Двойник для шута

      Одной рукой он обнял и привлек к себе императрицу, но другую продолжал прятать за спину. Арианна крепко поцеловала его в губы и, внезапно отстранившись, прислушалась.
      — Что это?
      — Где? — лукаво спросил Ортон.
      — Шуршит что-то. Это и есть твой подарок?
      — Наверное, — рассмеялся молодой человек. — Больше тут шуршать нечему.
      Он поставил на пол небольшую плетеную корзиночку, в которой на шелковом покрывале барахтался толстый, пушистый комок, таращивший на Арианну огромные желтые глазищи. Время от времени комок издавал отчаянное шипение и шевелил ушами, которые обнаружились в длинной густой шерстке.
      — Кто это?
      — Это котенок горного льва. Если взять их в дом такими вот малышами, они очень быстро привыкают к хозяину и когда вырастают, то становятся более верными и преданными, чем даже собаки. Я уж не говорю об их размерах и силе. Я хочу, чтобы такой зверь защищал тебя, Арианна… — А когда она звонко расхохоталась, глядя на крошечное шипящее существо в корзинке, добавил: — Он скоро вырастет, очень скоро.
      — Как же мне его назвать? — спросила юная императрица, обвивая руками шею супруга. — Такая прелесть…
      Поцелуй, призванный выразить благодарность Арианны за чудесное существо, постепенно перешел в иную стадию. И молодые люди смогли оторваться друг от друга только через несколько томительно долгих минут. Ортон подхватил жену на руки и понес ее к постели.
      — Постой, — попросила она. — Я так редко тебя вижу, так тоскую по тебе. Дай я хоть рассмотрю тебя в свое удовольствие. И не смей говорить, что скоро ты должен уйти — ты мой. На всю сегодняшнюю ночь мой. Боже! Если бы ты знал, как я не люблю теперь восходы солнца.
      — Знаю, — отвечал император. — Очень хорошо знаю. По себе.
      Он внимательно следил за тем, как длинные, тонкие, изысканные пальцы осторожно расстегивают драгоценные застежки на его воротнике, закрыв глаза, блаженствовал, когда прохладные руки ласкали его лицо, шею и плечи.
      — Ой, родинка, — задохнулась Арианна. — У тебя вот тут, за ухом, родинка. Ты знал об этом?
      — Ну и что, — пожал плечами Ортон.
      — Какой ты глупый, милый, родной… Это же восхитительно, что у тебя такая красивая родинка. Она еще раз прерывисто вздохнула:
      — Если бы кто-нибудь сказал мне, что можно сходить с ума по кончику уха и родинке на шее, я бы ни за что не поверила. А вот тут у тебя завиток, как у ребенка, такой смешной, наивный, шелковистый…
      Девушка гладила его непокорные волосы и покрывала поцелуями лицо, стараясь не пропустить ни малейшего участка. Не открывая глаз, Ортон нашарил ее руку и поднес к губам, осторожно захватил тонкие пальцы зубами, покусывая и лаская языком.
      — Господи! — воскликнула Арианна, обмякая в его объятиях. — Любимый мой, так ведь не бывает…
      — А мы никому не скажем, — пообещал император, приникая к ложбинке между грудей. — Никому-никому, хорошо?
      — Да, да, да, — слабо вскрикивала императрица.
      От природы целомудренная и строгая, воспитанная суровыми учителями, не избалованная нежностью и лаской родителей, она и сама не подозревала, что в ней может бушевать такое пламя страстей. Прежде, услышав или прочитав в старинном романе подобное описание, она холодно улыбалась. «Пламя страстей» — это было ей непонятно, и само определение казалось надуманным, неправдоподобным и излишне красивым. И вдруг оказалось, что и она может сгорать от любви и немыслимой, томительной тяги к другому человеку, не очень знакомому, далекому, совсем не такому, как она мечтала когда-то. Вдруг выяснилось, что чужое тело может стать не просто привлекательным, но и бесконечно дорогим, по-настоящему драгоценным, что запах может пьянить, как вино, улыбка может кружить голову, а прикосновение к коже — вполне невинное, ничего обычно не значащее — подарить такую гамму переживаний, что ее с лихвой хватило бы до конца жизни.
