Двойник для шута

      — И даже дракона ты бы не почувствовал?
      — Дались тебе эти драконы! — вскипел Аббон. — Нет! Нет и еще раз нет — ни дракон бы ничего не почувствовал, ни дракона бы никто не почувствовал.
      — Но это же замкнутый круг какой-то! — возопил одноглазый.
      — В том-то вся и беда, друг Сивард. Потому и существуют двойники, что никакая система охраны не может быть совершенной и безупречной. Хоть какая-то лазейка да найдется.
      — Это мне известно, — осклабился рыжий, наслаждаясь воспоминаниями о том, сколько крови попил у своего предшественника.
      — А страшнее всего фанатики. И ты тоже это знаешь. А что касается турнира, полагаешь — ничего больше сделать нельзя?
      — Будем ждать. Но, между нами, Сивард, я почти распрощался с очередным близнецом. Потому что, если бы это я хотел совершить покушение на императора, то не видел бы лучшего способа, чем воспользоваться его присутствием на турнире.
      — Никаких возражений. Я думаю о том же.
      — Что ж, удачи нам, — сказал Аббон, похлопав Сиварда по плечу. — А теперь прости. Мне пора.
      Второй тур требовал от участников большей ловкости, мастерства и выносливости, нежели первый. Им предстояло участвовать в сражении двух отрядов по двадцать человек. Пять гвардейцев императора на сей раз должны были исполнять роль непредвзятых и строгих судей. Они верхом выезжали на арену и пристально следили за тем, чтобы участники турнира не нарушали установленных правил.
      Правы были те, кто утверждал, что в таком скоплении людей невозможно уследить за кем-то одним, особенно если не знать, за кем именно. И трудно упрекать герольдов и пажей, что они не обратили внимания на то, что сегодня одному из рыцарей прислуживают иные слуги, нежели вчера.
      Оказавшийся в числе сорока победителей вчерашнего состязания воин из Эйды отличался от прочих своим телосложением. Он был самым худым и невысоким среди всех, что, собственно, и стоило ему жизни. Глухой ночью он был зарезан в своем шатре, и его герольды не избежали этой злой участи. Избавиться от мертвых тел для бангалорских магов и убийц Терея не составило особого труда. Все благоприятствовало успеху их замысла: даже то, что шатер эйдского воителя был, как и все прочие, разбит прямо на зеленом склоне, на берегу Алоя. И потому четверых, убитых прямо во сне, зарыли здесь же, не выходя наружу. Ни шума, ни возни — словом, ничего подозрительного никто не заметил, да и заметить не мог.
      Бангалорцы были весьма осторожны и попусту рисковать не хотели. Потому даже теперь старались использовать минимум заклинаний, да и те отбирали тщательно, придирчиво. В основном лицо йетта изменили при помощи воска, крахмала, косметики и прочих ухищрений, столь хорошо известных лицедеям и лазутчикам. Удивительно, как можно преобразить человека, имея под рукой минимум средств. А у посланцев Эрлтона было все, что только можно себе вообразить, а вообразив, купить за деньги.
      Остаток ночи они потратили на то, чтобы подогнать одежду и латы под фигуру йетта, чтобы он чувствовал себя свободно и легко.
      Рыцаря из Эйды звали Кайреном Алуинским, и он был простым латником — владельцем маленького замка, потомком древнего и славного, но не слишком знатного рода. Слыл он чудаком и нелюдимом, не бедствовал, хотя и не был богат, а главное — прибыл на турнир всего с тремя спутниками: слугой и двумя герольдами. Его щит был поделен на две части — багряную и черную. На черном поле был изображен медведь, стоящий на задних лапах с топором в передних, а на багряном — серебряная рука. Его доспехи, плащ и плюмаж на шлеме были также двухцветными.
      Йетт примерил к руке копье и шипастую палицу Кайрена, сделал несколько выпадов легким изогнутым эйдским мечом с зазубринами на конце лезвия.
