Двойник для шута

      Ортон пустил коня галопом и сильно оторвался от своих спутников. Магу удалось догнать его только через минуту, и он сильно запыхался.
      — Государь, государь, умерь свой пыл. В моем возрасте такие скачки отнимают гораздо больше сил, чем раньше. Подумай о моих рассыпающихся костях.
      Император обернулся к нему с веселой улыбкой:
      — Негодник! Недавно некая графиня изливала душу своей приятельнице так громко, что мне удалось услышать большую часть ее скорбной истории, и…
      — Ты подслушивал?! — с преувеличенным возмущением воскликнул Аббон.
      — Естественно. Как же еще мне узнавать, что творится у меня под носом? Так вот, она жаловалась, что ты был с ней любезен, даже слишком любезен какое-то время, а потом оставил ее ради молоденькой баронессы, которая тоже не осталась равнодушна к твоим чарам. Ты что, насильно вливаешь им свое приворотное зелье? И тебе ли говорить после этого о возрасте?
      — Оставим эту тему, мой мальчик, — смущенно молвил Аббон. — Я натура творческая, увлекающаяся. Семья, дети, тихий уютный очаг еще лет триста назад перестали меня привлекать. Но объяснить это милым дамам не дано даже мне при всех моих способностях.
      — Хорошо, — согласился Ортон. — Поговорим о тех сомнениях, которые возникли у тебя по поводу последних событий и которыми ты отказался со мной делиться. А как теперь, после смерти близнеца? Ты уже советовался с Сивардом?
      Аббон сразу понял, о чем идет речь. Замялся, но подумал, что невозможно отмалчиваться все время.
      — Нет, государь, — ответил совершенно другим тоном, серьезно и сурово. — Я еще не говорил с рыжим, но беда не в этом, а в том, что Аластеру пришла в голову некая идея. И это меня пугает сильнее всего. Аластер-то не ошибается, как бы мне того ни хотелось.
      — Он мне ничего не говорил.
      — Он пришел ко мне за помощью, чтобы проверить некоторые свои соображения. Ничего толкового мы с ним так и не придумали, однако и его, и меня смущает нарочитость поступков нашего врага — я, конечно, не об убийстве говорю. Вся история с подкупом, как в свое время и нападение бангалорского флота на Анамур, слишком смахивает на авантюру, чтобы всерьез относиться к такому противнику.
      Двести пятьдесят лет назад твои предки решили не придавать особого значения внезапной вспышке агрессии со стороны Бангалора — посчитали это чем-то вроде мальчишества: детской болезни самоутверждения. И — верные заветам Брагана — не сочли себя вправе пройти с огнем и мечом по всему архипелагу, наказывая ни в чем не повинных жителей за глупость и злобность их владыки. Признаюсь, тогда я был одним из самых ярых сторонников такого решения. И когда наша армия все же высадилась на Алоре, всячески настаивал на том, чтобы немедленно отозвать ее назад.
      Сейчас бангалорские «друзья» вновь ведут себя более чем странно, делая очевидные глупости и привлекая к себе наше внимание своим враждебным поведением. Странный расклад и тревожный — и мы с Аластером уже не можем относиться к этому с прежней снисходительностью.
      — И что же вас тревожит? — непонимающе пожал плечами Ортон.
      — Когда человек становится посреди рыночной площади и начинает орать во все горло: «Я дурак! Я не могу сделать ни одной толковой вещи! Я полный идиот!» — я ему не верю. Зачем оповещать об этом весь свет? А если это еще и недешево обходится… Стал бы ты, будучи каким-нибудь мелким царьком, нападать на Роан? Стал бы чуть ли не в открытую ходить по дворцу и пытаться подкупить придворных?
      — Нет конечно.
      — Вот и я думаю, что нет. А если человек поступает таким образом, то на уме у него что-то другое, тебе не кажется?
      — Ты прав, — согласился император. — Что же теперь?
      — А ничего. Просто будем учитывать это обстоятельство. Расследовать убийство. Готовиться к свадьбе. И главное — помнить, что жизнь продолжается, несмотря ни на что!
