Больше о ее общении с этой священнейшей из церковных реликвий ничего сказано не было. Программисты в центре зала заканчивали свою работу. Одна из них, дородная пожилая женщина, давно вышедшая из детородного возраста, помахала Харре рукой, и та склонила голову, как бы подтверждая какую-то договоренность. Программисты сошли с помоста, а телохранители и все другие Архитекторы уставились на голубую глыбу, где раньше покоилось тело Эде. Теперь на его месте чернела ажурная конструкция сулки-динамика. Все, включая Харру, явно ждали чего-то, и Данло мог догадываться о том, что произойдет.

— Прошу вас, — с новым кивком сказала Харра.

Данло, тоже глядевший на помост, чуть не подскочил, увидев, как исчез динамик. На его месте, словно легкий корабль, вышедший из мультиплекса в реальное пространство, возник клариевый саркофаг Николоса дару Эде — или, скорее, иллюзия этого священного предмета. Мощный сулки-динамик генерировал изображение несравненно более реалистическое, чем голограммы компьютеров-образников. Человеческому глазу было почти невозможно отличить этот образ от реальной, похищенной Бертрамом гробницы. Длинная, прозрачная клариевая крышка переливалась огнями. Скоро Архитекторы снова выстроятся в длинную очередь и будут медленно проходить мимо, глядя на бренное тело своего Бога. И каждый из них подтвердит, что видел сквозь тонкий кларий лысую голову и благостный, улыбающийся Лмк Николоса Дару Эде.

— Мы просим вас сохранить это в секрете, — оказала Харра Данло. — Мы не хотим, чтобы наш народ знал, что тело похищено.

— Я никому не скажу, если вы так хотите.

— Видите ли, люди и так уже много выстрадали и многого лишились.

— Как и вы, благословенная Харра.

— Наши сестры и наши внучки — так много наших родных, — опустив глаза, сказала она.

— Да.

— И все погибшие Архитекторы, даже ивиомилы — они тоже родные нам люди, пилот.

— Да, я знаю.

Харра закрыла лицо ладонями и заплакала. Данло, не зная, что подумают об этом ее телохранители, обнял ее. Но он был как-никак светоносец, и охранники деликатно отвернулись, убежденные, что он не сделает ей ничего плохого.

— Благословенная Харра, — повторял он, чувствуя, как рыдания сотрясают ее хрупкую грудь. — Благословенная Харра.

Вскоре Харра взяла себя в руки, выпрямилась и напомнила Данло, что никому, даже и светоносцу, не дозволяется прикасаться к особе Святой Иви. Данло слегка отодвинулся от нее. Ее несгибаемая воля могла бы вызвать у него улыбку, но что-то в ее глазах беспокоило его. В них не было ни света, ни радости, ни надежды — только покорность перед лицом горькой и полной страданий жизни.

— Благословенная Харра, — сказал он снова.

Когда она наконец взглянула на него, влага наполняла ее глаза, как темные океаны в глубинах космоса. Ее лицо потемнело от горя, душа похолодела, предчувствуя смерть. Данло смотрел на нее и ждал — ждал, когда и к его глазам подступят горячие слезы. Через эти окна страданий, общие для них обоих, он стал видеть ее яснее. Он видел ее твердую, как алмаз, гордость, ее доброту, ее благородство и милосердие. В некоторых отношениях она была самой милой женщиной из всех известных ему. Но она плакала над собой и страдала от одиночества, как последняя звезда, оставшаяся жить в черной пустоте ночи.

Данло чувствовал, что его любовь к ней безгранична, как сама жизнь. Он не уставал дивиться глубокой странности жизни, ее силе, ее тайне, ее бесконечным возможностям.

Внутри света всегда есть еще свет, память о прошлом, мечты о будущем, разворачивающий изнутри белые, голубые и золотые лепестки, как бесконечный лотос вселенной. Глядя все глубже, Данло видел в Харре не только старую женщину с надломленной душой, но и ребенка, полного надежд и молитв, и мать, и любовницу, и новорожденного младенца, спешащего вкусить от чудес этого мира. Он видел в ней благочестивую чтицу, строящую планы для своей Церкви, и бабушку, которая больше всего любит делать подарки своим внукам. Он видел ее такой, какой она еще может стать, ибо ее жизнь еще не завершена. Она может прожить еще лет тридцать — или тридцать миллионов. Если она сумеет вернуться к себе, то вернет и свою веру и станет ярким светочем, указывающим Церкви путь в новую эру. Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда, но никого, даже Святую Иви Вселенской Кибернетической Церкви, нельзя обрекать на сияние в одиночестве.

“Харра, Харра. — Губы Данло не шевелились — он произносил это изнутри, более глубокой частью себя. — Харра, Харра, — спрашивали его глаза, — кто я? Что я? ” “Ты — светоносец”, — так же безмолвно ответила ему Харра.