      Торопясь и удивляясь самой себе, Арианна сбрасывала ненужные одежды. Их было много, застежки цеплялись за шелковую ткань, ленты и подвязки путались, и она глухо вскрикивала от досады на непослушные скользкие ткани, мягко шелестевшие в ночной тишине.
      — Иди сюда, — позвал Ортон из глубины таинственной и загадочной пещеры, которой казалась ей сейчас собственная кровать под пышным балдахином. Там было темно, и тело мужа светилось опаловым размытым пятном.
      Она слепо вытянула руку, нашаривая его, и охнула, коснувшись атласной, гладкой кожи его груди. И когда Ортон прижал ее к себе, она откинула голову и застонала, пытаясь обнять его так, чтобы уже навсегда раствориться в нем. Ее тело — удивительно, невозможно легкое — покинуло это измерение и неслось куда-то на волнах или облаках, кружась, взлетая и падая в бездну. Прекрасная музыка звучала в ушах, и императрица лишь краем сознания понимала, что это милый голос шепчет ей:
      — Люблю, люблю, люблю…
      Несколько недель минуло без особых происшествий.
      Гости императора отправились в загородный дворец, чтобы поохотиться в свое удовольствие и отдохнуть от пышных празднеств. А Ортон остался с Арианной в столице. Он мотивировал свое решение тем, что за время подготовки к свадьбе у него накопилось слишком много важных и неотложных дел, но эта невинная хитрость никого не ввела в заблуждение.
      Гости со своими огромными свитами отбыли в начале недели, и во дворце сразу стало непривычно тихо и спокойно. Первые два или три дня Арианне казалось, что он просто вымер. Правда, такое положение вещей ее ничуть не огорчало. Ортон бывал свободен чаще, чем предполагалось, хоть и реже, чем хотелось бы обоим влюбленным. Он по-прежнему приходил к супруге только по вечерам и в сопровождении воинов охраны. Но теперь она ждала его у самых дверей и с порога бросалась на шею, вглядывалась внимательно в глаза, убеждаясь, что пришел он, настоящий, незаменимый, любимый. И только после этого вздыхала спокойно.
      Они ужинали за маленьким черепаховым столиком безо всякой пышности — тихо и скромно. Ортон и Арианна любили есть из одной тарелки — для этого нужно было сидеть близко-близко, плечом к плечу, и они старались отдать друг другу лучшие, самые аппетитные кусочки. И не важно, что к услугам обоих величеств была кухня самого богатого дворца мира и услуги самых искусных поваров, не имело значения, что по первому требованию им могли принести все, чем был богат Лунггар, каких бы редких и невозможных вещей ни потребовали эти двое. Дело было в другом.
      Двое влюбленных чувствовали себя так, словно были одни в целом свете. Они делились всем, что у них было: фруктами, кусочком хлеба, дыханием, жизнью, любовью. Все это смешалось и сплелось в единое.
      Котенок, которого Арианна назвала смешным и коротким именем Сту, сидел возле стола и мяукал. Он уже немного вырос за эти дни и привык к своим хозяевам. Сту выпрашивал лакомства, шлепая пухлыми толстыми лапами по вышитой туфельке Арианны или мягкому кожаному сапогу Ортона. Наевшись, он осваивал мяуканье басом и выходило это у него настолько уморительно и забавно, что молодые люди не могли удержаться от смеха. Иногда Сту выгибал спину и шипел, но большую часть времени все еще проводил в своей корзине, напоминая пуховый бело-серый шар с желтыми глазами.
      Затем наступала ночь, полная радости открытия друг друга и боязни обидеть неловким словом или движением, неприкрытым восторгом, который происходит от слияния двух отдельных людей в некое новое удивительное существо, называемое словом «возлюбленные», — существо гордое, не зависимое ни от судьбы, ни от обстоятельств. Затем наступал рассвет и приносил с собой боль неизбежного расставания, необходимость исполнять обязанности монархов.