      За обедом Арианна то и дело пыталась украдкой рассмотреть императора и решить для себя, с кем она имеет дело на сей раз. Но в любом случае была веселой, радостной и старалась держаться непринужденно. Она поддерживала беседу, охотно смеялась любым шуткам, и короли, присутствовавшие на обеде, были ею, безусловно, покорены. Арианну же согревала мысль о том, что Ортон все равно видит ее и гордится ею.
      Остаток дня она провела с Алейей, с восторгом, словно ребенок, внимая ее бесконечным рассказам. Когда стемнело, баронесса Кадоган послала за двумя своими подругами, и вместе они помогли Арианне переодеться в кокетливый и изысканный ночной наряд. Волосы ей распустили и расчесали так, чтобы они пышным легким облаком лежали у нее на плечах. Затем Алейя смазала губы принцессы смесью меда, лимонного сока и вина, отчего они стали еще более свежими, полными и яркими. Брови девушки расчесали маленькой щеточкой, уложив их красивыми дугами, а уголки глаз немного оттенили порошком сурьмы — полезным для зрения и делающим взгляд более глубоким и притягательным.
      Арианна ждала императора часам к десяти, но его все не было. Алейя Кадоган давно удалилась в свою комнату и улеглась спать, ее приятельницы отправились в правое крыло дворца. Вскоре в коридорах стало тихо, и умолкли голоса, и шагов больше не было слышно. В огромных стрельчатых окнах напротив погасли огни. Принцесса сидела на постели, поджав под себя ноги, и упрямо ждала. Рядом с ней, на низеньком столике, инкрустированном янтарем и кошачьим глазом, лежала стопка книг и маленькие пяльца с заброшенным вышиванием. Арианна то бралась за чтение, но, перелистав пару страниц, откладывала книгу в сторону, то принималась чуть ли не наугад тыкать иголкой в белый шелк платка, на котором задумала вышить монограмму Ортона. Но и это занятие ее не занимало: она надолго прерывала работу, напряженно прислушивалась, не раздадутся ли за дверью легкие, знакомые шаги.
      Никогда в жизни Арианна так не мечтала увидеть другого человека. Это чувство вовсе не было похоже на ее первую, девичью влюбленность. Если тогда она все время мечтала и была счастлива своими грезами, если могла часами находиться в одиночестве, чтобы всласть напридумывать себе всяких историй, в которых белокурый герой спасал ее от разбойников, диких зверей, жестоких врагов или нелюбимого жениха — то теперь одиночество было просто невыносимым. Принцесса пыталась мечтать, как и раньше, но мысли путались, душа тосковала, и оказывалось, что самые простые слова, произнесенные Ортоном, были ей дороже любых пусть даже самых прекрасных, но придуманных ею. Ей хотелось не подвигов, совершенных во имя ее, не опасных приключений, не пылких страстей, но тихих и безыскусных радостей: светлого вечера, проведенного с любимым; куска хлеба, поделенного на двоих; счастливой жизни и спокойной старости; красивых детей. За это она была готова поступиться богатством, могуществом и властью.
      Арианна постигала сложную науку любви.
      А любовь жаждет все отдать, в отличие от влюбленности, которая жаждет все получить.
      И принцесса, может, сама того не сознавая, ждала Ортона, чтобы беззаветно отдать ему все тепло и всю нежность души, пробужденной им к новой жизни и новым надеждам.
      Ее упорство было вознаграждено. Ортон пришел около полуночи.
      — Здравствуй, — обрадовалась она. — А я уже соскучилась. Много дел?
      — Много, — ответил он, не зная, с чего начать.
      — Ты видел меня сегодня? — спросила принцесса. — Я тебе понравилась? Прическу мне делала Алейя, и вообще я страшно рада, что мы с ней подружились — никогда не видела женщины более прекрасной и умной. Я восхищаюсь ею. Знаешь, я люблю свою мать, но восхищаться ею мне никогда не приходило в голову — она вызывала только жалость и сострадание.
