Реквием по Хомо Сапиенс (№3) - Экстр

Это и было истинной причиной, по которой Орден отправил свою миссию в Экстр, эту адскую область убийственного света и раздробленного пространства-времени, простершуюся там, где у человека достало безумия покуситься на звезды. Орден должен был прийти в Экстр, пока Экстр сам не пришел к нему.

— Мне пора. — Данло поклонился Малаклипсу, бросив взгляд на свой пустой бокал. — Прощай, поэт.

Данло нарочно попрощался так, чтобы исключить возможность их новой встречи, и зашагал назад через толпу. В тесноте горячих, взволнованных людских тел, под светом новой звезды, он шел к Фонтану Фортуны. Зондерваль уже собирал пилотов. Они все были там — Лара Хесуса, Ричардесс, Запата Карек, Леандр с Темной Луны и даже легендарный Аджа, бывавший то мужчиной, то женщиной и превосходивший, по общему мнению, всех пилотов, когда-либо выходивших из стен Академии.

Данло, не боясь замочить рукав, окунул свой бокал в фонтан и выпил, чокаясь со своими товарищами и брызгая красным вином на голые, без перчатки, пальцы. Они заговорили о своей священной миссии, и Зондерваль назвал имена ста пилотов, которые вместе с ним проведут тяжелые и базовые корабли на Тиэллу, новый дом Ордена. Остальные, включая Данло, будут искать затерянную планету Таннахилл. Каждый из них, руководимый своим гением и судьбой, войдет в нехоженый, неведомый Экстр, ища примет и открытий, которые приведут миссию к ее цели. Данло же отправится к самым диким, самым гибельным звездам. Там он найдет своего отца и задаст ему один простой вопрос. То, что Малаклипс Красное Кольцо может последовать за ним на своем корабле, не имеет значения. Данло нечего бояться того, что воин-поэт убьет его отца. Если отец действительно бог, как может даже самый опасный из людей причинить ему вред?

Данло допил свое вино, посмотрел на сияющую новую звезду и подумал: а как же смогли люди причинить вред этим прекрасным и ужасным созданиям, на которые всегда смотрели, как на богов?

Глава 2

ОКО ВСЕЛЕННОЙ

Вселенной око я — лишь чрез меня

Величие свое дано узреть ей.

Перси Биши Шелли

На следующий день Данло повел свой корабль в Экстр.

Алмазная “Снежная сова”, длинная и грациозная, насчитывала двести футов от носа до кормы. В полете она напоминала светящуюся иглу, прокалывающую мультиплекс — эту мерцающую ткань объективной реальности, пролегающую между звездами, эту подкладку пространства-времени. Многие корабли миссии повернули к звезде — и планете Тиэлла.

Данло всегда поражало, как много здесь звезд: холодных, красных и оранжевых, и горячих голубых гигантов, и многотысячных желтых, горящих ровно и верно, как солнце Старой Земли. Никто не знал, сколько звезд сияет в линзе Млечного Пути.

Астрономы Ордена утверждали, что в галактике их не меньше пятисот миллиардов — они держатся плотными скоплениями близ ядра и расходятся спиралями вдоль рукавов. При этом в туманностях наподобие Рудры и Розетты все время рождаются новые звезды, формируясь из жара, космической пыли и силы тяжести. Сто поколений звезд сменилось до того, как возникло солнце Невернеса.

Звезды, как и люди, умирали всегда. Данло, озирая громадные световые расстояния, дивился порой количеству людей, зародившихся из звездной пыли и фундаментального стремления всякой материи к жизни. Среди звезд галактики обитало около пятидесяти миллионов миллиардов человек. В одних только Цивилизованных Мирах каждую секунду переходило из жизни в смерть примерно три миллиона мужчин, женщин и детей. Данло полагал правильным и естественным постоянное самосоздание жизни в клубящихся, голодных человеческих роях, но уничтожать звезды ради расширения этой жизни было неправильно. Это было святотатство, грех и даже шайда — слово, которым Данло иногда обозначал ущербность вселенной, утратившей, наподобие остановившегося волчка или треснувшего чайника, гармонию и равновесие.

