Реквием по Хомо Сапиенс (№3) - Экстр

Об истинной природе Алгоритма Данло не знал ничего, и ни метафизика, ни теология в данный момент его не интересовали. Слова, льющиеся в его сознание, как музыка, нельзя было оставить без внимания, и образы Эде манили его к себе. В то утро Харра привела свою паству к финалу “Заключения” Алгоритма, и в Данло звучали хорошо знакомые слова: “Он пройдет среди звезд и заполнит собой вселенную”.

На этом месте Данло снова почувствовал, что падает. Он летел, как метеор в космосе или птица, пикирующая в ночи на берег тропического океана. Такого мира, который открылся перед ним, он никогда еще не видел: берег, на который он опустился, не имел ни пределов, ни горизонта. Вместе с ним там стоял целый миллиард Архитекторов — а может быть, миллиард миллиардов. Люди в белых одеждах справа и слева от него смотрели в небо и ждали. Данло тоже обратил свой взор к небесам.

Тогда там, среди слабых огней вселенной, вспыхнула история онтогенеза Эде из человека в Бога. Знакомое лицо Эде с чувственными губами и черными горящими глазами мистика взошло на небе, как луна. Данло смотрел, как он трансформируется в нечто новое. Зрелище разворачивалось, как музейная голограмма, но было несравненно масштабнее и глубже. В миллионе миль над Данло, на фоне черной стены ночи, кофейная кожа Эде наполнилась золотым светом. Вскоре он весь превратился в сияющую сферу и стал из Эде-Человека Эде-Богом. Потом свет внезапно исчез, как звезда в черной дыре, и небо какой-то миг оставалось темным. Это, как Данло узнал после, было символом Темной Ночи Души, того отчаянного момента, когда Он вложил свое “я” в свой вечный компьютер, — и напоминало, что за мраком следует момент торжества.

В небе высоко над океаном появился крошечный кубик, который Данло поначалу принял за старинный спутник связи. Но затем куб засверкал тысячами огней, и Данло узнал в нем вечный компьютер Эде. Все его шесть граней быстро росли, как кристалл в перенасыщенном соляном растворе.

Вскоре куб заполнил собой все небо, поглощая черный космос и вмещая его в себя. По мере того как эта сцена из “Заключения” близилась к своему вселенскому финалу, тропическая ночь вокруг Данло наполнялась космическим холодом. Данло увидел, что пляж, на котором он стоит, вместе со всей планетой движется в космосе, следуя за Эде в его великом странствии по вселенной. Вокруг появились звезды, а потом и целые туманности.

Многие, наподобие Двойной Радуги, Данло узнавал. Он завороженно следил, как растет вечный компьютер Эде, заполняя туманность за туманностью, и как тысячи его огней затмевают свет звезд. Потом эти огни в самом деле стали звездами, их число увеличилось от десяти тысяч до десяти миллионов, а там и до миллиардов, и Бог Эде поглотил все звезды в спиральных рукавах галактики, известной как Млечный Путь.

Логика судьбы Эде была непреложной и всеобъемлющей.

Данло видел, как священное кибернетическое тело Бога заполнило сорок миллионов космических световых лет, поглотив Андромеду, Дракона и другие галактики ближнего скопления. Затем настала очередь Девы, Гончих Псов и так далее, и так далее. Звездные скопления представляли собой сферы диаметром полмиллиарда световых лет, и казалось, что во вселенной им несть числа. Но в конце концов Эде, преодолев черные пустоши пространства и времени, поглотил каждую звезду, каждую частицу материи и каждый бит информации во вселенной. Эде и вселенная, по слову Алгоритма, стали единым целым.

