Двойник для шута

      — Кто же издает законы? — спросил Аластер.
      — Неправильный вопрос, дорогой герцог, — тут же откликнулся граф Шовелен. — Я и сам задавался им, но это оказалось вовсе не главным. Законы — это нечто, напоминающее парус, который можно ставить или убирать, поднимать и поворачивать в разные стороны, чтобы корабль мог двигаться строго определенным курсом. Так вот, для нас неважно, какие паруса на парусном судне. Нам важно, кто ими управляет.
      — И кто же?
      — Те, кого нет. Кто тщательно скрывает как себя, так и свои намерения и замыслы. Странные люди появляются время от времени и в резиденции Тиррона, и у главного казначея, и у прочих вельмож, облеченных реальной властью. Люди эти стараются вести себя сдержанно, как и полагается подчиненным, но выходит это у них из рук вон плохо. Так обычно играют в простолюдинов князья, решившие прогуляться по ярмарке и недоумевающие, с чего это все их узнают.
      — А с чего? — лукаво спросил Аластер.
      — Не умеют гнуть спину, — спокойно пояснил граф Шовелен. — А если и гнут, то неправильно. У сиятельных вельмож сами позвонки расположены иначе, и ничего с этим не поделаешь.
      — Так вы считаете, кто-то диктует свою волю Тиррону?
      — Я бы не стал давать на отсечение какую-нибудь часть своего тела, однако в частном порядке могу утверждать, что именно так мне и показалось, когда я пребывал на Алоре с полуофициальным визитом.
      Взять хотя бы тот удивительный и — не побоюсь так выразиться — беспрецедентный факт, что Тиррон до сих пор не женат и при дворе даже намеков на его предстоящее бракосочетание не слышно. Допустим, у него была несчастная любовь, даже допустим самое невероятное — архонт вообще равнодушен к прекрасным дамам, но ведь никто из правителей не принимал во внимание подобные доводы, когда речь шла о продлении рода, о сохранении династии!
      Я еще не видел монарха, которому безразлично, кто унаследует престол после него. И тем не менее создается впечатление, что Тиррон именно таков. Либо существуют еще какие-то причины, по которым он не может ничего сделать.
      Иногда он производит впечатление узника в собственном дворце. И мне было его искренне жаль. Знаете, герцог, мне даже казалось иногда, что он хочет что-то сказать, но тут же пугается собственной смелости и продолжает играть опостылевшую роль. И это неудивительно: Аберайроны никогда не отличались рыцарскими замашками. Тихий купеческий род. С чего бы их понесло в архонты?
      — Вы сами это только что объяснили, граф. Кто-то воспользовался именем и деньгами этой семьи, чтобы править государством исподтишка. И такое случается. Правда, в свете последних событий данное положение вещей имеет для меня не академический интерес, а представляет серьезную проблему. Я не успокоюсь, пока не узнаю, кто стоит за архонтом Тирроном и дергает за веревочки. Скажите, по-вашему, правитель Бангалора — агрессивный человек? Завоеватель по натуре?
      — Ну что вы, — не задумываясь ответил Шовелен. — Чтобы быть завоевателем, нужно не только быть агрессивным, но и иметь особый склад ума. Быть хорошим стратегом, а главное — точно представлять себе, чего именно ты хочешь достичь. Насколько я понял архонта Тиррона, он мечтает только о тишине и покое, только о том, чтобы его не терзали проблемами. Нет, завоевателя из него не выйдет. Да и поздно — великими воинами рождаются, а не становятся лет этак в тридцать-сорок.
      — Кто-то другой при его дворе может лелеять замыслы подобного толка?
      — А какие у Бангалора возможности воплотить их в действительность? — удивился граф. — Лелеять можно любые мечты и как угодно долго. Но чтобы реализовать их, нужно что-то большее, чем несколько мечтателей. Да вы и сами это знаете лучше меня. Бангалор — не последнее государство в мире, но и далеко не самое первое: ему нужно думать скорее о защите, чем о нападении. Если ходевенские владыки окончательно освоятся в морских просторах, то островам несдобровать — им ведь неоткуда ждать помощи.
      — Тут я не могу с вами не согласиться.
      — Армия Бангалора тоже ничем особенным не отличается. И полководцев выдающихся там в помине нет. Не думаю, чтобы острова могли представлять из себя реальную угрозу хоть кому-нибудь. Тем более огромной империи, известной на весь мир своим могуществом.