      Теперь Арианна часто встречалась со священнослужителями, которые просили у Ее величества помощи в богоугодных делах, ей приходилось уделять внимание своему огромному хозяйству, которое, как и всякий дом, требовало ухода. Императрица решала, что будут делать служанки и фрейлины, разбирала их тяжбы, иногда помогала писать письма. Много часов Арианна проводила в библиотеке. То, что в свое время ее выучили нескольким языкам, теперь пригодилось, ибо, как само собой разумеющееся, император обнаруживал во время бесед такие обширные знания, что ей нельзя было от него отставать. Арианна хотела во всем быть достойной своего прекрасного императора и гордилась им.
      Все вместе это и было счастьем.
      И времени во дворце никто не считал.
      Сивард притопал в покои Аббона Флерийского в самом негодном расположении духа и, не спросясь, плюхнулся на один из табуретов, показавшийся ему наиболее устойчивым. Сидел молча, угрюмо насупившись, пыхтел. Повязка на его слепом отсутствующем глазу сегодня была ярко-алой, украшенной рубинами. Он кутался в плащ огненного шелка и сутулился.
      — Может, добрый день? — спросил Аббон минут пять спустя.
      — Нет, — отрезал Сивард.
      — Совсем плохи дела? — поинтересовался маг сочувственно.
      — Хуже некуда, Аббон. У тебя есть твое приворотное зелье?
      — Хватает, — маг похлопал ладонью по грани огромного перегонного куба. — А что, ты влюбился?
      — Да нет же. Просто, чтобы было тебе чем горло промочить во время рассказа. А то я с собой тоже прихватил чего-то, но еще толком не разглядел, чего.
      — И о чем мне придется тебе рассказывать?
      — О чем, о чем — о черных магах. Давешнюю беседу нашу помнишь, когда разбойник помер?
      Аббон покивал головой, соглашаясь.
      — Теперь вот я за продолжением сказочки к тебе явился. Излагай обстоятельно и моему скудному воображению доступно, есть ли теперь на Лунггаре черные маги; до какой степени это правда и на какую долю — вымысел; насколько сверхмогущество вообще возможно — и в какой степени это измышления самих магов, чтобы нагнать страху и возбудить к себе интерес, а следовательно, и денег заработать. Все рассказывай.
      — Да что тебя так заело? — удивился Аббон. — Ты, по-моему, колдовством не увлекался никогда, да и не верил в него особенно.
      — Я и теперь не верю, — хлопнул тяжелой ладонью по столу одноглазый. — Только это не имеет значения. Мне нужно, чтобы настоящий знаток мне все изложил без прикрас, и туман напускать не моги. И без того все перепуталось.
      — Значит, так, — сказал Аббон, прикидывая, с какого конца начать освещать такую серьезную тему. — Про опасность владения таким искусством я тебе уже говорил…
      — Уши прожужжал, — буркнул Сивард.
      — А теперь о магах. При монхиганах, например, черных магов не было и быть не могло, ибо предки нашего славного Ортона строго блюли чистоту заклинаний, причем не только своих. Видишь ли, в какой-то момент присутствие темной силы становится просто физически ощутимым, и скрыть его от могущественных магов невозможна Не знаю точно, как поступали с отступниками монхиганы но думаю, что они их уничтожали. Как мы уничтожаем бешеных волков, чтобы обезопасить людей.
      — Понятно, — согласился Сивард. — Значит, не дали бы. А как же эта знаменитая история про противостояние отца и сына? — И он мотнул головой в сторону портрета в темной и тяжелой раме, висевшего на стене напротив,
      Портрет, написанный на небольшом холсте, потрескавшийся от времени, к сожалению, не сохранивший яркость и первозданную красоту красок, свидетельствовал о высоком мастерстве художника. Он изображал человека в зеленых одеждах, удивительно похожего на самого Ортона. Такой же высокий и широкоплечий, голубоглазый и светлокожий. Только в черных кудрях пробивается седина, да правая бровь перерезана шрамом, как бороздой. Левый угол рта вздернут, но на потускневшем полотне трудно разобрать, что это — естественный изъян или тоже рубец. Однако Сивард и Аббон прекрасно знали, что отметина — след от ожога, полученного Браганом Агилольфингом во время схватки с его мятежным сыном Далихаджаром.
