Реквием по Хомо Сапиенс (№3) - Экстр

— Я вижу, теперь эта вероятность беспокоит вас не настолько, как в Койвунеймине.

— В прошедшие дни мы много размышляли над твоим пришествием в наш мир. — Бертрам говорил теперь сладко — слишком сладко, точно его до краев налили медом. — Мы признаем, что сначала нам казалось невозможным, что наман может быть светоносцем из нашего Святого Алгоритма. Но ты не просто наман. Старейшины, которых ты принимал у себя, по достоинству оценили твое глубокое знание и понимание нашей вечной Церкви. Многие из них говорят, что по духу ты уже Архитектор. Тебе надо только произнести символ веры и пройти очищение, и ты станешь нашим.

— Я… не готов к этому, — сказал Данло и, вспомнив трагические события, сопряженные с Путем Рингесса, добавил про себя: в жизни больше не стану связываться ни с одной религией.

— Пусть так, но мы верим, что ты можешь занять в нашей Церкви видное место. Как светоносец — это само собой разумеется, но, возможно, и как чтец, а со временем и как старейшина.

Данло приложил флейту к губам, чтобы сдержать улыбку, которую вызвало у него подобное предположение.

— Мой Орден запрещает пилотам и академикам занимать официальные посты в какой бы то ни было религии.

— Но ты не родился членом Ордена, и нигде не сказано, что ты должен умереть пилотом.

— Вы предлагаете мне нарушить присягу?

— Тому уже были примеры.

— Такие, как Шиван ви Мави Саркисян? Нет. Я на это никогда не пойду.

— Ты не можешь себе представить, сколько Архитекторов на Таннахилле надеется на твой завтрашний успех. Не можешь себе представить, как они надеются на то, что ты светоносец.

— Я сожалею.

— Человек должен следовать программе, написанной для него.

— Я сожалею, но я… должен следовать за моей звездой.

Потные пальцы Бертрама сжались в тугие кулачки, и его лицо выразило ненависть, которую он тут же сменил на снисходительность и дружелюбие, фальшивые, как синтетический жемчуг.

— Только наман способен на такие поэтические образы, — сказал он.

— Так ведь я и есть наман.

— Знаешь ли ты, пилот, что в 1089 году, когда наши миссионеры прибыли на Дуррикен, десять миллионов наманов одновременно произнесли символ веры и сделались Архитекторами?

— Нет, не знаю.

— Знаешь ли ты, что один из этих бывших наманов, Вишну Харит на вио Эде, стал сорок первым Святым Иви?

— И этого я не знал.

— Чудеса возможны всегда. Если простой программист Вишну Харит сумел возвыситься до сана Святого Иви, почему бы светоносцу не добиться того же?

На миг — только на миг — Данло задумался о том, что значит быть духовным вождем и непререкаемым религиозным авторитетом для многих миллиардов людей. Столь фантастическая мечта забавляла его, но Бертрам Джаспари со своими потными ручонками напряженно ждал ответа, и Данло, учтиво склонив голову, повторил:

— Я сожалею.

— Сожалеешь?! — Ненависть и зависть снова завладели лицом Бертрама, и вены на его шее вздулись, как насосавшиеся крови сверлящие черви. — Наман, ты мог бы стать Верховным Архитектором Вселенской Кибернетической Церкви!

Ну уж нет, подумал Данло. Прежде ивиомилы убили бы меня.

— Итак?

— Я всего лишь пилот, — сказал Данло. — И никем больше быть не хочу.

— Наманы!

— Нас очень много среди звезд, да? — улыбнулся наконец Данло.

Не сумев обойти Данло с этой стороны, Бертрам решил открыть ему часть своей истинной цели.

— Да, вас, наманов, везде хватает. Но в Алгоритме сказано, что в каждом заложен Архитектор, как в ребенке — зрелый мужчина. Если дать семени достаточно воды и солнца, из него вырастет чудесное дерево. В Бесконечной Программе Бога для вселенной написано, что все мужчины и женщины когда-нибудь станут деревьями, достойными бесконечного света Эде. Даже если ты в это не веришь, пилот, тебе должна быть близка наша миссия поливки семян и взращивания во вселенной таких деревьев.

