Реквием по Хомо Сапиенс (№3) - Экстр

“Красота существует только на коже, но безобразие проникает до костей”, — сказал друг Данло Хануман ли Тош о другой женщине, которую они знали в Невернесе. Данло смотрел сквозь мертвый туманный воздух на бедную Лаам Су, и ее муж повернулся к ней, не понимая, на что пришелец смотрит так пристально. И тут, словно костер, в который подбросили охапку сухого хвороста, старое усталое лицо Лаам Су вдруг просияло глубоким и прекрасным светом, и Данло увидел ее такой, какой видел ее муж и какой она, возможно, была на самом деле. Она была красива, потому что любила Ки Лина и он любил ее, и еще потому, что прожила около семидесяти лет в трудах и неуверенности. Она была красива просто потому, что существовала во вселенной как одно из чудесных и бесконечно разнообразных созданий Бога. Все сущее в тайной сути своей блистает страшной красотой, и лицезрение этой красоты было главнейшей частью священного закона сайни.

На все следует смотреть незащищенным глазом, вспомнил Данло. Глазом разума, обнаженным перед вселенной.

Глядя на сморщенное тело Лаам Су, Данло внезапно понял, почему сайни всю жизнь ходят раздетыми в таком холодном и сыром климате. Единственное состояние, в котором нужно смотреть на человека — и на все остальное, — это нагота. Одеваться — значит прятать свою красоту, пренебрегая прекрасной работой Бога.

— Нет ничего, что мы не должны отдавать Богу, — сказал Ки Лин Шанг. — Особенно это относится к гордыне и тем слоям нас самих, которые отделяют нас от Него.

Данло, не раздумывая больше, нагнулся и стащил с себя сапоги. Потом он встал, снял свой блестящий черный дождевик и сбросил его на курящуюся паром землю. За плащом последовали шерстяная камелайка и нижнее белье. Освободившись от лишних слоев, Данло встал перед костром голый. Золотой свет упал на его кожу, и он ощутил жар огня. Одновременно он почувствовал сырой, въедливый холод: дождь орошал разгоряченное тело и стекал длинными струйками по спине.

— Да будут красивыми все сайни! — сказала какая-то молодая женщина, а Рейна Ан кивнула, одобряя поступок Данло.

Сайни подошли поближе, чтобы лучше разглядеть его. Тело Данло было поистине красиво, длинное, гибкое, грациозное и в то же время дышащее страшной силой, как у молодого тигра. Самые смелые жители деревни отважились наконец коснуться его. Двое мальчишек и старуха потрогали пахнущими рыбой пальцами его плечи. Он заметил вдруг, что от всех сайни несет лососиной. Запах, идущий от коптильных ям, окутывал всю деревню и вызывал в памяти Данло милые запахи его детства. Это был добрый, органический запах жизни, хотя и трудный для непривычного носа. Данло поклялся никогда больше не есть ни мяса, ни рыбы, но против их запаха ничего не имел и не стал возражать, когда молодая женщина провела рыбной рукой по черным волосам на его груди и животе, насытив их ароматом рыбьего жира.

Растительность на его теле поражала гладких, как дельфины, сайни. Та же женщина, Камео Люан, храбро провела пальцем по длинному белому шраму на бедре, который остался у Данло после схватки с шелкобрюхом. Другие рассматривали обожженные костяшки его пальцев и шрам на подбородке, заработанный Данло во время одного бурного хоккейного матча.

Рейна Ан смотрела на шрам в виде молнии, который Данло сам оставил у себя на лбу. Большинство племени, однако, смотрело ему между ног, недоумевая, откуда и зачем взялись мелкие разноцветные рубцы у него на члене. Если эти знаки посвящения Данло в мужчины казались им красивыми, вслух они этого не высказывали. Сайни стояли молча, и единственными звуками были плеск реки, шипение пламени и серебряная музыка дождя.

— Да узрит Бог нашу красоту, и да озаряет нас всегда его улыбка; — сказала Рейна, знаком приглашая Данло снова сесть на шкуру, где он оставил сверкающий цветными огоньками образник.