Вся материя стремится трансформироваться в свет — это Данло понимал глубоко, и нутром, и мозгом. Но в этой бесконечной вселенной, из которой он родился, света и так уже было слишком много. Звезды Экстра, больные светом, пухли и лопались от него, образуя адские световые бури, которые человек именует сверхновыми. Когда-нибудь, в далеком-далеком будущем, Экстр превратится в ослепительно белое облако фотонов и жесткой радиации. Тогда этот крохотный кармашек вселенной вообще перестанет пропускать свет, и такие, как Данло, люди не смогут больше смотреть на звезды и видеть вселенную такой, как она есть. Ибо все пространство будет светом, и все время будет светом, и не будет ничего, кроме света, ныне, и присно, и во веки веков.

Пилоты держали курс на свет Тиэллы, чтобы построить там город и создать новый Орден. Остальные, в том числе и Данло, сопровождали миссию только до Саттва Люс, великолепной белой звезды во внутренней оболочке Экстра.

До Саттва Люс они проследовали без происшествий, поскольку Зондерваль уже нанес на карту каналы от звезды к звезде и сообщил пилотам координаты всех попутных звезд.

Данло прошел от Савоны к Шокану, а затем к Саттва Люс гладко, как проходят кровяные тельца по человеческим сосудам. Этот отрезок пути, напоминающий торные звездные туннели, был, однако, чреват опасностями, с которыми мало кому из пилотов доводилось сталкиваться. В любой части Экстра, даже хорошо известной, искривление пространства-времени или взрыв звезды могли разбить мультиплекс на тысячу потоков и уничтожить корабль, имевший несчастье попасть не в ту струю.

У Саттва Люс, где проходы через мультиплекс сходились в сгусток, темный и плотный, как свинцовый шар, пилоты разделились. Основная масса кораблей во главе с Зондервалем ушла первой. Данло, вышедший в реальное пространство на несколько мгновений, успел увидеть этот момент. В десяти миллионах миль под его “Снежной совой” пылала белая корона Саттва Люс, над ним чернел космос с множеством безымянных звезд. Он видел, как скрылся в черном сиянии мультиплекса корабль Зондерваля, “Первая добродетель”, — это выглядело как маленькая световая вспышка. Вокруг нее тут же засверкали другие вспышки — это корабли миссии прорывали дыры в пространстве-времени, уходя в мультиплекс. Пилоты легких, тяжелых и базовых кораблей открывали окна во вселенную и пропадали в них. Вслед за ними стали уходить и пилоты второй группы. “Снежная сова”, “Мозгопевец”, “Деус экс Махина”, “Роза Армагеддона” — все сто пятьдесят четыре корабля со своими пилотами, следуя за своей судьбой, скрылись в глубине Экстра.

Для Данло, как и для любого пилота, математика служила ключом, открывающим окна, сквозь которые шел его корабль.

Математика, как волшебный сверкающий меч, рассекала покров мультиплекса и освещала черные пещеры небытия, подстерегающие пилота. “Снежная сова” уходила все глубже, и все глубже мыслил Данло в ее кабине, бывшей душой и мозгом корабля, в недрах живого биокомпьютера, среди темно-пурпурных, мягких, как бархат, нейросхем. Он мыслил, и вызывал перед собой зрительные картины, и доказывал теоремы, прокладывающие путь через окружающий его хаос. Он видел яркие математические сны, и просыпался, и двигался все дальше.