      — И очень странно, что такое государство даже не пытается скрыть свою причастность к тем событиям, которые произошли в Роане за последние месяцы.
      Граф Шовелен некоторое время шел молча, глубоко задумавшись. Затем поднял на Аластера ясные, пронзительные глаза и спросил:
      — А вы помните корону архонта Тиррона?
      — Нет, к чему этот вопрос?
      — Да вот, разбередили вы меня, герцог. Да так, что я и сам начал сомневаться в истинности своих выводов. Тут ведь есть одна маленькая деталь, о которой я по неосмотрительности не упомянул, а вы не знали. О короне Аберайронов.
      — Но при чем же тут корона, дорогой граф? — терпеливо повторил Аластер.
      — Дело в том, что это весьма громоздкое и странное, хотя и поражающее своим великолепием сооружение…
      — Ах, да, припоминаю. Мне говорили, что-то вроде шлемов моих гвардейцев, — небрежно заметил герцог.
      — Не совсем так, — мягко поправил граф. — Существует всего одно, но весьма важное отличие: корона Аберайронов представляет из себя изображение верхней части туловища змеи, причем голова этой твари располагается высоко над головой самого архонта, а его лицо полностью закрыто сплетением золотых и серебряных полос… Нет, словами это описать невозможно — надо видеть.
      И я так и не сказал вам за все время нашего разговора, что видел Тиррона только в его праздничном наряде и только, подчеркиваю, только в этой короне. Других нарядов для встреч с иностранными послами Аберайронам не положено.
      Вот я и задумался. А так ли кроток и безобиден человек, лица которого я никогда не видел? Так ли беспомощен? Или он показывает только то, что хочет показать, а на самом деле… мы даже представить себе не можем, что там на самом деле.
      — Страшные времена настали, — сказал Аластер. — Мне горько, что я своими вопросами возбудил в вас чувство недоверия к порядочному, возможно, человеку.
      — В том-то вся и беда, что «возможно», дорогой герцог. Ведь так же разумно предположить, что этот умный, как я сам утверждал, и проницательный человек получает емалую выгоду от того, что выглядит слабым и беспомощным, жертвой, игрушкой в руках кого-то другого. Это один из самых верных способов избежать возмездия, если тебя схватят за руку. Свалить все на несуществующего виновника, и дело с концом…
      — И так может быть. Печально, что вы правы, дорогой овелен. Печально и то, что архонт Тиррон по-прежнему остается под подозрением. Кстати, я слышу пение фанфар. Кажется, мы с вами заболтались, граф.
      — Я с удовольствием продолжу эту беседу, герцог, — сказал посол. — А теперь нам, видимо, пора в парадный зал дворца, на церемонию?
      — Да, нужно торопиться.
      Огромный зал был убран с такой пышностью, которую могут создать лишь слуги, искренне желающие угодить своему господину. Все помещение утопало в цветах, флагах и разноцветных гирляндах, спускающихся с потолка и увивающих колонны. Полы были застланы белыми и бледно-золотыми шелковыми коврами и щедро усыпаны золотыми и серебряными монетами, чтобы новобрачные, пройдя по ним, всю жизнь жили в достатке. Большой оркестр стоял на мраморном островке посреди обширного бассейна, облицованного изнутри бирюзой и ляпис-лазурью, отчего вода в нем имела неповторимый ярко-голубой цвет. Такое расположение музыкантов было выбрано по двум причинам: во-первых, оно являлось идеальным с точки зрения акустики; во-вторых, оркестр находился на значительном удалении от императорских тронов и пересечь водное пространство было нелегко. Аластер решил, что поскольку музыкантов приглашали по отдельности и все они являются жителями разных провинций империи, и даже иностранцами, то эта мера предосторожности не повредит.
      Придворный оркестр разместили в бельэтаже, и седой дирижер, наряженный по случаю бракосочетания своего обожаемого императора в белые атласные одежды и синий плащ, подбитый горностаем, исполнял легкую музыку, дабы увеселять многочисленных гостей.