— Вы расскажете мне о Боге? — спросил Данло, садясь на пятки с прямой спиной; это учтивой позе его еще послушником обучили в Невернесе.

— Да, я могу рассказать тебе о боге, — кивнула Рейна. — О Владыке Вселенной всегда есть что рассказать.

— Владыка Вселенной? Значит, вы верите, что вселенная создана Богом?

— Нет. Звезды и все, что мы видим в ясные ночи, всегда было и всегда будет. Как же ты, пришелец со звезд, не знаешь этого?

Данло удивило, что Рейна назвала его пришельцем со звезд. Стало быть, сайни знают, что среди звезд есть другие миры и там живут другие люди?

— Не знаю, как так вышло… но я не знаю, — сказал он. — Вселенную познать нелегко, правда?

Данло не знал, что, собственно, понимает Рейна Ан под словами “звезды” и “вселенная”. Он ребенком думал, что звезды — это глаза его предков, следящие за ним.

— Это вселенная создала Бога, — пояснила Рейна.

— Однако вы называете Его создателем вашего мира.

— Разумеется. Наш мир создан Богом. Наша прекрасная Земля, которая вращается вокруг нашей звезды.

Поначалу Данло предполагал, что сайни обозначают “мир” и “вселенную” одним словом и Эде просто переводит это слово по-разному для лучшего понимания. Но Рейна Ан явно знала различие между этими понятиями.

— Трудно это, должно быть, — создать целый мир, — сказал Данло, бросив взгляд на ставшее непроницаемым лицо Эде.

— Бог есть Бог. Владыка Вселенной.

— А другие миры тоже созданы Богом?

Рейна яростным шепотом посовещалась с Ки Лином и сказала:

— Бог создал много Земель: двенадцать раз по двенадцать. Когда-нибудь Он создаст новые звезды, целые океаны звезд. В конце времен, когда вся вселенная признает Его владыкой, он создаст другие вселенные — двенадцать миллиардов раз по двенадцать миллиардов.

— Поистине могуществу вашего творца нет предела. — Данло продолжал смотреть на Эде, который переводил механически, как самая обыкновенная лингвистическая программа. Он на Данло не смотрел и не проявлял никаких эмоций — можно было подумать, что его голографическое лицо вообще не способно выражать столь человеческие свойства. — Ваш Бог всесилен, да?

— Бог есть красота, и все, что Он творит, красиво, но…

— Да?

— Он наш создатель и благодетель, но Он же и наш погубитель.

При этих словах Рейны Ки Лин закивал и сказал нараспев:

— Да исчезнет с лица Земли все, что некрасиво.

Многие сайни повторили вслед за ним этот стих из Ясы, но Данло не расслышал в их голосах особого энтузиазма. Они, особенно дети, выглядели испуганными и встревоженными.

— Да исчезнут из вселенной все некрасивые миры, — сказал Ки Лин.

Рейна, произнеся ритуальное “хай”, с грустной улыбкой сообщила Данло:

— Владыка Вселенной уничтожил один из миров, чтобы создать нашу красивую Землю.

— Он разрушает все, — молвил Ки Лин.

— Он разрушает все, что некрасиво, — поправила Рейна.

Оба старейшины горестно переглянулись — видимо, они уже не раз обсуждали эти слова Ясы, но не желали вести теологический спор при постороннем. Ки Лин прочистил горло и сказал, глядя на Данло:

— Да исчезнут из вселенной все некрасивые звезды.

Данло, прошедшему тридцать тысяч световых лет и видевшему на своем пути миллионы звезд, захотелось крикнуть: “Все звезды красивы — ведь они излучают свет!” Но он промолчал, желая услышать, что скажет Рейна.

— Бог — разрушитель звезд, — сказала она. — Он должен разрушать, чтобы творить.

— Бог — истребитель людей, — сказал Ки Лин. — Все люди, живущие на Земле, летят в его огненный зев, как мотыльки на пламя.

Данло, неуверенный в точности перевода Эде, спросил:

— Так кого же Бог уничтожает — людей или целые народы?