— Нет-нет, я только зеркало, ничего более. Взгляни в меня, и ты увидишь только себя.

Настал момент — момент памяти и чуда, когда Данло снова обрел свет, струящийся у него изнутри. Да, он служил зеркалом души Дарры, но при этом был чем-то неизмеримо большим. Его глаза сияли, как синие самоцветы, сердце было алмазом, полным огня и любви. Он чувствовал себя светлым и прозрачным — не как посеребренное стекло, а как некая идеальная кристаллическая субстанция, без помех пропускающая свет глубочайшего сознания. Он излучал этот свет превыше всякого света, как звезда. Свет лился из его глаз в глаза Харры, затрагивая самые глубины ее “я” и зажигая ее волей к жизни. В Харре, как и в любом человеке, жили все самые неизведанные жизненные возможности — и в ярком свете момента она наконец разглядела их. Она сидела, улыбаясь Данло, и их души танцевали в прекрасном и ужасном свете, льющемся из их глаз. Все это происходило без слов и без звуков, в полном молчании. Ни программисты, ни охранники, ни даже маленький светящийся Эде — никто из них так и не узнал, как Харра Иви эн ли Эде обрела свой собственный тайный свет.

— Спасибо тебе, пилот, — сказала она, вытерев глаза и снова овладев голосом. — Спасибо, Данло Звездный. Мы будем скучать по тебе.

— Вам спасибо, благословенная Харра. Мне вас тоже будет недоставать.

Данло порывисто встал. Его, как звезду, переполняла не только анимаджи, эта беспредельная радость бытия, но и какая-то страшная новая энергия. Его глаза казались синими окнами, распахнутыми навстречу всем чудесам пространства и времени — и всем ужасам мультиплекса. Странность, глубокая и ясная, как зимняя ночь, окружила его, и он видел, как надвигается будущее во всей ярости гонимых ветром туч. Он медленно, низко, с бесконечной грацией поклонился Харре и вышел в боковую дверь на широкий балкон. Подойдя к белым пластмассовым перилам, он оказался под куполом; покрывающим город Орнис-Олорун. Звезды, как почти всегда на Таннахилле, едва проглядывали сквозь загрязненную атмосферу, но Данло пришел сюда не для того, чтобы смотреть на звезды.

Вернее, на эти звезды, озаряющие город своим слабым, старым светом. Харра тоже вышла на балкон и встала у перил рядом с ним.

Как часто бывало с ним в ожидании раскрытия будущего, Данло начал считать удары своего сердца. Он смотрел и ждал, и при каждом толчке крови у него в груди на Таннахилле рождался ребенок и умирал старик — а где-то во вселенной умирала звезда, окутанная огненными облаками водорода, сливающимися в световой шар. Данло слушал этот ритм своего сердца и почти слышал, как рождаются сверхновые, одна за другой; они звонили, словно колокола, ревели, как огненный ветер, пульсировали и гудели — в Скульпторе и Гончих Псах, среди звезд Экстра. Он почти видел их убийственный свет — ужасную и прекрасную разновидность света глубокого сознания, который озаряет все вещи одновременно.

Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда.

Харра тихо дышала рядом с ним, и его сердце отсчитывало один мучительный момент за другим. Данло смотрел на восток, в чернильно-черное небо градусов на шестьдесят восемь выше горизонта, — в ту сторону, откуда прибыл на Таннахилл его корабль. Он смотрел на звезду Нового Алюмита, близкую, но невидимую невооруженному глазу. Думая об Изасе Леле, Лиесвир Ивиосс и других знакомых ему нараинах, он начал обратный отсчет.

Сто… девяносто девять… девяносто восемь… девяносто семь…

Он вспомнил тридцатиуровневый город Ивиюнир, где жили нараины, и сияющее Поле, где миллионами бродили их образы, надеясь найти путь к божественному.

Шестьдесят шесть… шестьдесят пять… шестьдесят четыре… шестьдесят три…

Где-то в той части Поля, которую нараины называют Раем, обитали Трансцендентальные Единства — Маралах, Тир, Мананнан и то великое составное существо, которое Данло знал как Шахар. Он хорошо помнил Шахар. Глядя в небеса, соединяющие Таннахилл со звездой Нового Алюмита, Данло вспоминал, как Шахар поглотил его и как любовь волна за волной принизывала его, словно световой океан.

Двадцать два… двадцать один… двадцать… девятнадцать…

Подлинная тайна вселенной — это любовь, вспомнил он.

Она связывает мужнину с женщиной и мужчину с мужчиной, она связывает всех — мужчин, женщин и детей. Все люди, даже те, кто стремится преодолеть свое физическое естество и преобразиться в чистые светозарные существа, живут ради этой любви превыше любви.

— Четыре… три… два… один…

Бесконечные возможности. И бесконечная боль.

