— Боже, какая же я еще глупая. Видите ли, Алейя, при дворе моего отца не было людей настолько образованных и тонких, чтобы они могли завуалировать оскорбление и преподнести его как невинную шутку — это я впервые увидела только здесь.
      — Да, многие завидуют блеску, роскоши и просвещенности нашего двора, но и здесь приходится несладко. Хотя я не променяла бы Роанский двор ни на какое другое место в мире.
      — И даже на Гравелот? — изумилась Арианна.
      — Гравелот мы бы долго не удержали, — извиняющимся тоном ответила баронесса. — Мы все равно не смогли бы оставаться полновластными хозяевами этого крохотного государства в государстве, если бы не присягнули Агилольфингам. А так мы свободнее, чем где-либо еще.
      — Все это так сложно, — вздохнула принцесса.
      — Все куда сложнее, чем вам кажется.
      Великан Аластер наткнулся на посла Шевелена и его племянника на одной из лужаек дворцового парка, где оба придворных Лодовика Альворанского увлеченно играли в морогоро за небольшим яшмовым столиком.
      В предыдущий приезд Шевелена в Великий Роан герцог обнаружил в его лице блестящего партнера, игра с которым доставляла ему невероятное наслаждение. Поэтому, когда граф вскочил на ноги, здороваясь с командиром гвардейцев, тот не ограничился простым приветствием, а подошел к столику у мраморного квадратного бассейна.
      — Разрешите представить вам, герцог, — сказал Шовелен, — это мой племянник, граф Трои Шовелен.
      Юноша поклонился герцогу и покраснел от смущения.
      — Я восхищаюсь вами и вашими воинами, ваша светлость. Они кажутся идеальными, и огромное удовольствие может принести даже простое лицезрение императорской охраны, не говорю уже об оружии и доспехах: они просто неповторимы.
      — Надеюсь увидеть вас на ежегодном Роанском турнире, — пророкотал Аластер, милостиво улыбаясь молодому человеку. — Он начнется через две недели. Возможно, вы пробудете здесь достаточно времени, чтобы застать это событие.
      — Все зависит от воли короля Лодовика Альворанского, — ответил граф за своего племянника. — Может, вы окажете мне честь и сыграете партию-другую? Я не могу забыть нашу предыдущую встречу.
      — С удовольствием, — согласился герцог.
      Трои уступил великану свое место, и тот принялся осматривать доску, на которой разыгрывался сухопутный вариант игры.
      — Племянник почти проиграл мне, — молвил Шовелен, — Позвольте, я снова расставлю фигуры.
      — Напротив, — возразил Аластер. — У юноши настолько выгодная позиция, что было бы несправедливым запретить ему доиграть.
      — Не могу с вами согласиться, — с достоинством сказал граф. — Я уважаю вас как блестящего игрока, но эта позиция просто дышит безысходностью.
      — Дядя прав, — вмешался Трои. — Я только что собирался признать свое поражение.
      — Не вздумайте! — воскликнул Аластер. — Лучше сядьте рядом и смотрите.
      Он взял одну из фигурок, стоящих на самом краю доски в полном бездействии, и решительным движением перенес ее в центр.
      — Вот так.
      — Это безумие… — прошептал Шовелен, нахмурившись.
      Всего в игре морогоро с каждой стороны участвовало по пятьдесят фигурок. Они были совершенно отличными по своему значению и силе. Одной из самых мощных фигур защиты являлась Крепость; нападение осуществлялось Генералом, Рыцарями или Наемным Убийцей. Но сильнейшими, вне всякого сомнения, были Маг, Дракон и Император.
      Посол Шовелен всегда использовал последние три фигуры, причем так успешно, что противник бывал вынужден сдаться, даже не успев как следует развернуть свои боевые порядки. То же самое произошло и с Троем. Его основные ударные силы остались в стороне: пять Рыцарей, брошенных на произвол судьбы, были заперты в нижнем углу доски; Министр и Висельник составляли странную парочку, которая не могла не вызывать удивления; а Варвары стояли как раз на линии огня своих же Лучников и живым щитом загораживали Наемников соперника. При этом Маг и Император посла полностью контролировали почти всю доску.