Он входил в область чистых чисел, как в пещеру, блистающую сапфирами, огневитами и другими драгоценными камнями, и его ум наполнялся кристаллическими символами вероятностной топологии. Изумрудная снежинка представляла теорему Джордана-Ходдера, алмазные глифы строились в маршрутные леммы, аметистовые завитушки изображали правило Инвариантности Пространства. Их были тысячи, этих сверкающих символов, которые пилоты называли идеопластами. Только они позволяли Данло вовремя замечать псевдотороиды, пузыри Флоуто, бесконечные деревья и прочие ловушки, таящиеся под мультиплексом, как ходы гладышей под снегом. Только открывая мультиплексу собственный разум, он мог видеть эту странную реальность как она есть и прокладывать маршруты от звезды к звезде.

Таким же образом Данло следил за маршрутами своих товарищей-пилотов. Их корабли, как и “Снежная сова”, создавали в мультиплексе рябь, словно брошенные в пруд камни.

Данло видел эту рябь как световые, чисто математические волны, которые он без труда расшифровывал. Поначалу, пока легкие корабли оставались в хорошо изученном регионе, известном как сектор Лави, он видел умственным взором светящиеся пути многих кораблей. Затем пилоты один за другим стали уходить из поля его математического зрения, и радиус сходимости растянулся до бесконечности.

Теперь в одном секторе со “Снежной совой” оставалось всего девять кораблей. Данло хорошо знал и эти корабли, и их пилотов, поскольку все они дали клятву проникнуть в одну и ту же часть Экстра. Среди них было несколько ветеранов Пилотской Войны: Саролта Сен, Долорес Нан и невероятно отважный Леандр с Темной Луны, любящий опасность, как другие любят женщин и вино. Были Рюрик Боаз на “Божьем агнце” и хитрющая Ли Те My Лан на “Алмазном лотосе”. Кроме этого, у них имелся еще один лотос — “Лотос тысячи лепестков”, ведомый Валином ви Тимоном Уайтстоном, из самумских Уайтстонов. Список пилотов, державших путь к звездной туманности Эта Киля, завершали Ивар и Розалин Сарад на корабле “Бездонная чаша” — и, разумеется, Шамир Смелый, который продвинулся к ядру галактики ближе, чем любой другой пилот со времен Леопольда Соли.

Все эти пилоты в ночь вспышки сверхновой поклялись в саду Мер Тадео войти в темную странную туманность, известную под именем Твердь. Они, как и Мэллори Рингесс до них, шли к этим опаснейшим звездам в надежде пообщаться с одним из величайших божественных умов галактики.

Данло задумал проникнуть в Твердь еще перед отлетом из Невернеса, в ту полную знамений ночь, когда он стоял на морском берегу и смотрел на звезды. Узнав, что другие пилоты намерены сделать то же самое, он не удивился. Десять пилотов — это слишком мало, чтобы прочесать космический сектор объемом около десяти тысяч кубических светолет. Десять пилотов могут затеряться там, как песчинки в океане. Но Данло в их обществе чувствовал себя спокойно и постоянно следил за пертурбациями, которые производили в мультиплексе их корабли.

При этом он все время пересчитывал корабли, желая убедиться, что их, вместе со “Снежной совой”, по-прежнему десять — число круглое и успокаивающее. Столько же пальцев у него на руках, как и у всех рожденных естественным путем представителей человечества. В десятичных системах счета это число символизирует завершенность вселенной, где всё сущее стремится к изначальному единению. Десять — число совершенное, и Данло порой пугался, не будучи уверенным, что кораблей действительно десять.

Уже не раз, обычно после прохода сквозь сгущение возле какого-нибудь красного гиганта, у него получалось другое число.

Оно не должно было получаться. Счет — самая фундаментальная из математических дисциплин, столь же естественная, как натуральные числа от единицы до бесконечности. Данло, от рождения наделенный редким математическим даром, научился считать чуть ли не раньше, чем говорить, и уж ему ли было не знать, сколько кораблей движется в одном с ним секторе — десять, пять или пятьдесят.

Когда они миновали неистовую белую звезду, которую он импульсивно назвал Волком, Данло окончательно убедился, что кораблей не меньше десяти и не больше одиннадцати.

