Таким образом, за полторы тысячи лет космических странствий величайшие умы Вселенской Кибернетической Церкви сформулировали много программ. Все они собраны в “Комментариях”, которые после “Схем” и самого Алгоритма считаются главнейшим трудом священного писания Церкви. “Комментарии”, как позднее убедился Данло, представляют собой исторически-эволюционное исследование. Сначала какой-нибудь великий Архитектор — например Йорик Ивионген, — объясняет, что, на его взгляд, имел в виду Эде, когда сказал: “Вселенная подобна циклическому механизму”. Затем другие мыслители комментируют откровение старейшины Йорика, а еще более поздние комментарии представляют собой полемику с каким-нибудь скромным теологом без особых заслуг и талантов. Именно так форматируются и редактируются церковные программы. И хотя внесение поправок в “Комментарии” является прерогативой всех Святых Иви, редактировать наиболее старые программы всегда трудно. И всегда опасно. Иви должен при этом держать руку на пульсе своего народа и прежде всего привлечь на свою сторону Койвунеймин — недостаточно просто призвать диссидентов-ивиомилов к повиновению, хотя верховный сан дает Иви на это полное право. Верховный Архитектор, игнорирующий благочестивый пыл старейшин, рискует привести свою Церковь к волнениям, к расколу и даже к войне.

— Вы должны понять, — говорила Харра, размешивая сахар в очередной чашке чая, — что нового Иви выбирают старейшины. И что программы, много раз отредактированные прежним Иви, новый может совсем отменить. Наш долг как всякого Иви — дать народу программы не на год, но на все времена. До конца времен, когда построение вселенной будет завершено. — Она хлопнула в ладоши, глядя на противоположную стену, и произнесла: — Первый кадр, пожалуйста.

При этих словах образ Николоса Дару Эде на мерцалевой стене начал таять, и его сменили изображения трех новорожденных младенцев, двух девочек и мальчика. На их пухлых розовых личиках застыло изумленное выражение, понятное при первом взгляде на чудеса этого мира. На каждом было новенькое белое кимоно из драгоценного хлопка, и вязаные белые добры покрывали лысые головенки.

— Вот они, мои крошки, — сказала Харра. — Мои правнуки. Тирза Ивиэртес, Изабель Ивиорван эн ли Эде, а мальчик… сейчас, минутку…

Харра закрыла глаза и сложила руки на груди — красивые руки с длинными сильными пальцами, до сих пор искусно перебирающими струны паутиной арфы.

— Мальчик — это Мерса Ивиэрсье, по линии моей четырнадцатой дочери, Валески Ивиэрсье эн ли Эде. У меня есть другая дочь, Катура Ивиэрсье, и я, боюсь, иногда путаю их потомков.

Данло, не зная, что сказать, ответил банальностью:

— Красивые детки.

Головка Мерсы Ивиэрсье вследствие родовой травмы очень напоминала остроконечную голову Бертрама Джаспари, но Данло не кривил душой: для него все дети были красивыми.

— Да, очень. — И Харра рассказала Данло кое-что о своем браке со старейшиной Сароджином Эште Ивиасталиром, давно уже умершим от грибковой инфекции. Она родила в этом браке пятьдесят три ребенка, каждый год по ребенку, а потом уже, в возрасте шестидесяти восьми лет, начала свое восхождение по ступеням церковной иерархии. За последние шестьдесят лет ее род умножился и насчитывал теперь 1617 внуков, прямых ее потомков, многие из которых остались жить в ее родном городе, Монтелливи. Число правнуков на данный момент перевалило за десять тысяч: не было дня в году, сказала Харра, чтобы на свет не являлись один или двое новых людей, призванных изменить облик вселенной. — Мы очень стараемся помнить их имена, но теперь уже и у правнуков появляются собственные дети.

Выпив еще чашечку сладкого чая, Харра призналась, что каждое утро запоминает имена своего потомства и рассылает подарки к дням рождения.

— В помощь памяти наш Орден разработал такую дисциплину, как мнемоника, — сказал Данло. — Если хотите, я научу вас некоторым ее положениям.

— Это очень великодушно с вашей стороны, пилот. Мы слышали, что у вас самого память просто феноменальная.

Данло не сказал ей, что в четыре года уже запомнил всех своих предков до пятидесятого колена, и не стал говорить, что однажды в качестве упражнения представил себе имена и лица полумиллиона собственных потомков — в случае, если судьба когда-нибудь благословит его детьми.