      — Арианна, — сказал император, хмурясь. — Подожди минуту, дорогая. Я должен кое-что тебе сказать: я не видел тебя сегодня. Не было у меня такой возможности. Дело в том, что сегодня во дворце произошло глупое и бессмысленное убийство.
      — Кто?! — выдохнула Арианна. — Кто умер?
      — Я. Точнее, убили моего двойника, но ведь целились-то в меня. А пострадали невинные люди. Представь, еще погиб маркграф Инарский — он видел убийцу, и от него поспешили избавиться. Через день-другой должен приехать его сын. Мальчик едет на свадебные торжества, а получит такой страшный удар — даже не знаю, как ему об этом сказать.
      — Как ужасно, — сказала принцесса с непритворной скорбью. — Как ужасно. При дворе Майнингенов умирают часто, и мне это не в диковинку. Но здесь, у тебя, смерть выглядит нелепым и чудовищным недоразумением, особенно такая смерть.
      — Главное, — сказал Ортон, — что мне много раз твердили, что это и есть бремя императора. И я честно был готов умереть, если так рассудит судьба. Но как жить, зная, что из-за тебя погибли люди?
      — Их готовили к этому, — вздохнула принцесса. — Так же, как и меня. Они знали, на что идут. Не казни себя: считай, что это солдаты, павшие на поле битвы. В сущности, здесь и идет настоящая битва.
      — Какая ты мудрая, — восхитился Ортон, пользуясь случаем, чтобы поцеловать ее. — О чем ты думаешь сейчас, милая?
      — Завтра свадьба, — сказала принцесса. — Что же нам делать?
      — Жениться. Если ты не боишься, конечно.
      — Меня всю жизнь готовили к тому, что будет очень страшно, невыносимо страшно. Но мне никто и никогда не говорил, что страх за собственную жизнь — каким бы всепоглощающим он ни был — отступает и уходит прочь, когда начинаешь тревожиться за жизнь существа, гораздо более бесценного для тебя, чем ты сам. Ортон! Что будет с нами? С тобой?
      Император подхватил ее на руки и закружил по комнате.
      — Не знаю, что со мной будет, но догадываюсь, что уже случилось! Арианна, эти дни я, возможно, буду редко появляться у тебя, возможно, буду невнимателен, но ты перетерпи.
      — Я понимаю, — прошептала она. — Бремя? Бремя императора…
      — Да. Но ты должна твердо помнить то, что я скажу тебе… — Он осторожно опустил ее на пол, развернув спиной к окну, затем встал на одно колено и произнес торжественно: — Я люблю тебя, Арианна, и прошу, чтобы ты согласилась стать моей женой. Если ты не знаешь, что ответить, то лучше не торопись, потому что для меня бесконечно важно, чтобы ты сказала «да». Подумай, стою ли я твоей любви и привязанности?
      И принцесса покачнулась, схватилась рукой за горло, будто ее душили, и разрыдалась так безудержно, так отчаянно, словно ей сообщили самую горестную весть.
      — Что? Что? Что с тобой? — спрашивал Ортон, осыпая поцелуями ее руки и мокрое лицо.
      — Я счастлива, я так счастлива, — твердила она, не переставая плакать.
      Арианна не знала, как объяснить ему — удивительному, ставшему таким родным и близким, — что ее всю жизнь готовили к жизни без любви и нежности, к существованию в качестве живого залога или символа. И она заранее смирилась с этим, нарастив на своей душе что-то вроде ледяного панциря, чтобы ничто не могло ее ранить или причинить боль. А Ортон в несколько дней не только растопил этот лед, но и достучался до ее сердца, и теперь оно нестерпимо болело. Принцессе еще никто не успел рассказать, что любовь — это тяжкий труд, и боль, и мука. И что счастье — это вовсе не абсолютный покой и не постоянная радость. Но она уже догадывалась об этом, прижимаясь к своему жениху.
      — Я, я люблю тебя, Ортон? Я люблю… — повторяла она, не веря, не смея поверить в то, что с ней случилось чудо, которое она до сих пор полагала недоступным для себя.