      Любой серьезный эксперт по игре в морогоро счел бы подобное положение очевидным и даже не стал бы комментировать. Но Аластер перебросил Варваров на правый фланг, полностью переломив ситуацию. Граф сделал ответный ход Императором и опомниться не успел, как его Маг оказался зажатым в тиски между Наемным Убийцей и Рыцарем. Из этого положения еще можно было выйти, и он сделал все от него зависящее, однако Аластер ввел в игру еще одну бездействующую фигуру Троя — Закономерность.
      — Обычно никто и никогда не пользовался Закономерностью как активной единицей. Ею укрепляли и поддерживали собственную Крепость. В противном же случае она могла сыграть и против своего хозяина; чаще всего так и случалось. И опытные, талантливые игроки советовали начинающим не рисковать попусту, да и сами не рисковали.
      Граф долго и пристально разглядывал последнюю позицию и наконец неохотно признал:
      — Сдаюсь. Это просто невозможно, но я сдаюсь. Вы поразили меня еще сильнее, чем в прошлый раз, герцог.
      — Просто мы исповедуем разные принципы в этой игре, — пояснил Аластер. — Ваша школа позволяет свободно оперировать невероятными силами Мага, Дракона и Императора и ничего не говорит о том, какая расплата ждет такого отчаянного игрока. Вы как бы предпочитаете забыть об этом, но ведь подобное отношение — отнюдь не выход. И даже не способ выиграть партию. — Тут он обернулся уже к Трою и сказал, внимательно глядя юноше прямо в глаза: — Есть силы, которые лучше не тревожить до самого последнего, самого отчаянного момента. А когда он наступит, следует хорошенько подумать, прежде чем прибегать к этому средству. Иначе на вашем пути появится Закономерность и потребует удовлетворения, ибо игра построена по нехитрому принципу обязательной компенсации: если ты что-то берешь, то обязан что-то отдать взамен. Пустоты мир не терпит.
      — Можно, я задам вам один вопрос? — собрался с духом Трои.
      — Конечно, мой мальчик.
      — Почему в игре морогоро нет фигуры Шута? — и, заметив, как изменилось лицо великана, испуганно спросил: — Я нарушил правила вежливости?
      — Нет, нет, конечно. Просто вы первый человек, который меня об этом спрашивает. А между тем, давным-давно такая фигура была, но после ее убрали — она была еще более капризной и сложной в использовании, нежели пресловутая Закономерность.
      Затем граф отправил племянника по какому-то делу, а сам обратился к герцогу:
      — Сыграем еще?
      — С радостью. Кстати, Шовелен, у вас прекрасный племянник, и я думаю, что вы очень беспокоитесь о его будущем. У вас ко мне дело?
      — Вы так проницательны, что пугаете меня, право слово. Но это действительно так. И если я не сильно буду докучать вам своими разговорами, то я не желал бы лучшего собеседника и советчика. В том случае, если вы согласитесь дать мне этот совет.
      Герцог утвердительно кивнул.
      — Я достаточно долго наблюдал двор короля Альворанского, посетил достаточно много других стран, чтобы сделать вывод, что Трою нужно перебираться в Великий Роан. Он не похож на своих соотечественников — слишком мечтателен и непосредственен. Не могу сказать, что он образован, но постепенно начинает понимать, что знания необходимы. И теперь занимается гораздо прилежнее, нежели раньше. Буду откровенным с вами: я мечтаю, чтобы он служил при дворе императора.
      — Отчего же вы не поговорите с князем Даджарра? Или с кем-нибудь из других вельмож? Я имею в виду, официально.
      Я ехал сюда именно с такой идеей: воспользоваться своим положением, добиться приема у одного из министров, возможно, даже у самого императора, если представится удобный случай. А теперь вот, кажется, цель так близка, а я не могу заставить себя сделать это.