— Настоящая проблема не в том, как мы запоминаем, а в том, почему мы забываем, — сказал он.

Харра с грустной улыбкой снова обратила взор к дальней стене и сказала:

— Следующий кадр, пожалуйста.

На мерцалевой стене тут же возникла новая картина. Около десяти тысяч крохотных Архитекторов стояли плечом к плечу, составляя групповой портрет семейства Харры.

— Мы не можем забыть, что каждый из наших детей — это звезда, — сказала Харра. — Каждый из нас — дитя Эде, и всем нам предназначено сиять.

— Да, сиять, — подтвердил Данло, не понимая пока, к чему Харра завела весь этот разговор о памяти и о детях.

— Вам знакома Программа Прироста, пилот?

— Это императив, предписывающий женщинам рожать помногу детей, да?

— Да. Это хорошая программа, священная, и мы все в нее верим. Разве Эде не сказал, что мы должны расти без препон и заполнять вселенную детьми наших детей? И все-таки…

— Да? — вставил Данло.

— И все-таки в самом начале истории Церкви было время, когда вопросы деторождения каждая супружеская пара решала самостоятельно.

— Понятно.

— У нас впереди масса времени, чтобы заполнить вселенную. Время есть Эде, и мы должны помнить, что Программа Прироста — это часть его Бесконечной Программы, которая будет действовать, сколько ей нужно, пока не остановится в конце всего сущего.

— Я не ивиомил, благословенная Харра, — с улыбкой заметил Данло, поглаживая флейту. — Меня в этом убеждать не надо.

— Да, наверно, — тихо засмеялась Харра. — Но мы действительно очень желали бы вразумить ивиомилов. Бертрам Джаспари сознательно закрывает глаза на то, что эту программу когда-то написали люди, такие же, как мы.

— Ее создали во времена Великой Чумы, да?

Харра чуть не выронила чашку от удивления.

— Откуда, пилот, вам может быть известно то, что так прочно забыли старейшины нашей Церкви?

— Я изучал вашу историю. — И Данло рассказал, что он каждое утро, надевая священный шлем, исследует разные кибернетические пространства. — Я отыскал ваши архивы, ваши исторические массивы — те, в которые доступ не запрещен. Там содержится много информации.

— Во время Чумы из каждых десяти детей умирало девять, а кое-где умирали девяносто девять из каждой сотни. Поэтому женщинам необходимо было рожать как можно больше.

— Но ваш народ пережил Чуму.

— Да, в отличие от многих других. Но мы верим, что заплатили за это дорогой ценой. Программа Прироста и по сей день сохраняет ту форму, в которой ее приняли Иви Сигрид Ивиасталир и старейшины ее Койвунеймина.

— И каждая женщина обязана родить не меньше пяти детей?

— Да, если она замужем.

— Но при этом ей желательно родить в десять раз больше?

— И еще больше, если ей дано. Таков идеал.

— Очень много детей получается.

— Слишком много, — тихо, почти шепотом, сказала Харра. — Слишком много наших людей питаются недостаточно хорошо.

Данло склонил голову, вспомнив, что значит быть голодным. Подростком, совершая путешествие в Невернес, он чуть не умер от голода на морском льду.

— Но ведь в Алгоритме сказано, что каждый преображенный будет вечно сыт бесконечным телом Эде?

— Да, но те, кто еще не преобразился, тоже должны чтото есть.

— Бертрам Джаспари сказал бы, что страдания, переносимые в этой жизни, — это тест, показывающий, кто достоин преображения, а кто нет.

— Да, сказал бы.

— И все ивиомилы поддержали бы его в том, что все страдания будут вознаграждены, когда Архитектор умрет и его “я” перейдет в вечный компьютер.

— Это все мои дети, пилот! — Харра показала на фотографию своей семьи. — Мои малютки. И они голодают. Истина о существовании зла и страданий входит в Четыре Великие Истины, но искать страдания без нужды — это хакр против Бога.

— Программа Прироста вызывает бездну страданий.

— Вот почему мы должны быть чрезвычайно осторожны при форматировании и редактировании программ.

— Программу всегда проще написать, чем переписать, да?

Харра кивнула.

— Ошибка, включенная в программу как решение временной проблемы, пусть даже очень серьезной, может причинить большой вред.

— Ошибка, — задумчиво произнес Данло. — Вроде вируса.