      Они просидели около часа в полной темноте, смеясь, шепча всякие глупости и целуясь. Наконец император поднялся:
      — Милая, мне жаль, но я должен уйти. Я и так задержался.
      — Ты уходишь?! — спросила Арианна, и глаза ее снова наполнились слезами. Но она подумала, что Ортону и без того трудно, и потому мужественно сдержалась.
      — Не хочу, но придется. Пора собирать совет и решать что-то с убийствами. Я теперь слишком счастлив, чтобы позволить неведомо кому убить меня.
      — Не говори так, — прошептала она истово. — Не смей говорить так. Я только-только встретила тебя… Ты будешь жить, что бы ни произошло, обещаешь?
      — Хорошо, — улыбнулся он. — И сегодня я оставлю в предпокое еще несколько охранников. Так мне будет спокойнее. А сейчас ложись спать — завтра тебе нужно рано вставать, и целый день ты проведешь на ногах.
      — Ну и пусть, — сказала Арианна. — Когда ты рядом, я не устаю. Ортон, скажи мне одну-единственную вещь: может быть такое, чтобы и завтра со мной будешь не ты, а кто-то другой?
      — На церемонии буду я, — ответил император. — А дальше и сам не знаю.
      Когда он ушел, Арианна бросилась в кровать и сжала в объятиях пуховую подушку. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться своим нежданным счастьем, но тех, кому она доверяла, рядом не было. Разве что Алейя Кадоган… Но будить баронессу среди ночи, чтобы поведать ей банальную историю о двух счастливых влюбленных, это было бы совсем неприлично…
      Арианна так и заснула не раздеваясь.
      — Император здесь, — раздался в кромешной тьме голос Аластера, герцога Дембийского. — Все ли готовы?
      — Да, да, да… — зазвучали разные голоса.
      — Нет нужды говорить, зачем мы собрались, — молвил Аластер. — Через несколько часов император женится на принцессе Арианне, и с этого мгновения жизнь его будет подвергаться еще большей опасности, не говоря уже о жизни нашей будущей императрицы. Прошу вас, господа, высказывайте свои предложения, делитесь идеями…
      — Почему «еще большей»? — раздался немного растерянный голос Ортона.
      — Потому, Ваше величество, что каждый следующий после свадьбы день станет приближать нас к тому счастливому и торжественному моменту, когда мы сможем объявить о рождении наследника. Будущего императора Великого Роана. Так что убийца постарается завершить свои дела как можно быстрее — чтобы наследник не успел появиться.
      — Сейчас буду говорить я, Аббон Флерийский, — сказал маг. — Меня испугали и насторожили предсмертные слова маркграфа Инарского, а также способ, которым были убиты обе несчастные жертвы. Дело в том, что человек в зеленой одежде, опирающийся на посох и рассылающий смерть с невидимыми ядовитыми иглами, может быть только монхиганом. А этого как раз быть не может.
      — Положим, — возразил Аббон Сгорбленный, — вызвать фантом под силу любому деревенскому колдуну. Да и такие трудности — это нечто лишнее, ведь можно просто одеться соответствующим образом. Кто теперь, спустя столько сотен лет, сумеет отличить подлинного монхигана от мнимого? Наш милый Финнгхайм, о котором я стану глубоко скорбеть, не отличался умом — пусть простит мне покойник нелестное это высказывание. Он мог увидеть монхигана там, где его в помине не было.
      Меня беспокоит другое — зачем это было сделано? И вопрос нужно ставить иначе: тот, кто совершил это убийство, совершенно прозрачно намекнул нам о том, что посвящен в тайну происхождения Ортона Агилольфинга. Ведь не так уж много людей знали о том, что император Браган — не просто талантливый и удачливый полководец, не просто великий государь, а еще и Саргонский чародей. Вы же, господа, рассуждаете так, словно весь мир владеет теми же тайнами, что и мы, избранные…
      На несколько секунд воцарилось молчание. Каждый думал о чем-то своем.