— Людей, — сказал Ки Лин. — Все люди должны жить, и все должны умирать.

— Народы тоже должны умирать, — кивнув, добавила Рейна. — Если они некрасивы.

Данло начинал предполагать, что у сайни “красота” означает то же, что “совершенство”. 'Ему хотелось уточнить это с Эде, но он предпочел не прерывать разговор.

— До сайни на Земле жили другие народы, — продолжала Рейна. — Теперь они исчезли.

— Гатей, гатей, — подтвердил Ки Лин. — Исчезли.

— Поэтому сайни всегда должны быть красивыми, иначе они тоже исчезнут. — В голосе Рейны слышалась великая печаль — и еще что-то.

Наступила долгая пауза, и стоящие сайни подступили еще поближе, желая услышать, что скажут теперь Рейна и Ки Лин этому красивому пришельцу, который, обнаженный, как все остальные мужчины, сидел под их красивым туманным небом.

— Мне кажется, ты на редкость хорошо понимаешь Божий промысел, — сказал Данло Рейне.

— Что ж, ведь я стара и знакома с Ясой много лет, — ответила она, улыбнувшись его комплименту.

Данло поколебался, опасаясь произнести то, что сайни могли счесть кощунством, но набрал побольше воздуха и все-таки сказал:

— Можно подумать, что ты говорила с Богом.

Рейну, однако, это ничуть не оскорбило, и она сказала со вздохом: — Девочкой я пошла с матерью к морю. Я слушала волны, и мне казалось, что я слышу Его голос. Но нет. Бог не говорит больше с сайни.

— А раньше говорил?

— Да, говорил, но это было давно.

— До того, как ты родилась?

— До того, как появились на свет все ныне живущие сайни. Но когда родилась прапрабабка моей матери Ню Ан, Бог говорил с ней. Она запомнила Его слова и передала их всему племени.

— Бог говорил с Ню Ан, когда она была новорожденным младенцем?

— Это может показаться странным, я знаю, но Ню Ан родилась не от матери, как ты или я.

— Как же она тогда родилась?

— Она родилась от дыхания Бога.

— Правда?

— Она родилась из Земли. Бог слепил ее из глины и морской воды собственными руками и вдохнул в нее жизнь, и она сделала свой первый шаг по Земле.

— Это очень красиво. — Данло не сомневался в рассказе Рейны, памятуя, как Твердь создала двойник Тамары в амритсар-бассейне на другой, далекой Земле.

— Все перворожденные появлялись на свет таким путем. Ню Ан родилась взрослой женщиной и никогда не была ребенком.

— И она знала Бога?

— Она говорила с Ним.

— Она слышала Его голос?

— Она видела Его лик.

— Его лик?

— Да, море вспыхнуло пламенем, и Ню Ан явился Бог.

— Мне всегда хотелось узнать, как выглядит Бог. — Данло сдержал улыбку, покосившись на бесстрастное лицо Николоса Дару Эде.

— Лик Его сияет, как солнце, очи блистают, как звезды, уста дышат огнем.

— Понимаю.

— Когда Он отверз свои уста, чтобы поведать Ню Ан о красоте, Он вдохнул огонь речи в ее уста.

— Значит, это Бог научил Ню Ан говорить?

— Да. Бог научил всех перворожденных тому, что должны знать сайни.

— Понимаю.

— А перворожденные научили наших прадедов и прабабок, как они должны жить, чтобы быть красивыми.

— Понимаю. — Данло поразмыслил немного, глядя в огонь, и сказал: — Теперь Бог наблюдает и ждет, желая знать, какую красоту создадут на Земле сайни, да?

Рейна Ан устремила на Данло долгий взгляд. Ки Лин Шанг и его жены тоже смотрели на высокого странного человека со звезд. Данло сделал пять медленных вдохов и выдохов. Все сайни, стоя в холодном тумане, тоже смотрели на него.

— И снова ты говоришь словами Ясы, — сказала Рейна.

— Правда?

— Не зная их и не слышав ранее.

— Может быть.

— Как можешь ты знать их?

— Не знаю.

— Как можешь ты знать то, чего не знали другие?

