Глава 17

КОЙВУНЕЙМИН

Охранники Данло быстро переговорили с шестью стражами, охранявшими двери палаты Койвунеймина. Те спросили у Данло его имя и поклонились ему. Не потрудившись обыскать его (эту функцию за них, наверное, уже выполнили сканеры чоча), они распахнули двери и пригласили его войти.

Вот оно, место смерти.

Войдя в зал, Данло сразу ощутил на себе тысячи взглядов.

Северная треть зала, через которую он вошел, представляла собой нечто вроде трехэтажной лоджии. Здесь плечом к плечу толпились пилигримы, допущенные лицезреть происходящие внизу великие события. В нижней части зала концентрическими дугами размещались длинные изогнутые столы, за которыми сидели старейшины. Все столы были обращены на юг, к застланному красным ковром помосту в самом конце палаты.

Весь огромный зал бы спроектирован так, чтобы привлекать взоры к этому помосту с пюпитром Верховного Архитектора.

Это сверкающее сооружение напоминало скорее трон, чем пюпитр простого чтеца. Массивное кресло из белого кевалина, по бокам и на подлокотниках пурпурные нейросхемы, — оно действительно притягивало взгляд — и теперь все старейшины тоже смотрели на него, ожидая.

Но стоило Данло войти, как все они повернули стулья на север и воззрились на пришельца, намана из неизвестного им Ордена. Данло шел по центральному проходу мимо рядов старейшин, которые показывали на него своими сморщенными пальцами, качали головами и выражали возмущение его длинными волосами и черным комбинезоном. Многие из них, бритые, в коричневых шапочках, проявляли заметные признаки зависти, глядя, как охрана сопровождает Данло в переднюю часть зала. Ему предложили занять место за белым столом под самым пюпитром Верховного Архитектора — одним из двух почетных столов, стоящих впереди всех других мест. Второй стол помещался по другую сторону прохода, делившего зал на западную и восточную половины. За ним сидели двадцать человек в ослепительно белых кимоно — старейшины наиболее высокого ранга: Бертрам Джаспари, Едрек Ивионген, Фе Фарруко Эде, Куоко Иви Ивиацуи, Суль Ивиэрсье и другие, с кем Данло еще предстояло познакомиться. Все они смотрели, как Данло ставит свой образник на стол и усаживается на твердое пластмассовое сиденье лицом к ним. Данло всю жизнь ненавидел стулья, а еще противнее было сидеть за длинным белым столом, где все прочие девятнадцать стульев пустовали.

Здесь, в огромности этого зала, под троном главы церкви и двумя тысячами враждебных взглядов, он чувствовал себя голым и очень одиноким.

Они убили бы меня с той же готовностью, как я в былые годы проткнул бы копьем тигра, забежавшего в пещеру моего племени. Вместе с этой мыслью Данло вспомнил стихотворную строчку, которую когда-то повторял, как молитву: “Лишь будучи один, не одинок я”.

Когда старейшины снова обернулись лицом к Данло (к пюпитру Верховного Архитектора), один из охранников вышел к помосту и сказал:

— Прошу встать. — Старейшины поднялись — совершенно синхронно. Дверь в южной стене отворилась, и в зал, сопровождаемая десятью охранниками, вошла старая женщина. С их помощью она поднялась на помост и заняла место за священным пюпитром. Из всех присутствующих только она носила белую шапочку, и только ее кимоно было вышито золотом. — Приветствуем нашего высочайшего Архитектора, — провозгласил первый охранник, — Архитектора Бога, Хранительницу Вечности, нашу Вечную Иви, Харру Иви эн ли Эде.

Архитекторы, опять-таки как один человек, молитвенно сложили пальцы и поклонились Верховному Архитектору. Данло тоже поклонился, но сделал это согласно протоколу Ордена.

Держа руки по швам, он наклонил только голову, чтобы видеть глаза женщины, которую приветствовал. При этом он с радостью отметил, что Харра Иви эн ли Эде тоже смотрит ему в глаза. У нее они были большие, карие, мягкие и красивые, выдающие глубокую душевную ранимость. Данло, глядя на эту красивую старую женщину через двадцать футов разделяющего их пространства, сразу полюбил ее смелый взгляд. Несмотря на ее уязвимость, в ней чувствовалась редкая сила жизни.