      За двумя рядами стройных колонн с мозаичным покрытием из розового оникса, турмалинов и золотистых топазов — отчего колонны светились нежным золотисто-розовым светом, — в соседнем зале накрытые столы ломились от яств. Скатерти, украшенные понизу свежими цветами, были уставлены драгоценной посудой из золота, серебра, алебастра и хрусталя. Огромные фарфоровые кувшины с разнообразными винами были выполнены в редкой манере — двухстенными, и когда в них наливали жидкость, они преломляли свет таким образом, что внутри проявлялись объемные фигуры. Гости ошарашенно разглядывали рыбок с пышными хвостами, лениво плывущих прямо в прозрачном вине, пучеглазых жаб, спокойно сидящих на дне, морских коньков, цепляющихся за веточки водорослей — а между тем сосуды были полны только самим напитком.
      Безукоризненно одетые, подтянутые, прелестные, как бабочки, пажи по двое-трое стояли у каждой колонны, возле каждого стола. Все они владели двумя-тремя языками, и у иностранных гостей не было проблем с любой мелочью, начиная от непринужденной беседы и заканчивая желанием отведать редкого блюда.
      Толпы людей, ожидающих выхода повелителя Великого Роана и его невесты, более всего напоминали яркий цветник, поражающий взгляд. Здесь были государи почти всех сопредельных стран: короли Альворана, Энфилда и Самааны; князь Окванги и фейллах Ойнаа; Великий герцог Аммелорда — брат тамошнего короля; послы Лотэра, прибывшие только накануне ночью; юный маркграф Инарский, получивший этот титул сразу после смерти отца; маркграф дер-Науру; наместники Ашкелона, Эйды и Анамура. А также бесчисленные посольства государств Ходевенского континента: Йида, Мары, Эстергома, Уды, Донги и Эмдена, с которыми были давно налажены торговые и дружеские связи.
      Гвардейцы Аластера выделялись на их фоне своими верными доспехами и тяжелым вооружением, но выглядело это не неуместно, а скорее пышно.
      Наконец, здесь присутствовал глава роанской церкви — Великий эмперадор со своими приближенными. Именно ему предстояло провести брачную церемонию и соединить императора и его невесту священными узами. Для этой цели в зале был выстроен белый ониксовый алтарь, убранный самыми простыми, полевыми цветами.
      Эмперадор был сравнительно молод, не старше сорока, мил и кроток. В отличие от большинства своих иноземных собратьев он считал неуместным и недостойным вмешиваться в светские дела империи, справедливо полагая, что на одно только врачевание душ может уйти вся жизнь. Это отношение являлось традиционным и глубоко укоренившимся в сознании роанских церковников. Даже чрезмерная роскошь, окружавшая их, в империи воспринималась как должное, ибо в Великом Роане вообще никто не бедствовал.
      Герцог Дембийский распрощался с Шовеленом и покинул его, чтобы занять место в свадебной процессии. А граф отыскал племянника и вместе с ним поспешил примкнуть к свите короля Лодовика Альворанского, которому пока еще служил.
      Наконец, царственный и великолепный церемониймейстер — весь в зеленом шелке и атласе, в изумрудах и хризолитах, удивительно шедших к его благородным сединам и зеленым глазам, — трижды ударил в пол своим длинным жезлом и возвестил:
      — Император Великого Роана, Ортон Первый Агилольфинг! Принцесса Лотэра, Арианна, дочь Майнингенов!
      И они вошли рука об руку, сопровождаемые небольшой свитой.
      И император, и принцесса были ослепительны. Белые одежды из переливающегося шелка тихо шелестели при каждом движении. И платье Арианны, и костюм Ортона были украшены минимумом драгоценных камней ярко-алого цвета — рубинами и гиацинтами. Голову императора венчала парадная корона Агилольфингов, представляющая собой золотое изображение дракона, распростершего крылья. На принцессе была изящная кружевная шапочка из драгоценного металла, усыпанная рубинами и алмазами. Шесть самых красивых юношей, отбиравшихся по всей империи, несли белоснежную мантию Ортона Агилольфинга, сотканную из шерсти горных львов, перьев и тончайшего шелка; шесть прелестных девушек поддерживали шлейф свадебного платья Арианны — легкий и прозрачный, словно паутинка в сверкающей росе бриллиантовой пыли.
      Два оркестра грянули одновременно, сотрясая своды зала звуками мощной, торжественной мелодии. Звенящее эхо носилось между нефритовых колонн, заставляя их трепетать. И все находящиеся в зале как один человек выдохнули и выпрямились.
      Эмперадор подождал, пока жених и невеста подойдут к алтарю и положат руки на специально сделанные маленькие подставки. Тогда он простер ладони над их склоненными головами и начал медленно и немного печально произносить слова старинного ритуала.