      — Почему?
      — Мне кажется, что Трои не заслуживает такого отношения. Если он окажется в бесчисленных рядах тех, кто, пользуясь протекцией, рвется к богатой кормушке, ни он, ни я этого себе не простим.
      — Разумное решение, — одобрил герцог. — Но ведь мечта осталась?
      — Да, — твердо сказал граф. — Мечта осталась. Мальчику нечего делать при альворанском дворе.
      — Вы мне очень симпатичны, граф, — молвил Аластер. — И не то чтобы я хотел быть вам полезным, скорее, мне нравится сама мысль, что вы и ваш племянник останетесь здесь. Ортону нужны умные и преданные люди, а в вас обоих я нахожу и то и другое качество. Поэтому я не обещаю ничего конкретного до тех пор, пока не переговорю с князем Даджарра, а после мы продолжим эту беседу.
      Посол встал со своего места и отвесил великану герцогу церемонный поклон. Затем удобно уселся и принялся рассматривать доску, чтобы сделать первый ход. Он хотел сыграть как никогда взвешенно, блестяще и неожиданно, но ему не удалось даже сосредоточиться.
      К ним подбежал взъерошенный слуга и кинулся к герцогу с невнятными криками:
      — Там, ваша светлость, там!.. Пойдемте, умоляю вас!!! Пойдемте быстрее!
      Он лежал на боку, неестественно и странно выгнувшись, так что лицо его было обращено к небу. Одну руку он подмял под себя, пальцы другой, прижатой к груди, были стиснуты в кулак. Черные волосы разметались по малахитовым плитам, синие глаза были широко раскрыты, и в них навсегда застыло обиженное выражение.
      Император был мертв. Когда Шовелен увидел это изогнутое тело, этот остекленевший взгляд и блеклые, почти белые губы, ему сделалось дурно, будто он нашел здесь не чужого владыку, а своего обожаемого Троя. У него заныло сердце, и он отвернулся, чтобы не смотреть. К его величайшему удивлению, Аластер оставался невозмутимым. Он положил свою стальную ладонь на плечо дрожащего, словно в лихорадке, слуги.
      — Тихо, успокойся. И отвечай на вопросы.
      — Да, да, ваша светлость.
      — Кто еще видел императора мертвым?
      — Не знаю, ваша светлость. Он вышел на верхнюю террасу подышать воздухом после малого приема. Велел мне принести сюда шипучего черного и ту книгу, которую он сейчас читает. Когда я вернулся. Его величество уже… уже… — Слуга начал заикаться и захлебываться слезами.
      — Тихо, тихо, — еще раз повторил герцог, и Шовелен почувствовал, что и на него действует умиротворяюще этот мощный, бархатный голос.
      Тем временем неведомо откуда взявшиеся гвардейцы оцепили лужайку под террасой, встали у дверей, ведущих на нее, а также преградили все входы и выходы из этой части апартаментов. Двое подошли к Аластеру и остановились возле него, готовые выслушивать приказания.
      — Этого человека изолировать от остальных, — распорядился герцог, указывая на слугу.
      Тот задохнулся от ужаса, но Аластер пояснил:
      — Я ни в чем тебя не обвиняю, однако настоящий убийца может захотеть избавиться и от тебя, поэтому лучше тебе побыть под надежной охраной.
      — Как прикажет ваша светлость.
      — Ступай и будь покоен — император не забудет тебя, если ты ни в чем не виноват.
      — Но?! Но как же…
      — Ты разве не помнишь, что император бессмертен? — внушительно произнес Аластер. — Ступай, не медли. Впрочем, ответь сразу, какую книгу читал государь?
      — Историю принцессы Эмдена и доблестного вождя горцев из Уэста. Государь говорил, что это его любимая трагедия.
      — Это книга Айанте? — спросил герцог, демонстрируя свое знание старинной литературы.
      — Совершенно верно, ваша светлость. Государь просил том из собрания сочинений, а не отдельное издание, хотя у нас есть одно — очень редкое, с гравюрами.