И Данло наряду с миллиардами Архитекторов, стоя на своем виртуальном берегу вне пространства и времени, стал свидетелем этого завершающего чуда. Вся Вселенная на его глазах приняла форму сверкающего черного куба, воистину вечного космического компьютера, который был Богом Эде и ничем более. Данло знал, что это так, ибо вслед за этим свершилось последнее преображение. Куб, почти бесконечный, начал светиться изнутри. Свет разгорался все ярче и завершился страшной, ослепившей глаза вспышкой. Прозрев снова, Данло увидел, что вечный компьютер, который был Богом Эде, исчез — или, скорее, трансформировался в знакомый сияющий лик Николоса Дару Эде, заполнивший собой всю вселенную. Он, этот лик, и был вселенной. Ибо сказано в Алгоритме: “И Эде сопрягся со вселенной, и преобразился, и узрел, что лик Бога есть Его лик”.

Контактная церемония подошла к концу. Харра провела Архитекторов по другим страницам Алгоритма, но уже не столь глубоко. Данло вернулся в контактный зал Храма, где он (виртуальный он) стоял на коленях среди Архитекторов в белоснежных кимоно. Харра своим сильным голосом перечислила восемь обязанностей Архитектора: вера, послушание, медитация, проповедь, паломничество, очищение, контакт и преображение. Она напомнила о Четырех Великих Истинах, открытых Эде: истине зла и страданий, истине возникновения зла из негативных программ, входящих в природу вселенной, истине побеждения этого зла путем написания новых программ и последней истине, гласящей, что написание таких программ возможно лишь через выполнение Восьми Обязанностей, то есть через самого Эде.

Церемония завершилась повторением обета послушания и символа веры. Этих слов Данло не произносил, но присоединился к остальным, когда Харра призвала всех помолиться о мире и совершить безмолвную медитацию. Проделав это, он снова оказался на молитвенном коврике у себя в комнате, снял шлем и подивился страшной силе религии, известной как эдеизм.

На следующий день после контактной церемонии Харра пригласила Данло позавтракать с ней в ее утренней комнате.

Двое служителей с добрыми лицами — тоже, видимо, Харрины внуки — проводили его в эту красивую комнату, полную цветов и солнца. Харра, все еще в парадном кимоно, встретила его приветливой улыбкой. Они обменялись низкими поклонами, и она провела его к восточному окну, где был накрыт пластмассовый столик. Харра отпустила служителей, сказав, что желает остаться с Данло наедине. Они посмотрели на Данло как на опасного зверя вроде тигра, однако удалились. Данло выдвинул для Харры стул и сел сам.

— Мы любим эти утренние часы, — сказала она.

Данло посмотрел в окно на океан. Даже загрязнение среды не могло до конца испортить этот ясный день. Световая дорожка бежала по воде до самого восходящего солнца.

— Да, просто великолепно, — согласился он.

— Не хотите ли сока? — Харра учтиво дождалась утвердительного ответа и недрогнувшей рукой разлила по пластмассовым чашкам из пластмассового кувшина странный зеленый напиток.

Ее движения были точными, но плавными, как будто она наблюдала за собой со стороны и судила о своей грации — или ее отсутствии — по самым высоким меркам.

— Эти милые юноши оставили нас, — сказала она, — но нам ведь ничего не грозит, правда?

Данло, не совсем поняв, к кому относится это “мы” — к ним обоим или к ней одной как к Святой Иви, — улыбнулся и в свою очередь спросил:

— Разве может кто-то быть уверен, что ему ничего не грозит?

— Мы заметили, — улыбнулась в ответ Харра, — что вы ответили на мой вопрос вопросом.

— Прошу прощения, благословенная Иви.

— Благословенная Иви, — медленно повторила она. — Все дети Церкви обращаются ко мне “Святая Иви” или “Иви Харра”, но “благословенная” мне тоже понравилось.

— Правда?

— Как же иначе? Вы говорите это от всего сердца, и ваши глаза поют. Вы можете обращаться ко мне так, если хотите, — но только когда мы одни.

— Значит, мы еще будем беседовать наедине, благословенная Иви?

— Почему бы и нет? Или вы и в самом деле так опасны, как утверждают некоторые мои советники?

— Кажется, и вы, благословенная Иви, любите отвечать вопросом на вопрос.