      — Здесь дело другое, — моментально ответил Аббон. — Ни Браган, ни Далихаджар не пользовались запретной, то есть черной магией. И тот и другой были монхиганами, и заклятия их — мощные, невероятно насыщенные энергией — все же были светлыми. Просто никогда еще в истории человечества два мага такого уровня не сходились в поединке.
      — Ладно, ладно, — замахал на него рукой Сивард. — Дальше что?
      — Сложный вопрос, — пожал плечами Аббон. — Сколько бы ни предупреждали ведающие, всегда найдется тот, кого темная сторона сумеет соблазнить и привлечь на свою сторону. Запретное манит — мне ли тебе это объяснять?
      — Не стоит, — согласился Сивард, — по долгу службы, знаешь ли…
      — И я об этом. Вот и суди сам: в мире постоянно кто-то балуется запретной магией, пытается вызвать демонов, научиться воскрешать мертвых, да мало ли что еще взбредет в голову человеку? Иногда, поверишь, мне кажется, что Враг человечества у самих людей учится чинить козни.
      Вопрос в том, есть ли человек, постигший страшную науку и имеющий достаточно сил, чтобы стать настоящим мастером в кровавом и черном деле? Ведь и запретная магия тоже требует мастерства.
      — Это я тоже понимаю, — криво ухмыльнулся Сивард. — А может ли такой маг скрывать свою силу и те энергии, которые его окружают?
      — Сие есть следующая ступень магического искусства. Это тяжело и требует больших усилий, но, в принципе, возможно все. Правда, по сей день я не слышал об истинно великом черном маге — все больше деревенские колдуны да знахарки балуются страшными силами, да тут же и гибнут. Такие вещи не проходят даром, а Враг человечества не заключает сделки с кем попало: ему, как и Господу, угодны только достойные слуги. А недостойных он карает за излишнюю самоуверенность.
      — А что ты там рассказывал о Бангалоре? — как бы между прочим поинтересовался одноглазый, норовя повернуться к Аббону сверкающей повязкой.
      — А-а, так вот что тебя беспокоит!
      Маг нервно заходил взад-вперед по своей лаборатории, путаясь в полах мантии и натыкаясь на табуреты и тяжелые лари.
      — Странное у меня впечатление от этого места, друг Сивард. С одной стороны, запретной магий я там не учуял; с другой — ничего хорошего там тоже нет. Вот и разберись после этого. Однако верно и то, что там никто не пытается скрыть следы пользования черными силами — и чем-то там все-таки пользуются.
      — Как если бы колдовали монхиганы?
      — Я никогда не видел этой магии в действии — только слышал от своих учителей, а те — от своих. Знаешь, как это бывает? Множество мудрых, заслуживающих доверия людей, вовсе не склонных искажать или преувеличивать события, все равно не могут донести до тебя истину в ее настоящем виде. В этом заключается недостаток любого обучения.
      — В народе говорят: лучше раз увидеть, чем сто услышать.
      — Истинно так. Народ мудр.
      — А скажи мне, Аббон, — коротко потер ладони одноглазый. — Вот ты рассказывал о драконах… Драконы — они какой магией пользовались?
      — Неизвестной, — недовольно отозвался чародей. — Пойми ты, пытливый невежда: то, о чем ты меня спрашиваешь, — это ведь недоступно человеческому пониманию. Я маг, хороший маг. Может, даже в чем-то великий. Но все-таки человек, — тут Аббон задумался на секунду и поправился, — на большую часть человек. А все, что интересует тебя, — это уже дела нечеловеческие, и я бы тебе искренне советовал в них не лезть. Нет больше на свете ни монхиганов, ни драконов, ни загадочных горных богов — и не стоит нагружать свой ум ненужными подробностями. Вот сам мне скажи: ты себе можешь представить Вечность? Только не обманывай.