Он ждал целую вечность, когда свет упадет на него, и наконец дождался. Звезда нараинов пронзила черноту вселенной одинокой серебряной искрой — и взорвалась, стремясь в бесконечность сразу во всех направлениях. Данло, ослепленный светом, озарившим темное небо Таннахилла, схватился за голову и припал на одно колено, ловя ртом воздух. Его смутно удивляло, что Харра не кричит от боли и не закрывает руками лицо. Может быть она думала, что Данло, глядя на восток, ожидал лишь восхода солнца, ничего более. Она не понимала, что с ним творится, как не понимала, видимо, и того, что Бертрам Джаспари только что убил звезду при помощи машины, называемой морришар. Она не понимала страшного значения звездного взрыва, убившего миллионы людей, но Данло держался за грудь так, словно разорвалось его собственное сердце.

Потом он кое-что вспомнил. Харра никак не могла видеть эту сверхновую — по крайней мере глазами. Солнце Нового Алюмита погибло всего мгновение назад, но понадобится около сорока лет, чтобы его свет пересек пространства Экстра и загорелся в небе Таннахилла. Даже Новый Алюмит отделяет от его звезды сто миллионов миль, и пройдет еще немало мгновений, прежде чем свет, упав на Ивиюнир и другие города, испепелит все живое на планете.

— Пилот, что с вами? Не хотите ли присесть?

Ласковые слова Харры повисли в ночи, как жемчужины.

Данло медленно встал, зажимая рукой левый глаз. Он не знал, говорить ли ей об этой сверхновой и о гибели людей, которые некогда принадлежали к Вечной Церкви. Пожалуй, лучше не надо, решил он. Даже такая великая душа, как у Харры, способна вынести лишь определенное количество боли за один раз. Да и что ему, собственно, известно? Быть может, он всего лишь грезил или скраировал, видя очертания и краски реальности, которая никогда не осуществиться. Скоро он поведет свой корабль в Экстр, чтобы удостовериться или разубедиться в правде этого страшного видения, едва не остановившего его сердце. Но чувствуя, как свет этой звезды пронизывает его сознание и горит в каждом атоме его существа, он вне всяких надежд и сомнений знал: это правда.

Они помогли мне найти Таннахилл, чтобы обрести мир, думал он, а я принес им войну. Хуже того — полное уничтожение. О Агира, Агира, что я сделал?

— Пилот?

Данло понял, что ему или другим пилотам Ордена придется выследить Бертрама Джаспари и обуздать его — возможно, даже уничтожить. Скоро в небесах начнется война, и он наконец-то достигнет конца своего путешествия.

— Пилот, пилот, что вы там видите?

— Я вижу свет, — правдиво ответил Данло и перевел взгляд на Харру. — Только свет. Он везде, ведь верно?

Харра, подумав, наверно, что это слова надежды, с улыбкой коснулась его лица. И надежда, как ни странно, пожалуй, все-таки была. Не для нараинов, чье желание раствориться в световом шаре наконец-то осуществилось, а для других, которые до сих пор обитали в своих человеческих телах, и дышали ночным воздухом, и слышали родные голоса друзей и близких. Возможно, Архитекторы были правы, считая смерть звезд священной: ведь их гибель всегда рождает новые жизненные элементы. Возможно, надежда существовала даже и для него, Данло. Не странно ли, что в момент величайшего отчаяния он обнаружил в себе своего отца — а заодно и лекарство от неизлечимой болезни? Он принес войну двум мирам и, возможно, позволил ей вырваться в космос, но он принес и мир, ибо на Таннахилле он достиг самой главной своей цели: спасти Экстр.

И кое-что еще он принес. Харра Иви эн ли Эде объявила его светоносцем, но что это за таинственный свет, носителем которого он стал? Он смотрел на морщинистое лицо Харры, освещенное теперь силой и благородством ее духа. Смотрел на пылающую в небе сверхновую и во мрак собственной души.

Есть много путей нести свет, решил он, и когда-нибудь он узнает, который из них наилучший. Когда-нибудь он снова войдет в мерцающий океан сознанияу внутри себя и останется там, пока весь свет творения не откроется ему. Тогда он наконец станет настоящим человеком — настоящим Светоносцем, который смотрит на раны мира улыбчивыми глазами и держит в своих руках величайшую силу вселенной.

Но пока что он обыкновенный человек, мечтающий вернуться домой. Со странной улыбкой он предложил Харре руку.

Сейчас они вернутся в Мавзолей и, возможно, задержатся там ненадолго, осмысливая трагедию человека, попытавшегося стать Богом. Данло возьмет образник, бамбуковую флейту и сундучок со всеми своими пожитками. Он попрощается с Харрой Иви эн ли Эде, благословенной женщиной, которую полюбил, как мать. Потом он поднимет свой корабль и уйдет в галактику, где звезды всегда прекрасны и свет уходит все дальше и дальше в неизведанное.

Примечания