На это Харра тихо засмеялась и прикрыла глаза, прежде чем взять чашку с соком, как будто произнесла про себя короткую молитву.

— Да, возможно. Но мы заметили, что вы так и оставили без ответа наш первый вопрос.

— О том, опасен ли я?

— Да. Мы все желали бы это знать.

— Но зачем мне отвечать на это, благословенная Иви, если вы уже знаете ответ?

— Знаем?

— Да. С того момента, как мы встретились глазами в Храме мы сразу поверили друг другу.

— Не странно ли это? — кивнув, произнесла Харра. — Мы в самом деле поверили вам, но теперь нам следует решить, должны ли мы верить своему первоначальному чувству.

— Физической опасности я для вас не представляю.

— Мы тоже так думаем.

— Но я могу быть опасен для вашего общественного положения. Для вашего сана.

— Как хорошо вы понимаете то, чего наман понимать не должен!

— И еще я опасен для вашей веры. В этом Бертрам Джаспари был прав.

Харра отпила еще глоток и улыбнулась Данло.

— Мы тоже это почувствовали. Ваша вера очень отлична от нашей.

— Я, собственно, ни во что не верю. На вселенную надо смотреть с не защищенным верой разумом, правда?

— Это, возможно, самая опасная вера из всех, какие есть.

— Но это не совсем вера. Это отношение… к сути самой веры.

— О да — вы действительно человек опасный, — почти смеясь, сказала Харра. — Поэтому, возможно, мы и пригласили вас сюда.

— Чтобы испытать свою веру?

— Как хорошо вы все понимаете! И как хрупка должна быть вера, если она ломается при первом же испытании.

— Я не верю, что ваша вера может сломаться.

— Время покажет. — Тут Харра заметила, что Данло не притронулся к соку. Верховный Архитектор Вселенской Кибернетической Церкви прежде всего была бабушкой, которая заботилась о том, чтобы ее внуки хорошо ели. — Это сок тасиды, — сказала она. — Вам нравится?

— Да, очень, — сказал Данло, отпив глоток. Сок был терпкий и очень сладкий.

Робот расставил на столе миски и тарелки. Харра, оставаясь той же заботливой бабушкой, щипчиками положила Данло несколько ломтиков горячего хлеба, который назывался “йинсих”. Хлеб она намазала черной белковой пастой, получаемой из одного таннахиллского растения. Кроме хлеба, робот принес им холодный суп с травами и дольки какого-то алого плода — ничего больше. “Схемы” предписывали легкий завтрак, притом Харра не желала питаться лучше, чем другие Архитекторы, многие из которых ели утром один только хлеб. Данло с радостью обнаружил, что ни мяса, ни других животных продуктов на Таннахилле не употребляют, но он заметил, что многие Архитекторы не в состоянии позволить себе разнообразную, необходимую для здоровья растительную пищу. Харру это угнетало. Сколько бы новых пищевых фабрик ни строили роботы, сказала она, как бы глубоко ни вгрызались они в землю, добывая минералы и расчищая новые места для теплиц, ее дети все равно не могут наесться как следует.

Данло не сомневался в ее искренности. Его грела доброта темных глаз Харры и ее ранимость. Свой сан, как он узнал после, она получила не только благодаря своему острому уму и силе духа, но и потому, что с благоговением относилась к Эде и заботилась о других — даже о тех, кто осуждал ее и считал своим врагом. Ни один Верховный Архитектор со времен возникновения эдеизма не потерпел бы, пожалуй, открытого неуважения, которое выказывал ей Бертрам Джаспари. Но Харра видела в нем, как и в каждом Архитекторе, дитя Церкви — а значит, дитя Эде, дитя Бога.

— Мы должны извиниться перед вами за слова старейшины Бертрама. Грань между подлинной страстью к Богу и обыкновенной горячностью тонка, как лезвие бритвы. Трудно порой судить, перешел ее человек или нет.

— Да, трудно, — согласился Данло.