— Какие другие?

— Те, что были здесь до тебя.

Данло снова не понял, кого Рейна имеет в виду: “других пришельцев” или “другие народы”.

— Ты говоришь о тех людях, что жили на Земле до сайни?

— Нет. О других. О других людях со звезд.

Данло сидел неподвижно, глядя в огонь. Сердце у него стучало, как барабан, и ему хотелось пуститься в пляс вокруг костра, но он оставался неподвижным, как снежный тигр, выслеживающий гладыша в зимнем лесу.

— Давно ли эти другие побывали на вашей Земле? — спросил он.

— Лет пять назад, когда я только что стала прабабкой.

— Откуда они явились?

— Со своей Земли, должно быть.

— Они не говорили вам, как называется их мир?

— Нет, но себя самих они называли странным и гадким именем.

— Вот как? — проронил Данло, следя за игрой языков пламени.

— Гадким, гадким именем: они называли себя Архитекторами Бога.

Данло, шевельнувшись наконец, повернул голову к парящей в тумане голограмме. Теперь он понял, почему сайни не проявили никакого любопытства к его волшебной шкатулке: им уже приходилось видеть такие компьютеры.

— Где же они теперь, эти Архитекторы? — Данло посмотрел на темный лес, в котором ему чудились далекие голоса. — Все еще здесь, на вашей Земле?

— Нет, — опустила глаза Рейна. — Они ушли.

— Куда ушли?

— Гатей, гатей, — вступил в разговор Ки Лин. — Они ушли. Зачем тебе знать, где они?

— Так, из любопытства.

Рейна и Ки Лин обменялись многозначительным взглядом, и Данло уловил чуть слышный шепот одной из женщин: “Гатей, гатей, пара сум Эдеи” — “Они ушли к Богу”.

— Они вернулись домой, — сказал наконец Ки Лин.

— В свой мир? — спросил Данло. — К своей звезде?

Рейна и Ки Лин снова переглянулись, но ничего не сказали.

— У их звезды есть имя? Известно вам, которая это звезда?

Рейна посмотрела на непроглядное, чугунно-серое небо.

— Я знаю. Это звезда из созвездия Рыбы. Будь ночь ясной, я показала бы ее тебе.

Данло ухватился за образник с такой силой, что края впились ему в ладони. Наконец-то он сможет выполнить свою задачу и найти Таннахилл — только бы свежий ветер разогнал тучи, открыв им миллионы красивых звезд Экстра.

Но тут в лесу действительно послышались голоса, и все повернулись посмотреть на трех старцев, идущих по грязной улице деревни. Это были старейшины из ближнего селения, такие же коричневые и совершенно нагие, как здешние жители. Заляпанные грязью, они шли очень медленно — совсем, как видно, закоченели. Они шествовали мимо коптилен, лающих собак и взбудораженных ребятишек, направляясь прямо к костру. Рейна представила их гостю, и двое из них с улыбкой поклонились Данло. Третий, суровый старец по имени Фей Янг, даже не взглянул на пришельца, не захотел сесть на медвежью шкуру рядом с ним и отказался от чаши черничного пива, предложенной ему молодым Тошу Люаном. Вместо этого он хмуро воззрился на образник, который Данло держал на коленях, потрогал морщины вокруг беззубого рта и проскрипел, точно две сухие кости потерли одна о другую:

— Неужто мы забыли наши обычаи? Разве так следует встречать чужих? Мы должны устроить пир в честь этого путника.

— Пир! — воскликнул кто-то, и другие голоса подхватили: — Пир! Устроим пир!

— Красивый пир, — сказал Фей Янг. — Пусть бедный усталый путник отдохнет, пока мы будем готовить красивейшие свои яства.