      В это время Гремучник и Бангалорская умба тихо совещались, сидя на ковре, у сундука с одеждой и утварью. Второй йетт, который должен был играть роль слуги-оруженосца, что позволяло ему ходить в шлеме с опущенным забралом, присоединился к ним.
      — Итак, какую концентрацию делать? — спросил Гремучник, переставляя на крышке сундука крохотные флаконы, выточенные из цельных кусков хрусталя, аметиста, берилла и лунного камня.
      — Рассчитывайте так, чтобы подействовало через день-два, — негромко откликнулся йетт.
      — Лучше через два и даже три, — сказал Гремучник. — Турнир завершится, и мы успеем уехать.
      — Только не забудь, что ты должен проиграть, — сказал Бангалорская Умба, усмехаясь. — Совсем незачем тебе получать главный приз роанского турнира.
      — Не беспокойся, господин, — прошелестел йетт. — Я не получаю удовольствия, убивая или одолевая противника. Я всегда могу остановиться, если того требует дело. Хотя, наверное, первый раз в жизни от меня требуется не убивать…
      — Зачем ты приказал напасть на Ашкелон? — простонал Тиррон, обращаясь к неподвижному мерцающему силуэту, стоящему спиной к нему у окна. — Что тебе это дало, чудовище?!
      — Ого, как ты осмелел, — удивился Эрлтон. — Что дало, говоришь? Сделал из тебя не только посмешище, но и врага империи, и теперь, если даже следы приведут ищеек Агилольфинга сюда, на Бангалор, им потребуется какое-то время, чтобы разобраться, кто именно их интересует. И начнут они с тебя, а ты… ты к тому времени вряд ли сможешь что-то объяснить. Мне же нужно так мало, так мало. Скажешь, это не блестящий план? И будешь прав, но у меня не было иных возможностей. Ничего, скоро я стану по-настоящему могущественным, и тогда… Впрочем, тебя не касается, что будет тогда.
      — В этом я не сомневаюсь, — ответил Тиррон.
      — Ты стал слишком дерзким, — недовольно заметил человек в серебряной маске. — Тебя следует наказать. Думаю, боль, не смягченная ничем, немного охладит твой гнев и заставит задуматься о другом.
      Тиррон задохнулся от ужаса, представив себе, какие муки ждут его в ближайшее время, и пожалел, что завел этот разговор. Собственно, какое ему было дело до коварных замыслов Эрлтона? С другой стороны, неужели никто и никогда его не остановит?
      Аберайроны не были воинами и отчаянными храбрецами — это правда. Но правда также и то, что никто из них не был ни подлецом, ни негодяем, кроме, разве что, основателя династии — но он сполна заплатил за свою жадность и глупость, и потомки не обвиняли его, чтобы не мучить несчастную душу злыми словами.
      Однако оказалось, что оставаться порядочным человеком иногда невозможно без того, чтобы не вести себя как герой.
      Чем эта ночь отличалась от всех предыдущих, Арианна уже к утру не смогла бы объяснить. Есть вещи, которые нужно почувствовать самому, и только тогда они безошибочно будут узнаны. Запах роз невозможно определить как-то иначе, да и незачем. Рокот волн, бьющихся о берег; материя, из которой соткан лунный свет; вкус воды — все это невозможно описать, это нужно прожить, иначе жизнь будет неполной.
      Возможно, Ортон, которому уже дважды пришлось увидеть смерть своих близнецов — а это было равносильно тому, что он присутствовал при собственном конце, — стал иначе ценить каждую следующую минуту бытия, понимая, что новый день — это новый подарок, и его нельзя разменивать по пустякам. Так случилось, что каждый день он проживал как последний, и это, естественно, сказалось на его отношении к любимой. Он постоянно спрашивал себя, мог ли бы он со спокойной душой покинуть этот мир, сказал ли ей то, что хотел, сделал ли ее счастливой…
      Стремление оставить о себе светлое, доброе воспоминание и еще что-то, существенней, чем просто слова, являлось причиной нового всплеска любви и нежности между супругами. Казалось, они стали понимать друг друга с одного взгляда, скупого жеста, просто понимать — без каких-либо условий. Они угадывали мысли и желания друг друга и жили одним стремлением: отдать как можно больше любви, радости, нежности. И сам собой появился в их отношениях нездешний свет.