      Близнецу было страшно и больно. Но ему приходилось делать вид, что он счастлив, и восторгаться праздничным обедом, восхищаться юной императрицей, выслушивать многочисленные тосты и поздравления, шутить с гостями. Все это давалось нелегким усилием воли, ибо вчера он на какую-то часть умер и смертная тоска завладела его существом.
      Мало кто знал тайну близнецов императора. Еще меньше было тех, кто по-настоящему понимал, что это значит для того, кто призван быть отражением истинного повелителя Великого Роана.
      Близнец не любил слова «двойник». Хотя бы потому, что двойник — это всего лишь копия, пусть и до мельчайшей детали похожая на оригинал, но все же копия, в которой не хватает чего-то, чтобы стать подлинником. Копия и ведет себя соответственно. Близнецов же воспитывали особенным образом, и они никогда не чувствовали себя живыми портретами императора, но всегда — его продолжением, его частью, сердцем, легкими или еще каким-нибудь жизненно важным органом, который хоть и не есть сам человек, но все же вносит свою малую лепту в его способ существования.
      Близнеца, конечно же, звали Ортоном. Он любил музыку и стихи, а из своих придворных питал слабость к Аббону Сгорбленному, Аластеру и шуту. Еще он с радостью встречал князя Окаванги и короля Самааны. Причем чувства, испытываемые им к последнему, были трудно объяснимы. Даргейм Вальрус был человеком достаточно грубым, жестким и своенравным, что было просто необходимо, когда он общался со своими подданными — такими же суровыми и решительными людьми, как он сам. Независимый северный народ, вынужденный постоянно сражаться за свою жизнь то с природой, то с пришлыми врагами, то с голодом и болезнями, признавал королями только самых достойных, и династии в Самаане менялись так же часто, как министры при дворе капризного короля Лодовика Альворанского.
      Образованный и мягкий по натуре близнец испытывал странную слабость к Даргейму, и тот платил ему такой дружбой и привязанностью, какую умеют испытывать только грубые варвары, ибо они и ненавидят, и любят, и преданы бывают целиком и полностью, а не какой-то своей частью, как цивилизованные люди.
      Двойникам Ортона запрещалось встречаться, и гвардейцы Аластера специально следили за тем, чтобы императора не увидели одновременно в двух местах или не в единственном числе. Близнец был уверен, что у его товарищей свои вкусы и предпочтения, свои привязанности и симпатии, оттого император слыл человеком удивительным.
      Близнецу нравилась принцесса Арианна, но он никогда бы не смог влюбиться в нее — чувство любви к женщине было ему неизвестно. И потому он не страдал ни от неразделенной страсти, ни от всепоглощающей тоски по единственной и недостижимой. К его услугам были многочисленные наложницы, официально принадлежащие наместнику Ашкелона, герцогу Гуммеру, ибо такой статус женщины не противоречил давним ашкелонским традициям. Девушек близнецам приводили в специальных повязках на глазах, чтобы они не знали, с кем свела их судьба.
      В свое время, восемь веков тому назад, на одном из первых заседаний Большого Ночного Совета яростно обсуждался вопрос о том, имеют ли близнецы право на любовь и личную жизнь. Однако на чашу весов с одной стороны были положены чувства нескольких человек, а с другой — судьба империи и двух континентов. Как и водится в таких случаях, интересы всех перечеркнули судьбы некоторых. Так, верно, и должно быть, и политики лучше других понимают необходимость подобных решений; однако оно далось Совету не без труда. И теперь Аббон Флерийский, как раньше его предшественник, заботился о том, чтобы близнецы, не имея возможности обзавестись подругой и семьей, хотя бы не страдали от этого.
      Двойники императора так тесно были связаны с ним и друг с другом, что смерть одного поразила всех в самое сердце. Предупрежденные о необходимости соблюдать осторожность и серьезнее прежнего относиться к вопросам безопасности, близнецы думали о другом. О том, кто посмел поднять руку на государя, кто не убоялся возмездия, а главное — зачем ему это потребовалось?
      Шут появился в самый разгар пиршества. Притащил огромную охапку сиреневых роз, так бережно лелеемых садовником в отдельной оранжерее, и вручил ее принцессе с низким поклоном.
      — Ваше величество! — произнес нежнейшим голосом. — Желаю, чтобы вы были счастливы и любимы, прекрасны и желанны всю свою жизнь. И чтобы вы не заметили, если она когда-нибудь закончится.