      — Достаточно, — прервал его Аластер. — Можешь идти. Спотыкающегося слугу увел один из гвардейцев.
      — А ты, — обратился Аластер ко второму, — приведи сюда Сиварда Ру, Аббона Флерийского и Аббона Сгорбленного. И зайди за шутом Ортоном: мозги этого малого нам сейчас очень пригодятся.
      Когда гвардеец отправился выполнять эти распоряжения, герцог обернулся к послу Шовелену:
      — Теперь мне необходимо обсудить все увиденное с вами, дорогой граф.
      — Нет нужды, — ответил тот. — Я уже понял по тому, как спокойно вы раздаете приказания, что передо мной лежит несчастная жертва — но не император, а всего лишь его двойник. Я прав?
      — Совершенно. На сей раз Его величеству повезло. Но вы понимаете, что все-таки необходимо отыскать убийцу — чем скорее, тем лучше.
      — Конечно, герцог. И вы можете полностью полагаться на мое слово рыцаря, что я никому не обмолвлюсь об этих событиях. Я слишком хорошо знаю, к какой смуте и панике могут привести необоснованные слухи.
      — Восхищаюсь вашим умом, граф, — улыбнулся сдержанно Аластер. — И думаю, что я вполне могу положиться на ваше слово, особенно если император узнает, как вы держались в этой сложной ситуации, и захочет, чтобы такой человек оказался на службе у него, а не у Лодовика Альворанского. Вместе с племянником, разумеется.
      Посол Шовелен вспыхнул до корней волос и молвил:
      — Если бы я так не уважал вас, герцог, то счел бы, что вы решили меня оскорбить. Даже если бы сейчас мне предстояло изгнание в Самаану или пустынный Йид, я бы и то не стал покупать расположение Его величества таким бесчестным путем. Вы можете быть уверены во мне при любом раскладе.
      И герцог молча протянул ему руку. Сивард Ру возник как из воздуха через несколько минут. Он окинул место трагедии одним быстрым и цепким взглядом, встал на колени возле тела, прикоснулся двумя пальцами к сонной артерии.
      — Он не просто мертв, его убили. Надо сообщить императору.
      — Это сделают, — успокоил его Аластер.
      — Господин граф Шовелен, если не ошибаюсь? — Сивард подошел к послу и уставился на него единственным своим глазом. — Человек достойный, из породы победителей, но победителей честных и благородных. Потомок рыцарей и сам рыцарь не только по происхождению, но и по убеждениям. Отличился во время одной неприятной истории подобного же свойства, случившейся в Аммелорде. Уже все понял и во всем разобрался, сочинять для него отдельную версию не имеет ни малейшего смысла. Зато может оказаться неожиданно полезен. Честь имею.
      Ошарашенный граф едва перевел дыхание. Сивард Ру знал о нем все — он в этом даже и не сомневался. То, что рыжий начальник Тайной службы не произнес вслух, просто не касалось данного дела. И посол был весьма ему признателен за то, что он умолчал о многом.
      — А теперь осмотрим тело.
      С этими словами Сивард Ру снова опустился на малахитовый пол возле мертвеца и осторожно разжал его сомкнутые пальцы.
      — Я так и думал: смотрите, какая забавная вещица. И он протянул на открытой ладони застежку в форме дракона, кусающего себя за хвост. Застежка стоила огромных денег: она была сделана из чистого золота и изумрудов. Алый гиацинт сиял вместо драконьего глаза.
      — Человек, убивший императора, относится к ближайшему окружению. Жертва не звала на помощь и до последней секунды чувствовала себя спокойно. Только когда императору стало плохо, он схватился за своего убийцу и, сопротивляясь, сорвал брошку с его плаща. В общем, задача несложная. Нужно выяснить, кто в это время находился неподалеку и у кого была такая приметная застежка.
      — Подожди, Сивард, — остановил его Аластер. — Слишком ты торопишься. Тебе ничего не кажется странным?