Данло решил, что она человек гордый и могущественный, но самоотверженный в своей преданности тому, что считает истиной. Он сразу ей доверился, насколько он мог доверять деятелю церкви, взрывающей звезды, но перспектива столкновения с ее волей его не прельщала.

— Старейшины Койвунеймина! — произнесла Харра голосом старым и пересохшим, как струны ярконской арфы, но звучащим так же глубоко и приятно для слуха. Она осталась сидеть, но ее голос, не нуждаясь в усилении, разносился по всему залу, доходя даже до верхнего этажа лоджии. — Посвященные и все Достойные Архитекторы из городов Таннахилла и миров Известных Звезд! Мы собрались здесь сегодня, чтобы приветствовать Данло ви Соли Рингесса из Невернеса. Он… — В этом месте Харра сделала паузу и приложила пальцы к вискам. Ей было 128 лет, и память служила ей уже не так хорошо, как прежде. — Он пилот Ордена Мистических Математиков и Других Искателей Несказанного Пламени, эмиссар области, которую он называет Цивилизованными Мирами, а также, как это ни странно, эмиссар еретиков-нараинов с Нового Алюмита. Тяжкая ответственность для столь молодого человека. Он проделал долгий путь, чтобы передать нам приветствия от далеких народов галактики, и мы должны решить, следует ли нам принять его дар.

Сердце Данло отстучало пять раз, но никто так и не высказался. Старейшины молча сидели за своими столами, поставив образники прямо перед собой, и тысяча образов Николоса Дару Эде сияла над Койвунеймином, бросая шоколадные, фиолетовые и охряные блики на их старые лица. Зал вибрировал от высокого напряжения. Данло чуял горький запах старческого пота и страх, от которого у него сводило живот.

— Святая Иви! — воскликнул наконец один из старейшин за другим почетным столом, вскочив со стула так, точно через сиденье пропустили ток. Этот малорослый человечек в возрасте шестидесяти одного года был очень молод для старейшины, но вид имел такой безрадостный и мрачный, словно и на свет явился древним старцем.

Его лицо, выдающее глубокий внутренний разлад, состояло из одних линий и складок. Данло никогда еще не видел, чтобы лицо человека было таким узким и острым — ни дать ни взять лезвие кремниевого топора. Но от хорошего топора его отличала асимметрия, говорящая то ли о наследственном дефекте, то ли о действии каких-то химикатов, которому он подвергся в утробе матери. Из-за смещения черепных костей голова у него выглядела остроконечной, как верхушка вулкана. Чтобы скрыть этот изъян, он носил стеганую добру, густо расшитую золотом и гораздо большего размера, чем у других Архитекторов. Звали его Бертрам Джаспари, и Данло сразу почувствовал, что это человек проницательный и непреклонный, а также хитрый, энергичный, неутомимый и совершенно безжалостный.

— Святая Иви, — повторил он, убедившись, что привлек к себе внимание старейшин. — Мою точку зрения на этот вопрос разделяют многие. Этот Данло ви Соли Рингесс — наман, принадлежащий к неизвестному нам Ордену. Хуже того — он эмиссар нараинских еретиков. Разве не сказано в “Схемах”: “Как жених собирает цветы для невесты, так и всякий человек должен выбирать мысли, которые наилучшим образом украсят его ум”. Мы за то, чтобы не давать этому пилоту слова. Кто знает, какие негативные программы управляют разумом намана? Слова его подобны вирусам, которые способны заразить нас всех. Он не посвящен и сидит неочищенный пред вечным ликом Эде; его вовсе не следовало допускать в Храм, не говоря уже о праве обращаться с речью к Койвунеймину и нашей Святой Иви.

На этом Бертрам Джаспари закончил свою филиппику, но его взгляд, устремленный на Данло, добавил без слов: “Мы вырвем у твоего голоса зубы еще до того, как ты откроешь рот”.

Харра, помолчав, перевела свой пронизывающий взгляд на сторонников Бертрама, сидевших с ним за одним столом. Это были Едрек Ивионген, Оксана Иви Селов, Фе Фарруко Эде — старейшины именитые и влиятельные.

— Благодарим тебя за то, что ты поделился с нами своими сомнениями, — сказала она.

На южной стене позади Харры светился большой образ Бога Эде, и Данло понял, что она, говоря во множественном числе, выступает здесь представительницей вечной Церкви и Николоса Дару Эде.

