Глава 15

ЕДИНСТВО

Светящаяся сфера по имени Шахар отделилась от других Единств и подплыла к Данло. Она висела всего в нескольких дюймах над плоской мокрой скалой, и Данло почему-то понял, что должен идти в ее свет, как в открытую дверь. Он понял это и пошел, осторожно ступая по скользкому камню.

Свет Шахара был так силен, что он заслонил рукой глаза. Когда он подошел совсем близко, Единство разверзлось перед ним, подобно пасти кита. Шахар поистине был велик и красив, как кит-косатка — а возможно, столь же свиреп, плотояден и дик.

Неужели это так трудно, Данло ей Соли Рингесс?

Данло сделал последний шаг к Шахару, и ему показалось, что он вступил в чистый пруд — или, скорее, вошел в радугу.

Все метафоры, по правде говоря, утратили силу внутри этого сияющего существа по имени Шахар. На миг светозарное тело Данло слилось с телом Единства, и это было так, будто он пил из бутылки жидкое вино света. Хмельной свет чуть не поглотил его целиком, но Данло помнил, кто он в реальности и как оказался здесь.

Вот она, ловушка, о которой предупреждал меня Эде, подумал он. Этот золотой свет — мед, а я — пчела.

Данло закрыл глаза и попытался вспомнить свое подлинное “я”, сидящее на красной подушке в зале собраний. Там же, в ярком пластиковом роботе, сидит настоящая Лиесвир Ивиосс, а другие десять частей Шахара сидят в других залах собраний или лежат в темных комнатах квартир, думая свои индивидуальные мысли и переживая свои индивидуальные чувства. Они воспроизведены в Поле так же, как и Данло, — только они составляют Единство и поэтому временно лишены индивидуальности. Они сошлись там, на великой горе над водопадом, и слились в Единство по имени Шахар. У них все общее: мысли, мечты и эмоции. Они дополняют мысли друг друга и обтачивают свои индивидуальные “я”, чтобы взаимно дополнять свои темпераменты. Их чувство отдельности испаряется, как льдинка под жарким солнцем, и они соединяются в общую световую сферу.

Шахар лукав, подумал Данло, но сам себя считает тонким и талантливым.

Данло открыл глаза и увидел Шахар изнутри, где свет его существа был не столь ярок и уже не слепил глаза. Прозрев снова, Данло стал сознавать присутствие других людей, составляющих плоть и душу Шахара. Их было одиннадцать, и каждый воспроизвел себя в той же светозарно-радужной форме, что и сам Данло. Он узнал Лиесвир Ивиосс по ярко-алым линиям страсти и гордости. Другие трансценденталы ассоциировались с другими именами: Германа Палл, Сул Ивиасталир, Иврия Таль, Мараль Аштрот, Адаль Дей Чу, Хусмахаман, Атара иви Химене, Дункан Ививич, Ананда иви Ситисат и Ордандо Эде.

Но имена в сияющих пределах Шахара не имели значения.

Значение имели только высшие качества личности, различные аспекты добра, правды и красоты, из которых и создавалось Единство. Это созидание высшего целого из многих частей было непрерывно длящимся произведением искусства. В некотором смысле Шахар всегда оставался незавершенным; душа этого эволюционирующего существа росла непрерывно и во всех направлениях, как фравашийский ковер, одна золотая нить за другой.

Я тоже должен добавить что-то в их ткань, подумал Данло. На один момент или навечно.

Ему казалось, что Лиесвир Ивиосс и ее соединники ткут Шахар движениями своих сияющих тел. Они порхали, как бабочки, кружились, ныряли, взмывали и парили в общем облаке света, творя свой бескрылый, невесомый, почти вневременной танец. Двое из них, например, Иврия Таль и Мараль Аштрот, постоянно совокуплялись — но не в человеческом смысле, не так, как это делают мужчина и женщина: у всех соединников, включая и самого Данло, между ног не было и намека на грубые, животные половые органы.