      Впервые Арианна и Ортон ощутили его присутствие той ночью.
      Молодая женщина, которая и прежде была счастлива со своим любимым, до сих пор не ведала, что обладание другим человеком может быть столь полным. Она чувствовала его поцелуи и объятия не телом, но душой, и сердце ее сжималось, как во время полета. Она была уверена, что теперь знает, что чувствуют парящие птицы. Весь мир стал ее Ортоном, и она любила весь мир, она познала гармонию сфер, слышала музыку иначе, чем до сих пор. Каждый человек виделся ей прекрасным, и в чужих глазах она наблюдала отражение своего счастья.
      Наслаждение ушло, но на смену ему пришло блаженство. И все, что было до сих пор, стало мелким и незначительным. Словно речь шла о ком-то другом, малознакомом или давным-давно забытом.
      Арианна наизусть помнила тело своего возлюбленного и тем более была потрясена, когда выяснилось, что она открывает его заново: будто неизведанный мир распахнулся перед ней во всем великолепии своей новизны, и она постигала такие тайны, что душа ее тосковала и пела.
      А на следующий день императрица взяла лютню и начала перебирать струны. Она и до сих пор неплохо играла, но никогда не подозревала Арианна, что музыка, созданная ею, может быть такой непостижимой, такой прекрасной. Таким образом, государыня открыла в себе талант любить, а соответственно, и талант создавать, ибо любовь, если она истинная, — всегда творчество.
      Ортон же никак не мог забыть, что сказала ему любимая, прощаясь с ним до следующего вечера:
      — Ты понимаешь, что теперь я всегда буду узнавать тебя?
      — Это слишком опасно, — отвечал он. — Даже если так случится, забудь и не вспоминай.
      — А вот это невозможно, милый мой, — рассмеялась Арианна. — Потому что теперь ты — это основная часть меня, моей души. И если я перестану безошибочно узнавать тебя, то и себя перестану узнавать. Так что придется тебе смириться с этим положением вещей или просто записать меня в ряды своих гвардейцев. За них-то ты не беспокоишься.
      — Гвардейцы могут за себя постоять, — встревоженно сказал император. — А ты — ты, увы, нет. Пожалуйста, Арианна, не заставляй меня тревожиться за твою жизнь еще больше, чем приходилось до сих пор. Вычеркни из памяти эту ночь.
      — А ты смог бы это сделать?
      — Ну, что ты. Это было самое невозможное и самое восхитительное в моей жизни.
      — Чего же ты тогда требуешь от меня? — с улыбкой спросила государыня, обвивая его руками. — Неужели ты хочешь отнять у меня момент наивысшего счастья? И даже если бы я пообещала тебе выполнить эту просьбу, то вынуждена была бы лгать.
      Всадники выстроились в два ряда напротив друг друга и опустили копья остриями к земле. Герольды поднесли к губам изогнутые рога и застыли в красивых, картинных позах, готовые по очереди протрубить сигналы своим господам.
      Рыцари представляли собой воистину великолепное зрелище. Как уже упоминалось, всего во втором туре участвовало сорок человек. Большая часть из них была родом с Алгера, но четырнадцать воинов являлись ходевенцами и были настроены весьма решительно. Как и водится на такого рода состязаниях, публика уже успела избрать себе фаворитов, и знатоки уже загадочно намекали, что им почти наверняка известен исход сегодняшнего поединка. На самом же деле точно можно было сказать одно: в последний, третий тур должны были выйти только четверо. И, как минимум, десять-двенадцать рыцарей могли стать победителями. Здесь все зависело уже не только от мастерства, силы и выносливости, но и от удачи. Удача просто необходима тем, кто равен во всем остальном.
      Особенно горячо зрители приветствовали огромного рыжего (не хуже Сиварда) унанганца Лагуамбона, у которого вместо плаща за плечами висела огромная шкура пустынного льва, а шлем был украшен оправленными в серебро, изогнутыми рогами дикого быка. На его черном щите угрожающе разевала пасть высушенная голова гигантской саргонской гадюки, один укус которой убивал взрослого верблюда в долю секунды.