— Святая Иви, — ответил Бертрам, — сомнения предполагают неуверенность, между тем “Схемы” предупреждают нас об опасности таких наманов, как он, совершенно недвусмысленно.

— Ты действительно говоришь с большой уверенностью, — сказала Харра.

— Мы все уверены в этом. — Бертрам посмотрел на Едрека Ивионгена, свирепого старца с кустистыми белыми бровями и налитыми кровью голубыми глазами, на хитрую Оксану Иви Селов, а затем оглянулся и обвел взглядом ряды своих многочисленных сторонников. — А ты?

Харра ответила не сразу, то ли не затронутая, то ли ошеломленная дерзостью этого вопроса, а Данло улыбнулся Бертраму, вспомнив одно старое изречение: “Хотел бы я хоть в чем-то быть уверен так, как он уверен во всем”.

— Мы уверены только в одном, — заговорила Харра, — а именно, что человек в этой вселенной ни в чем не может быть уверен. Истина в Эде, и только в Эде.

— Совершенно верно, Святая Иви. Для того Эде и дал нам свой святой Алгоритм, чтобы мы могли быть уверены в его истине.

— Мы всегда обращаемся к Алгоритму в поисках истины.

— Как и мы, Святая Иви.

Харра одарила Бертрама улыбкой. Данло не прочел на ее лице ни снисхождения, ни иронии — ее благосклонность выглядела вполне искренней.

— И если мы обращаемся к нему с чистыми мыслями и любовью в сердце, слова Эде излучают истину, подобно солнцу.

— Истина есть истина, Святая Иви.

— И если мы откроем свой слух, истина зазвучит в нас, как священный гимн.

— Позволь мне снова не согласиться с тобой. Слова Эде не излучают истину — они сами есть истина. Долг велит нам повиноваться его Алгоритму и жить по его закону.

— Мы не мыслим, что можно жить по-иному.

— Но разве не сказано в “Схемах”: “Наман столь же опасен, как готовая взорваться звезда”?

— Поистине так. Но разве там не сказано также, что мы должны господствовать над звездами и повелевать светом?

Бертрам вышел в проход, указывая на Данло пальцем, и Данло заметил, что руки у старейшины потные.

— Но этот человек — наман! А ты допустила его в Храм неочищенным!

— Мы допустили его в палату Койвунеймина.

— Разве в “Схемах” не сказано, что человек должен быть очищен, прежде чем предстать перед Эде в святом его доме?

Харра, посмотрев на Бертрама долгим взглядом, улыбнулась ему — на этот раз так, словно он был одним из многочисленных ее внуков, не совсем еще доросшим до понимания истинного духа эдеизма.

— А разве не сказано в “Сопряжениях”, — спросила она: — “Тот, кто предстает перед Эде, ничего не утаивая, очищается от всего негативного в своем программировании и обитает в вечном доме Эде до конца времен”?

— Но он наман! Разве он хоть единожды в своей нечистой наманской жизни задумывался об Эде или обращал свой взор к его светлому образу?

Данло невольно подумал о крушении великого бога по имени Эде, которого он нашел в глухих местах галактики. Он взглянул на его голограмму, а Эде украдкой, незаметно для других, подмигнул Данло и улыбнулся ему своими пухлыми алыми губками.

Харра, как ни странно, выбрала тот же самый момент, чтобы улыбнуться Данло.

— Как можно знать, о чем думал и к чему обращался этот пилот, пока мы не дадим ему слова? — спросила она.

— Есть другие способы узнать это, — сказал Бертрам.

Его голос казался Данло колючим, как ярконский терновник, и полным угрозы. Данло чувствовал, что этому князю Церкви очень нравится причинять людям боль.

— Мы полагали, что ты обрадуешься возможности услышать то, что скажет этот пилот, — заметила Харра.

— Почему, Святая Иви? У нас есть слово Эде — нуждаемся ли мы в других? Нужно ли нам слушать рассказ о странствиях этого намана?

Ему это очень нужно, подумал Данло, — но он, как купец, трясущийся над своими сокровищами, хотел бы затаить эту информацию для себя одного.

— И зачем нам слушать, как наман будет пересказывать нам слова еретиков? — продолжал Бертрам. — Нам всем известно, как следовало бы поступить с еретиками и их эмиссарами.

Бертрам был умен и часто одерживал верх в дебатах. Но о людях он судил крайне поверхностно, и потому его ум при всем своем блеске напоминал позолоту на оловянной кружке. Он не сознавал подлинной силы Харры Иви эн ли Эде и вследствие этого не заметил ловушки, которую она ему приготовила.