      — Нет конечно, — моментально ответил Сивард. — Было дело, открою тебе секрет, пытался как-то в молодости… Поверишь ли — чуть не свихнулся. А потом рукой махнул — рассудок дороже. Как говорится: что я Вечности, что мне Вечность? Все равно я столько не проживу…
      — Вот-вот, — назидательно поднял палец чародей. — Как сам, так рассудок дороже, а как я — объясни да объясни! Невозможно это, ибо человеческому разумению недоступно — и больше я тебе ничего не скажу.
      Если Аббон надеялся избавиться от Сиварда, то у него это не получилось. Несколько минут он обмозговывал полученную информацию, прикидывал что-то и так и сяк и, когда маг уж было совсем успокоился, огорошил его новым вопросом.
      — А что ты знаешь об Ордене Черной Змеи? — поинтересовался начальник Тайной службы.
      — То же, что и все: объединение ученых, лекарей, астрологов, алхимиков, механиков, чародеев средней руки. Поговаривают, что тайно они готовят наемных убийц — но чего не знаю, того не знаю.
      Все тогда же — двести пятьдесят лет тому назад — я наводил справки и даже вовсю пользовался своим искусством, чтобы раскрыть абсолютно все тайны Ордена, буде они у него были. Но нет же! Ничего особенного. Были у них там двенадцать магистров, которые и руководили остальными; ну, изучал я их пристально и долго — только время зря терял. Понимаешь, Сивард, к магии нужно иметь талант не меньший, чем, скажем, к сочинению музыки или стихов или к игре в морогоро…
      — Это мне понятно, — перебил невежливый Сивард.
      — Так вот эти маги — люди одаренные, но не более того. Не было среди них такого гения, который смог бы потрясти мир. И даже таких долгожителей, как я, тоже не было. Ничем не примечательные чародеи, даже не чародеи, а колдуны местного масштаба.
      — Я всегда думал, что чародей и колдун — это одно и то же, — признался Сивард.
      — Вообще-то, принято употреблять эти слова как синонимы. И мага туда же присоединяют, но среди специалистов существуют строжайшие правила, по которым определяют статус каждого конкретного человека.
      Колдун — это низшая ступень, человек зачастую невежественный, хоть и одаренный от природы. Ничем особенным он не выделяется и знаменит лишь в пределах своей деревни, максимум — в двух-трех.
      Чародей — это уже серьезнее. Этот обладает недюжинным талантом и знаниями, творит заклинания и даже может приносить ощутимую пользу. Вред тоже может, но его легко придержать за локоток.
      Маги от вышеперечисленных отличаются тем, что вообще не произносят заклинания, у них уже принципиально иной принцип — волевой. Захотят — сбывается. А еще они сами придумывают заклятья и отличаются этим от колдунов и чародеев так же, как профессора от студентов.
      Еще есть ведуны, волхвы — эти просто знают. И не колдуют, не ворожат — они так дышат.
      — А ты кто? — уточнил Сивард.
      — Конечно, маг. Я же говорил. Ведунов по пальцам пересчитать можно. Вот монхиганы — те были ведунами. И это настолько иначе, что я тебе объяснить не могу.
      — Понятно, — ответил Сивард Ру, но по его лицу было видно, что он ужасно разочарован чем-то. — Давай перейдем к вопросу об Ордене.
      — А что я еще могу добавить? — искренне изумился Аббон. — Разве что только то, что варварские государи, особенно ходевенские, охотно пользуются услугами этого Ордена для решения различных проблем. На том, собственно, и исчерпываются мои сведения об этой организации. По-моему, об Ордене вообще мало кто знает.
      — Скажи лучше — почти никто не знает.
      — И чем тебя заинтересовал Орден?
      — Знаешь, я тут ношусь с одной идей, но пока не хотел бы созывать Совет. Ты меня выслушаешь?
      — А куда я денусь? — спросил Аббон, мученически закатывая глаза к потолку.