      — Кажется, но я, — тут рыжий хитро подмигнул, — я излагаю самое вероятное развитие событий. Что, не клеится?
      — Нет, — откровенно ответил Шовелен.
      — Я не ошибся в вас, граф. Действительно, полная чушь. То есть человек действительно был из самых близких, однако… Вот, я убийца, с меня срывают украшение, а я так тороплюсь прочь, что не думаю о том, чтобы это украшение забрать?
      — Испуг, — молвил Аластер.
      — Исключено. Тот, кто осмелился поднять руку на императора, не станет пугаться мелочей.
      Герцог перехватил растерянный взгляд посла и поторопился объяснить:
      — Сивард не делает глупостей и не принимает опрометчивых решений, просто у него такая манера — начинать с простейшей версии, а затем возражать самому себе. И так до тех пор, пока возразить будет нечего. Стиль…
      — Где же Аббон? — взвился рыжий. — Мне нужно осмотреть тело, а он не чешется.
      — Не чешусь, — кротко ответил маг, входя на террасу. — И объясню, почему. Мне нужно делать совсем другие дела, а вот когда мне нужно будет чесаться, я стану чесаться, и…
      — Старческий маразм, — тут же отреагировал господин Ру
      — Они всегда так, когда волнуются, — сказал герцог. — Давай, Аббон, не томи нас. Осмотри тело.
      — Сейчас, сейчас. Не торопи меня. Все требует аккуратности и серьезного к себе отношения. Это никак не может совмещаться с неприличной поспешностью. Та-ак, так, посмотрим. Что вы успели найти?
      Пока Сивард коротко, но обстоятельно рассказывал ему о находке и своих выводах, он переворачивал обмякшее, постепенно холодеющее тело и бормотал что-то себе под нос. Наконец положил покойника на спину, закрыл ему глаза и молвил:
      — Вот что я думаю. Это яд. Его отравили крохотным шипом или стрелкой — не толще швейной иглы для шелковых ниток. Укол нанесли в основание черепа, потому видимых ран на теле нет. Я уверен, что тот, кто стоял перед императором, сделать этого не мог. Он просто был свидетелем разыгравшейся трагедии. Нужно немедленно отыскать владельца вашей броши и расспросить его. Он должен был видеть хоть что-то. Император падал вот так, прямо на него, и, видимо, схватил за плечо. А тот испугался и дал деру — мерзавец, конечно, но человеку свойственно бояться за свою шкуру. Думаю, он вообще ничего не соображал в тот момент. Может, теперь отдышится и сможет толково объяснить, что здесь случилось.
      — Где слуга, который нашел императора? — спросил Сивард.
      — Под надежной охраной. Тебя проводят к нему, — ответил Аластер, делая знак своим воинам.
      — Ничего себе! — произнес до боли знакомый голос. — Бедняга!
      Шут остановился над мертвым телом, наклонился, погладил по руке. Тон у него был обычным, насмешливым, но лицо выражало глубокую печаль.
      — Как жаль, — сказал он через минуту. Герцог отвел его в сторону и стал что-то шептать на ухо. — Ты прав, — ответил ему шут вслух. — Императору уже сообщили, и он немедленно отправился к гостям, чтобы предупредить распространение слухов. А я займусь делом.
      Аббон Сгорбленный вошел в сопровождении четырех воинов, несших огромный резной ларь. Тело императора погрузили туда, закрыли крышку и вынесли через боковую дверь. Несколько придворных, попавшихся навстречу этой маленькой процессии, ничего не заподозрили. Мало ли что и куда собирается перенести первый министр империи.
      — Нужно немедленно выяснить, кто мог находиться на малом приеме, — обратился Шовелен к Аластеру и Аббону Флерийскому, едва они остались втроем на террасе.