— Что вы имеете в виду?

— Иногда избавиться от ошибки становится невозможно, как от аномального вируса, внедрившегося в чью-то ДНК.

Харра печально улыбнулась этой жуткой метафоре.

— Мы боимся, что наша Святая Церковь всегда была консервативна. К сожалению, мы сохраняем не только позитивное, но и негативное.

— Такова суть каждого ортодоксального учения, разве нет?

— Да, вы правы.

— И все-таки ваша Церковь обеспечила себе путь к переменам.

— О чем вы?

— Я узнал, что Святые Иви могут принимать новые программы.

— И как же, по-вашему, это происходит?

— Я узнал, что Святая Иви является хранителем первого компьютера Эде. Первого вечного компьютера, в который он поместил свою душу.

— Не слишком ли много вы узнали? — улыбнулась Харра.

— Известно, что Программа Эде для вселенной внесена в этот компьютер и что одна только Святая Иви может контактировать с ней.

— Что еще вам известно?

— Что только Святая Иви может читать Бесконечную Программу Эде и решать, какие программы Церкви соответствуют ей, а какие нет.

— Неужели? — В темных, почти черных глазах Харры, устремленных на Данло, горел огонь нерушимой веры. Поток невысказанного прошел между ними, и Данло понял, что она никогда не пойдет на контакт с вечным компьютером Эде из экономических или политических побуждений.

— Если Святая Иви вдохновлена свыше, — сказал он, — и видит вещи в истинном свете, она, так там сказано, может переписывать старые программы или вводить совершенно новые. Это в ее власти, правда?

Харра выпила еще чаю и вздохнула.

— А не сказано ли там, что никто из Иви не пользовался этой властью уже пятьсот лет?

— Не знаю.

— Мы сознаем свою власть, пилот, но власть — непростая вещь. Мы имеем возможность контактировать с вечным компьютером Эде. И молимся о том, чтобы всегда использовать эту возможность для получения новых откровений.

— Да… понимаю.

— Мы обладаем также полномочиями принимать новые программы и вводить их в каноны Церкви — осуществлять перемены, как говорите вы.

— Ведь это и значит быть Святой Иви, да?

— Хотелось бы надеяться. Но мы не уверены, есть ли у нас влияние, чтобы заставить всю Церковь принять новую программу.

— Вы думаете, что ивиомилы не согласятся с новой Тотальной Программой?

— Очень может быть.

— И что они не примут новой редакции Программы Прироста?

— Старейшина Бертрам определенно сказал, что не примут.

— Значит, вы боитесь раскола?

Данло, cжимая в руках флейту, смотрел в грустные карие глаза Харры, а она смотрела на него. Потом она отпила глоток чаю и сказала:

— Да, мы боимся раскола. Чуть ли не больше всего мы боимся, что Архитектор восстанет на Архитектора в войне, которую ивиомилы неизбежно назовут фацифахом. Что эта проклятая священная война, в которую старейшине Бертраму не терпится ввергнуть всю вселенную, все-таки начнется. И все же…

— Да?

— Возможно, нам предоставляется великий шанс. Возможно, это критический момент для Церкви — и для самой Вечной Программы Эде.

Да, бесконечные возможности, подумал Данло, глядя на Харру. Он приложил флейту к губам и промолчал.

— Ввод новых программ может быть опасен, — продолжала она, — но опасно и то, что Церковь загнивает под спудом неверных программ. Где же риск больше?

— Я не знаю. Но если вы, благословенная Харра, уверены, что новые программы соответствуют Вечной Программе Эде, разве не должны вы попытаться ввести их, невзирая на риск?

— Мы боимся, что должны.

— Что же тогда?

— Мы пока не знаем, так это или нет. В данный момент у нас есть только наше личное понимание того, что требует от нас Вечная Программа Эде.

— Правда?

— И мы не смеем вступить в контакт с вечным компьютером, чтобы удостовериться в нем.

— Вы боитесь того, что можете там найти?

— Нет. Просто время еще не настало. Разве не сказано в Алгоритме, что во мраке безнадежности явится знамение, как падающая звезда в ночи? Мы ждали такого знамения, пилот.

Данло не понравилось, как Харра на него смотрит, и он перевел взгляд на свои руки, сжимающие флейту.

— Что это за знамение? — спросил наконец он.

— Мы верим, что ваше пришествие со звезд и есть знак.