      Он подошел к своему любимому перегонному кубу и нацедил в большую колбу зеленоватой жидкости на три четверти.
      — Выпьешь приворотного?
      — Давай! — махнул рукой Сивард Ру. — Разве мне есть что терять?
      Маг и ему налил такую же порцию, после чего они церемонно чокнулись друг с другом.
      — Ты помнишь, что я посылал своего человека на Бангалор. Теперь могу рассказать тебе, что шел он со строго определенным заданием: не вмешиваться ни в какие политические интриги, а попытаться разыскать более влиятельных людей, нежели те, что стоят у трона архонта.
      — То есть конкретных указаний ты ему не давал?
      — Можно сказать и так. Я просто предложил осмотреться, отыскать хоть малейшие следы тайных Орденов, организаций — чего угодно в этом роде — и постараться стать членом подобной группы, если выйдет. Отправил я его довольно давно, а следом — сразу после того Совета, помнишь? — другого, с подобным же заданием. И, раскинув таким образом сети, сел, как паук, ждать добычу.
      — А что за люди отправились на Бангалор?
      — О, это личности преудивительные. Они неоднократно отличались на службе у государя, я доверял им самые сложные и опасные миссии, требующие недюжинных способностей и талантов. Один из них — теперь уж можно называть имена — некто Оканья, был и в Майнхеде, и в Уэсте, когда там сорвались дворцовые перевороты, организованные магами, кстати. И в Млечных горах — это он уговорил горцев не нападать на Самаану.
      — Да, серьезно, — склонил голову Аббон.
      — Второй ему ни в чем не уступает: достаточно сказать, что он знает шестнадцать языков и почти столько же местных наречий; мастер переодевания, прирожденный лицедей; и в состоянии запомнить толстую книгу наизусть, просто листая страницы.
      — Где ты их находишь только — таких кудесников? — с интересом спросил маг.
      — А, — как-то безнадежно махнул рукой Сивард, — старый я, одноглазый мошенник, дурак я безмозглый. Ты лучше спроси, где я их теряю, и я тебе отвечу…
      Он уронил голову в ладони и замер в таком положении.
      — Первое донесение я получил недели три тому назад, от первого из своих шпионов. Он сообщал, что ему удалось проникнуть в Орден Черной Змеи, причем не просто проникнуть, но и приблизиться к святая святых — к магистериуму. Я ждал следующего донесения, которое могло бы немного осветить события, прояснить ситуацию, но с тех самых пор мой посланец исчез и не подавал о себе никаких известий. Посланные на его поиски люди также не вернулись. Они словно растворились в пространстве — и это меня испугало, Аббон, потому что ни один из них не позволил бы убить себя просто так. Они знали, куда идут, и неоднократно возвращались с победой и с более опасных заданий. Такое впечатление, что двенадцать членов магистериума стали значительно более сильными магами, чем это было тогда, когда с Орденом пришлось сталкиваться тебе. Это печально, и я всей душой горюю по своему человеку, однако такое послание само может сойти за ответ на мой вопрос. Ты не находишь?
      — Возможно. И чего ты хочешь от меня?
      — Поищи запретную магию в конкретном месте. Я точно укажу тебе место расположения Ордена Черной Змеи, а ты выяснишь, что именно там творится, за этой вывеской ученого собрания. Мне нужно выяснить для себя только одно: это люди самого архонта или кого-то другого? Кто кому подчиняется: Орден — архонту или архонт — Ордену? Сам понимаешь, даже символ этого братства очень тонко намекает на государственный герб.
      — Хорошо, — согласился маг. — Я это сделаю. Хотя бы потому, что мне понравилось твое замечание насчет тонкости намека. Но сделаю в обмен на подобную услугу. Мне будет нужно твое содействие в одном щекотливом деле; и я хотел бы, чтобы кроме тебя и меня да еще тех твоих людей, которым ты всецело доверяешь, об этом не знал никто.