— Нам всем следует выслушать этого пилота, — произнесла она своим звучным и четким голосом. — Разве мы не старейшины и не Достойные Архитекторы нашей Вечной Церкви? Разве наши умы не очищены от всего негативного и недостойного? И разве не сказано в “Медитациях”, что Архитектор, прошедший очищение, подобен зеркалу, не отражающему ничего, кроме божественного света Эде? Что мы видим, озирая этот зал? Только зеркала, тысячу "безупречных зеркал. Мы смотрим на ваши просветленные лица и видим Его пресветлый лик, отраженный в них. Ни одна пылинка, ни один бит дезинформации не может загрязнить столь совершенные зеркала. Кто из нас всю свою жизнь не полировал и не программировал себя таким образом, чтобы слова намана, какими бы вредоносными и еретическими они ни были, лишь отразились от нас и ушли обратно во мрак, из которого вышли? Старейшина Бертрам Джаспари, тебе ли бояться этого молодого пришельца со звезд? Разве ты не очищен от таких негативных программ, как сомнение и страх? Мы видим по твоему блеску, что зеркало твое безупречно. А посему старейшиной Бертрамом управляет явно не страх, но нечто иное. Что же это? Глядя на него, мы видим одну лишь преданность. Он предан истине Алгоритма и преследует эту истину более ревностно, нежели жених возлюбленную невесту. Кто упрекнет его за этот пыл? Кто упрекнет его за верность столь возвышенной цели: Мы собрались здесь не для того, чтобы обвинять кого-то? Мы присутствует здесь лишь в качестве архитекторов божественной Программы, написанной Эде для вселенной. Только мы как Верховный Архитектор можем быть компетентным чтецом божественного кода. Как напомнил нам старейшина Бертрам, истина есть истина. Но истиной нельзя обладать насильственно, и удержать ее силой нельзя. Ею не овладеешь с помощью одних только правильных слов. Мы должны готовить себя к тому, чтобы быть достойными истины. Мы должны программировать себя так, чтобы наша добродетель и красота сияли и могли быть принесены в дар нашей возлюбленной. Истину, как и женщину, нужно завоевать, а это возможно, лишь когда разум чист и сердце преисполнено любви. Наша обязанность — напомнить об этом старейшине Бертраму. Наша обязанность — напомнить ему, что к священному Алгоритму следует подходить не как мужчина, покупающий продажную женщину, но как жених, приносящий своей невесте цветы.

Речь Харры Иви эн ли Эде произвела на старейшин ошеломляющее впечатление. Никогда еще на памяти Койвунеймина ни один старейшина не подвергался столь сокрушительной отповеди. Бертрам Джаспари стоял, словно прилипший к полу, и на его кимоно проступили темные круги от пота. Он смотрел на Харру, спокойно сидящую за своим пюпитром, глазами темными, как мертвые луны, и на челюсти у него выступили желваки, как будто на его тройничный нерв подействовали электричеством. Предполагалось, что старейшины давно преодолели столь низменную эмоцию, как гнев, но Данло видел, что это не так. Если бы телохранители допустили Бертрама к Харре, он бы, пожалуй, разорвал ей горло голыми руками.

— Святая Иви, — выдавил он наконец. Вместе с голосом он снова обрел агрессивность, которая успешно помогла ему на пути к званию старейшины. — Мы согласны с тем, что лишь ты можешь быть компетентным чтецом Алгоритма, и потому мы просим тебя придерживаться буквального его смысла. Истина, заключенная в нем, должна быть ясна всем. Толкуя слова Эде согласно мистическим измышлениям, можно принести Церкви непоправимый вред. Мы как старейшины дали обет защищать нашу Церковь. Если ты хочешь увидеть истину как она есть, взгляни в зеркало, которое мы держим перед тобою, и узнай, что мы защитим нашу Вечную церковь любой ценой.

При этом Бертрам посмотрел на Едрека Ивионгена, и тот ответил ему согласным взглядом, выражающим неприкрытую злобу и верность тем же доктринам, в которые верил Бертрам. Затем Едрек переглянулся с Фе Фарруко Эде, а Бертрам — с Оксаной Иви Селов, имевшей много друзей в Койвунеймине. Понимающие взгляды обошли весь стол и перекинулись в зал, как лучи, идущие из зеркал в другие зеркала.