— Никогда бы не подумал, что старейшина Церкви способен на такие поэтические речи, — с улыбкой заметил Данло.

Этот комплимент явно привел Бертрама в раздражение — он нахмурился и сказал: — Я лишь повторяю то, что сказано в Алгоритме. Это не поэзия, пилот, это истина.

— Хорошо, пусть будет истина…

— Вникни в нашу проблему, пилот. Мы так много ивиомилов послали к звездам, чтобы принести наманам Программу Бога. А сколько Архитекторов пропало во время Великого Паломничества? Сколько Достойных, пилот! Одни из них никогда не видели Таннахилла, другие никогда больше его не увидят. Как можем мы быть уверены, что они следуют Программе неукоснительно, не пытаясь редактировать ее? Как можем мы спасти их от впадения в негативные программы? Ты считаешь нас, ивиомилов, узколобыми, но мы не таковы. Мы всего лишь возвращаемся к былой чистоте и к истинным словам Эде. Если бы мы этого не делали, ивиомилы, посланные нами на Ленси, Зохерет и в другие миры, впали бы в ошибку и принесли наманам нечистый свет. Мы ни одному Архитектору не позволим впасть в ложные программы.

— Понимаю.

— Так ли это, пилот? А понимаешь ли ты, что Святому Иви придется когда-нибудь так или иначе восстановить контакт со всеми затерянными в космосе ивиомилами?

Данло помолчал, перебирая дырочки флейты, и спросил:

— Под контактом вы подразумеваете контроль?

— Все Архитекторы приносят обет послушания.

— Понятно.

— Ты согласен помочь нам? Ты знаешь, в чем мы нуждаемся. Ты мог бы обучить наших корабельных программистов космическому пилотированию.

Данло закрыл глаза, вспоминая, каково это — вести легкий корабль через причудливые пылающие пространства мультиплекса.

— Тогда мы сможем послать своих миссионеров даже на Таррус, и они вернутся к нам через несколько лет, а не через несколько жизней.

— Смогли бы, если бы я согласился обучать ваших ивиомилов, — поправил Данло.

— И что же?

— Мне жаль, но я не могу научить других быть пилотами.

Лицо Бертрама свело судорогой.

— Ты мог бы помочь нам, но ты не хочешь. Все в твоей воле.

— Нет. Мой Орден не разрешает нам, пилотам, делиться секретами своего мастерства.

— Твой безбожный, беспрограммный Орден.

— Если бы я даже согласился нарушить присягу, обучение пилотов — очень трудное дело.

— Но возможное.

— Делать из людей пилотов — это величайшее достижение Ордена. Званых много, но избранных мало. И далеко не все избранные становятся кадетами, а уж пилотами и подавно.

Кадеты гибнут, вспомнил Данло. Погибнуть в мультиплексе очень просто.

— Нараинских детей вы согласились учить.

— Да.

— Нараинских еретиков!

— Мы и Архитекторов согласны учить — но для этого вам придется посылать своих детей на Тиэллу, в Академию Ордена.

— Этому не бывать, — отрезал Бертрам. — По-твоему, мы отдадим своих детей в руки наманов? Ни за что.

Данло поморгал при виде ненависти, которую Бертрам источал, словно пот.

— Разве это решает не Святая Иви?

— Совершенно верно. — Глаза Бертрама помертвели, как камни, — Святая Иви.

— Святая Иви Харра эн ли Эде, — с нажимом произнес Данло.

— Очень опасная женщина, — кивнул Бертрам. — Мы и раньше это говорили. Мы думаем, что она попытается переписать Тотальную Программу и Программу Прироста…

Данло промолчал, глядя в мертвенно-серый лед его глаз.

— Мы думаем, что она готова принять новую Программу, которая послужила бы памятником ее правлению.