Иногда, вглядываясь в темную сердцевину мультиплекса, он как будто различал композиционный след таинственного одиннадцатого корабля. Пытаться обнаружить этот корабль было все равно что искать отдельный солнечный блик на поверхности пруда. Временами Данло почти улавливал этот блик, но тот дробился, как от брошенного в пруд камня, и тут же возвращался, ничего уже не отражая.

Одиннадцатый корабль, если он действительно существовал, маячил, как призрак, на самом пределе радиуса сходимости. Нельзя было сказать наверняка, что он там, и нельзя было сказать, что его там нет. Пока десять пилотов продвигались к Тверди, корабль-призрак следовал по их маршрутам, всегда держась на самой границе их звездного сектора. Данло не знал никого, кто умел бы столь безупречно управлять кораблем. В глубине души он надеялся, что этого искусника, одиннадцатого пилота, вообще не существует. Одиннадцать — худшее из чисел, символ избытка, перехода в иное качество, конфликта, мученичества, даже войны.

Оказалось, что Данло не единственный засек одиннадцатый корабль. У какой-то безымянной звезды Ли Те My Лан вышла в реальное пространство и задержалась в нем на несколько долгих секунд, давая другим пилотам сигнал присоединиться к ней. Это было традиционное приглашение на совет — другим способом пилот просто не мог его сделать. В мультиплексе радиоволны и прочие сигналы не распространяются, поэтому все десять пилотов вышли в реальное пространство у этой слабой желтой звезды и установили между собой лазерную связь.

В кабине “Снежной совы” внезапно сделалось очень людно — компьютер, расшифровывая информацию лазерных лучей, наполнил ее светящимися головами девяти пилотов. Видеть эти переливающиеся волнами голограммы было почти все равно что сидеть с друзьями в одном из многочисленных кафе Невернеса над кружками горячего кофе.

Почти, но не совсем. Данло становилось не по себе, когда он представлял, как его собственная светящаяся голова плавает, отделенная от тела, в кабинах других кораблей. Было нечто сверхъестественное в этом совете, который они держали здесь, в черных глубинах Экстра, где за шестьсот триллионов миль не найти ни одной человеческой души. Но тут Ли Те My Лан заговорила, и Данло, слушая ее, отвлекся от странности ситуации.

— По-моему, нас сопровождает еще один пилот, — сообщила безупречно круглая, коричневая и безволосая, как орех бальдо, голова Ли Те. Данло помнил, что у нее и тело круглое, хотя и не видел его сейчас. — Знает ли кто-нибудь что-то о нем?

— В Твердь поклялись проникнуть десять пилотов, — сказал тонколицый Ивар Сарад. Он имел склонность к абстракции и интерпретировал реальность довольно параноидально. — Мы все, стоя перед Зондервалем, принесли эту клятву. Возможно, Зондерваль послал пилота проверить, выполним мы ее или нет.

Пилот с головой большой и косматой, как у овцебыка, с этим никак не мог согласиться. Шамир Смелый со свойственными ему отвагой, оптимизмом, решительностью и чувством юмора засмеялся и возразил:

— Нет-нет, Зондерваль верит нашему слову — верит, что мы по крайней мере попытаемся это сделать.

— Кто же тогда ведет этот одиннадцатый корабль? — спросила Розалин, застенчивая, беспокойная женщина, невысоко себя ценившая и как человек, и как пилот.

— Не знаю, существует ли этот корабль вообще, — сказал Ивар. — Можем ли мы быть уверены в этом? Я лично не могу. Волновую функцию можно истолковать и по-другому.

— По-другому? Как, например? — осведомился Шамир Смелый.

— Композиционные волны, которые мы оставляем за собой, могут инвертировать в галливарово пространство, которое…

— Маловероятно, — заметила Ли Те. — Существование галливаровых пространств еще никто не доказал.

— Допустим, — смерил ее холодным, подозрительным взглядом Ивар. — Возможно, это просто отражение линейного следа одного из наших кораблей? Леопольд Соли говорил, что в Экстре мультиплекс способен быть гладок и отражателен, как зеркало.

