?

– Ну, оговорился, – усмехнется узколицый. – Привык в прежние годы по поводу диссидентов так выражаться – в прошедшем времени: все равно ведь дорога им была одна. И этот, полагаю, надолго с нами не задержится.

– На сей раз ошибаешься. С некоторых пор мнение наверху по данному вопросу изменилось. Когда высокое начальство узнало, что появился такой образчик, сразу весь планетарный Олимп на уши поднялся. Нам было строжайше приказано оберегать преступника, как величайшую государственную ценность, – чтобы ни единый волос не упал, чтобы он ненароком не убился, головку не расшиб. Потому и пришлось по горам за ним лазить да по джунглям мотаться. Сколько наш агент страху натерпелся, когда клиент со своей пассией торчал на краю обрыва минут сорок кряду – там, на Кавказе! Он за этой экстремальной парочкой издалека наблюдал, в бинокль, а на таком расстоянии, случись что, ничего не исправишь: сковырнутся – не подхватишь… А другой агент, который год назад в экспедиции потерял Воронцова на два часа во время стоянки! Несчастному после пришлось в клинику залечь – нервную систему восстанавливать… Наш подопечный, Гриша, субъект уникальный, на сегодняшний день – единственный известный в своем роде. Этот экземпляр светила науки будут исследовать, как некий неведомый вирус, станут тщательно разбираться, каким образом из оболочки добропорядочного гражданина вдруг вылез столь чудовищный монстр, что за мутация произошла, выяснять, есть ли надежный способ предотвратить подобное заболевание в будущем. А то, знаешь ли, руководство уже сожалело, что в свое время всех таких опрометчиво ликвидировали подчистую, не оставили несколько десятков для изучения. Короче, диссидент наш обнаружился весьма кстати, и отправлять его в мир иной совершенно непозволительно. Так что он – не «был», он – есть и будет. Всегда будет – даже если не захочет.

По ходу разговора продолжая машинально переворачивать листы, Олег Михайлович беспричинно остановится. На открывшейся странице обоим сразу бросятся в глаза верхние строки, выведенные эмоционально-заостренным, но твердым почерком:

«Государь не смог преодолеть свою земную сущность. Живой бог не сумел превзойти человека – мелкую, низкую, горделивую тварь – в собственном сознании. Поэтому никакой он не бог. Такое же ничтожество, как прочие…»

Лица собеседников разом окаменеют. Несколько секунд оба будут бояться взглянуть друг на друга. Затем очень медленно повернут головы – глаза в глаза. Бледный Олег Михайлович испуганно захлопнет тетрадь и, вдруг вскочив, засуетится, начнет без нужды оправляться, приглаживать волосы, одергивать пиджак. Узколицый тоже вскочит и вытянется, как адмиралтейский шпиль. Сцена великой растерянности продлится около минуты. Наконец, несколько опомнившись, главный вцепится в тетрадь до белизны в суставах и напряженно бросит:

– Так, я еду в отделение, надо доложить… обо всем этом. Ты остаешься за старшего. Командуй, организуй работу, сам проследи за обыском – чтоб все путем… Когда закончите, оставишь одного снаружи, остальные – так же пулей в отделение, в полном составе, со всеми вещдоками! Мой ноутбук вон, на столе, – оформишь протокол и завизируешь, как положено. Входную дверь опечатаешь.

– Слушаюсь!.. Олег Михайлович, а с той что делать?

– С кем?

– Со служанкой.

Главный рассеянно дернет плечом:

– Отправить на списание, что еще делать… Клона ведь не перепрограммируешь – для него только один хозяин существует, пожизненно. Нам от нее толку никакого. Позвони в службу утилизации, пусть заберут…

Оставшись один, узколицый некоторое время будет мерить зал шагами из угла в угол, подавляя волнение. Потом пройдет в спальню и по установленному там видеофону свяжется со службой утилизации клонов. Показав в экран удостоверение сотрудника Общественной Безопасности, потребует прислать машину за назначенной на списание служанкой. Затем позвонит в филиал собственной службы, чтобы прислали спецтранспорт для погрузки улик. После отправится наблюдать за ходом обыска по всему дому.