Вслед за этим он предложил старейшинам, обсудить предстоящий пир, а молодой Тен Су Минь и двое его крепких и красивых братьев повели Данло к гостевому дому на самом краю деревни. Рейне и Ки Лину, видимо, не понравилось, что Фей Янг высказал свое мнение столь грубо и категорично, но он как-никак был старейшим из старейших, и его слово у сайни имело огромный вес даже за пределами его родной деревни. Тен Су Минь и его братья, здоровяки, нарастившие себе мускулы валкой леса и перетаскиванием бревен, проводили Данло до хижины, стоящей в большой грязевой луже, и придержали для него тяжелую дверь. Внутри пахло мокрым медвежьим мехом и тухлой рыбой. Дверь захлопнулась, оставив Данло наедине с компьютером, и он принялся бродить по хижине, как тигр по клетке, в ожидании пира — и звезды, которую он так долго искал.

Глава 10

ПИР

Знай, о возлюбленная: человек создан не в шутку и не случайно, но сотворен для некой великой цели.

Аль Газали

Дождь стучал по крыше хижины, и лицо Эде выражало откровенную растерянность.

— Я думал, мы сейчас узнаем, где находится Таннахилл, а вместо этого мы вынуждены ждать, когда они приготовят пир! Кто их поймет, этих сайни?

Данло поставил образник на одну из шкур, устилающих земляной пол, и почти не уделял ему внимания. Окон здесь не было, как и во всех сайнийских домах, но в очаге Данло нашел душистые еловые дрова, а на низком столе — вяленую лососину, орехи и миски с черникой: Он не знал, долго ли придется ждать пира, но смерть от голода и холода ему явно не грозила.

Эде, раздраженный, как видно, молчанием Данло, сказал:

— Должен сказать, что я не имею желания торчать в этой деревне, пока небо не прояснится. Сайни могли бы указать нам звезду Таннахилла как-нибудь по-другому.

Данло осмотрел стены из плотно пригнанных бревен, законопаченные твердой, как камень, глиной, потом исследовал потолок. Он надеялся обнаружить где-нибудь разошедшиеся или подгнившие бревна, но дом был сработан на совесть. Как все строения сайни, он обладал своего рода красотой, простой и прочной.

— Если бы мы оказались здесь пять лет назад, — продолжал Эде, — мы бы просто вернулись на Таннахилл вместе с теми Архитекторами.

Данло вздохнул, сел с поджатыми ногами лицом к компьютеру и сказал:

— Те Архитекторы не вернулись на Таннахилл.

— Что? — Лицо Эде стало невыразительным, как грязевая лепешка, но тревожная программа тут же преобразила его.

— Сайни убили их. — Данло зажмурился и потер шрам на лбу. — Они пригласили Архитекторов на пир под звездами, а потом зарезали всех до одного.

— Откуда ты знаешь? — Лицо Эде поочередно выразило сомнение, страх, ненависть, почтение, возмущение, расчетливость и снова сомнение. — Откуда ты можешь это знать?

Дождь шумел, и Данло не мог объяснить Эде, откуда он знает то, что знает. Он и себе не мог объяснить, откуда у него это знание лежащее вне всякой логики, вне пространства и времени. Когда-то он называл это загадочное зрение фравашийским термином “юген”, но разве могло какое бы то ни было слово описать каскады ужасающих и прекрасных образов, льющиеся перед его внутренним взором с мощью водопада? Разве мог он описать связанность и странность этого явления и порожденную им холодную, чистую радость — так человек видит море в маленькой раковине у себя на ладони.

Страх и ненависть на лице Фей Янга показали Данло картину гибели Архитекторов. Даже теперь, закрывая глаза, он видел перед собой эту маленькую трагедию, как будто она происходила прямо сейчас, как будто ей предстояло происходить снова и снова.

Архитекторов принимали в деревне Фей Янга, расположенной за несколько миль от этой, в глубине леса. Архитекторов было девять человек, пять мужчин и четыре женщины. Все они, одетые в традиционные белые кимоно, держали в руках такие же, как у Данло, образники. И сайни, и их гости уже вдоволь наелись рыбы и хлеба, напились черничного пива, и сайни улыбались, видя, что гости сыты и довольны. Они, как во всяком собрании, цитировали Ясу и беседовали с Архитекторами о таинственной природе Бога. А потом выхватили рыбные ножи, спрятанные под медвежьими шкурами. Мужчины, женщины и дети набросились на Архитекторов со страшными воплями, огласившими лес, и принялись колоть и кромсать.