      — Договорились. — Сивард даже лицом просветлел и позволил себе повернуться к магу здоровым глазом. Аббон Флерийский подошел к сундуку, откинул тяжелую крышку и добыл из него предмет, бережно запеленутый в бархатный лоскут вишневого цвета.
      — Ну, Озерцо, не подведи старика.
      Граф Шовелен натолкнулся на герцога Дембийского в парке, где тот что-то искал в компании десяти своих гвардейцев.
      — Рад видеть вас в добром здравии, — улыбнулся посол, подходя к Аластеру.
      — О, вы не уехали вместе со свитой короля Альворанского? — изумился великан. — Это приятный для меня сюрприз, не скрою.
      — Должен признаться по секрету, что его королевское величество так наслаждалось гостеприимством императора, что было увезено в загородную резиденцию в полубессознательном состоянии. Моего отсутствия монарх изволил не заметить, ну а я этим воспользовался.
      — И правильно сделали, — согласился Аластер. — Поскольку мы встретились, граф, я склонен рассматривать это как знак судьбы.
      — Верно, — склонил седую голову вельможа. — Во дворце Его императорского величества можно прогуливаться целую вечность и не столкнуться ни разу. Но в данном случае все обстоит гораздо проще: я вас искал.
      — И это тоже хорошо, — улыбнулся герцог Дембийскии. — Сегодня, смотрю, всех охватила странная болезнь — все лихорадочно занимаются поисками.
      — Вы что-нибудь ищете?
      — Да, и даже смогли кое-что обнаружить. Хотите посмотреть?
      — Если позволите.
      Герцог широким жестом указал Шовелену на высокие розовые кусты, росшие в три ряда на краю газона. Газон этот находился как раз под той террасой, на которой был обнаружен убитый близнец.
      — Мне в тот же день пришло в голову обыскать все это пространство, однако, как старательно мои гвардейцы и люди Сиварда ни прочесывали каждую пядь земли, удача отвернулась от нас. И только сегодня, вообразите — только сегодня, — я решил осмотреть верхушки деревьев. Видите ту голубую ель?
      — Да, конечно.
      — А рядом два дуба — побольше и поменьше, пораскидистей?
      — Естественно.
      — На маленьком дубе один из воинов отыскал крохотный клочок зеленой мантии. Он уже понес ее к Аббону на изучение. Может, тот что-нибудь скажет нам о владельце этого одеяния.
      — Велик ли лоскут?
      — В пятую часть ладони. Он зацепился за острый сучок, потому его не снесло ни ветром, ни дождем. Вы ведь помните, какая гроза бушевала в ту ночь, когда император сочетался браком?
      — И все это время лоскуток оставался там.
      — Вот именно.
      — Значит, вы смело можете утверждать, что покойный Финнгхайм ничего не придумывал и отнюдь не стал жертвой иллюзии — здесь действительно побывал обыкновенный человек из плоти и крови… — Граф увидел, как лукаво смотрит на него Аластер, и поспешил поправиться: — Во всяком случае, мантия у него была материальной.
      — Вполне.
      — А где же тогда наш доблестный Сивард?
      — О, ему я не завидую. Теперь он должен как-то исхитриться и осмотреть все мантии, накидки, плащи и прочие одежды подобного цвета. Причем ему нужно поспеть всюду — и здесь, и в летней резиденции императора. Ведь в день убийства здесь было гораздо больше гостей.
      — Да, Сиварду нелегко.
      — Но он любит решать такие трудные задачи, думаю, ему не так уж много времени потребуется, чтобы выяснить, у кого есть похожие одеяния. Если хотите, граф, то можете пойти со мной. Я как раз направляюсь к Аббону, чтобы поинтересоваться его догадками.
      — С удовольствием, герцог.
      — А где же ваш племянник? — спросил Аластер, когда они шли длинными коридорами мимо постоянно кланяющихся слуг.
      — Мальчик играет в морогоро со своим учителем. Он там, на лужайке, у фонтана. Ему очень полюбился парк Его величества.