В течение следующего часа дотошных поисков ничего особо примечательного более обнаружить не удастся. Проводив четверку дюжих клонов из службы утилизации, с трудом утащивших брыкающуюся служанку в свой фургон, агент Григорий вернется в зал. Покуда подчиненные упаковывают собранные бумаги, электронные носители информации и прочие следственные трофеи, он сядет за стол и займется составлением начатого главным протокола на его, главного, ноутбуке. Надлежащим образом перечислив и указав все, что требуется, в заключение приложит большой палец правой руки к красному кружку в углу экранного изображения. Под текстом протокола на экране тотчас возникнет эквивалент его личной подписи – идентификационный номер агента.

Захлопнув крышку, узколицый дождется завершения погрузки улик. Выпроводив подчиненных, поднимется, возьмет ноутбук и зашагает прочь из комнаты. Возле самой двери остановится, хлопнет себя ладонью по лбу, досадливо плюнет, вернется и опять сядет за стол. Заново открывая ноутбук, примется раздраженно цедить сквозь зубы:

– «Оформишь, как положено», «завизируешь»… За пятнадцать лет – ни одного протокола! Сам-то помнит, как положено оформлять? Если такой умный, мог бы и подсказать… В принципе, время все равно зафиксировалось… А вдруг прицепятся, почему не по полной форме, не по классическому образцу… бюрократы хреновы! Черт, не хватало еще на такой ерунде оконфузиться…

Включив компьютер, он торопливо нажмет несколько клавиш. Высветившийся текст протокола переместит к самому концу. Под последней строкой, левее своего идентификационного номера, проставит упущенную было дату:

«28 июня 15 года

(2074)».

Глава первая

Начало записок Владислава Сергеевича Воронцова в зелёной тетради

ГОСУДАРЬ

Эволюция личности на фоне эволюции цивилизации

19 мая 15 г. Э. Б. (2074)

Честно говоря, просто не знал, с чего начать, поэтому поставил дату.

Все-таки с чего начать?..

О далеком прошлом почти всегда пишут честно; о не столь далеком – иногда, и только то, что позволено; о недавнем – практически никогда. Вся нынешняя политическая и околополитическая информация – сплошной поток демагогии, очернение либо обеление, искажение фактов до абсурда, подчас до противоположного, особенно в том, что касается непосредственно личности Государя и событий последних четырех десятилетий. Для того, чтобы разобраться в собственных мыслях и чувствах, понять, что меня постоянно тревожит и угнетает мой разум, я должен попытаться шаг за шагом восстановить хотя бы относительно объективную картину того пути, который привел человечество к теперешнему состоянию. Мне необходимо выяснить, был ли данный путь единственно возможным и закономерным, не существовало ли иных вариантов развития мировой цивилизации и, главное, действительно ли столь прекрасен достигнутый великий Результат. Мне не с кем обсудить своих сомнений, я не могу доверить своих мыслей ни одной живой душе. Все, что остается, – по безвозвратно ушедшей традиции минувших веков покрывать бумагу чернильными каракулями. В эпоху кнопок и клавиш навыки письма оказались естественным образом утрачены, заставить руку выводить буквы более-менее четко весьма непросто. Определенно, придется изрядно попыхтеть, пока вспомню, как это делается.

Видимо, в обозримом будущем ручная письменность людьми окончательно забудется – заодно с самим письменным алфавитом. Вот тогда в моей «китайской грамоте» смогут разобраться только профессиональные криптологи… да еще, пожалуй, сотрудники Общественной Безопасности – что крайне нежелательно.