      — Спасибо, — сказала Арианна, наклоняя свою очаровательную головку.
      — Ты даже не хочешь пошутить? — разочарованно спросил Лодовик Альворанский. — Для чего же государь Великого Роана держит тебя, если не для смеха?
      — Счастье Ее величества, императрицы Арианны, — ответил шут совершенно серьезно, — не представляется мне темой, которая могла бы служить мишенью для насмешек.
      И добавил совсем другим голосом:
      — Я здесь, чтобы свадебного торта отведать и прочих лакомств, а для смеха Его величеству и тебя за глаза хватит, венценосный несносный братец, особенно если ты постараешься говорить умные вещи. Что у тебя получается забавнее всего.
      Лодовик вспыхнул до корней волос и хотел было что-то сказать, однако шут заметил примирительно:
      — На меня, дурака, обижаться — только себе век укорачивать. А его с большим удовольствием можно укоротить и чрезмерным потреблением этих прекрасных вин и аппетитной снеди, так что второй способ я тебе, братец, рекомендую гораздо более горячо.
      Король Альворанский фыркнул и приступил к следующему блюду. А Даргейм, внимательно рассмотрев шута, заявил:
      — Я всегда думал, что шутам положено всех развлекать. А ты вместо того говоришь правду. Правильно ли это?
      — Так ведь, — откликнулся шут, — примут правду за шутку, глядишь и посмеются — помилуют. А кому еще позволено правду говорить, чтобы за нее не поплатиться? А мне к тому ж приплачивают! А также замечу, твое величество, что правда к тому же развлекает, ибо мало кто обладает таким острым умом, чтобы выслушать ее и понять…
      Даргейм открыл было рот, чтобы сказать, что ему-то позволено и даже должно говорить правду, но не стал. Вспомнил, как не раз случалось смолчать, чтобы выжить. И он еще пристальнее всмотрелся в шута: глаза у того были ну точь-в-точь как у его старого седого советника — мудрые, печальные, немного уставшие. И самаан понял, что шуту горько и больно, только он это тщательно скрывает.
      Свадьба императора состоялась.
      Жена капитана Теобальда сумела добраться до Гравелота, и люди, посланные на условленное место встречи с нанятыми похитителями, не обнаружили там никого — хотя сумма, обещанная разбойникам, была настолько велика, что они просто не могли не прийти за ней, останься в живых. Это значило, что план сорвался. Единственное, что утешало, это то, что имперская Тайная служба засуетилась и обнаружила, кто стоит за попыткой подкупа дворцовых слуг и нескольких придворных, и явно соотнесла происшедшее с событиями более чем двухвековой давности. Возможно, что Бангалор снова списали со счетов, как слабое государство, способное лишь на жалкие действия, смешные на фоне силы и могущества Великого Роана. А значит — неопасное.
      Если этого удалось добиться, то главная цель достигнута, и остальное уже не имеет значения. Потому что в столь нелепом противнике никто не заподозрит умного и беспощадного врага.
      Время. Главное — выиграть еще немного времени. Ибо сейчас рано решать судьбы мира. Сейчас нужно затаиться и ждать. Как долго он ждал, как отчаянно и тоскливо, и только теперь ожидание становится ненапрасным. Но он сумеет, он терпел столько веков, что найдет в себе силы терпеть еще столько же, если потребуется.
      Человек в серебряной маске шел по пустым и безлюдным коридорам замка. Мерцающий плащ оттенка лунного света диковинными крыльями летел за ним — в этих бесконечных переходах был сильный сквозняк, и ветер порой выводил заунывные песни в темных закоулках.
      Сложенные из грубого камня стены отсырели и местами были покрыты мхом. Крючья и держатели факелов проржавели от времени. На каменном полу натекли лужи с потолка, и звук падающих капель гулко отдавался под каменными сводами.
      Дойдя до поворота, тонущего в темноте, человек сделал небрежное движение рукой, и факелы тут же затрещали, закоптили и занялись неверным пламенем.
      Глава Ордена Черной Змеи прошагал по этому боковому ответвлению до низенькой бронзовой двери в зеленой патине. Ему пришлось согнуться почти вдвое, чтобы пройти в нее. Там, по другую сторону, было темно как в склепе, холодно и неуютно.