      Вторым признанным фаворитом был тетум Эш-Шара, вооруженный двуручным мечом. Он сражался с непокрытой головой, и его светлые волосы опускались ниже лопаток буйной, непокорной волной. Он все время скалил зубы и ворчал на противников.
      Откровенной любовью дам пользовался высоченный, до невозможности изысканный альворанский князь Элдеред Телленгит. Накануне он с такой легкостью завоевал призовые места во всех видах состязаний, что ему прочили лавры победителя турнира. Его алый шлем с обоих боков был украшен высокими перьями митханов, выкрашенными в черные и белые цвета. Шелковый плащ в красно-черно-белые полосы спускался с крупа его белого как снег коня. Древко копья было расписано такими же полосами.
      Четвертым несомненным претендентом на титул короля роанского турнира в этом году был энфилдский лорд Бодуэн Кейденский, носивший сине-белые цвета и шлем в виде оскаленной медвежьей головы, стоивший столько же, сколько маленький городок на его родине. Стальные клыки закрывали его лицо вместо забрала.
      Открытием турнира считали никому не известного рамонского вождя Амхарау Красноклювого, молодого атлета с правильными, но жесткими чертами лица и золотисто-бронзовой кожей, обласканной горячим рамонским солнцем. На нем были дорогая кольчуга и шлем с выпуклым забралом и навершием в виде головы орла, клюв которого был выпачкан кровью. Его наплечники и поножи воспроизводили форму орлиного крыла.
      Кайрен Алуинский не входил в число возможных победителей, но об этом не сожалел никто — даже тот, кто сейчас носил его имя, его доспехи и герб.
      Арианна сидела, наклонившись вперед всем телом, и с неослабевающим восторгом следила за развитием событий. Император был всего лишь близнецом, поэтому она могла вовсю наслаждаться турниром. Алейя и Ульрика сидели нозади нее, но они вели себя значительно спокойнее: гравелотским женщинам турниры и поединки были не в диковинку; кроме того, рыцари казались им неуклюжими по сравнению с их сеньорами. Шут на сей раз предпочел общество Сиварда и Аббона Флерийского. Они засыпали его вопросами, и он болтал не переставая, сообщая все новые и новые подробности о сражающихся сейчас на арене. Шут утверждал, что победит рамонец или Бодуэн, уж как повезет, а одноглазый и маг ставили соответственно на Лагуамбона и Элдереда.
      — Я еще понимаю выбор Сиварда, — молвил шут, обращаясь к чародею. — Он завидел человека одной с ним масти и одного темперамента, вот и радуется. Но ты-то отчего ставишь на князя?
      — Во-первых, мне нравятся его цвета; во-вторых, он элегантен, и этого уже достаточно, чтобы желать ему победы. В-третьих и главных, я видал его в прошлом году. Он мог стать победителем и тогда, но его конь споткнулся о камень, и Элдеред просто выбыл из борьбы, так и не продемонстрировав, на что он способен.
      — Ладно, — сказал шут. — Увидим, кто был прав.
      По знаку императора выступили вперед герольды Великого Роана в золотисто-зеленых одеждах с вышитыми на них изображениями дракона и трижды протрубили сигнал, возвещающий начало турнира. Следом каждый из сорока участников выехал вперед, и их герольды, сыграв сигнал, объявляли имя и титул своего господина. Зрители рукоплескали и кричали в восторге. Зрелище и впрямь было необыкновенное: сорок воинов, одетых в дорогие доспехи разных цветов и самых причудливых форм, верхом на породистых скакунах, могли потрясти любое воображение.
      Пятеро гвардейцев Аластера заняли свои места, приготовившись наблюдать схватку со стороны.