Не только Ивар Сарад сомневался в существовании одиннадцатого корабля. Саролта Сен, Долорес Нан и Леандр с Темной Луны были склонны с ним согласиться, хотя и по другим, более здравым причинам. Рюрик Боаз и Валин ви Тимон Уайтстон поддерживали Ли Те. Уайтстон даже проявил самоотверженность и предложил остальным продолжить путь к Тверди, а он тем временем вернется назад по своему маршруту и поищет одиннадцатый корабль. Он выведет на чистую воду загадочного пилота, а потом, если сможет, догонит остальных — к тому времени они наверняка уже прославятся, став единственными пилотами после Мэллори Рингесса, кто сумел получить тайные знания у богини, именуемой иногда Калинда Мудрая.

До этого момента Данло молчал, поскольку был среди них самым младшим и не считал приличным вмешиваться в разговор. Кроме того, его бывший и самый близкий друг Хануман ли Тош, оставшийся в Невернесе, научил его полезному умению хранить секреты. Однако утаивать важную информацию от своих товарищей было бы неправильно. Данло не мог допустить, чтобы благородный Валин Уайтстон жертвовал собой ради сохранения какого-то секрета, и потому сказал:

— Возможно, одиннадцатый корабль ведет отступник, Шиван ви Мави Саркисян — вы ведь его знаете, да? Возможно, что он везет в Экстр воина-поэта.

Все девять голов повернулись к Данло. Пилоты смотрели на него, как на зеленого кадета, впервые опьяневшего от цифрового шторма или сон-времени. Понимая, что они ждут от него объяснений после столь невероятного заявления, Данло рассказал им о своей встрече с Малаклипсом Красное Кольцо в саду Мер Тадео.

— Да, это возможно, — сказал тогда Леандр с Темной Луны, тряхнув массивной головой с золотистыми завитками волос и бoроды. В нем, как и в его имени, было что-то от льва и что-то — от ленивого, но озорного мальчишки. Он легко поддавался скуке, и когда Данло заговорил о воинах-поэтах и пресловутом Шиване, он оживился, как голодающий, получивший кусок мяса с кровью. Глаза у него заблестели, и он продолжил своим рокочущим басом: — Я знал Шивана еще до того, как он свихнулся на почве великого поиска. Тогда он был отличным пилотом. Если кто-то и способен последовать за нами в Твердь, так это он.

После долгих прений пилоты, разбросанные на расстоянии полумиллиона миль, согласились, что Малаклипс действительно может преследовать их в надежде, что они приведут его к Мэллори Рингессу — но возможны и другие варианты. Леандр и Долорес слишком хорошо помнили, что пилот способен обернуться против другого пилота, и превратить свой корабль в меч, и проделать им зияющие дыры в мультиплексе, чтобы отправить туда своего противника.

Если пилот найдет точный вероятностный маршрут и проделает эти дыры в соответствии с ним, он может отправить вражеский корабль по темному туннелю в огненное сердце какой-нибудь ближней звезды. Во время Пилотской Войны так погибли многие, и Саролта Сен на своем “Бесконечном дереве” сам едва остался жив после подобной атаки. Он первый заметил, что Малаклипс, возможно, желает смерти им всем.

Раз у воинов-поэтов существует правило убивать всех богов, то может быть и другое, секретное: убивать всех людей, которые из гордости или по глупости пытаются вступить с богами в контакт.

Проще всего в этой ситуации было бы повернуть обратно и напасть на корабль Малаклипса — так стая волков отпугивает белого медведя, идущего следом за ними. Это позволило бы им в один миг испепелить воина-поэта. Но поступить так они не могли. Больше не могли. Леандр, любивший войну, как только доступно человеку, первый предложил разойтись и подойти к Тверди десятью разными маршрутами. Тогда Малаклипс на своем “Красном драконе” сможет следовать только за кем-то одним.