      Сразу за дверью начинался крутой спуск. Полустертые каменные ступени были вырублены прямо в скале, и человек, который не знал об их существовании, вполне мог сломать себе шею, скатившись с этой высоты. Внизу, в маленьком помещении, больше всего похожем на пещеру; стоял странный густой и сладковатый запах, приторно-тошнотворный и казавшийся очень знакомым. Двое людей, закутанных в черные мантии, ждали у самой лестницы, опустив головы и всем своим видом выражая почтение к появившемуся из темноты магистру.
      — Змеиной мудрости и вечной силы! — прошелестели они голосами сухими и бесцветными, как прошлогодняя листва.
      Человек в серебряной маске только кивнул.
      По знаку его раскрытой ладони, затянутой в перчатку, в темноте образовался и неподвижно повис на высоте человеческого роста бледно-желтый фосфоресцирующий шар. В его неярком, призрачном свете стали видны лица собеседников магистра: обтянутые кожей черепа с глубоко запавшими, лихорадочно блестящими черными глазами; безгубые, безбровые, лысые; с острыми ушами, прижатыми к голове.
      Несведущему человеку они показались бы выходцами с того света, страшными тварями, явившимися из бездны, — но это было всего лишь впечатление. Двое, ждавшие в подземелье, были всего лишь убийцами, правда, убийцами необыкновенными. Они явились на Бангалор из далекого Уэста — государства таинственного и весьма загадочного.
      Вообще было удивительно, как там могут жить люди: весь север Ходевенского континента представлял собой сплошной горный массив, в центре которого, в глубокой впадине, располагалось море Слез, получившее это название из-за своей воды, настолько горько-соленой, что в ней выживали лишь простейшие водоросли, похожие на грязно-бурые мочалки. Пресной воды в этих местах почти не было; только редкие источники, известные лишь посвященным, находились высоко в горах. Растительность тут была весьма скудной — жалкие корявые деревца да редкие пучки жухлой травы. Поэтому и животные, и птицы редко посещали склоны Черных гор. Возможно, такое имя было слишком незатейливым, зато полностью соответствовало действительности: черный цвет преобладал в здешнем пейзаже. Потоки застывшей лавы неподвижными реками окружали острые хребты базальта и андезита, кое-где тускло поблескивали черные озерца вулканического стекла. Солнце не особенно жаловало эти места, предпочитая редко появляться в сером, хмуром, тоскливом небе, настолько низко висевшем над горами, что их вершины буквально утопали в рыхлых, рваных облаках.
      В этой пустынной местности, где даже ветер был тоскливым и неприветливым, обитали немногочисленные племена горцев, называвшиеся йеттами. Они были весьма воинственными, однако редко покидали свои земли, совершая набеги только на Майнхед и Эмден, чтобы добыть самое необходимое для жизни. Жили же йетты в глубоких, темных пещерах, полностью пренебрегая любыми удобствами: они рождались и умирали в суровых и неприветливых условиях и, похоже, считали такой способ существования единственно достойным. Остальных людей, о которых им было известно, горцы считали нежизнеспособными. В какой-то мере это было правдой, ибо никто не мог сравниться с йеттами в искусстве выживания в невыносимых условиях. Но даже здесь были свои избранные. На берегу моря Слез стояло единственное на весь Уэст здание, возведенное более пяти или шести тысяч лет тому назад. Считалось, что оно было создано горными богами еще до того, как эти места превратились в каменную пустыню, залитую лавой. Огромный, тяжеловесный дворец казался гигантским даже на фоне неприступных вершин. Исполинские колонны, похожие на стволы неведомых деревьев, поддерживали грубо отесанные блоки, заменявшие крышу. Стены были сплошь покрыты барельефами, изображавшими деяния древних богов и героев. Некогда фасад украшали мозаичные панно, но время их не пощадило, и теперь трудно было догадаться о содержании рисунка. Тяжелые бронзовые двери, превосходившие своими размерами всякое воображение, вели на террасу, выложенную все тем же черным базальтом. Ее ступени явно предназначались для великанов, ибо их высота была немногим меньше человеческого роста. Эта чудовищная терраса спускалась прямо к морю Слез и погружалась в его плотные бурые воды. В правом крыле, в каменной чаше, вытесанной из цельной глыбы обсидиана, постоянно горел огонь, и двое служителей день и ночь поддерживали его.