      Наконец распорядитель турнира резко взмахнул зелено-золотым флагом, и поединок начался. Рыцари летели друг на друга на всем скаку, наставив на противников копья с надетыми на острия безопасными тупыми наконечниками. Однако сшиблись они с такой силой, что от первого же удара многие повылетали из седел. Тут уж не должны были дремать оруженосцы и слуги. Они выбежали на арену и, пока поредевшие отряды перестраивались для новой атаки, унесли с поля бесчувственные тела своих господ. За пределами амфитеатра воинами моментально занялись искусные лекари.
      Второе столкновение привело к потере всего двоих рыцарей и к тому, что большинство копий было сломано. Разъехавшись, рыцари обнажили мечи и снова кинулись друг на друга. Согласно правилам турнира, сражались они боевым оружием, но до первой крови. Особо опасные удары доводить было нельзя, за этим особенно следили великаны-гвардейцы.
      Арианна впервые видела турнир такого масштаба и воинов такой силы и ловкости, собравшихся вместе. Теперь состязания подобного рода, проводившиеся в Лотэре, в замке ее отца, казались ей забавами неуклюжих простолюдинов. Здесь же любой самый слабый рыцарь вполне мог уложить не меньше десятка обычных противников. Впрочем, в Роане собирались лучшие из лучших. Сама императрица равно сочувствовала и рыжему Лагуамбону, и бронзовокожему красавцу Амхарау, и изысканному, но мощному Бодуэну Кейденскому. Ей было все равно, воину какого континента достанется корона победителя. Она наверняка знала, что гвардейцы Аластера потому и не принимают участия в турнире, что просто обречены на победу, и герцог Дембийский считает нечестным допускать их до состязаний.
      — Смотри, как искусен рыцарь в багряно-черном плаще и с серебряной рукой на щите. Я давно не видел такого интересного стиля обороны и нападения, — обратился Теобальд к Аббону Сгорбленному.
      Главный министр, обладавший огромной физической силой и не пренебрегавший любыми упражнениями, посмотрел туда, куда указывал граф. Его острый взгляд сразу определил в толпе сражающихся нужного воина, и князь Даджарра кивнул, соглашаясь с Теобальдом.
      — Я бы вообще не удивился, если бы этот рыцарь выиграл турнир. Смотри, какой он ловкий. Если бы нужно было убивать, то он бы, вне всякого сомнения, перерезал многих противников. Он работает мечом очень легко, но не складывается ли у тебя впечатление, что это оружие ему не очень подходит?
      — Возможно, — пожал плечами граф. — Но ведь многие виды оружия на турнире запрещены, так что ничего странного, если обычно он и вправду пользуется другим. Это не так уж и важно — мне доставляет удовольствие просто смотреть, как он двигается, как легки и изящны его выпады.
      Схватка кипела с неистовой силой. Многих рыцарей уже унесли с арены, но сосчитать, сколько же осталось, было просто невозможно. Соперники сбились вплотную на крошечном пятачке и обменивались яростными ударами, одновременно пытаясь сбросить друг друга с седел. Особенно легко это удавалось все тем же Лагуамбону, Амхарау Красноклювому и Бодуэну Кейденскому. Именно сине-белый щит Бодуэна и врезался что было силы прямо в голову багряно-черного рыцаря, привлекшего внимание Теобальда и князя Даджарра. Произошло это случайно: багряно-черный бился своим зазубренным мечом с красавцем Амхарау и на других противников даже не оглядывался, а Бодуэн отчаянно отбивался от воина в доспехах, покрытых желтой эмалью, и шлеме с тремя прямыми рогами. Соперник Амхарау просто попал под удар Бодуэна, когда тот отбрасывал назад руку со щитом, изворачиваясь, для последнего, оглушительного удара. Желтый и багряно-черный упали одновременно, но желтый просто рухнул с грохотом, словно мешок, набитый скобяными изделиями, а рыцарь «серебряной руки» падал, словно в толще воды, — медленно и плавно, будто подстреленная птица, которая пытается удержаться в воздухе и еще изредка взмахивает крыльями.
      Его рука, затянутая в серебристую кольчужную перчатку, в последний перед падением момент бессильно раскрылась, явив миру пустую ладонь, вытянутую к равнодушному небу, и все кончилось.