      — Яд, — сказал Аббон Флерийский. — Меня тревожит, что яд был необычный, тот самый…
      — Тут я не специалист, — вздохнул князь Даджарра, который считал эту проблему не принципиальной и далеко не самой важной, — но думаю, что и добыть соответствующий яд — это не самое трудное.
      — Как сказать, — с сомнением в голосе произнес маг. — Нужно же откуда-то узнать рецептуру.
      — Вы же знаете, — заметил Далмеллин.
      — Ну, не хватало еще, чтобы кому-то, кроме членов нашего Совета, был открыт доступ к тайнам Агилольфингов!
      — Придется привыкать, — отозвался Локлан Лэрдский, до которого постепенно начинала доходить вся сложность создавшегося положения.
      — Вот что мне неясно, — сказал внезапно Сивард Ру. — Я ведь человек простой, конкретный, мне эти магические выкрутасы безразличны. По мне, главное заключается в том, что на императора покушались и, строго говоря, своей цели достигли — это уже дело случая да чрезмерная предусмотрительность предков не допустили смерти государя. И вопрос нужно ставить так: кто и каким способом? Мы тут недавно рассуждали, что теоретически Его величество — самая видная мишень, главная цель любого врага. Но я долго раздумывал над этим — кто же решится на подобное злодеяние? Кто не побоится, что на него обрушится возмездие такой мощи, о которой даже подумать жутко? Я бы побоялся, например.
      — Только не ты, — отозвался Теобальд. В его голосе звучали веселые нотки. — На такие мелочи ты никогда не обращал внимания.
      Члены Большого Совета захмыкали на разные голоса: они прекрасно знали, на что он намекает.
      — Побоялся бы, — упрямо повторил Сивард. — А если бы не испугался, значит, я держу в рукаве такой козырь, что с ним мне ничего не страшно. Что-то такое, что убедит моих противников перестать преследовать меня, если задуманное мне удастся. Чем же можно купить лояльность огромной империи? И вот еще что. Конкретно. Если убийца уже находился здесь в то время, когда бангалорец пытался подкупить приближенных императора, то в чем причина подкупа? Только для отвода глаз? Но стоило ли так рисковать и практически откровенно заявлять о своих преступных намерениях вслух? Ведь миссия бангалорца закончилась тем, что ему пришлось поспешно скрываться от моих людей несолоно хлебавши. А самому скудоумному недотепе ясно, что своими действиями он побуждает охрану Его величества удвоить и утроить усердие, возбуждает лишние подозрения, ставит на ноги соглядатаев — то есть всячески затрудняет работу своему напарнику. Если вы находите противоречия в моих рассуждениях, то скажите об этом.
      — Нет, — ответил за всех Аббон Сгорбленный. — Пока ты рассуждаешь весьма логично. Продолжай, наш добрый Сивард.
      — Я с малых лет привык следовать нехитрой истине, — сказал одноглазый. — Самое простое объяснение обычно и оказывается тем, что соответствует действительности. И если напрашивается вывод, что тот, кто подкупал приближенных, и тот, кто покушался на убийство, работали порознь, не подозревая друг о друге, то так оно и есть.
      — Но тогда выходит, что убийца был не с Бангалора?
      — Вот этого не скажу, пока не узнаю, — честно ответил начальник Тайной службы. — Все может быть. Но это не главное, а главное — что теперь мне нужно смотреть в оба.
      И сам захихикал над своим язвительным каламбуром.
      — А может, мы недооцениваем наших потенциальных противников? — предположил Локлан Лэрдский. — Может, кто-то действительно собирается начать войну и подобными действиями просто рассчитывает посеять панику, чтобы, услышав известие о смерти государя, тут же обрушиться на нас с войском?
      — Ну, паники не будет, — явственно ухмыльнулся наместник Ашкелона. — Напротив, версия о неуязвимости императора получила новое подтверждение, хоть мне и тягостно, что близнец заплатил за это собственной жизнью. Но, в общем, в этом и состоял его долг — не перед императором, а перед всей нашей империей. И он знал, на что соглашался.