На этом совет закончился. Пилоты распрощались, и Данло снова остался один в кабине “Снежной совы”. Ли Те My Лан подала сигнал (это право принадлежало ей как старшей по возрасту), и корабли, разойдясь в разные стороны, открыли окна в мультиплекс и исчезли в нем, как блики, отбрасываемые алмазной сферой. Каждый пилот, следуя своим путем, утратил всякую связь с другими и остался наконец совершенно и бесповоротно один.

Поначалу это одиночество вызывало у Данло тихую радость, с какой он мог бы слушать ветер в темном зимнем лесу. Впервые за много лет он почувствовал себя совершенно свободным. Но природа жизни такова, что ни одна эмоция не длится вечно, и блаженство, испытываемое Данло, быстро сменилось тревожным сознанием того, что он все-таки не один. Углубившись в темные течения мультиплекса, он почти сразу же заметил пертурбации, производимые другим кораблем, который всегда находился в одном секторе с ним.

Два — число зловещее. Это отражение или удвоение единицы, самого совершенного из натуральных чисел. Два — это эхо, противовес, начало умножения. Число два показывает, как вселенское единство дробится на волокна, кварки и фотоны, отдельные составные элементы жизни. Два — символ становления как противоположности чистому бытию; в определенном смысле два — это жизнь, а следовательно, и смерть, ибо всякая жизнь завершается смертью, даже если питается жизнью других, чтобы сохранить себя.

Сам Данло боялся смерти меньше, чем другие люди, но полагал, что достаточно на нее насмотрелся, чтобы знать, какова она. Четырнадцати лет он похоронил восемьдесят восемь человек — всех, кто входил в племя деваки, усыновившее и воспитавшее его. Он был близко знаком со смертью и чувствовал, что преследующий его воин-поэт может стать причиной смерти дорогих ему людей. Видя в Малаклипсе вестника смерти и думая, что знает о смерти все, что следует знать, Данло решил оторваться от призрачного корабля, который гнался за ним, как снежная сова за бегущим по снегу зайцем.

Поэтому он очистил свой ум от того, что осталось позади, и обратил внутренний взор в самую глубину мультиплекса, где ожидали его сокровенные ужасы и радости вселенной.

На первых порах, впрочем, он познал одну только радость — холодную красоту цифрового шторма, где многогранные математические символы пронизывали его ум каплями застывшего света, и замедленное время, ускорявшее его мысли, и нечто еще — нечто иное.

Есть у пилотов одна тайна. Хотя все они входят в мультиплекс одинаково и придерживаются единого мнения относительно его природы, каждый из них воспринимает его по-разному. У Данло, в отличие от всех других пилотов, с которыми он разговаривал, мультиплекс переливался красками.

Он знал, конечно, что при отсутствии света и пространства-времени и красок никаких быть не может — однако они все-таки были. Он несся от звезды к звезде, под звездами реального пространства, а потом входил в Кириллиан — окрестность звезды, которая светилась глубоким кобальтом, скрытой и тайной синевой, которую Данло ни разу не наблюдал в жизни.

Вскоре он вошел в обычное инвариантное пространство, жемчужно-серое, с розовыми завитками. На один миг он счел, что ему повезло — через такое пространство он мог проложить прямой маршрут до самой Тверди. Но в Экстре для пилота легким и простым ничего не бывает. В следующий момент он оказался в анизотропном сдвиге, разновидности топологического кошмара, которую пилоты иногда называют инверсией Данлади. Слои мультиплекса теперь вспыхнули яркой лазурью, то переходящей в бледную бирюзу, то вновь разгорающейся до изумрудно-зеленого.

Все вокруг выглядело, как странное живописное полотно, где все детали постоянно меняют фокус, перемещаясь с заднего плана на передний, из тени в свет, изнутри наружу и обратно. По-своему это было красиво, но и опасно, и Данло порадовался, когда коварное пространство стало дробиться и разветвляться, образуя более или менее нормальное дерево решений. Каждый пилот может только пожелать, чтобы в мультиплексе ему не встречалось ничего сложнее таких деревьев, где все решения выражаются в простейшей форме: максимум-минимум, правое-левое, внутрь-наружу, да-нет.