      Большая часть зрителей даже не обратила внимание на то, что оруженосец и герольд в багряно-черных камзолах выбежали на арену и унесли тело своего хозяина, а также увели и его коня, упирающегося, разгоряченного схваткой, а потому не желающего подчиняться. Только Теобальд с Аббоном переглянулись с сожалением:
      — Вот яркий пример неудачи. Если бы Бодуэн имел что-то против этого воина, я еще понимаю. Так ведь он же его оглушил, даже не заметив. Думаю, он действительно его не видел.
      — Обидно, — согласился князь Даджарра. — А я уж было заинтересовался им всерьез.
      — А вы, государь, как думаете? — обратились они к императору, который до этой минуты так же напряженно следил за состязанием.
      Турнир определенно удался в этом году.
      — Что? — спросил император, протирая глаза, слезящиеся от напряжения. — Что я должен иметь в виду, мой добрый Аббон?
      — Мы с Теобальдом говорили о падении багряно-черного участника. Вы обратили на него внимание? Хоть ему и не повезло, он весьма и весьма искусный воин.
      — Да, я его заметил, — отвечал император. — И удар Бодуэна видел. Он что, оглушил беднягу? Я отвлекся на несколько минут: в глаз что-то попало.
      — Может, я посмотрю, государь мой? — спросила императрица.
      — Если вам не трудно, Ваше величество, — улыбнулся Ортон.
      — Где вам неловко? — поинтересовалась Арианна, внимательно разглядывая глаз государя.
      — Вроде, в уголке глаза. Но, думаю, это просто соринка, занесенная ветром. Скоро должно пройти, ничего серьезного.
      — В таком случае не стану вас отвлекать.
      — Спасибо, дорогая. Не откроете ли мне секрет — кого вы видите победителем?
      — Да, — не удержался Сивард, нагибаясь к императрице, — кого вы избрали, Ваше величество?
      — Я, право, и не знаю, господа. Я все же слабая женщина. А ты, Алейя, что думаешь?
      — Ничего, Ваше величество. Мы ждем вашего признания — кому вы симпатизируете?
      — Ну, мне кажется, что сине-белый рыцарь, а также два ходевенских великана — Амхарау и Лагуамбон — вполне могут продержаться до конца схватки.
      — У вас острый глаз и проницательный уи, — молвил граф Шовелен, который вместе с Троем занимал места рядом с герцогом Дембийским. — Я уверен, что так оно и будет. Причем, говорю это вовсе не для того, чтобы польстить вам, Ваше величество. Я сам только что высказывал герцогу свое мнение, и оно полностью совпало с вашим.
      — Это прекрасно! — обрадовалась Арианна, хлопая в ладоши. — Скажу больше, господа: я даже сделала несколько ставок забавы ради и, кажется, что-то выиграю.
      — Много выиграете, — расхохотался шут. — А вы рачительная хозяйка, Ваше величество! Хороший же способ вы избрали, чтобы пополнить государственную казну.
      Тут рассмеялись все.
      На арене между тем события развивались все быстрее. Из первоначальных сорока участников в седлах еще держались всего семь; все фавориты оставались на арене, что придавало схватке еще большую остроту. Наконец Бодуэну удалось поразить тетума Эш-Шара, и тот кубарем скатился с седла, оглушенный булавой энфилдского лорда. Еще двое воинов упали почти одновременно: одного выбил из седла Амхарау, а второй налетел на исполина Лагуамбона, словно волна на прибрежную скалу, так же ударился и рухнул к копытам его коня.
      В этот момент в ход битвы вмешались гвардейцы императора. Нужное количество участников для следующего — третьего и последнего — тура было отобрано, и они остановили состязание, возвестив о победе четверых: лорда Бодуэна Кейденского, князя Элдереда Теленгита, Амхарау Красноклювого и Лагуамбона из Унангана.
      В то время, когда на арене объявляли имена победителей, с высокого холма над берегом Алоя взмыла в чистое небо огромная, стремительная птица.
      Митхан сделал широкий круг в облаках и безошибочно выбрал направление на Бангалорские острова.