— А если нет?

Харра улыбнулась и процитировала:

— “Однажды, когда вы будете близки к отчаянию, явится к вам человек со звезд. Этот человек, не знающий страха, который исцелит живых, и войдет к мертвым, и посмотрит на небесные огни внутри себя, не утратив разума”.

— Но текст пророчества и то, что произошло между мной и старейшиной Джанеггом, — это ведь только совпадение, — сказал Данло.

— То, что вы сейчас произнесли, это ересь. Все, что мы делаем, происходит в соответствии с Вечной Программой Эде. Верить в случай недопустимо.

— Прошу прощения.

Харра наклоном головы дала понять, что Данло прощен, и продолжила цитату:

— “В темные времена он будет светоносцем и, подобно звезде, укажет вам путь ко всему, что возможно”.

— И вы правда верите, что я светоносец?

— Каждый человек светел, если он составляет часть озаряющей вселенную Программы Эде. Но тот ли вы светоносец, о котором сказано в пророчестве? Это нуждается в проверке.

Данло, слишком хорошо помнивший испытания, которым подвергла его Твердь на созданной Ею Земле, не спешил соглашаться с Харрой и только смотрел на нее, перебирая дырочки своей флейты.

— Успешный результат, — сказала Харра, — послужит знаком, что мы можем вступить в контакт с вечным компьютером и запросить божественное мнение относительно программ, о которых мы говорили.

— Понятно.

— Мы верим, что это будет также знаком вступления Церкви в новую эру — возможно, даже в Последние Дни перед Точкой Омега. Мы верим, что большинство Достойных Архитекторов воспримет это именно так.

— Понятно.

— Возможно, мы сможем осуществить величайшие перемены. И даже послать наших детей на Тиэллу, чтобы они выучились и стали пилотами.

— Невозможное на самом деле возможно, правда?

Харра мимолетной улыбкой выдала нехарактерное для себя нетерпение и спросила:

— Вы согласны пройти испытания, пилот?

Данло закрыл глаза и выдул из флейты тихую, почти неслышную ноту. Мысленным взором он видел, как неотвратимо надвигается на него будущее, белое и дикое, словно зимняя вьюга.

— В чем состоят эти испытания? — спросил он наконец.

— Первое из них вы уже прошли. Человек без страха, который исцелит живых, — мы все видели, что это вы, пилот. Видели ваше бесстрашие и ваше сострадание, когда вы излечили старейшину Джанегга от его безумия.

— Но ведь это вышло случайно?

— Мы уже говорили, что случайно ничего не происходит.

— Значит, остаются еще два испытания.

— Да.

— Пожалуйста, расскажите мне о них.

— Человек, не знающий страха, войдет к мертвым.

— Но что это значит? — с участившимся внезапно сердцебиением спросил Данло.

Харра нервно заглянула в свою чашку, как если бы то, что она собиралась сказать, граничило с кощунством.

— Это может означать только одно: светоносец должен вступить в контакт с вечным компьютером. Одним из тех, где хранятся души умерших и преображенных Архитекторов.

— Вы просите меня войти в пространство, занятое умами умерших? — Данло предпочел бы, чтобы его похоронили заживо в братской могиле, набитой старыми трупами.

— Только если вы светоносец. Если вы готовы войти к мертвым.

Данло снова выдул из флейты ноту, длинную и зловещую.

— Это очень опасно, да?

— Да, это опасно.

— Даже мастер-цефик моего Ордена отказался бы войти в такое пространство.

— Как и любой Архитектор. Вы будете первым.

— Понятно.

— Человек, не знающий страха, пилот.

— В случае, если я выживу, останется еще последнее испытание, так?

— Человек, не знающий страха, посмотрит на небесные огни внутри себя и не утратит при этом разума. Вы должны будете увидеть себя как отражение Бога и не дать свету уничтожить вас.

— Понятно.

— Вам правда понятно?

Данло отложил флейту, подумал и сказал: — Вообще-то нет.

— У нас, Архитекторов, существует церемония, которая называется светоприношением. Составляется модель разума того, кто приносит жертву, модель его личности и души. Модель строится голографически, в виде миллиарда священных огней. Архитектор, совершающий светоприношение, выносит на всеобщее обозрение картину своего сознания и своих программ. Если он достоин, он заранее очищается от негативных программ и вводит новые. Тогда свет и краски его приношения являют поистине прекрасное зрелище. Нет красоты величественнее, чем красота разума, сосредоточенного на славе Бога Эде.