      — Этим займется шут, — невозмутимо откликнулся герцог. — У слуг и придворных к нему очень странное отношение, и этим следует воспользоваться. Все видят перед собой лицо императора, слышат его голос и уже поэтому невольно прислушиваются к словам. С другой же стороны, они прекрасно знают, что это всего лишь шут — то есть такой же придворный, такой же слуга, как и они сами. И потому они гораздо более откровенны с Ортоном-шутом, нежели с Ортоном-повелителем. Шут сейчас все разузнает, и мы сможем еще немного продвинуться в нашем расследовании. А пока давайте пройдем куда-нибудь, например в парк или в зал, только не стоит торчать здесь, привлекая внимание.
      — Вы правы, — согласился Шовелен. А Аббон Флерийский только пожал плечами.
      Шут блестяще справился с возложенным на него заданием.
      Он застал трех собеседников в парке, где Шовелен и Аластер доигрывали партию, а Аббон с интересом за ними наблюдал.
      — Быстро же распространяются у нас слухи, — начал он без предисловий. — Когда император объявил, что собирается пообедать, да еще в обществе принцессы Арианны и десятка-другого величеств, почтивших его присутствием, у нескольких слуг ощутимо зашевелились волосы на голове. Я спросил у одного ненароком, чего это с ним, и он мне ответил, что слышал одну сплетню, которой почти поверил. Но сообщать ее содержание отказался под тем предлогом, что узнал ее не иначе как от безумца, которому непременно выбьет из головы дурь, как только улучит свободную минутку.
      — Люди, люди, — вздохнул Аббон. — Ну, а твое предприятие успешно?
      — Более чем. На малом приеме Его величеству докучали маркграф Инара, князь Окаванги и король Энфилда со своими советниками. А теперь вспомните, какой герб у маркграфов Инара?
      — Щит, разделенный на четыре поля, — ответил не задумываясь князь Даджарра, подходя к своим друзьям. — Правое верхнее поле — алое. На нем изображена латная перчатка, держащая обломок меча; правое нижнее поле — золотая чешуя, по которому бежит черный барс; левое верхнее поле — голубое. На нем рисунок орлиного крыла; а левое нижнее… Да, левое нижнее — черное. На нем зеленый дракон с алым глазом кусает себя за хвост — это обозначает вечность и непреходящесть некоторых вещей. Девиз маркграфов Инара — «Навсегда».
      — Итак, мы уже знаем, с кем хотим побеседовать в первую очередь.
      — Идемте с нами, граф, — сказал Аластер, обращаясь к послу.
      — Почту за честь.
      Лоугана Финнгхайма, маркграфа Инарского, они застали в его собственных покоях. Апартаменты были пусты, и только перепуганный лакей дежурил у первых дверей. Он-то и сообщил императорским вельможам, что маркграф повел себя странно, приблизительно час назад ворвавшись в свои апартаменты и выгнав всех слуг. Он метался, как смертельно раненный человек, и — тут лакей не стал скрывать, что подслушивал, правда, из лучших побуждений, ибо волновался за своего господина — стонал.
      Аластер решительно двинулся вперед, остальные последовали за ним.
      Лоуган Финнгхайм сидел в странной позе у окна, в последней по счету осмотренной ими комнате. Лицо его было жуткого синюшного оттенка, словно графа мучало удушье. Глаза покраснели и слезились. Он поднял мученический взгляд на идущего к нему великана и произнес, едва разлепляя сухие, шелушащиеся губы:
      — Мое возмездие… Ты несправедливо.
      — Я не возмездие, Лоуган, — мягко ответил Аластер, делая знак Аббону Флерийскому, чтобы тот осмотрел маркграфа.
      То был человек лет сорока пяти, казавшийся старше из-за своей чрезмерной полноты. Виски у него серебрились сединой, багровый, апоплексический затылок лежал слоями на отложном воротнике.
      — Что случилось, Лоуган? — спросил шут.
      — Я зашел к Его величеству, чтобы поговорить о милых нашему сердцу безделицах — о тех книгах, которые он просил меня достать, — четко и довольно внятно проговорил Финнгхайм. И тут же задохнулся, зашелся лающим кашлем.
      — Вот, нашел, — прошептал Аббон, подманивая к себе герцога. — На затылке у него точь-в-точь такой же укол, но здесь огромный жировой слой, и яд действует медленнее.
