Двойник для шута

      На кадазане закипело настоящее сражение.
      — Бегите! — зарычал Ньоль-яьоль, уклоняясь от стремительных ударов, наносимых йеттами. — Бегите, хватайте их хозяев!
      В тесном пространстве, заполненном ящиками, мешками и бочонками, двигаться было тяжело. Коротышка отличался недюжинным мастерством, изумительной силой и ловкостью, но сухощавым, тощим, гибким йеттам здесь было удобнее. Крыс-и-Мыш вообще поражались, что Коротышка еще жив.
      Проскакивая к трапу мимо сражающихся стражников и йеттов, Мыш получил чувствительный удар в бок кривым ритуальным ножом. Он заскрипел от боли, и одежда его моментально окрасилась кровью. Крыс схватил его за руку и потащил за собой. За их спинами раздавались крики умирающих стражников: убийцы Терея знали свое дело.
      Последнее, что Крыс-и-Мыш видели в трюме, — это огромную фигуру Коротышки вполоборота к ним, закрывающего собой единственный выход. Он прикончил одного из йеттов своим мечом, но второй успел расправиться с последним стражником, и теперь двое опасных противников сошлись в смертельном поединке.
      — Меня зовут Рэндалл! — крикнул Коротышка на прощание. — Рэндалл!
      Он был ранен, но неопасно — красная черта пересекала правую половину его лица, и Коротышка скалил зубы в веселой и злой улыбке. Кажется, он был совершенно счастлив, что судьба предоставила ему возможность встретиться лицом к лицу с убийцами его побратима.
      Таким его и запомнили Иниас и Селестен.
      С берега уже торопилось подкрепление, и бангалорское судно под немного странным названием «Умба» было захвачено роанскими войсками. Поскольку команда оказала отчаянное сопротивление, то большая часть людей была убита в ходе боевых действий. Однако Крыс-и-Мыш все-таки захватили одного из пассажиров живьем. Он извивался в их крепких руках и норовил прочитать заклятие, но рот ему заткнули тряпкой и поверх перевязали шелком, а один из стражников буквально обвешал его амулетами, которые, по поверью, помогали против бангалорцев, как таковых. Это было смешно и наивно, однако даже сам воин не подозревал, какой могучей силой обладали два из полутора десятков его талисманов. Второй пассажир скончался в течение нескольких минут от страшной раны: Крыс пригвоздил его к палубе ударом меча в живот.
      Несколько стражников осторожно спустились в трюм, и тотчас оттуда донеслись громкие, скорбные возгласы. Своих товарищей они нашли мертвыми — только начальник таможенного отряда да переводчик были ранены тяжело, но не смертельно. Оба уверяли, что обязаны жизнью Коротышке, и просили позвать к нему лекаря.
      — Что с ним? — спросили Крыс-и-Мыш у одного из таможенников.
      — Это ваш товарищ? — ответил на вопрос вопросом тот. — Тогда лучше вам не смотреть.
      — Кто теперь за старшего? — осведомился Крыс твердым голосом.
      — Я! — отозвался один из воинов, довольно молодой и рассудительный. Под его руководством три десятка стражников уже отправляли на берег арестованных, убирали трупы товарищей, погибших в сражении, везли с берега лекарей. Короче, командовал он быстро, четко и разумно.
      Крыс показал ему свою брошь, свидетельствующую о принадлежности к людям Сиварда Ру, которые простым роанцам представлялись чуть ли не младшими небожителями. Выше Тайной службы стояли только трое — Аластер, император и Господь Бог, причем последнего вспоминали реже, ибо его власть была не столь явной.
      Молодой человек вытянулся, приосанился:
      — Чем могу быть полезен?
      — Отвезите нас на берег и предоставьте закрытый экипаж с надежной охраной. Сколько бы воинов вы ни дали, мало не будет. Тела йеттов — они там, внизу, в трюме, — отправьте следом за нами, во дворец. Тело убитого великана — в Малахитовую базилику. Скажите, что одноглазый сам приедет на церемонию отпевания. Начальника таможни и переводчика — к награде. Пожалуй, все. Ах да. Моего коллегу нужно перевязать, но мы поедем вместе, так что пускай лекарь поторопится.
      — Попрощаться с вашим другом не хотите? — робко задал вопрос таможенник.
      — Мы уже попрощались, — ответили Крыс-и-Мыш.
      Какое-то время все молчали. Крыс-и-Мыш просто пытались отдышаться и прийти в себя; Аббон Флерийский в компании с Сивардом разглядывал тела йеттов; князь Даджарра и Аластер, напротив, заинтересовались пленником, который тщетно пытался вырваться из стальных рук гвардейцев. Было очевидно, что всем не терпится задавать вопросы, но они милосердно молчали, понимая, что подобное явление во дворец имело свою предысторию — возможно, крайне напряженную, и выслушать ее лучше тогда, когда непосредственные участники будут действительно готовы рассказывать.