— Мы заклинаем тебя узреть истину, пока еще не поздно, — сказал Бертрам и снова сел, опершись подбородком на руки.

“Мы ждем твоего ответа”, — говорил его взгляд, устремленный на Харру.

Данло вспомнилось то, что рассказывали ему Изас Лель Абраксас и другие трансценденталы о борьбе за власть внутри Старой Церкви. Он был почти уверен, что Бертрам, говоря “мы”, имеет в виду секту ивиомилов, самых закоренелых ортодоксов среди Архитекторов, евангелистов, миссионеров и инквизиторов. Еще тревожнее то, что ивиомилы считают себя солдатами, чей долг — вести фацифах, священную войну во славу своей веры. Возможность того, что эта война начнется на Таннахилле, в самой палате Койвунеймина, ничуть, видимо, не беспокоила ни Бертрама Джаспари, ни других благочестивых Архитекторов, называющих себя ивиомилами.

— Благодарим тебя за откровенность, — сказала Харра и продолжила, обращаясь уже ко всему Койвунеймину: — Мы благодарим ивиомилов и всех остальных, готовых защищать нашу Церковь. Разве не сказано в “Повторениях”, что каждый, кто умирает за правду, есть ивиомил, любимец Эде, и что он не умрет даже в смерти? Но сказано также, что истина многогранна и подобна бесконечному бриллианту, и лишь чистый разум способен воспринять страшную красу вселенской истины. Посему мы, в свою очередь, заклинаем вас доказать свою веру на деле и выслушать ту правду, которую готов рассказать нам Данло, пришедший со звезд.

Харра снова устремила взгляд на Бертрама, и Данло вспомнил еще кое-что, слышанное от Изаса Леля: добрая треть Койвунеймина — это либо ивиомилы, либо те, кто сочувствует им в их борьбе за очищение церкви. Двое предшественников Харры, Мавериль Иви Ашторет и Хисия Иви эн ли Юон, расшатали позицию Верховного Архитектора, слишком часто соглашаясь с требованиями ивиомилов. Открытие нового колледжа для подготовки миссионеров и принятие закона, обязывающего каждую замужнюю женщину иметь не менее пяти детей, были лишь двумя пунктами из обширной программы ивиомилов. Говорили, что только твердая, как алмаз, воля Харры и ее обновленная вера в свою власть Верховного Архитектора удерживают ивиомилов от захвата контроля над Койвунеймином.

Говорили также, что она очень стара, а среди старейшин нет никого, способного ее заменить. Многие полагали, что следующим Верховным Архитектором будет Бертрам Джаспари, и если это произойдет, он станет первым ивиомилом, получившим этот сан. Низость Бертрама проявлялась в том, что ему недоставало терпения, чтобы дать Харре естественным порядком достигнуть совсем уж преклонных лет и отойти с миром.

— Сейчас мы выслушаем Данло ви Соли Рингесса, пилота Ордена Мистических Математиков и Других Искателей Несказанного Пламени, — объявила Харра. — Пусть он, по возможности, объяснит нам, зачем правители его столь странно именуемого Ордена разыскивают наш мир.

Данло, наконец-то призванный осуществить свою миссию, встал. Твердо упершись черными сапогами в белые плиты пола, он откинул с глаз свои непокорные волосы. Во время своего путешествия он составил около двадцати речей и мог каждую из них прочесть наизусть перед этими злобными фанатиками всеразрушающей церкви. Но теперь, в зале Койвунеймина, под огромным образом Николоса Дару Эде, видя перед собой тысячу лиц, столь же мало отражающих истинные мысли этих людей, как серебряные зеркала, он решил забыть все заученное. Что значат слова эмиссара против истины Эде, отражаемой этими безупречно отполированными умами? Данло надеялся принести им свет разума, но теперь он видел, что ему потребуется нечто большее, чем риторика, чтобы пронять их, какими бы блестящими аргументами в пользу мира он ни оперировал. Он нуждался в копье, чтобы пронзить их сердца, в молоте, чтобы раздробить стеклянную тюрьму, замыкающую их взгляд на вселенную. Но где найти столь мощное оружие?