— Мы просим также извинения за поступок старейшины Джанегга. Мы все еще пытаемся обнаружить, как ему удалось пронести тлолт в зал Койвунеймина.

— Возможно, ему помогли.

— Нам не хочется верить, что кто-то из наших детей вступил в заговор, чтобы убить вас.

— Но ведь одни люди всегда убивали других?

— О да. Но как ни ужасна программа убийства, есть другие, еще более страшные. Вы были гостем в нашем святом Храме. Заговор, имеющий целью убить вас в этом священном месте, есть заговор против нас, против самого сана Верховного Архитектора. Следовательно, это хакр против Бога.

— Хакр?

— Сознательное негативное действие. Подчинение программе, противной вселенской Программе Бога.

— Понятно.

— Нам хотелось бы верить, что старейшина Джанегг действовал один. И что причиной этих действий был талав.

— Талав — это сбой в чьем-то личном программировании, да?

— Совершенно верно, сбой. Каждый из нас может подпасть под влияние негативных программ, ведущих человека к заблуждению.

К безумию, подумал Данло, вспомнив взгляд Джанегга и глаза других, которых он встречал прежде. Лишиться разума возможно всегда.

— Остается, однако, загадкой, — продолжала Харра, — как Джанегг сумел войти в Храм неочищенным, не освободившись от своего талава или хакра.

Данло, жуя хлеб, вспомнил судьбу своей бабушки, дамы Мойры Рингесс, и спросил:

— А не мог ли воин-поэт запрограммировать старейшину Джанегга на убийство?

Этот простой вопрос заставил Харру удивленно вскинуть брови.

— Мы не уверены, что вы подразумеваете, говоря “запрограммировать”.

Данло съел кусочек горьковатого тильбита и стал объяснять, как воины-поэты в давние времена разработали технику слель-мимирования, которой пользовались для ликвидации и контроля. Они заражают свою жертву микроскопическими роботами-бактериями, и те через кровь попадают в мозг. Там эти микросборщики заменяют нейроны миллионными слоями органических схем, мимируя разум и превращая человека в рабски повинующуюся машину. Кроме того, воины-поэты знают тайные наркотики, которые используют для контроля над людьми. Есть ли возможность, что Малаклипс мимировал старейшину Джанегга или впрыснул ему такой наркотик?

— Мы так не думаем, — ответила Харра. — До Койвунеймина Малаклипс и старейшина Джанегг ни разу не встречались.

— Странно все же, правда? Малаклипс, видимо, был готов убить старейшину Джанегга, как только тот убьет меня. Ликвидировать убийцу — это старая методика. Она известна еще с тех времен, когда Александр убил своего отца Филиппа Македонского на Старой Земле.

— Мы мало что знаем о Старой Земле, — вздохнула Харра и снова прикрыла глаза, как бы творя молитву. Потом осторожно надкусила тильбит и сказала: — Нам хотелось бы верить, что Малаклипс убил старейшину Джанегга случайно.

— Не странно ли, что эта случайность сделала открытие правды невозможным?

— Пожалуйста, скажите, что думаете об этом вы.

— Когда пуля взорвалась у старейшины Джанегга в голове, спасти его индивидуальность стало невозможно, да?

— Да. Взрыв полностью уничтожил его мозг и сделал невозможным закладку программ личности старейшины Джанегга в вечный компьютер. Ему отказано в преображении, и это страшная судьба. Но мы верим, что его еще можно спасти.

— Правда?

— В конце времен, в точке омега, когда Эде и вселенная станут единым целым, все Достойные будут спасены. Эде вберет в свою бесконечную память всю материю и энергию — и загрузит всю когда-либо существовавшую информацию. И тогда Он вспомнит старейшину Джанегга. Он запустит программу его души и его личности, и старейшина Джанегг вместе с другими Достойными Архитекторами будет жить вечно.

Данло, стараясь подавить улыбку, потер шрам над глазом.