      — Он умрет? — одними губами спросил Аластер. Аббон скорбно покивал головой. И хотя этот едва слышный диалог происходил за спиной у маркграфа, тот словно почувствовал, о чем говорят вельможи.
      — Я умираю, — прохрипел он с натугой. — Император стоял и вдруг упал, схватившись за мое плечо. Я очень испугался, потому что…
      — Не продолжай, — остановил его шут, видя, как трудно говорить толстяку. — Я бы тоже испугался насмерть. Что ты видел?
      — Силуэт… Размытый силуэт человека в зеленых одеждах. Он погрозил мне пальцем, вот так… — И маркграф сделал слабую попытку воспроизвести жест. Получилось у него это не лучшим образом, и рука бессильно упала на колени. — Он опирался на клюку или посох. Я испугался, один Господь знает, как я испугался. Повернулся и убежал, оставив императора… — Снова жестокий приступ кашля и хрипов. — А потом почувствовал там, в затылке, боль, будто оса укусила. Тело стало неметь… Что с императором? — спросил Финнгхайм тревожно. — Он ведь не может умереть? А я своими глазами…
      — Не волнуйся, Лоуган. Император сейчас обедает в обществе принцессы Арианны, — отчетливо произнес Аластер, подходя к толстяку и беря его за ледяную, влажную руку. — Все будет хорошо, не бойся.
      Лоуган улыбнулся и…
      — Он умер, — бесстрастно сообщил Аббон Флерийский. — Яд сделал свое дело.
      — Вы не могли ему помочь? — отчего-то шепотом спросил Шовелен.
      — Нет, не мог. Это не тот яд, от которого есть противоядие. Я мог бы только продлить его агонию, а значит, и мучения.
      — Я позову лакея, — сказал шут. — Объясню ему, что его господин умер от… отчего он мог умереть, Аббон?
      — От удара. Я займусь им, не беспокойтесь. Идите. Я буду ждать вас у себя через час, нам нужно поговорить.
      Незадолго до рассвета из боковой двери, которой обычно пользовались повара и дворцовые слуги, вышел высокий молодой человек в строгом черном костюме для верховой езды. Легкая шелковая одежда ловко обтягивала юное сильное тело, а черный плащ взлетал при каждом шаге или движении, подтверждая невероятную тонкость ткани, из который был сшит. Теплый ветерок трепал смоляные волосы всадника. Четверо гвардейцев — огромные, молчаливые, бесстрастные — следовали за ним, молодой человек быстро пересек ухоженную лужайку перед дворцом и вошел в помещение конюшни. Проснувшиеся кони, которые уже топтались в стойлах, радостно фыркали и тихонько, будто заговорщики, ржали, приветствуя раннего гостя.
      — Что, Донг, соскучился? — спросил молодой человек ласково, похлопывая коня по крутой шее. — Истосковался?
      Конь кивал головой и терся о плечо хозяина, всем видом давая понять, что его нужно вывести из темного, тесного помещения и пустить вскачь. Он нетерпеливо перебирал стройными ногами с мощными бабками, взмахивал шелковистым хвостом и раздувал ноздри. Это был восхитительный унанганский жеребец, привезенный в подарок императору послом далекого Донга. Только там, в степях, на юго-востоке Ходевенского континента, выращивали эту породу лошадей.
      Донг был не просто вороным, какие не так уж и редко встречаются в мире. Его мягкая, атласная шерсть была того восхитительного черного цвета, который отливает лиловым и больше всего похож на цвет ночного неба над океаном.
      Конь этот находился в императорской конюшне на особом положении: к нему не подходил ни один близнец, и только государь ездил на нем верхом, когда никто этого не видел.
      Гвардейцы седлали своих коней, выделявшихся исполинскими размерами, готовые сопровождать императора хоть на край света. При этом двигались они бесшумно, стараясь не мешать Ортону думать, даже между собой не переговаривались.