— И вы хотите, чтобы я тоже сделал такое приношение?

— Только если вы согласитесь на это по собственной воле.

— Я должен буду посмотреть на эту модель? На эти небесные огни?

— В этом и состоит испытание.

— Думаю, что это тоже опасно.

— Мы боимся, что это очень опасно, пилот.

— Кто-нибудь уже смотрел на модель собственного мозга?

— Случалось.

— Люди смотрели на собственный разум в тот самый момент, когда разум был занят этим самосозерцанием?

— Да. Они пытались увидеть отражение бесконечного в собственном свете.

“Глядя в черное сияющее небо, ты видишь только себя, ищущего себя самого”, — вспомнил Данло. Он выдул из флейты высокую пронизывающую ноту, и его глаза наполнились волей к познанию неизведанного.

— Обратная связь может иметь опасные последствия, — сказала Харра. — Деперсонализация, утрата личности, чисто экзистенциальная дурнота. Само зрелище глубоких программ сознания, вид того, что управляет тобой, может быть ужасен.

Огни твоего “я”, которые обжигают и ослепляют, подумал Данло и стал играть нечто странное и глубокое. Он играл, пока Харра не заглянула в самую глубину его синих глаз.

— Все, кто пытался посмотреть внутрь себя таким образом, — сказала она, — лишались разума.

Данло снова отложил флейту и спросил:

— Почему же вы надеетесь, что я добьюсь успеха там, где потерпели неудачу другие?

— Если вы светоносец, вам это по силам.

— И если у меня получится, то я точно светоносец?

— Да.

На девять ударов сердца Данло задержал дыхание, глядя в темные зеркала глаз Харры Иви эн ли Эде. Казалось, что время, все, сколько есть, словно меч, подвешенный на шелковой нити над его головой, зависит от того, что он сейчас скажет.

— Я согласен пройти ваши испытания, — сказал он и подумал: решение принимать легче всего тогда, когда у тебя, в сущности, нет выбора.

— Мы надеялись, что вы согласитесь.

— Я согласен, только…

— Что, пилот?

Данло показал за окно. Там, внизу, далеко под нулевым уровнем города, накатывали на берег пенные валы.

— Обещайте, что, если я тоже сойду с ума, меня отведут к морю и оставят там одного.

— Но вы же можете утонуть!

— Да.

— У вас не будет ни воды, ни пищи, и воздух там плохой — вы погибнете.

— Возможно. Но будет гораздо хуже, если меня запрут в одном из ваших хосписов на тринадцатом уровне. Лучше уж умереть под звездами.

Такой поворот разговора явно огорчил Харру. Она заломила руки, и ее улыбка стала страдальческой. То, что предлагал Данло, любой Архитектор счел бы самой страшной судьбой из всех возможных: умереть реальной смертью одному, в мучениях, без надежды преобразиться в вечном компьютере.

— Вы в самом деле хотите этого?

— Да, хочу.

— Хорошо. Но обещайте и вы нам, что не будете думать о подобном варианте. Вы должны думать только о благоприятном исходе.

— Хорошо… обещаю.

Харра склонила голову, скрепляя то, что они пообещали друг другу, и расстегнула стальную цепочку, которую носила на шее. На цепочке качался, описывая красивую дугу, черный кубик компьютера-образника.

— Это принадлежало моему мужу. — Харра с доброй улыбкой вложила кубик в руку Данло. — Хотите надеть его на себя?

— Как пожелаете. — Данло, изумленный этим нежданным подарком, ловко застегнул цепочку. — Спасибо, благословенная Иви.

— Пожалуйста. Носите это в знак доверия и надежды, которые мы возлагаем на вас.

Данло наклонил голову, в глубоком молчании глядя на Харру.

— Как только приготовления будут закончены, — сказала она, — мы пришлем за вами, чтобы проводить вас в Храм.

— Я прощаюсь с вами до того времени, благословенная Харра.

— Я прощаюсь с вами до того времени, Данло ви Соли Рингесс.

Она проводила его до двери. Возвращаясь в свои комнаты по тихим коридорам с портретами самых прославленных Святых Иви Вселенской Кибернетической Церкви, Данло думал о предстоящих ему испытаниях и представлял себе, каково это будет — войти к мертвым и взглянуть на благословенные огни у себя внутри.