< … > Восстановить истинный ход событий даже приблизительно – чрезвычайно трудно. История последних десятилетий искусственно и целенаправленно изменяется прямо на глазах. Что безусловно признается еще сегодня, через год-другой непременно будет подточено, прилизано и перекрашено до неузнаваемости, а общество традиционно впитает очередную новую версию как должное, не утруждая себя излишним скептицизмом, и тогда означенная новая версия ненадолго станет догмой – до следующего официального обновления. В конце концов страшная, кровавая и грязная дорога к нынешнему нескончаемому процветанию начнет восприниматься как стройное триумфальное шествие всего человечества во главе с Государем – по ровному, гладкому шоссе, под щебетание птичек и бравурные марши оркестров, без ужаса и боли, без отчаяния и ненависти, без коварства и подлости, без гибели восьмидесяти семи процентов населения… Вокруг всего этого за последние тридцать лет наслоилось столько лжи, что сами очевидцы тех событий давно привыкли больше доверять официальным утверждениям, нежели собственной памяти. Ветераны Третьей мировой сейчас ни за что не вспомнят о своем животном ужасе во время боев, о свирепости, застилавшей им глаза, о всеобщем зверстве и обоюдной беспощадности воюющих сторон. Нет, зверствовали только враги, только сарацины скрипели зубами от ярости, только им, злосчастным, был присущ безумный трепет за свою жалкую шкуру! Все преступления, все пороки и слабости – только их! Это они были неорганизованной ордой дикарей с кинжалами в когтистых пальцах вместо новейших автоматов; это их безграмотные командиры знали назубок один Коран и ничего кроме, ибо попросту не умели читать; это их трусливые скопища бросались врассыпную после первого нашего залпа! А мы были храбрые, гуманные, благородные, трезвые и чисто выбритые; и наши военачальники все как один блистали мудростью и полководческим талантом; и топали мы парадным маршем аж до тридцать пятого градуса южной широты, неустанно гоня утекающего без оглядки противника к мысу Доброй Надежды, покуда бежать тому стало уже некуда!.. Право, остается лишь недоумевать, как при всем при этом война затянулась на три года и поглотила миллиарды жизней? Впрочем, данную нестыковку наши умелые историки с течением времени непременно устранят, можно не сомневаться.

Особенно забавно, что во весь вышеизложенный бред сами участники боевых действий верят искренне! То есть – не опасаются противоречить официальной точке зрения, а действительно абсолютно убеждены в ее правильности! В общем-то, оно понятно: куда приятнее сознавать себя доблестным рыцарем без страха и упрека, чем трясущимся комочком плоти с самыми низкими побуждениями и очень некрасивыми порывами! Куда отраднее тешиться официозным елеем, нежели терзаться весьма неласковыми воспоминаниями! Человеку вообще свойственно верить в то, во что ему хочется верить. А истина, честность, правда – да кому они нужны, противные! Тем паче что пристрастие к правде в нашем социуме не поощряется (мягко говоря).

Однако так было не всегда. Отнюдь не сразу пропагандистская патока наглухо законопатила извилины людей. В прежние годы мне довелось изрядно наслушаться рассказов фронтовиков о глобальной мясорубке сорокалетней давности, и подчас эти рассказы изобиловали жуткими подробностями – на пределе откровенности. Да и по мемуарам, опубликованным до Эры Бессмертия, можно составить определенное представление о происходившем незадолго до моего рождения. К тому же, пресса тех лет, при всей ее пристрастности, все-таки далеко не дошла до уровня лжи нынешних времен. Словом, некоторая база для выработки суждений у меня имеется. Огромные стопы пожелтевших газет, журналов и книг предыдущей эпохи смиренно пылятся вдоль стены моего кабинета, занимая едва не треть площади пола. Разумеется, много интересного хранится и в электронном виде (на флэш-картах и даже на старинных компьютерных дисках), но пользоваться «прогрессивными» носителями информации я позволяю себе крайне изредка. Слишком рискованно: бдительных ребят из Отдела компьютерного контроля, если они надумают подробно просмотреть работу моего ПК, может заинтриговать мой повышенный интерес к недавней истории…

Мой кабинет, под завязку забитый бумагой, – это моя персональная нора, мое логово, моя отдушина. Мое заповедное убежище, уютная лечебница души, мой маленький личный мирок, компактно уместивший в себе всю необъятную Вселенную. Мой храм. Служанке запрещено сюда входить, чтобы она, чего доброго, из лучших побуждений не нарушила священного беспорядка или – не дай бог! – не выбросила какого-нибудь полуистлевшего печатного листочка… С раннего детства мне доставлял необъяснимое наслаждение сам процесс перелистывания ветхих страниц. По мере взросления бессознательное увлечение переросло в стойкую привязанность, затем – в неодолимую потребность. В то время как все ликующее человечество с головой погружалось в высокотехнологическую цивилизацию, я, подобно археологу, жадно собирал случайно уцелевшие клочки ушедшего мира, тщательно сортировал и хранил трепетно, как коллекцию сакральных реликвий. Будто чувствовал, что пригодятся. Вот и пригодились. Теперь эти клочки, вкупе с воображением, помогут мне оживить умершее прошлое. Восстановить не лубочную картинку, а его правдивый портрет, – поскольку я, в отличие от человечества, еще не забыл, что такое правда.