      — Вина им, — приказал шут, и слуга, появившийся из-за портьеры бесшумной тенью, поставил перед ним поднос с двумя или тремя бутылками. Второй принес бокалы.
      — Спасибо, — хором откликнулись Крыс-и-Мыш и, плюя на приличия, сословную разницу и прочие предрассудки, схватили по бутылке с подноса и присосались к ним с жадностью людей, проведших с месяц в Саангской пустыне.
      Бангалорец рычал и мычал сквозь плотную повязку.
      — Снимите ее, — сказал Аластер, обращаясь к гвардейцам.
      Те принялись исполнять распоряжение.
      — Ваша светлость, — испугался Крыс. — Этот человек был схвачен в компании с убийцами Терея — возможно, он обладает некой силой. Не безопаснее ли оставить его так, как есть?
      — Ценю вашу предусмотрительность, — широко улыбнулся Аластер, показав ослепительные острые зубы. — Аббон, будь любезен, посмотри, что представляет из себя этот господин.
      — Маг, — спокойно откликнулся Аббон. — Но маг, я бы сказал, посредственный. Хотите — развязывайте, хотите — нет. Дело вкуса, а не безопасности. Если он что и знает, так это пару фокусов.
      Бангалорец возмущенно замычал и замотал головой. Эта нелестная характеристика, кажется, его задела.
      — Вот и ладно, — обратился к своим воинам герцог. — Вот и развязывайте. Поговорим, обсудим с нашим невольным гостем некоторые подробности.
      — Позвольте! — не выдержал Сивард. — А где вы собираетесь с ним беседовать? Необходимо пройти хотя бы в мои апартаменты. И вообще все нужно выяснять по порядку.
      — Хорошо, хорошо, — согласились все, потому что знали, что спорить с одноглазым — себе же дороже. Да и трудно было не признать его правоту. В парадном зале допрашивать пленников и разглядывать трупы не совсем прилично и не слишком удобно. Помимо же прочих преимуществ, апартаменты Сиварда славились своими необъятными запасами тех напитков, которые были сейчас столь необходимы собравшимся, чтобы взбодриться и вновь обрести работоспособность.
      В кабинете одноглазого, где всем нашлось удобное место, Сивард приступил к расспросам.
      — Прежде всего, — сказал он, обращаясь к Крысу-и-Мышу, — я должен заявить вам, что ваше недавнее исчезновение, неявка на службу с отчетом, которого я так долго ждал, а затем эта дикая авантюра с бангалорским кораблем могут дорого вам обойтись. Поэтому в ваших же интересах подробнейшим образом изложить, как, что и где происходило, что это за пленник и как вы умудрились наломать столько дров.
      — Вдохновляющее начало — обратился Теобальд к Аластеру. — Ты не находишь, герцог? Словно наяву вижу, как ребята начинают чувствовать себя все лучше, доверяя своему начальнику как отцу родному.
      — А почему бы и нет? — откликнулся тот. — Похоже, что именно так они к рыжему и относятся.
      Крыс-и-Мыш оглядели достойное собрание, мысленно ужаснувшись своей аудитории. Они не были ни застенчивыми, ни скромными, ни робкими, но когда цвет империи сидит перед тобой, вот так, в полутора-двух шагах, поневоле почувствуешь себя немного скованно.
      — Вы по сторонам не глазейте, — сказал Сивард, мгновенно оценив обстановку. — Вы не их бойтесь, вы меня бойтесь, потому что они вас пожурят, а я и пришибить могу — по-простому, чтоб не канителиться.
      Пожалуй, если что и могло вывести Крыс-и-Мыша из ступора, то вот такая безыскусная, добрая речь. Они тут же встрепенулись и принялись быстро излагать основные факты, ставшие им известными за последние двое суток. Правда, оба они еще не догадывались, что захваченные ими бангалорцы и йетты обвиняются в убийстве императорского близнеца и Кайрена Алуинского с его слугами, но и без того выходило, что бангалорца следует допросить как следует.
      Крыс-и-Мыш начали со своей встречи с Коротышкой, рассказали о том, как приятель вот этого пленника заключил пари с Джоем ан-Ноэллином, поведали и о подложном письме побратима Эрлтона и о том, что Коротышка припомнил о существовании у побратима какого-то родственника на Бангалорах. Передали историю корабельного повара, а также рассказали, как и зачем проникли на «Умбу». Бой не описывали — и так все было ясно. Только официально уведомили присутствующих о героической гибели Коротышки.