— Вечная Иви Харра эн ли Эде, — начал он, — старейшины Койвунеймина, посвященные Архитекторы и все Достойные, проделавшие столь дальний путь, — я хочу рассказать вам о чудесах, которые видел. — Он сделал паузу, чтобы набрать воздуха, и озон ожег ему легкие. Кроме озона, в воздухе чувствовались альдегиды, аммиак, галогены, пластмассы и даже легкие ртутные пары. Боль, как ножом, пронзила левый глаз Данло. — Но помимо чудес, я видел и трагедии, о которых тоже хочу рассказать вам. Каждого пилота на пути подстерегает немало трагических и печальных вещей. Я должен рассказать вам об этом. Я должен рассказать вам о своей жизни.

Данло потрогал шрам над левым глазом и стал рассказывать Койвунеймину о своем рождении и о детстве, проведенном среди алалоев, что живут на заснеженных островах к западу от Невернеса. Он рассказал о смерти своих приемных родителей и всего племени деваки. Причиной этой трагедии был вирус, сказал он, вирус, убивший в свое время миллиарды людей во всех Цивилизованных Мирах. Именно Архитекторы Старой Церкви, напомнил он, вывели этот вирус в качестве биологического оружия с помощью воинов-поэтов во время Войны Контактов.

— Когда мой приемный отец Хайдар уходил на ту сторону дня, его глаза угасли. Свет… он так быстро уходит. От этой болезни умирают долго, но когда момент настает, от жизни не остается ничего, даже боли.

Особенно боли. Добавил Данло про себя.

Он рассказал о своем друге Ханумане ли Тоше, добром по натуре мальчике, чей дух едва не погубил ужас перед очистительными церемониями Церкви. Рассказал о своем путешествии в Экстр и о сверхновых, которые там видел. Излучение этих погибших звезд проникает повсюду, сказал он. Этот убийственный свет сжег биосферы уже многих миров.

— Столько миров, и повсюду смерть, — говорил Данло. — Деревья и вся растительность сгорели, как тоалач в трубке. Животные ослепли перед тем, как умереть. И люди тоже. Сколько людей погибло таким образом? Кто их сочтет? Кто вспомнит их имена и помолится за их души?

Данло остановился, чтобы взглянуть на Харру Иви эн ли Эде. В ее красивых глазах он увидел боль и чувство горького сожаления. Данло подумал, что, если и другие старейшины окажутся столь же сострадательны, он, пожалуй, сумеет объяснить им правду, которая им движет.

Теперь он перешел к чудесам. Он рассказал им о Тверди и о кольцевых мирах вокруг Барака Люс; он попытался описать, что значит быть пилотом легкого корабля, идущего через разноцветные пространства мультиплекса. Многие пилоты Ордена, сказал он, и теперь идут через них, чтобы отыскать Архитекторов Таннахилла. А сам Орден сейчас устраивает Академию на краю рукава Ориона, на планете Тиэлла — там будут обучаться новые пилоты, которые наладят сообщение между народами Экстра. Орден принимает на обучение молодежь из любых миров. Поступившие в Академию могут стать не только пилотами, но и цефиками, скраерами и другими специалистами. Орден делает это во исполнение своей задачи: принести мир в Экстр.

— Вот почему я согласился стать эмиссаром нараинов: ради мира. Все народы желают его. Мечта моего Ордена в том, чтобы мир воцарился на всех планетах, среди всех звезд — а когда-нибудь и в бесконечном кругу вселенной. И сюда я сегодня пришел ради того же: ради мира.

Закончив говорить, Данло поклонился Бертраму Джаспари и всем другим старейшинам, а после отвесил отдельный низкий поклон Харре Иви эн ли Эде. Он вдавил свое пилотское кольцо в ладонь другой руки и снова сел на свое почетное место, чувствуя, что взгляды всех присутствующих в зале устремлены на него.

Когда его сердце отстучало девять раз, Харра улыбнулась ему и сказала: — Блаженны миротворцы, ибо они вечно обитают в центре вселенной.

— Вы поняли меня, — сказал Данло.

— Как вы верно сказали, все люди молятся о мире.

— И при всем при том мир — большая редкость.

— Все люди рождаются с негативными программами, — пояснила Харра. — Но мы можем научиться перепрограммировать себя.

— Я часто думаю, что сама вселенная тоже порочна.

— И вы, разумеется, правы. Эде для того и явился в жизнь, чтобы принести вселенной новую программу.

Данло подумал немного и заговорил снова:

— Есть одно слово, которому научил меня отец: шайда. Им обозначается утративший гармонию мир. Все страдания и все зло вселенной. Я хочу найти средство от этого зла, если смогу.