< … > Достоинство всякого мышления – в стремлении к истине. А путь к истине открывается лишь объективному взгляду. Прежде, чтобы быть по-настоящему объективным, человек, исследующий историю, должен был научиться во время работы забывать о своих личных и политических пристрастиях, о симпатиях и антипатиях, о своей национальной и государственной принадлежности. Объективность и патриотизм – несовместимы, равно как объективность и религия, объективность и идеология. Даже самая благородная приверженность способна застилать глаза, мешая видеть реальную картину тех или иных событий и процессов. Взгляд же историка должен быть максимально отстраненным, образцово беспристрастным, апостольски-честным, ибо он, историк, берет на себя роль судии над целыми народами и эпохами.

В данном отношении у меня есть огромное преимущество перед всеми учеными мужами всех предыдущих периодов: мое сознание изначально свободно от шелухи былых предрассудков. Я, человек новейшей эры, не связан ни религией, ни какой-либо идеологией, ни патриотизмом. Патриотизм и национализм исчезли как явление заодно с отдельными государствами. Я, родившийся некогда подданным Российской Федерации, вот уже более девятнадцати лет как гражданин Единой Семьи Народов – микрочастица общего неделимого мира, молекула цельного человечества.

< … > Нынешние профессиональные жрецы музы Клио, по примеру своих предшественников, добросовестно выполняют заказ властей предержащих: непрерывно и безостановочно «творят» новейшую историю, четко следуя указаниям означенных властей. Кто не желает посвящать свою научную деятельность одному холуйству, тот занимается исследованием отдаленных эпох. Касательно всей человеческой истории до момента рождества Государева в науке допускаются любые взгляды, какие угодно оценки и совершенно беспредельная честность. Посему славные преемники Геродота и Тацита, лишенные возможности анализировать современность, с тройным азартом «отрываются» на пращурах – с допотопной древности до конца II тыс. н. э. (по старому летосчислению). С великим наслаждением вскрываются и преподносятся любознательной аудитории все новые шокирующие подробности убогого и жалкого бытия наших предков. Тусклые картинки примитивного прозябания и тоскливой неустроенности перемежаются сценами вопиющего беззакония и произвола, дикого варварства и свирепой жестокости, изобилуя кричащей чередою нескончаемых страданий, конфликтов, казней, эпидемий, голодных моров и прочих масштабных неприятностей, делавших жизнь тогдашних людей не просто невыносимой, а по сути невозможной. Особенно изгаляются господа ученые над давно почившими в бозе вождями народов: князьями и халифами, императорами и фараонами, президентами и диктаторами. Самые живописные страницы исторических опусов являют собою весьма нелицеприятные характеристики былых владык человечества, вершителей судеб племен и держав. В фундаментальных (и не очень) трудах специалистов по прошлому красочные полотна придворной и личной жизни некогда грозных повелителей щедро пересыпаны бесчисленными деталями, подчас омерзительными, иногда – леденящими кровь… Поневоле кажется, что все прежнее существование рода людского являло собою сплошной жуткий триллер, притом абсолютно безысходный – без какого-либо упования на хэппи-энд.

В общем, относительно описаний далекого прошлого нашу историческую науку в пасторальности не упрекнешь. Напротив, сплошь и рядом создается впечатление, будто авторы намеренно сгущают краски. В этом есть четкий резон: необходимо доказать, что пришествие Государя явилось не просто очередным этапом развития общества, а великим чудом, навсегда избавившим исстрадавшееся человечество от бесконечных невзгод и бедствий, составлявших до того все его бытие. Необходимо обосновать, что Государь наш – личность совершенно особенная, исключительная, не имеющая с прежними кровавыми тиранами ничего общего, что нет и доселе не было Ему ни равных, ни подобных, что не было у Него ни учителей, ни предтеч.