      Чем больше слушали Крыс-и-Мыша собравшиеся, тем более ясная картина рисовалась им.
      Допрашивать пленника было даже не обязательно: на его предплечье отчетливо виднелась татуировка — изображение черной змеи с угрожающе раскрытым капюшоном. И это неопровержимо свидетельствовало о том, что архонт Бангалора оказался причастным ко всем трагедиям, случившимся в империи.
      Пленника терзал невыносимый страх. Он отнюдь не был героем и охотно рассказал бы все, что знал — а знал он не так уж и много. Но печать молчания на его уста налагала не только и не столько преданность человеку в серебряной маске, не ужас, который он перед ним испытывал, а мощное заклятие, снять которое было практически невозможно. Конечно, сильный маг мог бы сломать эту печать, но человеческое тело было слишком хрупким сосудом, и оно погибало прежде, чем возвращалось к прежнему, нормальному существованию.
      Пленник был не в состоянии рассказать не только то, о чем его спрашивали и о чем он понятия не имел, но и то, что страстно мечтал выкрикнуть в лицо своим мучителям.
      Он снова замычал с совершенно безумным выражением лица.
      «Поймите меня! — кричал он, путаясь в паутине вынужденной немоты. — Догадайтесь! Вы, такие могущественные, такие мудрые, такие проницательные, — что же вы мучаете меня?! Поймите! Услышьте!» Но понимать его упорно отказывались.
      — Он что, немой?! — немного брезгливо спросил князь Даджарра. — Или просто прикидывается, чтобы мы оставили его в покое.
      — И не мечтай, — прорычал Сивард в лицо бангалорцу. — Я тебя в покое не оставлю никогда. Выкладывай, говорю тебе! Выкладывай все, что знаешь!
      Пленник задергался всем телом, сморщившись, изломив брови, подобно маске скорби. Смотреть на него было жутко.
      — Отвечай!!!
      — Он ничего не скажет тебе, — внезапно сказал Аластер. — Оставь его, Сивард.
      — То есть как это «оставь»? Что это значит? Да я из него вырву эти признания.
      — Может, и вырвешь, но кто будет гарантировать, чтв они искренни и правдивы? Ты не распаляйся, пожалуйста, а лучше задумайся вот над каким вопросом: не слишком ли легко захватили этого пленника?
      Крыс-и-Мыш чуть не задохнулись от возмущения. Всем были известны невозмутимость и бесстрашие герцога Дембийского, но столь пренебрежительное отношение к смерти Коротышки Ньоль-ньоля, заплатившего последнюю цену за то, чтобы бангалорцы были схвачены, показалось им чрезмерным.
      — Прошу прощения, господа, — склонил перед ними Аластер свою великолепную голову.
      Как всегда тактичный и деликатный, он сразу понял, что его слова ощутимо ранили обоих подчиненных Сиварда.
      — Прошу прощения, — повторил он еще раз. — Но я имел в виду именно то, что сказал. Убийцы Терея подлинные — и один из лучших воинов не смог сохранить жизнь, сражаясь с ними. Вы же, господа, славитесь своим интеллектом, а отнюдь не боевым мастерством. И никак не можете претендовать на звание магов. Насколько мне известно, вы ученые?
      — И что из того? — спросил Крыс, начиная постигать смысл слов герцога Дембийского.
      — Из этого со всей очевидностью следует, что противник был слабее вас. А татуировка на предплечье этого человека обозначает, что он принадлежит к высшей касте — к магистрам либо сановникам.
      — Вы знаете иерархию бангалорцев? — изумился Сивард.
      — Нет, но я знаком с татуировками. Их очень легко читать, и они далеко не так бессмысленны, как кажется на первый взгляд. Итак, с вашего позволения, я продолжаю. Двое, занимающих высшие посты, сдаются практически без боя: всю работу выполняют убийцы Терея. Они, как всегда, великолепны, а наши потери, соответственно, очень и очень велики. Это притом, что их нападение не являлось неожиданностью. Что же делают магистры? Один безропотно погибает от удара в живот, и его телом занимаются лекари Тайной службы; второй оказывается плененным и даже не пытается освободиться. Вслушайтесь, как он мычит. Ему страшно. Пристало ли магистру испытывать такой страх?
      — Так ты хочешь убедить нас?.. — начал шут. — Ты утверждаешь…
      — Я утверждаю, господа, что нас примитивно обманули. Вместо настоящих магистров нам подсунули их копии — возможно, они действительно похожи как две капли воды. Но это простые люди, а если и маги, то начинающие. Наверное, об этом знали только шестеро: двое убийц Терея, двое подлинных бангалорских магистров и эти — подменыши.
      — Что же он молчит, песий хвост? — обозлился Сивард. — Если это правда, что же он мне душу выматывает?!