      Если ты чего-нибудь не знаешь, спроси у своего друга. Если не знает он, то узнает у кого-нибудь, с кем знаком, ну а уж если и тот понятия не имеет, о чем его спрашивают, то наверняка отыщет знающего человека. Потому что с каждым следующим кругом все больше человек вовлекаются в ход событий.
      Из рук в руки передаются подчас такие важные, такие страшные тайны, что только диву даешься, отчего человечество еще не выкинуло слова «секрет» и «тайна» из своего словаря.
      Надо признать также, что связи подобного рода весьма развиты в мире воров, контрабандистов и членов тайных обществ. Они гораздо лучше работают, чем цепочки людей, состоящих на службе у закона, и потому те, кто находятся на противоположной стороне, все еще существуют, а иногда даже выходят победителями из бесконечного противостояния со своим же государством. Как это получается, по какой причине — сказать трудно.
      Во всяком случае, Коротышка Ньоль-ньоль, а вместе с ним Крыс-и-Мыш отправились за необходимыми сведениями не в Тайную службу империи, здание которой располагалось на площади Цветов и было весьма почитаемо законопослушными гражданами, а к тем, кого законопослушным и в страшном сне назвать не получалось.
      Они явились в портовую гавань ближе к полуночи и направили свои стопы к таверне под названием «Дикая луна и домашний сыр», над мистическим смыслом которого билось уже третье или четвертое поколение подряд. Хозяин «Луны и сыра» был большим почитателем Джоя Красной Бороды, и именно ему оставляли почту или устные сообщения для славного контрабандиста. Он никому и никогда бы не признался в этом, так что сами по себе Крыс-и-Мыш могли носом землю рыть, а не выяснили бы во веки веков, куда им обращаться с этим вопросом.
      Когда они вошли в таверну, хозяин — Кривой Алмерик (прозванный так исключительно потому, что, будучи недовольным, смешно кривил правую половину лица) — обернулся в их сторону и… конечно же скривился.
      — Что угодно господам? — спросил он с такими интонациями в голосе, что господам сразу стало ясно: ни дикой луны, ни домашнего сыра, ни приветливого приема они здесь не получат.
      В «Луне и сыре» не любили неизвестных посетителей, да еще с умными и проницательными глазами.
      — Господа пришли со мной, Алмерик, — прогрохотал Коротышка, вырастая за спинами Крыс-и-Мыша.
      — Добро пожаловать, прошу, входите, — защебетал хозяин, что твой соловей, расплылся в настолько широкой улыбке, что, казалось, она вышла за пределы его полного лица.
      — Нам бы нужно было поговорить с тобой с глазу на глаз, — наклонился к его уху Коротышка. — Дело есть.
      — И у господ?
      — Именно у господ — это мои друзья.
      Крыс-и-Мыш переглянулись и невольно приосанились. Когда такой человек, как Ньоль-ньоль, называет тебя другом, это серьезная похвала.
      Хозяин таверны не мешкал: отворил низенькую дверцу за стойкой и провел своих гостей в крохотную конторку, все убранство которой состояло из дубового стола, стула и книжных полок, занимающих всю противоположную стену. Полки были уставлены пухлыми засаленными гроссбухами и просто стопками пергаментных листов, а также завалены грудами свитков и свиточков, причем все они выглядели так, будто сначала купались в соусе, а затем полоскались в супе. Правда, случались среди этого безобразия светлые пятна, но они были крайне редки.
      — Моя бухгалтерия, — широко улыбнулся хозяин. И обратился к Крыс-и-Мышу. — Чьи же вы, ребятки?
      — Одноглазого, — отвечал за них Ньоль-ньоль.
      — Какого Одноглазого? — поперхнулся Алмерик. — Того самого, что ли? Да ты шутишь, Коротышка, или как?
      — Я серьезен как никогда. Джоя убили, и эти ребята ищут виновников. Я сказал им, что друзья у ан-Ноэллина были и что они не откажутся помочь в таком деле.