Но вдруг ветвь, на которой держался корабль, подломилась — так это выглядело, — и Данло угодил в редкий и очень опасный псевдотороид, из тех, которые открыл лорд Рикардо Лави в одно из первых своих путешествий к Экстру. Краски вернулись снова: р-мерные числа Бетти в рубиново-золотисто-хромовой гамме вспыхивали в густо-фиолетовых складках. Все цвета на пороге конечного внезапно наливались алым пламенем и, багровея, уходили в бесконечность.

Само пространство, этот невозможный псевдотороид, извивалось, как схваченный сильной рукой снежный червь. Оно корчилось, и дергалось, и лопалось, а потом на фиолетовом раскрывалась фиолетовая щель, и оно начинало уходить само в себя. Теперь здесь стало по-настоящему опасно — одна опасность караулила внутри другой. Настал момент, длившийся не больше половины одного удара сердца, в который Данло, паря в своей кабине, потел, и тяжело дышал, и думал так быстро, как только доступно человеку. Как ни мало он боялся смерти, он все же страшился попасть живым в сворачивающийся псевдотороид. Его страх имел красновато-пурпурный оттенок, цвет налитого кровью клеща, зажатого между большим и указательным пальцем.

Все его сознание, все математическое мышление и вся воля к жизни до последнего волоконца устремились в окружающее его пространство. Там змеились, уходя один в другой, темные туннели, немыслимо сложные и абсолютно немаршрутизируемые. Сама ткань мультиплекса, сиреневая, как плащ фабулиста, сворачивалась внутрь себя, переливаясь аметистом, анилином и пурпуром — тем единственно чистым пурпуром, который, вполне возможно, служит основой всех остальных цветов. Повсюду мультиплекс проваливался сам в себя, напоминая темно-фиолетовые цветы, растущие в обратном порядке — сворачивающие лепестки и уходящие в ту лишенную света точку, где количество складок стремится к бесконечности.

Вполне вероятно, что Данло никогда не вырвался бы из такого пространства, если бы не вспомнил случайно один оттенок цвета. Вернее, он сам заставил себя вообразить зрительно эту густую, почти черную синеву, и его внутреннее зрение налилось ею, как вечернее небо. Его воля к жизни была сильна, а память на цвета, образы, слова, шепоты и любовь — еще сильнее, и он заставил себя увидеть эту глубокую-глубокую синеву внутри синевы, цвет глаз его матери.

Мать Данло была одним из лучших скраеров всех времен и умела видеть бесконечно сложную вязь отношений между “теперь” и “после”. Величайшие из скраеров всегда находили дорогу в будущее — в конечном счете они сами выбирали будущее и судьбу. Данло скраером не был, но знал, что цвет его глаз в точности повторяет материнский.

“У тебя глаза матери”, — сказал ему как-то дед, Леопольд Соли. Когда-то, еще до его рождения, мать ослепила себя, как это делают все скраеры, чтобы яснее видеть будущее. Данло, мчась в своем корабле к страшной исходной точке псевдотороида, крепко зажмурил глаза и попытался представить их синеву изнутри.

Тогда ему вспомнилась одна из важнейших теорем элементарной топологии. Она предстала перед ним, как густо-синий драгоценный камень, хранящий внутри тайный свет. Это была первая теорема сохранения, гласящая, что изображение контура каждого простого маршрута тождественно контуру изображения. Данло вцепился в эту теорему, как голодающий в кусок мяса. Он понял, что может применить ее для выхода из псевдотороида, — и применил. Он мысленно вызвал перед собой шеренги идеопластов и выстроил доказательство. Возможно, он первым из всех пилотов за всю историю Ордена доказал, что из свертывающегося псевдотороида существует выход, даже если этот выход стремится к бесконечно малой величине. Он составил маршрут и внезапно увидел свет звезды: “Снежная сова” вышла в реальное пространство-время у великолепного золотого светила, которое Данло назвал Шона Ойю — Яркое Око Бога.