Данло почувствовал, что и его глаза загораются несвойственной ему ненавистью. Бертрам, не выдержав его взгляда, отвел глаза в сторону.

— Но поддержки, которую она имеет в Койвунеймине, пока недостаточно для принятия Новой Программы, — довольно нервно заметил он. — Ей нужно знамение, пилот. Твой завтрашний успех позволит ей принять свою Программу и тем самым погубить Церковь.

Данло отсчитал пять ударов сердца и спросил: — Зачем вы пришли ко мне?

Взгляд Бертрама обежал всю комнату: красно-синего попугая в клетке, дверь, висячие цветы, алтарь, где светилась, подобно бесплотному ангелу, голограмма Николоса Дару Эде.

Наконец, весь мокрый от пота, старейшина отважился снова взглянуть на Данло.

— В твоей власти спасти нашу Церковь. Да, пилот, в твоей.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Ты можешь сказать, что еще не оправился после своего Вхождения к Мертвым. Тогда тебя не допустят к новому испытанию, а твоя гордость не потерпит ущерба.

Данло закрыл глаза и медленно покачал головой. Ему не верилось, что Бертрам может просить его об этом; он так растерялся, точно Бертрам обратился к нему на непонятном языке.

— Вы хотите, чтобы я добровольно… покрыл себя позором?

— Никакого позора в этом нет, пилот. Поступить, как велит тебе долг, почетно, а не позорно. Это поступок достойного человека, следующего Бесконечной Программе Бога.

Вот зачем ты пришел, подумал Данло. Все остальное было только прикрытием, ловкостью рук, как у фокусника.

— Ты готов помочь нам, пилот?

Данло потряс головой и выдул из флейты долгую ноту, похожую на крик снежной совы.

— А вот мы хотим тебе помочь. Окажем же помощь друг другу.

— Да, вы могли бы кое-что для меня сделать, — тихо, почти шепотом, сказал Данло.

Бертрам улыбнулся во второй раз за вечер.

— Долг каждого старейшины — помочь своим детям найти дорогу к истине.

— Сделайте мне одолжение, оставьте меня одного. — Данло мотнул головой в сторону двери. — Уйдите, пожалуйста.

Бертрам силился удержать на лице улыбку, но его внутренние программы препятствовали этому.

— Ты не так меня понял! — вскричал он, взбешенный отказом Данло.

— Напротив, очень хорошо понял.

— Выслушай меня, пилот!

— Нет уж, довольно.

— Мы просим твоей помощи в великом деле. — Бертрам потер свои потные руки, как трийский купец, предлагающий выгодную сделку. — И будет только честно, если мы дадим тебе что-то взамен.

— Мне ничего не надо.

— В самом деле?

— Оставьте меня одного — это все, о чем я прошу.

— Но когда ты говорил в Койвунеймине, ты просил не только об этом.

Боль вспыхнула у Данло, как раскрывающийся под солнцем огнецвет.

— Что вы… имеете в виду? — Но Данло хорошо помнил, что говорил в Койвунеймине в тот страшный день тлолта, выстрела и смерти, и знал заранее, что ответит ему Бертрам.

— Ты прибыл к нам в интересах своего Ордена, — сказал тот, — но и в своих тоже.

— Да. — Боль позади его глаз раздулась, как готовая взорваться звезда, и горячий комок надежды закупорил горло.

— Ты искал средство от Великой Чумы. Ты сказал, что она убивает племена алалоев, воспитавших тебя.

— Да.

— Ты надеялся, что мы, Архитекторы, знаем такое средство.

— Но его не существует. Харра не верит, что чумной вирус сконструировали Архитекторы Старой Церкви, и не знает такого средства.

— Наша Святая Иви знает не все.

Данло надолго затаил дыхание. Комок в горле разросся так, что не сглотнуть — как будто это его сердце застряло там, пульсируя от боли.

— Скажите, прошу вас, чего не знает Святая Иви?