Сайни быстро покончили со своим делом в надежде, что души Архитекторов поймут, какой красивой кажется Богу-Разрушителю кровь его смертных созданий.

— Я знаю, вот и все, — сказал Данло. — Этот пир произошел пять лет назад. Пять лет и тридцать три дня.

— Но что же толкнуло сайни на это вероломное убийство?

— Ты правда не понимаешь?

— Думаю, что они не желали слушать проповеди этих фанатиков.

— Да, конечно, но дело не только в этом.

Лицо Эде приняло саркастическое выражение.

— В чем же еще?

— Архитекторы не питают любви к красоте.

— И за это сайни их убили?

Данло сидел молча, с грустной улыбкой, слушая стук дождя и собственного сердца.

— Теперь сайни снова готовят пир.

— Да, — промолвил Данло.

— Чтобы убить на нем тебя?

— Возможно.

— Возможно?

Данло улыбнулся встревоженной голограмме. Его забавляло, что Эде, всегда чего-то опасающийся, воображающий себя мастер-цефиком и чтецом мыслей, так плохо разбирается в человеческом сердце.

— Шансы равные: либо меня казнят, либо…

— Либо что?

— Воздадут мне почести. В это самое время сайни готовятся. Пир будет либо кровавым, либо… радостным.

— Значит, ты не веришь, что старый Фей Янг уже решил твою судьбу?

— Нет. Он полон страха и гнева, даже ненависти, но помимо этого существует и другое.

— Что другое?

— Красота. Он любит все красивое, что есть в человеческой душе.

— Ты в это веришь?

— Да, верю.

— Значит, ты не думаешь, что старый Фей Янг потребует твоей казни?

— Он может ее потребовать, но выбор будет зависеть не от него.

— От чего же зависит, какой пир будет нас ждать этой ночью?

— От меня. От того, что я сделаю — или не сделаю.

— Что же это?

— Не знаю пока. Я… не совсем ясно это вижу. Надо подождать.

Лицо Эде стало наполовину тревожным, наполовину расчетливым.

— Если пятьдесят процентов говорят за то, что тебя казнят — сказал он тихо, — попробуй лучше бежать.

— У тебя есть план?

— Само собой, — зашептал Эде. — Я мастер составлять планы. Можно притвориться, что ты поел несвежей рыбы, и попросить, чтобы тебя выпустили облегчиться. А когда Тен Су Минь с братьями откроет дверь, ты их уложишь.

— Уложу трех здоровых мужчин?

— Ты же пилот Ордена. Разве тебе не учили боевым искусствам?

— Учили, — медленно кивнул Данло.

— Ведь ты же не сочтешь неправильным убийство тех, кто замышляет убить тебя?

Данло, дыша мерно и глубоко, склонил голову, потрогал шрам над глазом и промолчал.

— Это очень просто, — продолжал Эде. — Возьмешь в очаге полено, вышибешь Тен Су Миню мозги и побежишь на берег, к своему кораблю.

Данло, закрыв глаза, старался не представлять себе того, что предлагал ему Эде. Старался не представлять себе их хижину на краю леса и широкий песчаный пляж, до которого он мог бы добраться, пробежав всего полмили под гигантскими приморскими деревьями, а больше всего старался оградить свое воображение от красочного кошмара: почерневшее на огне полено, белый пепел на его собственных трясущихся руках.

Никогда не убивать, никогда не причинять вреда другому, даже в мыслях — Данло принес этот обет уже давно и потому отчаянно старался не видеть того, что другой человек мог бы вообразить без всяких терзаний.

— Нет, — сказал он наконец. — Так я бежать не могу.

— Но почему?

Данло шепотом, вздыхая и запинаясь, рассказал Эде о своем обете ахимсы.

— Но сайни могут убить тебя — неужели ты не боишься?

— Боюсь, — с улыбкой кивнул Данло.

— Итак, ты намерен просто сидеть здесь и дожидаться пира, дыша, как Будда? Какой прок в таком дыхании?

— Оно делает меня более живым.