Они соединялись скорее как призраки, пронизывая друг друга своими светящимися телами, как две амебы, раскрывающие свои внешние мембраны и сливающие воедино свою цитоплазму. Если процесс шел успешно, двое (а иногда и трое) человек становились единым целым; это единое двуполое существо росло и сияло все ярче, руки у него делались длинными, как у эталона из миров Бодхи Люс, глаза горели, как звезды. В каждый момент внутри сферы Шахара существовало только десять или девять, а иногда только восемь, семь или шесть индивидуальных существ. Наибольшей завершенности Шахар достигал, когда все одиннадцать его частей полностью сливались в Одно — то Трансцендентальное Единство, которое опьяняло Данло своим медовым голосом и затягивало его в глубину, как пилота, попавшего в поле гравитации голубой звезды-гиганта.

Как я могу быть вместе с таким множеством людей? — думал Данло. Как я могу быть единым со столь многими, которые уже Одно?

Ему всегда было трудно приспосабливаться к другим. Нараинские трансценденталы всю жизнь работают над достижением желанного единства. Когда общая душа подгоняется под идеал добра, правды и красоты, сложности единения с добавлением к Единству каждой новой части растут почти в геометрической прогрессии. Но чем больше трудности, тем больше и радость. Данло пришел к выводу, что радость — именно то, ради чего живут нараины. Из радости они и построят ловушку для меня, подумал он.

Поскольку Шахар и другие Единства не верят ему и не хотят допускать его на Таннахилл, они попытаются удержать его на Новом Алюмите (вернее, в сверкающем блаженстве Поля) единственным доступным им способом. Но что это будет за радость?

Скорее всего на его мозг будет действовать вполне реальное логическое поле зала собраний. Компьютеры, наверное, запрограммированы на стимуляцию его нейронов, на выделение из клеток мозга эндорфинов, эпинефрина, серотонина и других психических химикалий. Скоро для него, возможно, настанет момент нейротрансмиттерного шторма, сверкания молний и насквозь искусственного блаженства, известного ему как электронное самадхи. Но, возможно, нараинам нет нужды полагаться на столь примитивную механическую технику. Общая телепатия Шахара, пьянящая и глубокая, вполне способна растворить его в стихии экстаза.

“Данло Звездный, ты должен впустить нас в себя”.

“Мне нечего скрывать”.

“Ты должен сам войти в нас”.

“Вот так? ”

“Почти. Сначала ты должен отпустить себя”.

“Свое “я”? ”

“Ты должен освободиться от страха. От затаенной ненависти и склонности к отчаянию. От всех негативных эмоций. Отпусти их”.

“Но разве эти эмоции — не часть меня самого? ”

“Они часть Данло из Невернеса, но никоим образом не должны быть частью Данло из Шахара”.

“Правда? ”

“Шахар должен оставаться чистым. Лишь при идеальной интеграции добра, правды и красоты можем мы достичь высшей добродетели”.

“И эта добродетель — не что иное, как чистая радость? ”

“Почти так. Но радость — это только часть красоты, только одна из высших добродетелей”.

“Значит, вы ищете трансцендентальной добродетели. Более высокой, чем радость”.

“Бесконечно более высокой”.

“Добродетели превыше всех добродетелей? ”

“Вот ты почти и понял”.

“Вы ищете добродетели, которая… ” “… превыше себя и всего, что… ” “… совершенно само по себе. Она отражает… ” “… весь мир, ибо это… ” “… любовь… ” “… только любовь и ничего более… ” “… любовь внутри себя самой, как зеркало… ” “… которое превыше любви… ” “… она смотрит в него и видит только любовь… ” “… любовь любовь любовь… ” На какой-то момент Данло потерял себя в электронной телепатии Единства Шахар и почувствовал, что в его потоке сознания плывет кто-то еще. Этот другой или другие добавляли к его мыслям свои и порой дополняли их. Он сам тоже соприкасался с чьими-то мыслями. Его мысли при этом оставались его мыслями, а чужие — чужими, но вместе они создавали единство разума за пределами их отдельных “я”. Это слияние сознаний напоминало Данло фравашийскую фугу, когда Старые Отцы вместе поют свои прекрасные песни, переплетая мелодии, как золотые и серебряные нити ковра. Из их пения почти чудодейственным образом возникает единая мелодия, изобилующая индивидуальными красками и мотивами, но завершенная в своем движении к одной всеобъемлющей, трансцендентальной теме.