— Значит, через сто миллиардов лет мы наконец узнаем, зачем старейшина Джанегг пытался убить меня. Но теперь расшифровать программы его погубленного мозга невозможно.

— Это так, — признала Харра, показав этим, что понимает позицию Данло. — Мы тоже думали об этом. Если заговор с целью убить вас действительно существовал, если кто-то запрограммировал старейшину Джанегга на убийство, а затем планировал убить его самого — тогда любой вид смерти, оставляющий мозг нетронутым, поставил бы заговорщиков под удар.

— Ведь ваши сканеры способны считывать память уже мертвого, но не пострадавшего мозга?

— В стадии умирания это, во всяком случае, возможно. — Харра выпила немного чая. — Но нам не хочется верить, что Бертрам Джаспари или кто-либо другой мог запрограммировать старейшину Джанегга на вражду и ненависть к вам.

— Ненавидеть способен любой. — Внезапная боль прошила голову Данло, и он зажал глаза рукой, как будто это ему выстрелили в мозг из тлолта. — Любой способен… изнутри, сам по себе.

— Да, любой, — согласилась Харра. — Чудо в том, что вы исцелили старейшину Джанегга от его ненависти.

— Но я…

— Вы очистили его от этой страшной негативности своим дыханием и светом своих глаз. Мы видели это собственными глазами, пилот. Видели, как вы переписали эту ужасную программу.

— Но Джанегг сам исцелился. Я только сыграл ему мелодию.

Харра, приложив руку к чайнику, устремила на него долгий взгляд.

— “Человек, не знающий страха, который исцелит живых”.

Данло улыбнулся при мысли о том, что Харра и другие Архитекторы могут видеть в нем исполнителя их древнего пророчества, но тут же посерьезнел.

— Я никого не исцелил. Старейшина Джанегг мертв.

— Мы думаем, что вы человек редкий и необыкновенный.

— Да нет же, я только…

— И какие замечательные вещи вы совершаете! Кто бы мог подумать, что вы наденете на себя священный шлем и найдете дорогу в наш Храм?

— Но разве шлем лежит на алтаре не для того, чтобы гости могли присутствовать на вашей контактной церемонии?

— Да, это так. Но мы еще ни разу не принимали у себя наманов.

— Даже наманы, — улыбнулся Данло, — умеют находить дорогу в кибернетических пространствах.

— Известные нам прежде наманы этого не умели. И даже дети Церкви долго обучаются протоколу контакта с компьютером.

— Но я — дитя звезд. Я пилот легкого корабля, а у пилотов вся жизнь проходит в контакте с компьютером.

— И вам знакомы все степени воспроизведения?

— Больше, чем кому-либо в Ордене, исключая цефиков.

Харра отпила еще глоток и вздохнула.

— Некоторые скажут, что мы должны были убедиться в этом, прежде чем предоставлять вам священный шлем.

— Например, Бертрам Джаспари?

Харра кивнула.

— Найдутся такие, которые скажут, что наману нельзя даже смотреть на священный шлем, а уж тем более надевать его на себя.

— Мне очень жаль.

— Нет. Это наша оплошность. Нам не приходило в голову, что вы вдруг воспроизведетесь в контактном зале.

— Вы хотите сказать — в виртуальном контактном зале?

Харра снова кивнула.

— Чуть ли не весь Таннахилл присутствовал в этом зале вместе с вами, пилот. Сто миллиардов Достойных видели, как вы преклоняете колени перед вечным компьютером Эде в вашей черной пилотской форме.

Точно ворон в стае китикеша, подумал Данло, вспомнив, как стоял на коленях среди всех этих мужчин и женщин в безупречно белых кимоно.

— Но я видел всего несколько тысяч молящихся, — сказал он.

— Это один из парадоксов воспроизведения, не так ли, пилот? — улыбнулась Харра.

— Да, наверное.