— Что толку, если тебя убьют?

— Быть по-настоящему живым хорошо просто потому, что это хорошо, — улыбнулся Данло. — А с практической точки зрения это помогает подготовить тело, душу и разум. Когда момент придет, я буду знать, что делать.

Эде помолчал, обрабатывая информацию, и, спросил:

— О каком моменте ты говоришь?

— О том самом. Который бывает всегда.

— Ты и говоришь, как Будда — загадками. Боюсь, что я тебя не понимаю.

Данло вздохнул, глядя на мерцающего Эде, и сказал:

— Я говорю о моменте “теперь”. Когда дверь открывается. Когда “теперь” переходит в “тогда” и будущее всегда здесь. Когда ты выбираешь, каким будет это будущее, да или нет. Когда во вселенной нет ничего, кроме твоей воли: делать или не делать, видеть, знать, двигаться — двигать вселенную. Этот момент есть всегда, верно?

Эде это объяснение не успокоило.

— Не уверен. Для меня время непрерывно, как ход атомных часов моего компьютера, а действую я согласно своей программе. Если тебя убьют, что будет со мной?

— Не знаю.

— Я могу застрять на этой Земле навсегда.

— Может быть, тебя когда-нибудь спасет другой пилот моего Ордена.

— Маловероятно. Это редчайший случай, что ты нашел меня в храме.

— Случай есть всегда. И потом, ведь ты бессмертен?

— В определенном смысле, но и меня можно уничтожить.

— Во вселенной нет ничего, что не поддавалось бы уничтожению, — с грустной улыбкой заметил Данло.

— Может быть, со временем мне удастся внушить этим дикарям, что я их Бог. Они соорудят мне алтарь и будут мне поклоняться.

Данло, все так же мерно дыша, пораздумал над этим и спросил:

— Ты правда этого хочешь?

Программа Эде дала легкий сбой, и он ответил:

— Разумеется, нет.

— Я уже думал, не рассказать ли о тебе сайни. Ну… что ты Бог.

— Почему бы и нет? Ты считаешь, что правду не всегда нужно говорить?

— Нет, но… правда, которую не слышат, — это не правда.

— Их Бог умер, — с горечью молвил Эде. — Вот и вся правда.

— Нет, для них Бог жив. Он есть чудо и красота их жизни.

— Я могу рассказать им, как Кремниевый Бог убил меня.

— Они не поверят. А если даже поверят, это пробьет брешь в их душах.

— И через эту брешь войдут логика и разум.

— Нет, не логика и разум, а безумие. Когда люди ни во что не верят, они способны поверить во что угодно и совершить все что угодно.

— Например, убийство?

— Убийство — это самое меньшее, — с протяжным вздохом ответил Данло.

— По-моему, ты полюбил этих сайни — правда, пилот?

— Правда. — Данло, зажмурившись, дал холодным течениям времени унести себя в будущее и увидел сайни такими, какими они могли бы стать со временем. Их народец, насчитывающий около десяти тысяч человек, увеличится в тысячу раз и заселит всю Землю. К тому времени, где-то через тысячу лет, их суровая религия мутирует, разовьется и распространится в той или иной форме по всем континентам планеты. Это будет сопровождаться ересями, расколами и утратой веры — а может быть, даже священными войнами. Но будет и реформация — и если даже сайнийская религия разобьется на тысячу разных сект, практикующих совершенно новые обряды, чистый и сияющий стержень их веры все-таки может сохраниться. Даже через тысячу лет, когда сайни уже перестанут быть сайни, они, возможно, по-прежнему будут поклоняться красоте. Халла — это красота жизни, вспомнил Данло. Он надеялся, что хотя бы сайни, среди всех человеческих рас, найдут способ, как жить на своей Земле в красоте и гармонии.

— Не понимаю, как можно любить людей, которые собираются тебя убить, — сказал Эде.

— Так же… как я люблю мир.

— И все-таки нам следовало бы убежать. Прямо через дверь — ведь она открыта. У сайни замков нет.

Данло с улыбкой взял флейту.

— Дверь всегда найдется — не эта, так другая.