Любовь — это тайна вселенной, думал Данло. По крайней мере он думал, что думает так сам по себе. Но теперь, когда сознание одиннадцати других вливалось в него потоками золотого света, стало почти невозможно судить, какие мысли его, а какие — нет.

Любовь — это цель жизни.

Где-то над прудами и водопадом, льющемся каскадами с великой горы, плавала в воздухе сияющая сфера по имени Шахар. А внутри Шахара плавал Данло, и еще одиннадцать сияющих существ плавали вокруг него и сквозь него, трогали его руки и грудь, водили сияющими пальцами по его жемчужно-гладкому телу, по шее, по лицу. Ему было трудно видеть эти существа такими, какие они есть, потому что они беспрестанно переливались радужными огнями, от красного до фиолетового, от оранжевого до золотого, и их зыбкие формы все время менялись. В одном из них, как казалось Данло, он распознал Диесвир Ивиосс.

Что до других, то он никак не мог определить по их переменчивым, как ртуть, телам, как они выглядят в реальной жизни. Впрочем, это едва ли имело значение — то, что они представляют собой там, в низшем мире камней, деревьев и пластмассовых комнат, в мире под названием “гетик”, вынуждающем их дышать, есть и испражняться. Молодые или старые, тонкие или толстые, красивые или уродливые — здесь, в Поле, в заветном кибернетическом раю, они всегда воспроизводились в виде сияющих, прекрасных существ. Идеальных существ. Идеальных не только по форме, но и по содержанию — ведь они тщательно очищали себя, оставляя лишь самые благородные качества. Лишь этим, рафинированным своим “я” они разрешали воспроизводиться в Поле.

В определенном смысле та Лиесвир Ивиосс, что парила около Данло, касаясь его черных с красными нитями волос, не была той жесткой, гневной, исполненной презрения трансценденталкой из зала собраний. Она была и меньше, и больше, чем та. Исчезли ее неуверенность, ее склонность к духовному насилию. В ее кибернетическом “я” всё низменные качества подверглись преображению. Гнев перешел в силу воли, презрение — в проницательность, жесткий характер углубился и стал сильным. Здесь все это считалось положительными свойствами.

В старой нараинской системе классификации все положительные качества личности располагались в большом колесе, поделенном, как пирог, на три части. Секция, традиционно окрашиваемая в желтый или золотистый цвет, посвящалась добру, две другие включали в себя качества, относящиеся к правде и красоте. Колесо это символизировало самоусовершенствование человека. Каждый, помещая себя внутри колеса, мог подвергнуть анализу свои эмоции и таланты. Чем ближе к ободу находился человек, тем дальше он был от идеала, к которому стремились все нараины. При движении внутрь мелкие достоинства наподобие ответственности и откровенности сливались в более крупные, например, в надежность. Затем надежность, порядочность и прямота, в свою очередь, переходили в еще более высшее качество — честность. А честность наряду с мудростью, мужеством, верой и свободой мысли составляла один из элементов истины. Три наивысшие добродетели — добро, красота и истина — обвивали ступицу колеса, как змея древесный ствол, но в мистическом центре колеса, красном, как кровь, находилась только любовь и ничего более.

Любовь, превыше всех добродетелей, была квинтэссенцией существования, и каждый нараин надеялся достигнуть этого духовного идеала. Любовь — цель жизни.