      — Но кто из известных нам государей рискнул бы открыто противостоять Великому Роану? — задал вопрос Далмеллин. — Лотэр? Аммелорд? Варварская и нищая Самаана?
      — Может, существует заговор на уровне государей? — подбросил идею Локлан Лэрдский.
      — Я бы знал об этом в тот же день, когда подобная мысль возникла бы в их дубовых головах, — фыркнул Сивард Ру. — А если бы их головы не были дубовыми, то и соседние страны процветали бы, а не благоговели перед нами. Заговора нет и быть не может.
      — Ходевенский континент тоже отпадает, — высказал свое мнение Теобальд. — Большинство тамошних государств находятся на уровне варварства. Если бы их не отделял от нас океан, я бы стал их опасаться: юные народы всегда кровожадны и не считаются с собственными потерями при завоеваниях. Но им до нас так просто не добраться. К тому же, они и между собой еще не разобрались.
      — У меня есть одно предположение, — взял слово Аббон Флерийский. — И оно мне не нравится. Накануне убийства меня посещал Аластер и просил заглянуть в мое Озерцо Слез…
      — Ты же отказался, — вмешался герцог Дембийский. — Или мне показалось?
      — Ну, не время сейчас об этом… Главное, я все-таки посмотрел в свое Озерцо и пролил немало горьких слез.
      — Это что — снова фигура речи? — сварливо спросил Далмеллин. — Сколько я ни слушаю вас в Совете, Аббон, столько поражаюсь вашему пристрастию к недорогим эффектам.
      — Дешевым, — подал голос Гуммер.
      — Я так и сказал.
      Аббон Флерийский не стал ввязываться в очередной спор из тех, что редко, но все же разгорались на заседании Большого Ночного Совета. И это тоже сказало всем участникам о серьезности положения.
      — Мы снова вернулись к Бангалору, — молвил маг другим тоном — серьезным и жестким. — Я обнаружил на Алоре средоточие силы, которой раньше там и в помине не было. Звезды благоволят к этой земле, и всякий маг, решивший заниматься там своим ремеслом, достигнет большего, чем где бы то ни было на Лунггаре.
      — Но пока магов нет, бояться особо нечего? — спросил Локлан, граф Лэрд.
      — Они уже есть, — громко сказал Аббон. — Их немного, но они там. Приблизительно в том же месте, где расположена Оита.
      — Это серьезно? — поинтересовался Гуммер.
      — Очень.
      — Ты хочешь сказать„что обнаружил тех, кто занимается запретной магией? — спросил Аластер.
      — Хотел бы, так и сказал бы, — буркнул Аббон. — В том-то все и дело, что я не могу и не имею права на основании увиденного утверждать, что магия, которую используют эти люди, запретна. Там и в помине нет явных проявлений темных сил, нет ничего, что могло бы заставить меня потребовать от Совета принятия решительных мер. И все же тревожно мне, как никогда.
      Знаете, что именно меня беспокоит?! Сама земля напоена силой, а они ничего не делают. Вообще ничего. Энергии витают в воздухе, но маги бездействуют. Не верю я в это, так не бывает. Плохие ли, хорошие ли — проявления их деятельности просто обязаны быть. В противном случае я начинаю подозревать, что кто-то старается не привлекать к себе внимания. И либо старательно скрывает все следы, либо на самом деле затаился — что, в какой-то мере, одно и то же.
      — А не слишком ли это заумно? — спросил Гуммер. — Не преувеличиваете ли вы опасности, Аббон? Не ищете ли подвоха там, где его и в помине нет?
      — Не думаю.
      — Итак, опять и опять Бангалор, — заговорил Сивард Ру сердитым и напряженным голосом. — Но все равно не могу взять в толк: неужели они действуют настолько разобщенно, что скрывают друг от друга даже самые важные сведения, несмотря на риск провалить все дело? И что может толкать разных людей на одно и то же преступление — месть? Я с таким еще не сталкивался…
      — Все может быть, — заметил Теобальд. — История знает не один пример того, как глупые дети, наслушавшись всяких сплетен и россказней, ставших со временем героическими преданиями, решают продолжить правое дело тех, кто и прав-то никогда не был. Просто детям об этом не сказали. И снова льется кровь и умирают люди во имя ложных целей. Вполне возможно, что кто-то хочет доказать Великому Роану, что тот не так уж и велик. Потому и выбран древний символ — монхиган.