Бертрам, по-прежнему торопясь, рассказал о поиске, который предпринял лично. Он как старейшина имел доступ в архивы Церкви, закрытые для простых чтецов и Достойных Архитекторов. В одном из этих древних массивов он нашел многочисленные сведения о Войне Контактов. Особый интерес представляло завещание Радомила Иви Илланеса, Святого Иви, руководившего Старой Церковью на последних стадиях войны. Часть завещания за последнюю тысячу лет была утрачена или стерта, но остальное бросилось в глаза Бертраму, как новая звезда: …Мы совершили ужасное. Великой ошибкой со стороны моих предшественников было заключение союза с воинами-поэтами, и безумием было согласие на создание вируса. Он убивал наших врагов миллиардами, как и предсказывали его конструкторы, но теперь он мутировал и заражает даже Достойных, оставшихся верными Программе и нашей вечной Церкви. Наши генетики нашли средство против него, но многих наших детей уже не спасти от страшной смерти.

Бертрам со вздохом поправил свою добру и досказал:

— Иви Радомил приказал своим генетикам создать антивирус, и это спасло Церковь. Но Архитекторов умерло так много, что нам пришлось бежать в самую темную часть галактики. Мы заново начали жить здесь, на Таннахилле, и в наших священных архивах живет информация, которую ты ищешь. Антивирус, по-видимому, очень сложен и труден для сборки, но я уже говорил с генетиками, и они уверены, что смогут его синтезировать.

— Правда? — Влага надежды жгла Данло глаза, и он, закрыв их рукой, отвернулся к окну. Когда он снова взглянул на Бертрама, тот смотрел на него с нетерпеливым и хитрым выражением. — Я вам не верю, — сказал Данло.

— Сознательная ложь есть хакр, — невозмутимо ответил Бертрам. — Мы, старейшины, очищены от подобных программ, и ложь для нас невозможна.

Это тоже ложь, подумал Данло. А вдруг правда? Агира, Агира, во что мне верить?

— Ты проделал такой путь, пилот. Ты так долго ждал. А теперь это средство почти что у тебя в руках.

Данло стиснул флейту так, что побоялся, как бы ее не сломать.

— Значит, вы пришли сюда из сострадания к моему народу?

— Сострадать людям — наш долг как старейшины Церкви. Мы питаем сострадание ко всем Архитекторам, на Таннахилле и в далеком космосе, и к наманам, которые могут стать Архитекторами.

— Понимаю.

— Ты хочешь спасти свой народ, а мы — наш.

— Понимаю.

— Ты поможешь нам, пилот? Чтобы наши генетики смогли сконструировать для тебя лекарство?

— Нет. Я не верю, что вы знаете средство. Я не хочу вам верить.

— Пилот!

Данло сделал глубокий вдох, и его сердце отстучало пять раз.

— Да?

— Разве ты можешь позволить себе сомневаться в существовании этого средства? Ведь ты нарочно заставляешь себя не верить мне!

Заставляю ли, думал Данло? О Боже, как мне заставить себя сделать то, что я должен?

Данло подвинулся на подушке так, чтобы смотреть в окно на звезды. Им полагалось сиять там миллионами, но в тот вечер загрязнение было особенно сильным, поэтому он насчитал только десять — и девять из них были сверхновыми в дальних областях Экстра.

— Ну же, пилот. Время позднее. Мы должны получить ответ.

Данло закрыл глаза, вспоминая лица Хайдара, Чандры и Чокло. У всех у них перед смертью шла кровь из ушей, а Чокло однажды ночью, сгорая от лихорадки и крича от нестерпимой боли, откусил себе половину языка. Такая же судьба ждет все другие племена алалоев. В детстве Данло ездил на собаках к патвинам и олорунам, а еще дальше к западу живут племена, у которых он никогда не бывал, но знал, как они называются: хонови, райни, вемилаты, паушаны и тури. Есть еще и другие — их много, племен его благословенного народа. Данло пытался вспомнить историю далеких джиази, живущих на пятидесяти островах Крайнего Запада, и глаза всех его предков сияли в памяти, как звезды.