      У молодой императрицы несколько часов подряд выдались свободными. Она решила воспользоваться прекрасной погодой и побродить по парку, красотой которого не уставала восхищаться. Шестеро гвардейцев следовали за ней в нескольких шагах, не спуская глаз со своей повелительницы. Арианна постепенно привыкала к их постоянному присутствию. Если прежде безмолвные фигуры вызывали в ней чувство смущения и смутного беспокойства, то теперь она, напротив, чувствовала себя не слишком уютно, когда не замечала их рядом. Как и обещал Аластер, гвардейцы не докучали ей, но и не оставляли одну ни на секунду. Арианне уже случалось обращаться к ним за помощью — правда, речь шла о каких-то пустяках, — и они выполнили все настолько четко и слаженно, что ей оставалось только удивляться. Великаны были преданы своей государыне и душой, и телом. Она никогда раньше не сталкивалась с таким отношением: конечно, свои телохранители были и при дворе Майнингенов, и у любых других монархов, но они только выполняли свой долг. Никогда охранники не относились к своим хозяевам так бережно и с таким теплом. Арианна буквально чувствовала, как они хранят ее, словно добрые духи постоянно находятся рядом.
      Прекрасно знать, что тебя хранят добрые духи.
      Она собирала цветы на зеленой лужайке у ручья, когда ее кто-то тихонько окликнул:
      — Ваше прекрасное величество, можно преподнести вам жемчужину для вашего букета?
      Арианна удивленно подняла глаза и увидела перед собой шута, который держал в руках обворожительный цветок причудливой формы, какого она никогда прежде не встречала. Он был похож на звезду ярко-лилового цвета с бледными сиреневыми и розовыми прожилками.
      — Чудо как хорош, — улыбнулась девушка. — А где вы его нашли, Ортон?
      — Открою вам маленькую тайну, — шут присел рядом с ней на траву и вручил ей цветок, — я его не искал. А самым нахальным образом стащил у нашего садовника, из оранжереи. Этот ценитель высокого сперва хотел подарить цветок императору, потом вам, а потом просто не решился его срезать. Тем не менее срок жизни этого крошечного чуда подходит к концу, и мы рискуем так никогда и не полюбоваться его прелестью. Поэтому я немного запутал доброго старика, отправив его одновременно в пять или шесть мест, а сам, пользуясь случаем, сорвал цветок и поспешил на поиски. Мне повезло. Вы встретились почти сразу — а это добрый знак.
      — Как он называется? — спросила Арианна, недоумевая, отчего краснеют ее щеки. Она прилагала титанические усилия к тому, чтобы не обращать на это внимания, но смущалась все сильнее и сильнее.
      — Его еще никак не называют, — улыбнулся Ортон-шут, — но я бы внес свое предложение в ученый диспут. Ему имя «Арианна» — он настолько же прекрасен, насколько и вы.
      — Разве можно говорить мне такие вещи? — робко сказала императрица.
      — А почему бы и не сказать чистую правду? Вот если бы вы были просто хорошенькой или уж вовсе дурнушкой, я бы понял, отчего вы запрещаете мне говорить комплименты — они бы смахивали на лесть или грубую ложь. Но вы прекраснее, чем можно выразить словами, и я не чувствую за собой никакой, ну ровным счетом никакой вины.
      — А где Его величество? — задала Арианна каверзный вопрос. Она уже успела отчаянно соскучиться по своему супругу и не могла дождаться вечера.
      Если шут был свободен, значит, император не нуждается в его услугах, и она может попытаться отыскать его во дворце.
      — Не знаю, — усмехнулся шут. — Я сбежал.
      — Но почему?
      — Устал, Ваше обворожительное величество. Очень устал передразнивать государя.
      Арианна подумала, что надо бы запретить шуту называть ее прекрасной и обворожительной, но она по сути своей не была кокеткой, и поскольку слова Ортона были ей только приятны, то она не осмелилась кривить душой и изображать гнев или недовольство там, где его и в помине не было. Похоже, что шут это заметил и оценил ее тонкость и сдержанность. Во всяком случае, в его удивительных синих глазах отразилось необычное выражение, более всего похожее на одобрение.