      Это был храм Терея, одного из самых почитаемых йеттами горных богов. Считалось у них, что Терей повелевает самой Смертью и те, кто служат ему, получают частичку этой невероятной силы. Служить этому богу было чрезвычайно трудно, и редкие люди удостаивались этой чести.
      Терею отдавали мальчиков в возрасте семи-восьми месяцев. Они воспитывались в храме у моря Слез в течение двадцати долгих лет, пока не приходил срок их посвящения. Двенадцать испытаний предстояло будущему служителю — и одно было труднее другого. Жрецы Терея должны были уметь переносить боль, и поэтому им отрезали губы, вырезали ноздри и заостряли уши. Если испытуемый издавал во время этой пытки хоть один звук, считалось, что он не достоин назваться слугой жестокого бога. Впрочем, сами йетты подобные вещи жестокостью не считали. Для них это была всего лишь одна из необходимостей — неприятных, но неизбежных. Также служители должны были уметь обходиться без пищи и воды, находиться под водой продолжительное время, выдерживать пребывание под землей в течение нескольких часов. Они бегали как олени, плавали не хуже рыб, умели прятаться так ловко, что слыли среди прочих людей невидимками. А еще они умели убивать любыми способами, сколько их ни было изобретено за всю историю человечества. Чтобы проверить мастерство будущих убийц, их отправляли в лабиринт, находящийся под храмом Терея, где испытуемых подстерегали всевозможные ловушки и неожиданности. Они должны были либо выйти из подземелья с победой, либо остаться там навеки — проигравших здесь не было.
      Из-за таких требований служителями становились немногие — приблизительно один из десяти. Они не оставались в храме, а отправлялись во внешний мир — искать тех, кто нуждается в их службе. Денег за свою работу йетты не брали, считая, что служат не нанимателю, а самому богу Терею. Каждый из них мечтал заслужить почетное место в небесном дворце своего покровителя, куда, по верованиям горцев, они должны будут попасть после смерти. Достойные станут воинами и приближенными грозного бога; слабые и жалкие будут слугами и рабами.
      Искалеченные, с исковерканными душами, не знающие, что в мире есть любовь, нежность и жалость, они были страшными противниками, и от них нельзя было укрыться нигде. Их нельзя было подкупить, нельзя было умилостивить, можно было, правда, попытаться уничтожить их, и это иногда удавалось. Вo всяком случае, по Лунггару ходили легенды о немногих счастливцах и героях, которым случилось выйти победителями из схватки с убийцами Терея. Впрочем, это были всего лишь легенды.
      Вот что представляли собой люди, которым Эрлтон намеревался дать очередное распоряжение.
      Йетты подождали, пока их господин спустится вниз по крутой лестнице, но на помощь ему не пришли. Они считали, что унизили бы этим достоинство Великого магистра. Когда же он остановился у нижней ступеньки, а шар послушно повис на уровне его глаз, оба служителя подошли поближе и спросили в один голос:
      — Ты хотел что-нибудь приказать, господин?
      — Да, — раздалось из-под серебряной маски. — Вы должны немедленно отправиться на северо-восток Великого Роана, туда, где Алой впадает в море Луан. Вот карта и точные инструкции, которым вы обязаны следовать безоговорочно. По этой карте вы найдете тайник, он здесь отмечен золотым значком, и проникнете в него. Там вы заберете его содержимое — любой ценой. Делайте что хотите, но доставьте мне содержимое тайника в самом скором времени.
      Корабль ждет в порту. Капитану приказано доставить вас через Бангалорский океан и войти в Тихий пролив. Вы пристанете у подножия хребта Хоанг. Вам придется пересечь горы; по ту сторону вас будет ждать торговая ладья, под красным парусом, на ее носу вырезано изображение летучей мыши. Она там одна такая, но на всякий случай спросите капитана Джоя Красную Бороду. Ему вы отдадите вот это письмо, — и магистр протянул одному из посланцев золотой стержень размером с карандаш, на который были навязаны разного цвета и длины шелковые шнурки с узелками.
      Тот спрятал диковинное послание в складки своей черной мантии и склонил бритую голову, показывая, что готов слушать дальше.
      — Джой перевезет вас через море Луан прямо к устью Алоя. Там вы оставите его в каком-нибудь малолюдном месте, а сами отправитесь выполнять мое задание. Сразу предупреждаю, что тайник должен и по сей день хорошо охраняться, так что не рассчитывайте проникнуть внутрь без боя.