В его памяти светило много звезд: весь рукав Ориона и все те, которые он оставил за собой на своем пути в Экстр. Их имена он тоже знал: Саральта, Мунсин, Каланит, Камала Люс — и еще тысяч десять. Сколько этих великолепных сияющих сфер погибнет, если Вселенская Кибернетическая Церковь не перепишет свою Тотальную Программу и не прекратит взрывать звезды? Сколько миллиардов людей от Иле Люс до Морбио Инфериоре умрет, если он, Данло, не даст Харре Иви эн ли Эде знамения, которого она так отчаянно ждет?

— Так как же, пилот? — Голос Бертрама напоминал звон разбившегося о камень стекла. — Мы должны получить ответ сейчас, в эту ночь.

Сколько алалоев, сестер и братьев Данло, еще продолжают жить к западу от Невернеса? Он не знал этого, ведь их никто никогда не считал. Зато в Экстре определенно живут миллиарды людей, строящих свои большие города во славу Бога, — около пяти миллионов миллиардов против нескольких тысяч алалоев. Данло смотрел на звезды, и его посетила ужасная мысль.

Ценность человеческой жизни определяется не количеством.

Потерять дорогого тебе человека в миллион раз больнее, чем услышать о гибели миллиона неизвестных тебе людей. Бесконечно больнее. Чувствуя эту правду как боль, молнией раскалывающую его голову, мог ли он отвергнуть дар, предложенный ему Бертрамом? Есть ли хоть малейший шанс, что Бертрам действительно нашел средство от медленного зла, как может он, Данло, отказывать благословенным алалоям в даре жизни?

— Нам пора идти, — сказал Бертрам. — У нас еще много дел до полуночи. Скажи, что поможешь нам, и ты улетишь с Таннахилла, имея при себе лекарство от Чумы. Но этот дар мы можем предложить тебе только теперь — завтра будет поздно.

— Нет.

— Что нет?

— Я отвечаю: нет. — Данло прижал флейту к пылающему лбу, но глаза его смотрели на Бертрама ясно, холодно и неподвижно. — Я не могу вам помочь и не стану.

— Подумай как следует!

— Завтра я пройду последнее испытание.

— Не делай этого!

— Я взгляну на небесные огни внутри себя…

— Будь ты проклят, пилот!

— … И сохраню разум.

— Будьте прокляты вы все, неверные, грязные наманы!

Бертрам очень резво для своего возраста вскочил на ноги и встал, держа подушку перед собой, как щит.

— Звезды тоже живые, — прошептал Данло. — Они глаза Бога, благословенные звезды.

— Ты сумасшедший! — взвизгнул Бертрам. — Но завтра твое безумие тебя не спасет. И Харра тоже. Ты думаешь, что стены этого дворца защитят тебя, но твоя программа уже написана, и скоро она остановится, пилот, — очень скоро и очень внезапно!

— Уйдите, пожалуйста, — тихо сказал Данло. — Уйдите.

Бертрам снова выругался, потряс подушкой перед Данло, а потом с воплем досады и ярости кинул подушку в клетку с попугаем. Он промахнулся, но подушка одним углом все-таки задела клетку и сбила ее с подставки. Закричал попугай, взвихрились яркие перья, и клетка рухнула на пол. Данло метнулся подхватить ее, но не успел. На миг он испугался, что красивая птица пострадала или убилась, но попугай тут же заверещал и запрыгал в опрокинутой клетке, радуясь, что привлек к себе внимание, и намекая, что не прочь бы получить орех.

— Зачем вы это сделали? — спросил Данло.

— Нам не понравилось, как птица на нас смотрит.

— — Но ведь это же только птица. Благословенная птица.

— Эта паршивая тварь тебе дороже, чем собственный народ!

Тут в Данло что-то сломалось. Забыв свой обет не причинять вреда ни одному живому существу, он схватил стальную подставку от клетки и, ослепленный ненавистью, которой боялся пуще всего во вселенной, собрался обрушить увесистый стержень на голову Бертрама.