      — Как убили… — Голос у Алмерика сорвался. — Кто же это… Как же это?! Ну-у-у… А где же тело?
      — Одноглазый его отпел и похоронил по-человечески, — коротко ответил Ньоль-ньоль. — Уже за одно это стоит ему помочь. Да и нашего интереса в этом деле ровно столько же.
      — Ты уверен? — спросил трактирщик.
      — Я видел предсмертное письмо Джоя, в котором он рекомендует этим господам обратиться ко мне да помощью. Я им верю.
      — Рассчитывайте на меня, — решился Алмерик после недолгого колебания. — Все, что в моих силах…
      — Нам нужно знать, не оставлял ли кто-нибудь сообщения для Джоя, — сказал Крыс. — Не искали ли его. Кто нанимал его в последний раз?
      — В последний, в последний, говорите. — Хозяин таверны наморщил лоб и стал теребить себя за уши, заставляя сосредоточиться. — Нет, писем ему не было, разве что — записка. Вот! Вот оно, — вскричал Алмерик, просияв. — Вспомнил! Когда пришел в гавань корабль с Бангалора, был там один такой странный пассажир: говорил, как шипел, точно змея.
      Сперва его понесло совсем в другую сторону, и целых два, а то и три дня я о нем ничего не знал, это уже после, как вы понимаете, вызнал его подноготную. Но, говорят, он сыпал золотом направо и налево и все толковал про какой-то спор: дескать, нужен ему лучший из лучших, а уж за ценой он не постоит. Словом, какой-то дурак и сболтнул ему про Джоя. А с другой стороны, почему — дурак? Иначе как бы Красная Борода деньги зарабатывал?
      — Но Джой в конце кту-талау уже не работает, — тихо сказал Мыш. — Он же отдыхает. И никогда не пропускает роанский турнир. С чего бы это он взялся за заказ?
      — Из-за денег? — тут же поинтересовался Коротышка. — Трудно поверить, что Джой польстился даже на самую крупную сумму, которую могут посулить за провоз контрабанды.
      — Может, вам известно, что он должен был провезти? — осторожно спросил Алмерик.
      — Да, хотя мы и не имеем права сказать, что это. И запрет этот установлен не Одноглазым.
      — Может, хоть намекнете, кем? — подмигнул хозяин. — Кем установлен запрет? Я больше стану соображать.
      — Герцогом Дембийским, — ответил Крыс.
      — Ого! Тогда ничего не спрашиваю, — сказал Алмерик. — Но отвечаю: из-за азарта. Я сам не присутствовал при разговоре, но мои ребята утверждают, что бангалорец слишком ловко повел разговор и буквально вынудил Джоя принять его условия. Намекают также на то, что они с Джоем заключили что-то вроде пари, а вы сами знаете, как трудно отказаться от выгодной сделки, да еще и обставленйой так ловко.
      — Нам нужно подробное описание этого бангалорца.
      — Ничего проще — сейчас позову одного из трактирных слуг: он присутствовал при заключении этого договора. Малый он смышленый, думаю, хорошо рассмотрел этого «нанимателя». Ах ты, драный пес! Своими бы руками шею ему свернул, если бы отыскал негодяя!
      — Ни в коем случае! — предостерегающе поднял руку Коротышка. — Теперь его поганая жизнь для нас так же дорога, как и собственная. Иначе что он нам расскажет?
      В последний день турнира должно было состояться три поединка. Первые два определялись при помощи жребия, в третьем должны были состязаться победители предыдущих.
      Случай определил, что противником унанганца Лагуамбона будет князь Элдеред Телленгит, а Бодуэн Кейденский должен был оспаривать право первенства у рамонца Амхарау.
      Казалось, амфитеатр был не способен вместить еще больше людей, чем накануне, и все же люди решили эту проблему. Чтобы посмотреть последний тур и своими глазами увидеть победителя, зрители были согласны почти на все: женщины сидели на коленях у своих кавалеров; молодежь примостилась в проходах; некоторые даже являлись со своими креслами и искали, где бы их можно было установить. Все ждали исхода первого поединка, затаив дыхание.