Они закончили завтракать. Харра прочла благодарственную молитву за ниспосланную им пищу, встала и прошлась по комнате. Казалось, что жизненная энергия переполняет ее, как птицу — и она, как птичка колибри, порхала с места на место, поправляя зеркало на стене, ощипывая сухие листья с комнатных растений, трогая лицо статуи Николоса Дару Эде.

Данло нравилось наблюдать за ней, нравилось изящество, которое она вкладывала во все свои движения, а еще больше — то, что она непрерывно осознавала себя как реализацию крохотной частицы Программы, написанной Богом для вселенной. Это сознание окрашивало все, что она делала. До того, как стать Святой Иви, она была эталоном секты юриддиков и верила, что жить следует строго по программам, изложенным в “Схемах”. Но она подчинялась этим правилам не слепо, как мог бы подчиняться ивиомил. Ее побуждали соблюдать их не фундаментализм и не страх, а скорее благоговение перед жизнью.

Весь Архитекторский порядок ее бытия: пища, которую она ела и от которой воздерживалась, ее молитвы, ее слова и мысли, ее сношения со своим мужем — каждая деталь ее жизни должна была отражать ее любовь к Богу. Идеал эдеизма состоит в том, чтобы привносить Бога во все жизненные моменты и видеть бесконечный лик Эде в таких конечных вещах, как цветок или, скажем, пластмассовая чашка. В то время как ивиомилы и даже многие юриддики ценили “Схемы” только за то, что те указывают человеку благополучный способ существования во вселенной, полной самой поразительной техники, Харра поклонялась “Схемам” ради них самих. Каждая “схема”, каждая молитва перед контактом или ритуальная формула, произносимая при рождении внуков, были для нее символическими жестами, дающими ей возможность сознавать Бога еще полнее. Все религиозные предметы в ее комнате, от образника и статуэток Эде до священного шлема, были священной кибернетикой, предписываемой “Схемами” всем Достойным. Каждая отдельная “схема” и каждое физическое воплощение идеалов “Схем” служили ей точкой контакта с божественным.

Харра жила в надежде, что ее народ взирает на Программу Эде для человека так же, как они взирает на таинственный лик Эде на дальней стене: с послушанием, с благодарностью, с верой и прежде всего с благоговейным изумлением.

— Мы прожили долгую жизнь, — задумчиво сказала Харра, возвращаясь к столу и Садясь. — И видели много странных и чудесных вещей. Но самым странным, на наш взгляд, было явление со звезд пилота по имени Данло ви Соли Рингесс, ищущего центр вселенной.

— Я ищу не только его.

— Да, конечно, — еще лекарство от чумы, которую вы называете медленным злом. Но мы боимся, что здесь вы его не найдете.

Данло молчал, глядя на свое черное пилотское кольцо.

— Не думаем мы также, что вы найдете на Таннахилле своего отца.

— Я не говорил, что ищу отца.

— Нет, не говорили. — Старое лицо Харры озарилось добротой. — Да вам и не нужно было. Выслушав рассказ воина-поэта и посмотрев на вас, мы заключили, что вы все-таки ищете этого человека — если он по-прежнему человек.

— Я… никогда не знал его.

— Тот, кто ищет своего отца, ищет себя. Кто вы, Данло ви Соли Рингесс? Мы все хотели бы это знать.

Данло снова промолчал, глядя в окно на океан.

— Что ж, — вздохнула Харра, — может быть, нам тогда лучше обсудить то, что вы ищете как посол своего Ордена. И как эмиссар нараинов.

— Я ищу только мира. Неужели найти его нет никакой возможности?

— Мы тоже ищем мирного решения проблемы еретиков.

— Правда?

Харра, отпив глоток мятного чая, медленно кивнула.

— Но другие цели вашего Ордена осуществить, возможно, будет труднее.

— Я только пилот. — Данло взял чашку теплого чая, налитую ему Харрой. — Я клялся только найти Таннахилл — ничего более. Возможно, мне следует вернуться к правителям моего Ордена, чтобы они направили к вам настоящего посла.