— Ты тоже убийца, верно, пилот? Как вся твоя семейка — воин-поэт рассказал мне про твоего отца. Видно, эта программа и для тебя написана.

— Вон отсюда! — Данло, стоя со стальной палкой в одной руке и шакухачи в другой, указал на дверь. — Вон.

— Теперь все зависит от тебя. — Теперь Бертрам говорил с явным намерением задеть побольнее, что было его излюбленным занятием. — Ты заявляешь, что ищешь мира. Ты полагаешь, что несешь свет, и надеешься помешать звездам взрываться. Но неприкосновенных звезд нет — они все уязвимы. Даже нараинское солнце. Даже звезда Невернеса.

Данло, не желая этого слушать, бросил стержень и дунул в мундштук флейты, издав режущий уши звук.

— До свидания, пилот. Увидимся завтра в Небесном Зале.

Сказав это, Бертрам Джаспари, главнейший старейшина Вселенской Кибернетической Церкви, вышел за дверь. Данло снова водрузил клетку на подставку и вернул на место подушки. Выпив чашку холодного чая, он поиграл попугаю на флейте, чтобы успокоить его и сделать ему приятное. Он играл не только для птицы, но и для своего народа, для алалоев, и это был не реквием, а гимн надежде. Он смотрел на небо за окном и играл звездам. Он играл долго, и ненависть ушла из него, а в глазах не осталось ничего, кроме света.

Глава 22

НЕБЕСНЫЕ ОГНИ

Зеркало служит для того, чтобы видеть в нем свое лицо, искусство — чтобы видеть в нем свою душу.

Бернард Шоу, эсхатолог Века Холокоста

Смелей не знаю я созданья:

Ведь он всегда готов

В чужое странное сознанье

Войти без лишних слов.

Неизвестный автор

На следующий вечер в Небесном Зале Данло подвергся последнему испытанию. Зал помещался в одном из мелких зданий, окружающих Храм, и был уникален и по функции своей, и по форме. Дом Вечности, Мавзолей Эде, Трапезная Старейшин и огромный куб самого Храма — все они своей беспощадной прямолинейностью отражали символику Церкви. С Небесным Залом дело обстояло по-иному. Дэвин Ивиэи Ивиасталир, восемьдесят восьмой Святой Иви, визионер, во многом отличавшийся от своих предшественников, построил его в виде крытого куполом амфитеатра. В противоположность черной налловой броне лишенного окон Дома Вечности легкий клариевый купол Зала создавал впечатление полного отсутствия стен и кровли. Тысячи Архитекторов, собравшиеся под этим куполом, могли любоваться всеми прочими зданиями Нового Города, а десятки тысяч их единоверцев видели, что происходит внутри. В дни светоприношений паломники и горожане заполняли все земли Храма, чтобы посмотреть на играющие в куполе огни.

В день светоприношения Данло ви Соли Рингесса вокруг Небесного Зала столпилось особенно много народу: всем не терпелось узнать, действительно ли этот пилот-наман из Невернеса — светоносец. В самом Зале происходило то же самое.

Данло, войдя туда, насчитал на пластмассовых скамейках двадцать восемь тысяч триста человек. Эти скамейки располагались ярусами вокруг круглой арены футов двести диаметром. Точно в центре арены стояло кресло.

Своими массивными золотыми подлокотниками и причудливой посеребренной спинкой оно скорее напоминало какой-то варварский трон, чем обыкновенное сиденье. Данло, следуя к нему в сопровождении телохранителей Харры, не мог отделаться от чувства, что собравшиеся ждут от него великих, почти божественных свершений. Между тем он был всего лишь человек — более того, он всегда терпеть не мог стульев и кресел, особенно таких, которые окружают мозг интенсивным логическим полем и выставляют напоказ самые сокровенные его процессы.

— Братья и сестры, прошу тишины.