      — Хорошо бы, если это так, — рассудил Аластер. — Если ушей убийцы достигнет весть о том, что император жив, будет подтверждено его сверхмогущество, и тогда противник может остановиться. Я не призываю и не советую рассчитывать на это, но как бы мне хотелось надеяться, что все закончится этими двумя злодеяниями…
      — Не знаю, не знаю, — вздохнул Аббон Сгорбленный. — Зло отчего-то никогда не останавливается на полпути. Возможно, от того, что оно не бывает мудрым и рассудительным?
      — Меня смущает другое, — гнул свою линию одноглазый. — Обычно враги либо объединяются ради общей цели с тем, чтобы уничтожить друг друга потом, когда она уже будет достигнута, либо сперва разбираются между собой. И уж после победитель атакует главного противника. А эти действуют так, словно и не знают друг о друге. Меня это настораживает. И монхиганы здесь ни при чем…
      — Нужно еще знать о монхиганах, — твердил свое Аббон Флерийский. — Не нравится мне осведомленность нашего, с позволения сказать, приятеля. И потом, что-то не так в том сборище магов на Бангалоре, ох, не так. Я это чую, но доказательств у меня нет.
      — Взять бы да утопить к демонам это вражье гнездо, — предложил Сивард Ру. — Только окажем услугу всему остальному миру. — Он сделал паузу, а затем продолжил: — Но не говорите мне, что мы не имеем права, я и сам все хорошо помню. Это так, мечта…
      — А наш император молчит, — сказал Далмеллин. — Значит ли это, что он недоволен нашими рассуждениями, или ему есть что сказать, и он ждет, пока мы перестанем спорить?
      — Не знаю, — ответил из темноты Ортон. — У меня странное чувство, что меня постоянно кто-то окликает из того прошлого, в котором меня и в помине не было. Ощущение чьего-то присутствия за спиной, но когда я оглядываюсь — даже мысленно, — то никого не обнаруживаю. Возможно, я стал излишне мнителен и меня напугали эти сообщения о неблагоприятном расположении звезд? Возможно, императрица оказалась мне дороже и нужнее, чем предполагалось условиями нашего брака, и теперь я хочу оградить ее от всех опасностей и треволнений?
      — Что касается убийства, то я предприму все возможные и невозможные усилия, — заверил своего повелителя одноглазый Сивард. — Вскоре я ожидаю донесений с Бангалора и сразу же оповещу всех здесь присутствующих, если обнаружится что-либо интересное.
      — Архонт Бангалора — человек весьма странный, — сказал Аббон Сгорбленный. — Но мы его не видели так давно, что все могло измениться. Людям свойственно меняться со временем.
      — Что касается архонта, — сказал Аластер, — я знаю, с кем поговорить насчет этой персоны.
      — Кого вы имеете в виду, герцог? — спросил Гуммер.
      — Посла Шовелена. Это весьма достойный человек, к тому же умен и чертовски наблюдателен. И играет в морогоро лучше всех, с кем мне приходилось встречаться, кроме вас, господа, естественно. Он играет как рисковый и дальновидный полководец. Думаю, обладая таким складом ума, он понял больше, чем ему рассказали и показали, потому и надеюсь, что он расскажет многое из того, что бросится в глаза не всякому шпиону.
      — Удачи нам, — подвел итог Теобальд.
      — Что же касается моей свадьбы… — начал было император.
      — Что касается свадьбы, не извольте беспокоиться, Ваше величество. Мы примем меры, и комар не проскользнет, предварительно не пройдя осмотра и собеседования, — сказал Сивард Ру.
      — Я не об этом. Просто я считаю вас самыми близкими и родными мне людьми и потому хотел сказать вам, что я совершенно счастлив.