— Может быть, и так — со временем. Но сейчас у меня в доме гостите вы, а не кто-то другой. Вы, а не другой, излечили старейшину Джанегга — светом своих глаз, пилот, и своим чудесным дыханием.

Данло, глядя на мудрое лицо Харры, отпил глоток чая.

— Но мелодии, которые я играю на своей флейте, — какое отношение они имеют к тому, ради чего я поклялся найти Таннахилл?

— Самое прямое, быть может. — Харра поднесла к губам чашку и одарила Данло загадочной улыбокой.

— Звезды умирают. Их миллионы, этих чудесных огней, но люди убивают их одну за другой.

— Вряд ли вы хотели сказать “люди”. Это мы, Архитекторы, убиваем звезды.

— Да.

— И ваш Орден просто-напросто просит нас остановить эту космическую бойню, так?

— Да.

Харра испустила долгий, печальный вздох.

— Мы бы очень хотели, чтобы это было так просто. Но хотя нет ничего проще любви Эде к своим детям, с Программой, написанной Им для вселенной, дело обстоит как раз наоборот.

— Что вы имеете в виду?

— Вы не задумывались, пилот, кто они — эти Архитекторы, разрушающие небесный свод?

— Они принадлежат к вашей Церкви, да? Это люди, которые носят белые кимоно и ищут лик Эде в свете взорванных звезд.

— Да, они принадлежат к Церкви, но не следуют ее заветам.

— Не понимаю.

— Мы говорим об Архитекторах Великого Паломничества — тех, кто был потерян для нас более тысячи лет. А также об ивиомилах и всех других, кого послали с Таннахилла в область, которую вы называете Экстр.

— Но ведь они все Архитекторы?

— Мы верим в это, но мы не можем просто связаться с ними и поговорить, как с другими нашими детьми — здесь, на Таннахилле, и в других мирах Известных Звезд.

— Понятно.

— Во время своих странствий, своего долгого паломничества к Эде, им приходилось нести Церковь в своих сердцах. И в священных компьютерах, установленных на их кораблях, — с печальной улыбкой добавила Харра.

— Но они по-прежнему повинуются доктринам Церкви? Всем этим святым заповедям, которые у вас называются программами?

— На это мы можем только надеяться.

— Стало быть, они несут с собой Тотальную Программу? Как дети, несущие факелы в сухой лес?

— Тотальная Программа входит в Программу Эде для вселенной.

— Уничтожить вселенную… чтобы спасти ее?

— Нет, пилот, — переделать вселенную. Быть участниками грандиозной архитекторской работы, осуществляемой вокруг нас.

— Понятно.

Харра, видя отчаяние на лице Данло, с улыбкой коснулась его руки.

— Мы должны рассказать вам о нашем понимании Тотальной Программы. Мы не верим, что она требует от нас уничтожения звезд.

— Правда? — Данло, как приговоренный, неожиданно получивший помилование, сразу оживился, и кровь резво побежала по его жилам.

— Но предупреждаем вас: это только наше мнение.

— Но ведь вы — Святая Иви.

— Возможно, со временем Церковь разделит наши взгляды.

— Понимаю.

— Те другие Архитекторы, миссионеры и пропавшие Паломники, понимают Программу иначе. А у нас нет возможности поговорить с ними.

Данло достал из кармана флейту и, глядя на ее золотой ствол, задумался над тем, что сказала ему Харра.

— Мой Орден всегда готовил пилотов, — сказал он наконец. — Сейчас мы создаем на планете Тиэлла новую Академию. Вы можете послать туда своих детей. Мы обучим тысячу новых пилотов, а со временем десять тысяч и больше. Мы построим десять тысяч легких кораблей и разошлем ваше понимание Программы по всему Экстру.

— Вы предлагаете нам союз между Церковью и вашим Орденом?

— Почему бы и нет?

— Желали бы мы, чтобы это было так просто.

— Если смотреть поглубже, во вселенной все просто.

— Вероятно — но такой союз представляется нам невозможным.

— Бертрам Джаспари будет против, да?