Рядом с креслом стоял могучий старец с большим носом и зычным голосом — Явас Иколари, старейшина Явас, один из виднейших теологов секты юриддиков и близкий друг Харры Иви эн ли Эде. Харра попросила сказать его несколько слов перед началом испытания, и Явас любезно согласился.

— Эмиссары и наманы из миров Известных Звезд, паломники, Достойные Архитекторы, чтецы и собратья старейшины — мы рады видеть вас здесь. — Явас низко поклонился Харре, сидевшей в первом ряду напротив Данло. — Приветствую тебя, моя Святая Иви — ты оказываешь нам великую честь своим вечным присутствием.

Харра вернула поклон и ободряюще улыбнулась Явасу. Тот подчеркнул значение чудес, которые им вскоре предстоит узреть, а затем углубился в довольно долгую и нудную историю церемонии светоприношения. Данло, выпрямившись, сидел на своем кресле и смотрел на Харру, занимающую почетное место в западном квадранте Зала. При всех других церемониях почетное место располагалось бы как раз напротив, в восточном квадранте, но в знак отличия светоприношения Данло от всех остальных кресло повернули на запад. Поэтому Святая Иви, желая находиться лицом к лицу с Данло — по крайней мере до начала испытания, — пересела на западную скамью, которую обычно занимали второстепенные старейшины Койвунеймина.

На сей раз рядом с Харрой сидели виднейшие деятели Церкви. Справа помещались Вареза ли Шен, Пилар Наркаваж и Пол Ивиэртес. Слева восседали Куоко Иви Ивацуи и Суль Ивиэрсье, самые старшие по возрасту из всех старейшин. С ними соседствовал глава элиди Киссия эн ли Эде, загадочный мистик, благосклонно относившийся к миссии Данло с самого начала. На десять скамей ближе к югу, так далеко, как только допускал протокол, охрана Зала поместила ивиомилов. Их представляли Едрек Ивиоген, Фе Фарруко Эде и Оксана Иви Селов, а в центре, хмурясь и пуская в Данло невидимые стрелы ненависти, сидел Бертрам Джаспари. Малаклипса Красное Кольцо посадили рядом с ним — далеко не случайно. Все места между ним и Харрой заполняли ее охранники, быстроглазые мужчины и женщины, бдительно следившие за ивиомилами и всеми другими, кто мог попытаться причинить Харре вред. Вся прочая публика смотрела только на Данло, одиноко сидящего на своем золотом кресле в центре Зала. Скоро, когда Явас Иколари закончит свою речь, их взорам представится другое зрелище: огни над его головой.

— Данло ви Соли Рингесс! — произнес Явас. — Желаешь ли ты принести жертву Богу Эде?

Данло, по примеру Достойных Архитекторов, взял с собой свой образник, который поставил на массивный подлокотник кресла. Голограмма Николоса Дару Эде мерцала в воздухе вместе с тысячами других голограмм. Светящийся Эде не подавал виду, что действует по остаточным программам мертвого бога, и лишь благостно улыбался, как тысячи других Эде.

— Данло ви Соли Рингесс, готов ли ты совершить светоприношение в честь написания Эде Бесконечной Программы?

Данло, внезапно осознав, что Явас Иколари и все остальные ждут его ответа, вспомнил формулу, которой научили его телохранители Харры, и сказал:

— Да. Я желаю совершить светоприношение и совершу его.

— Он совершит светоприношение! — объявил Явас так громко, что его голос дошел до самых верхних рядов. — Будучи чист разумом и свободен от негативных программ, Данло ви Соли Рингесс желает доказать, что он достоин быть преображенным в Боге Эде.

Последние слова, хотя и были только формальностью, обеспокоили Данло. Пять дней назад в своей алтарной комнате он надел на себя священный шлем и связался с одним из исторических массивов. Там, в чистых и прохладных информационных потоках, он нашел много сведений о главнейших церемониях Церкви и выяснил, что светоприношение не всегда происходило публично.