— Тебе так хочется умереть?

— Нет, совсем не хочется. Просто любопытно, буду я жить… или нет.

Данло приложил к губам костяной мундштук шакухачи и, дыша в нее, беззвучно заиграл длинную задумчивую мелодию, которой научил его инопланетянин, называвший себя Старым Отцом. Близость смерти вызывала дрожь у него в животе, но Данло наполнял себя дыханием и загонял свой страх в маленький кармашек глубоко внутри. Устав дышать, он улегся перед огнем и уснул. Проснувшись, он ощутил голод и съел целую миску черники и почти все орехи, а потом опять уснул.

На этот раз он проспал до рассвета и беззвучно играл на своей флейте весь следующий день, пока дверные щели не стали темными. Потом у дома раздались голоса, дверь распахнулась, и до крайности уставший Тен Су Минь учтиво поздоровался с Данло.

Его братья и еще пятеро мужчин ждали, чтобы сопроводить Данло на пир. Голая процессия медленно двинулась через деревню. В правой руке Данло нес образник, в левой флейту. Дождь прекратился еще днем, похолодало, и в небе зажглись первые вечерние звезды. Данло поднял глаза к небесам, гадая, где же тут созвездие Рыбы. Он хотел спросить об этом Тен Су Миня, но они уже пришли к кострам, где ревели оранжевым пламенем свеженарубленные дрова.

Между двумя самыми большими кострами сайни приготовили пир. Вся деревня, кроме одного больного старца по имени Вас Со, собралась здесь. Рейна Ан и Ки Лин Шанг с мужьями, женами, детьми и родственниками торжественно стояли вокруг костров, ожидая прихода гостя. Старый Фей Янг стоял среди них, насколько возможно выпрямив свое дряхлое тело. Он не смотрел на Данло и не разговаривал с другими тридцатью девятью старейшинами, пришедшими в течение дня из дальних деревень. Он смотрел вниз, на свои руки, как будто надеялся найти красоту в распухших суставах и крючковатых пальцах, которые всю жизнь потрошили лосося и другую живность, убитую им. Следуя сайнийскому этикету, он поклонился Данло и пригласил его сесть на свою медвежью шкуру, по левую руку от себя. Фей Янг как наистарейший занимал почетное место посреди других старейшин. Справа от него располагались Рейна Ан, Ки Лин Шанг и Милиама Чу, один из трех представителей племени Совы, живущего на берегу моря. Все другие сайни точно по команде тоже опустились на шкуры у своих костров, и пир начался.

Данло сильно проголодался, все его чувства волшебным образом обострились, и он насыщался с удовольствием, которого давно уже не получал от еды. Тут было из чего выбирать. На деревянных блюдах лежали куски жареной оленины и медвежатины, дикие утки, гуси и горки мозгов. Лососина тоже, разумеется, присутствовала во всех видах: копченая в укропном соусе, запеченная с травами, жареная, отварная и добавленная в полдюжины разных похлебок.

Данло мяса не ел и опасался, как бы сайни не сочли эту его диетическую особенность оскорбительной. Но когда он объяснил своим сотрапезникам, что такое ахимса, они как будто его поняли, и даже старый Фей Янг нехотя промолвил:

— Уважать жизнь животных — это красиво. — Уважать жизнь растений было бы не менее красиво, но должен же был Данло чем-то питаться. Поэтому он налегал на овощные блюда, передаваемые по кругу. Сайнийские женщины выпекали превосходный кукурузный хлеб с черникой, и Данло, съев несколько ломтей, воздал должное сладкому картофелю, морковке с медом и дикому рису с кедровыми орехами. За этим последовали на удивление острый ореховый салат, квашеная капуста и жареные каштаны. Кроме того, Данло мог бы отведать двадцать разных блюд из тыквы, а на десерт угоститься малиной, бузиной или печеными яблоками. Но переедать ему не хотелось. В детстве его учили наедаться впрок, когда представляется случай, однако он предпочел оставить в животе свободное место для дыхания. Правильное, глубокое дыхание могло ему понадобиться очень скоро.