      Император скрылся в потайном ходу.
      За столом остались восемь членов совета, не торопившиеся расходиться.
      — Император счастлив, — как-то задумчиво произнес Теобальд.
      — Это очень опасно — в первую очередь для него, — заметил Сивард Ру.
      — Что я могу сказать об архонте Бангалора? Хм-мм-м. Интересный вопрос, — говорил посол Шовелен, ранним утром прогуливаясь с Аластером по дворцовому парку. — Знаю-то я многое… Вот что может пригодиться вам, герцог, мне еще неясно.
      — Откровенно говоря, мне и самому неясно, — признался герцог Дембийский. — Одно могу вам сказать сразу: мы пришли к выводу, что наиболее вероятным противником может быть Бангалор — либо официальный, либо тот, что сильнее официального. Если я четко выразил свою мысль.
      — Предельно, — сказал граф. — Ну, что же. Тогда я просто расскажу вам о своих впечатлениях, а вы уж делайте собственные выводы.
      Архонт Тиррон происходит, как вам, конечно, известно, из ничем не примечательного купеческого рода Аберайронов, которые около трех с половиной столетий тому назад внезапно возникли на политической арене Бангалора. Единственное, чем они действительно выделялись, это богатством. Соперников у Аберайронов было предостаточно, но они как-то внезапно победили всех — даже тех, кто превосходил их наголову.
      Слово «внезапно» я употребляю лишь потому, что хочу избежать более эмоциональных определений и придерживаться объективных суждений, хотя это нелегко.
      Словом, у меня сложилось впечатление, что и тогда, и теперь за спиной архонтов из рода Аберайронов стоит некая сила, которая, собственно, и удерживает их на троне. Можно выразиться и иначе: у архонтов Бангалора вот уже три века подряд спрятан в рукаве некий козырь, который они неизменно предъявляют при каждом новом раскладе, чем и принуждают остальных игроков признать поражение. Нынешний архонт прослыл человеком странным, но я бы определил это несколько иначе. Я беседовал с ним не так уж часто, только на официальных приемах, где остаться вдвоем больше чем на пять-шесть минут практически невозможно, но и нескольких раз хватило, чтобы понять, что человек этот глубоко несчастен. Он прекрасный собеседник, умный и глубокий политик, суждения его отличаются неординарностью, свежестью подхода, оригинальностью. И все это куда-то исчезает, когда мы сталкиваемся с реальной экономикой и политикой Бангалора.
      Нет, архипелаг не бедствует. Но я бы сказал, что не благодаря усилиям правительства, а как бы и вопреки этим усилиям. Лишь благодаря тому, что природа там необыкновенная, жители просто не имеют реальной возможности умереть с голоду. Воды, фруктов и даров моря у них предостаточно. К тому же все морские диковинки, которые для них являются повседневной, грубой, наскучившей пищей, на нашем континенте ценятся как деликатесы. Только собирай и продавай за серебро и золото. Да и ходевенские государи уже начинают постепенно привыкать к роскоши. Да что я, герцог? Я же рассказываю вам очевидные вещи.
      — Не совсем, — улыбнулся Аластер с высоты своего великанского роста. — Вы уже сообщили мне множество деталей, над которыми есть резон подумать.
      — Я рад, что смог оказаться хоть немного полезным. Мне продолжать?
      — Конечно, граф. Сделайте одолжение.
      — Итак, государство получает огромные средства в свою казну, но они все время куда-то исчезают. Я имел удовольствие общаться с главным казначеем — это достойный вельможа и человек, если и не кристально честный, то и не прожженный вор или пройдоха. И вот что странно, герцог: возможно, я и преувеличиваю, но мне показалось, что и главный казначей, и военный министр, и адмирал торгового флота — все они чего-то очень боятся. Это не явное их состояние, а скорее привычка. Как люди, живущие на вулкане, привыкли думать о том, что он в любую минуту может взорваться. Нет, они не трясутся от страха ежесекундно, но и сильно отличаются от тех, кто живет спокойно.