— Он и все ивиомилы объявят союз с наманами кощунством, даже хакром. Хотя мы полагаем, что старейшина Бертрам втайне желает если не самого союза, то связанных с ним благ.

— Понятно. Он хочет свободно путешествовать среди звезд, да?

— Мы полагаем, что именно к этому он стремится.

— Его цель — распространение Церкви в космосе?

— Не только. Он, как и мы, верит, что Архитекторам Великого Паломничества необходим Верховный Архитектор.

— Но Верховный Архитектор — вы.

— Но мы не будем жить вечно в этой оболочке. Вы должны знать, пилот, что старейшина Бертрам надеется стать Иви после того, как мы умрем и преобразимся. Он надеется стать Иви для всех пропавших Архитекторов Экстра и всех ивиомилов, посланных в Экстр за последнюю тысячу лет. Большая паства — большая власть.

— А вы тоже надеетесь на это?

— Мы, конечно же, мечтаем объединить Церковь. Истинная Церковь существует во всех сердцах и во всех местах — мы хотим, чтобы все народы возрадовались бесконечной Программе Эде. Мы хотим распространить власть Бога повсюду.

— Понимаю.

— Нам хотелось бы верить, что старейшина Бертрам тоже хочет этого — хотя бы отчасти.

— Я еще не встречал никого, кто бы так старался найти хорошее даже в плохом человеке, — улыбнулся Данло.

— Но плохих людей нет. Есть только негативные программы.

— Хорошо, путь будут негативные программы, — опять улыбнулся Данло.

— Потому-то нам и кажется таким невероятным, что старейшина Бертрам хотел убить вас.

— Правда?

— Если бы вас убили, пилот, как мог бы старейшина Бертрам надеяться хоть когда-нибудь послать в Экстр пилотов-Архитекторов?

— Но вы сказали, что он против отправки таннахиллских детей на Тиэллу.

— Возможно, он надеется подготовить пилотов как-то подругому.

Данло тихонько дунул в мундштук флейты.

— Кажется, я понимаю. Но я принес присягу, благословенная Иви. Я ни за что не стану готовить пилотов самостоятельно — ни для Бертрама, ни для кого-либо еще.

— Возможно, старейшина Бертрам думает, что есть другие способы овладеть вашим мастерством.

— Не нравится мне это слово — “овладеть”.

— Мы боимся, что старейшина Бертрам — очень честолюбивый человек.

— А я боюсь… что испугаюсь его. Это дало бы ему еще больше власти, чем теперь, правда?

Еще довольно долго Данло и Харра, сидя в лучах солнца, обсуждали проблемы и политику Вселенской Кибернетической Церкви. Один робот убрал со стола, другой подал чай тохо, холодный, горьковато-сладкий. Они вернулись к надежде найти пропавших Архитекторов, уничтожающих звезды Экстра.

Харра выдвинула идею: если учить таннахиллеких детей на пилотов пока нет возможности, пусть пилоты Ордена возьмут Архитекторов-миссионеров на свои легкие корабли.

— И эти миссионеры передадут пропавшим Архитекторам ваш взгляд на Тотальную Программу?

— Мы боимся, что это будет не так просто.

— Да нет же, очень просто. Вашим миссионерам надо только сказать, что звезды благословенны и мы должны смотреть на них с любовью, как ребенок в глаза своей матери.

Харра улыбнулась, а потом и посмеялась в рукав своего кимоно.

— Нам кажется, вы большой романтик, пилот.

— Ну да, я такой.

— Мы не можем так сразу послать людей в Экстр, чтобы они проповедовали наш новый взгляд на Программу. Сначала мы должны ее отредактировать.

И Харра объяснила, что Тотальная Программа не входит в Священный Алгоритм, как и многие другие программы Церкви. В Алгоритме Эде, как мудрый отец, поучающий своих детей под деревом саби, говорит о природе жизни во вселенной и о том, как ее следует прожить. Люди толкуют эти слова по-своему и выводят из них императивы.