— Вы надеялись найти это средство на Таннахилле?

— Когда-то я надеялся… совершить путешествие к центру вселенной. Туда, где мир царит вечно, по вашим словам. Потому я и стал пилотом. Если бы я сумел найти это заветное место, я увидел бы, как шайда рождается из мира и покоя, словно приливная волна из океанских глубин.

— Вы говорите образно, почти как мистик. — Харра взглянула на Бертрама Джаспари. — Вам следует знать, что многие из присутствующих здесь относятся к мистицизму неодобрительно.

— Вы сказали, что мой Орден носит странное название. Да, я пилот Ордена Мистических Математиков. С помощью нашей благословенной математики мы исследуем тайны вселенной. Мы ищем несказанное пламя. Тот свет, что сияет внутри всех вещей и управляет ими. Тот, который и есть все сущее. Он повсюду светит одинаково, правда? И здесь, на Таннахилле, и в залах Невернесской Академии.

Харра медленно и величественно наклонила голову, воздавая должное прямоте Данло, и сказала:

— Мы благодарим вас за вашу искренность и сожалеем о смерти ваших родных. Болезнь, которую вы называете медленным злом, нам известна. Со времен Войны Контактов много Архитекторов погибло от Великой Чумы. Но вы ошибаетесь, полагая, что это Церковь сконструировала вирус. Всем известно, что за это несут ответственность еретики-реформисты. Воины-поэты для нас — достояние истории, и мы мало что знаем о них. Возможно, они были связаны с реформистами. Если так, то это одна из многих трагедий войны.

Вслед за этим Харра стала сетовать на то, что Реформированная Церковь одержала победу предательским путем. Данло чувствовал, что она не солгала относительно воинов-поэтов, но и полной правды тоже не сказала. Харра между тем продолжала свой урок истории, повествуя о бегстве Старой Церкви в неизвестные области Экстра. Это был долгий и опасный путь во мраке, сказала она. Архитекторы, поначалу совершенно несведущие в пилотировании, стали взрывать звезды в неуклюжих попытках раздробить пространство-время и открыть окна в мультиплекс. Многие корабли Церкви пропали тогда в неизведанных пространствах, для которых у Архитекторов-математиков не было имен.

Из 326 тяжелых кораблей, начавших Великое Паломничество, только один вышел из мультиплекса над Таннахиллом.

Десяти тысяч Архитекторов было, конечно, мало, чтобы заселить этот девственный мир с экзотическими лесами и обширными океанами, так по крайней мере они думали тогда.

Однако они, наподобие гладышей и других плодовитых млекопитающих, обладали феноменальной способностью к воспроизводству. Менее чем за тысячу лет они заполнили всю планету и начали посылать к звездам корабли с фанатиками-ивиомилами, жаждущими новых миров. За время своего пребывания на Таннахилле Архитекторы поняли, что не обязательно взрывать звезды, чтобы войти в мультиплекс, но другие способы, открытые ими, были не столь надежны.

Архитекторы усвоили лишь самые азы пилотирования. Возможно, сказала Харра, что в Экстре ивиомилам встретились пространства, в которые они не смогли проникнуть, и эти фанатичные Архитекторы вернулись к старой технике уничтожения звезд, спеша принести Божественный Алгоритм непросвещенным народам.

— Возможно, что и Архитекторы, пропавшие во время Великого Паломничества, — продолжала она, — тоже так и не научились путешествовать в мультиплексе. Кто знает, сколько их, этих Архитекторов? Возможно, это они взрывают звезды, не зная иного способа выполнить программу Эде по заселению вселенной. Мы глубоко сожалеем, если это так. Мы скорбим обо всех людях, погибших реальной смертью без надежды преобразиться в Эде. Раньше мы думали, что этих сверхновых не больше ста, а теперь узнали, что их, возможно, миллионы. Но появление сверхновой сопровождается созданием новых элементов: кислорода, азота, водорода, углерода, железа. Разве наши тела сотворены не из этого звездного семени? Разве мы не дети звезд? И разве не сказано: “Обратите глаза свои к свету звезд и насыщайтесь”? Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда: об этом тоже сказано в Алгоритме. Согласно программе Эде, мы, Архитекторы, должны сиять и создавать элементы для новой жизни и переделывать вселенную. Ныне и во веки веков мы должны с несокрушимой верой следовать Программе Эде.