      Аббон Флерийский появился в дверях конюшни неожиданно.
      — Ортон! — позвал негромко. — Я не помешаю тебе, если проедусь верхом в твоей компании?
      — Нисколько, — откликнулся император. — Пожалуй, даже буду рад. Мне необходимо с кем-то поговорить, и ты весьма подходишь на роль исповедника.
      — Великий эмперадор скажет, что я отнимаю у него его хлеб, — рассмеялся маг, выводя из стойла кроткую амайскую лошадку цвета утреннего тумана. Он легко вскочил в седло и, пригнув голову, выехал наружу.
      Какое-то время они с Ортоном молча пришпоривали своих коней, заставляя тех перейти на галоп. Император выглядел странно, и Аббон никак не мог определить, что именно испытывает государь: он не был ни подавленным, ни угнетенным, ни расстроенным, ни испуганным, но на душе у него явно было неспокойно. Словно что-то произошло, и молодой человек удивляется этому, не зная, как быть. Аббон понял, что император не представляет, как начать разговор, и пришел на помощь.
      — Государь, — заговорил он, понукая своего коня держаться поближе к скакуну императора. — Что-то еще случилось, о чем я пока не знаю?
      — Ты случайно не подмешал мне в питье своего приворотного зелья? — спросил Ортон таким странным голосом, что было непонятно, шутит он или говорит всерьез.
      — По-моему, не подмешивал, — усмехнулся маг. — А что, появляются первые признаки заболевания?
      — Какого заболевания? — поднял бровь молодой человек.
      — Ну, любовь — это своего рода болезнь, об этом пишут и ученые, и мудрецы, и поэты. Причем все настаивают на том, что болезнь эта неизлечима.
      — А ты сам как думаешь?
      — Я с ними не вполне согласен: грубость, непонимание, ложь, несправедливость — все это может стать хорошим лекарством от любого светлого чувства. И любви в том числе.
      Император нахмурился:
      — Но я ведь все равно должен на ней жениться, а значит кому какое дело, как станут развиваться наши отношения. Я имею в виду — что плохого в том, что, кажется, я влюбился в собственную невесту? Она оказалась такой необыкновенной.
      — Это просто прекрасно. Ваше величество, — мягко молвил маг. — Что же тебя тревожит?
      — Наверное, отсутствие соответствующей традиции. Мои предки не сильно обожали своих жен, не правда ли?
      — Просто им не так везло, как тебе, Ваше величество. Многие были вынуждены страдать от запретной любви, храня верность тем, кто занимал, по сути, не свое место. Бремя императора — тяжкое бремя. И тебе посчастливилось, если твои обязательства совпадают с твоими желаниями.
      — Непривычно как-то, — пожаловался Ортон. — Кажется, вот-вот что-то такое возникнет, что помешает мне любить и быть любимым, помешает достичь счастья. Слишком все хорошо — не нравится мне это.
      — Может, просто принцесса к тебе равнодушна, вот ты и мечешься? — озарило Аббона.
      — По-моему, наоборот, она расположена ко мне даже больше, чем я мог мечтать. За такой короткий срок знакомства мы с ней прекрасно поладили и обнаружили столько общего… Ты ведь знаешь, как это бывает: мелочи, иногда незаметные глазу, а столько говорят. Арианна не просто очаровательна, мила, умна и обаятельна. Она еще и относится ко мне особенно. Ко мне никто так не относился, и сам я ни о ком раньше так не думал. Вот тут, — и император, смущаясь, указал рукой на грудь, — вот тут тепло и все время сжимается сердце. Когда я читал любовные романы, мне и в голову не приходило, что все, что описывается в них, люди чувствуют на самом деле. Я полагал это прекрасной поэтической выдумкой.
      — Рад, что тебе удалось испытать это на собственном опыте, — пробормотал Аббон. — Меня настораживает одно, мой мальчик. Не дай Бог, ты окажешься прав в том, что слишком все хорошо складывается в столь опасное для тебя время. Бывает, что плата за такое счастье оказывается непомерной.