Эта церемония зародилась около трех тысяч лет назад, в годы правления Валлама Мато Ивиэрсье, задолго до Войны Контактов и исхода Старой Церкви в Экстр. Тогда, на заре Церкви, светоприношение служило всего лишь визуальным пособием для чтецов, избавлявших своих собратьев от их негативных аспектов. Достойный Архитектор, входя в свой Храм (в первый храм на Алюмите), шел в маленькую темную камеру, где его встречал чтец, и подвергался очищению. Чтец надевал на голову Достойного серебряный шлем, и сканирующий компьютер составлял модель мозга очищаемого. Чтец изучал эту разноцветную голограмму величиной со светящийся образ Эде, такие только входили в моду. Если верить церковным мифам, опытный чтец без труда расшифровывал по такой голограмме чертежи и мастер-программы человеческого разума.

Каждый Архитектор был обязан совершать такие очищения, чтобы когда-нибудь полностью освободиться от негативных программ, доставляющих человеку столько горя. Все Достойные Архитекторы надеялись очиститься от них еще до старости, а уж перед смертью непременно. Только чистый разумом может ожидать, что его паллатон поместят в вечный компьютер, и поэтому никто не должен пренебрегать своим духовным совершенствованием.

На деле в кибернетическом спасении души почти никому, конечно, не отказывали. По мнению одних, это подтверждало, что Церковь имеет власть переписывать небезупречные персональные программы. Другие — например, элиди, — видели в этом доказательство коррупции в Церкви. То, что почти все Архитекторы перед смертью объявляются безупречно чистыми, противно всякой вероятности, говорили они. Расследование семисотлетней давности показало, что чтецы, объявлявшие Архитекторов достойными преображения, сами были заражены наиболее негативными из программ. Многие из них оказались на поверку гордыми, честолюбивыми и злобными.

Они оказывали услуги один другому и видным Архитекторам, желавшим попасть в Койвунеймин. Иногда они просто продавали желанные черные эмблемы, которые Архитекторы того времени носили на рукавах в знак чистоты разума. Они забрали в свои руки великую власть над человеческой жизнью, но их прочтения, в чем обвинял их тогдашний глава элиди Габриэль Мондрагон, были в лучшем случае неточными. В действительности прочесть программы разума по цветным огонькам почти невозможно, а уж определить, позитивны они, негативны или божественны, — тем более. Древние прочтения программ грешили самообманом, тщеславием и в особенности гордыней. Именно гордыня способствовала эволюции светоприношения в его современном виде.

— После многих размышлений над тайнами Бесконечного Разума Эде, — продолжал Явас, — Данло ви Соли Рингесс желает доказать, что человеческий ум во всем своем блеске есть только отражение божественного.

В более поздние времена князья Церкви, объявленные свободными от негативных программ, возымели желание продемонстрировать свое совершенство и другим людям, помимо своих личных чтецов. Они созывали целые конклавы чтецов, чтобы предъявить им сияющие голограммы своего разума. Но в читальных камерах помещалось слишком мало зрителей, и гордые магнаты разума потребовали сделать их триумф доступным для всех Достойных Архитекторов.

Церковь удовлетворила их требование. Поскольку даже контактные залы не могли вместить тех, кто желал зреть воочию модели совершенного разума, началось строительство первых ассамблей, посвященных исключительно этой новой церемонии. Эти кубические здания стали называться Небесными Домами, а те, кто демонстрировал в них свой божественный свет, — Совершенными. Это были артисты разума, мастера глубочайших программ своего мозга. Они умели управлять своими моделями. Первоначальные светоприношения представляли собой статистические картины, застывшие во времени, как цветной лед или фотографический портрет. Но Совершенные, желая показать свой разум во всей красе, начали создавать движущиеся мыслеобразы, не уступающие величием прекраснейшей музыке человечества. Так, с течением веков, светоприношение превратилось из персональной и чисто религиозной обязанности в публичное зрелище. При этом никто не забывал, что светоприношение совершается в честь Бога Эде, и многие посещали их не только ради самого зрелища, но и ради испытываемого во время него благоговейного трепета.