Так продолжал он свое путешествие — от звезды к звезде, то входя в мультиплекс с изнанки этих звезд, то выходя из него. Желая достигнуть Тверди первым из десяти пилотов и при этом избавиться от воина-поэта, который, возможно, все еще шел за ним, он двигался со всей доступной пилоту быстротой.

Все миссии, как сказал Зондерваль в саду Мер Тадео, похожи одна на другую. Цель Данло, ищущего своего отца и планету Таннахилл, была напрямую связана с поиском бесконечного знания двадцатипятилетней давности, поиском известным как Старшая Эдда, и был он всего лишь продолжением других человеческих исканий. Человек всегда стремится раскрыть свой истинный образ, предугадать, каким человек может стать со временем. Это и есть тайна жизни, человеческой жизни, которую люди искали еще в лунных африканских саваннах Старой Земли.

У пилотов Ордена это стремление выражается чаще всего в вечном беспокойстве, в инстинкте и воле бороздить космос, двигаясь через вселенную в своем непрестанном поиске. Одни ищут черные дыры, и кольцевые миры, построенные древними инопланетными расами, и незнакомые новые звезды. Другие все еще толкуют о гипотетической темной материи вселенной, которую никому еще не удавалось найти. Третьи ищут Бога — но все пилоты, достойные своих колец, ищут движения ради самого движения.

Танец, совершаемый легким кораблем от звезды к звезде, сквозь прозрачные, выходящие на звезды окна мультиплекса, танец, устремленный к самым дальним галактикам, — путь от одного звездного окна — к следующему, которые с большим искусством и точностью должен выбирать на своем пути пилот. Данло не стал еще мастером фенестрации, но закатный путь от этого манил его не менее властно. Для него, молодого пилота, оба эти понятия были идентичны, и он успешно прокладывал маршруты через сотни хрустальных окон. И каждое окно дарило ему момент спокойствия и ясности, как самый настоящий, безупречно прозрачный оконный переплет, сквозь который струится звездный свет. Но в этом моменте всегда заключалось предчувствие других окон, всегда новых, всегда странных, всегда открытых ясному свету вселенной.

Если бы корабль Данло двигался в нормальном пространстве со скоростью света, пройденный им путь занял бы около трех тысяч лет. Данло это казалось очень долгим сроком. Три тысячи лет назад Орден только еще собирался перебраться с Арсита в Невернес, а женщина, которой предстояло сделаться Твердью, еще не родилась на свет. А за три тысячи лет до этого, где-то в тех местах, через которые проходил теперь Данло, покончил с собой, по преданию, некий безумный бог.

Это было очень зрелищное самоубийство: он бросился на звезду, превратил ее в свой погребальный костер и таким образом создал первую из сверхновых Экстра.

В галактике столь апокалиптической, как Млечный Путь, три тысячи лет — это почти вечность, но у пилота, замкнутого в кабине легкого корабля, есть вечности более гнетущие и непосредственно его касающиеся. Данло, дитя ветра и солнца, порой чувствовал ненависть к тьме, в которой пребывал. Отключаясь от корабельного компьютера и сверкающего цифрового шторма, он чувствовал ненависть к сырому запаху нейросхем, вони собственного немытого тела и спертой, насыщенной углекислотой атмосфере кабины. Он тосковал по свежему воздуху и возможности свободно двигаться под открытым небом. Он шел среди звезд быстрее большинства пилотов, и все же его путь — от окна к окну — отнимал у него много внутреннего времени — субъективного времени крови, внутренностей и мозга. Иногда, в редкие моменты приятия и согласия, он любил свою пилотскую профессию больше всего на свете, но он и ненавидел ее, и страдал оттого, что не может путешествовать еще быстрее. Он то и дело думал о Великой Теореме, утверждающей, что любые две звезды имеют пару напрямую связанных точек входа.