Данло парил близ центра Шахара, и пальцы соединников гладили его, как мягкие водоросли. Он соприкасался с их умами, и волны любви пронизывали его. Он не мог сказать, чем является это могучее чувство: результатом слияния умов или его причиной. Не мог сказать, реально ли оно или это только компьютеры зала собраний манипулируют с химикалиями его мозга, заставляя его испытывать экстаз. Теперь это было не так уж важно. Он чувствовал такую любовь к Германе Палл, Иврии Таль и всем остальным, что все его тело как будто окунули в чан с расплавленным золотом, а мозг горел звездным огнем. Он был очень близок к тому, чтобы отпустить себя и раствориться в Шахаре, как ледяная глыба в теплом тропическом море. Любовь превыше всего…

“Данло Звездный, отпусти себя”.

Данло, пронизываемый любовью превыше человеческой любви, понял одну вещь. Если он хочет, чтобы Шахар поддержал его миссию, он должен войти в Шахар целиком, чтобы его мечта слилась воедино с мечтой Шахара. Но если он это сделает, наслаждение и искушение остаться там навсегда будут слишком велики. Он, как те, что некогда вкушали лотос на Старой Земле, лишится собственной воли, забудет свою цель и свою судьбу. Я потеряю свою мечту и потеряю себя, думал он.

Потом он понял еще одно. Лиесвир Ивиосс, Хусмахаман, Адаль Дей Чу и все другие трансценденталы Шахара (и всего Нового Алюмита) тоже боялись себя потерять. Отказ от своей индивидуальности был для них величайшей радостью, но и величайшим ужасом. Поэтому каждый трансцендентал, вливаясь в Единство, всегда придерживал какую-то часть своего “я” про себя, как летнемирский купец, утаивший пригоршню золота от сборщика налогов.

И это было крушением их идеала. Каждый из них чувствовал у себя в душе добро, истину и красоту, но и пороков тоже хватало, поэтому вся их жизнь оборачивалась сплошной ложью, а иногда со дна души поднималась другая, страшная, красота. Ведь это почти невозможно — избавиться от одних только отрицательных качеств. Всякое самокромсание, всякая чистка только укрепляет их. Вот почему еще ни одна группа трансценденталов не достигала полного слияния.

Им вовсе не нужно, чтобы я полностью потерял себя, думал Данло. Нужно только, чтобы я опьянел от любви и остался в Единстве. И если Шахар осуществит свой замысел, он, Данло, уподобится глупому юнцу, который вваливается в винную кладовую и опустошает, не в силах остановиться, бутылку за бутылкой, оставаясь вечно пьяным и вечно глупым. Дурак, упорствуя в своем дурачестве, становится мудрецом, вспомнил Данло.

Он закрыл глаза, и перед ним предстало разноцветное колесо добродетели. Глупость не входила в число положительных качеств, и дикость тоже. Когда-то друзья прозвали его Данло Диким за его бесстрашие и готовность на любой, самый безрассудный и опасный поступок. Но они заблуждались. У него, как и у каждого человека, были свои страхи, самым глубоким и единственно подлинным среди которых был страх спутать нереальное с реальным. Вот почему он никогда не терял себя ни в одном компьютерном пространстве. Вот почему он гордился тем, что всегда знает, где находится, и помнит, кто он есть в реальности. Мне страшно, страшно по-настоящему, сознавал он.

У его реального “я” сейчас сводило живот от страха — но истинно дикий человек должен встречать свой страх с открытыми глазами, чтобы разглядеть его как следует. Настоящий человек не должен бояться смотреть на себя самого и на свою дикую сущность, тайно горящую внутри. Данло пообещал себе, что всегда будет так поступать, и открыл глаза. Из чистой дикости он дал себе волю и стал смотреть, как светящиеся ткани его тела распадаются на отдельные цвета спектра, как пропущенный сквозь призму свет. Он ощущал себя, как десять тысяч световых волокон, которые раскручивались, струились и вплетались во внутренний свет Шахара.

Удовольствие, которое он при этом испытывал, было неописуемо, и ужас тоже. Данло тяжело дышал, потел и чувствовал, как сердце стучит у него в груди, точно кулак в железную дверь. Он умирал и приказывал себе умереть, но больше всего его пугала перспектива возрождения в образе сияющего кибернетического существа, то ли реального, то ли нет.