      — Если это правда, — вмешался Аббон Флерийский, — то он так же лишен возможности что-либо объяснить, как давешний похититель Террил, помнишь?
      — Снова печать молчания?
      — Именно она. Но придется попытаться ее сломать. Хоть что-то же нужно делать!
      — Боюсь, это бесполезно, — пожал плечами князь Даджарра. — И в свете последних событий меня больше интересует следующее: кто является родственником исчезнувшего Эрлтона, о котором упоминал Коротышка Ньоль-ньоль, и кто является магистром Ордена Черной Змеи — архонт Тиррон или другое лицо? Интересно, что оно думает по поводу этих событий?
      — Кстати, — сказал Сивард. — Герцог, похоже, абсолютно прав. Татуировка не настоящая: это какой-то хитрый рисунок, но краску можно стереть, если растворять ее не водой, а крепким вином.
      — Как ты догадался? — спросил Теобальд.
      — А никак. Просто налил себе стаканчик… то да се…
      — Прошу прощения, герцог, — деликатно кашлянул Шовелен, выводя своего собеседника из глубокой задумчивости.
      Они с Аластером сидели на террасе, среди настоящих зарослей тропических растений, посаженных в огромные каменные вазоны. В этих рукотворных джунглях стоял низенький широкий столик, уставленный закусками и напитками, и такие же приземистые просторные диванчики, обитые мягким бархатом. В лазуритовой чаше в форме раковины журчал крохотный фонтан, своим пением успокаивая и разум, и сердце.
      Командир гвардейцев вскинул голову и посмотрел на Шовелена немного виновато:
      — Простите, граф. Кажется, я задумался. Это крайне неучтиво с моей стороны, и я еще раз прошу меня извинить.
      — Что вы, — развел руками Шовелен. — Может, вы просто хотите остаться в одиночестве? Тогда я немедленно покину вас.
      — Нет, во всяком случае, не сейчас.
      — Тогда я бы хотел узнать одну вещь, которая меня крайне удивляет.
      Герцог сделал приглашающее движение рукой.
      — Отчего ни император, ни вы до сих пор не приняли решение высадить на Бангалор войска и захватить столицу? Ведь при тех возможностях, которые есть у Великого Роана, подобное нерешительное поведение может быть истолковано как угодно. Признаюсь, что я до сих пор ломаю голову над этим вопросом — и не нахожу ответа. Или я сделал преждевременные выводы? Но мне показалось, что, так или иначе, все сходится на архипелаге — все проблемы оттуда.
      — Вы абсолютно правы, граф, — пророкотал Аластер. — Действительно, речь постоянно заходит об этом грешном кусочке земли, с которым у меня лично связаны самые неприятные ассоциации. Но постарайтесь понять нас: если даже кто-то там на самом деле стремится уничтожить императора, а он достиг бы своей цели, если бы не существование двойников, то мы не имеем никакого права подвергать риску и убивать ни в чем неповинных людей. Если мы сейчас атакуем Бангалоры, то армия архонта обязана будет встать против нас с оружием в руках. И мы должны будем уничтожить ее. Это самая горькая перспектива, которая только может быть.
      — Но император в опасности!
      — Император — это еще не весь мир, — тихо ответил герцог. — Вот в чем заключается его бремя. Никто не должен — расплачиваться за чужие преступления — это непростительная ошибка. Когда суд рассматривает дело и, случается, осуждает невиновного, это уже катастрофа. Если же мы убьем тысячи и тысячи людей в отместку за покушение — то мы будем еще худшими злодеями, чем тот, кто посягает сейчас на жизнь государя. И зачем тогда все это? Зачем притворяться тем, кем ты не можешь, не в состоянии быть на самом деле? Поверьте, граф, не использовать силу подчас сложнее, чем бороться, будучи слабым. Вы меня понимаете?
      — Кажется, да. И я преклоняюсь перед вашим мужеством, герцог. Перед вашим и перед мужеством государя.
      — Он великий человек, — улыбнулся Аластер. — Вы это сами почувствуете, служа при дворе. И уверяю вас, что он еще более велик, чем это можно предположить, глядя на то, что происходит на глазах у всех, — ведь всегда существует и оборотная сторона зеркала.
      — Что же вы будете делать с вашим врагом?
      — Искать. А когда найдем, тогда и придумаем, как пресечь дальнейшие попытки покушения на государя.
      — А как здоровье… ну, вы понимаете?
      — Он умер, — опустил глаза Аластер. — Единственное, что меня утешает, что мальчик ушел тихо, без мучений и боли. Просто заснул и уже не проснулся.
      Сивард маялся бессонницей. Шел четвертый час утра, и нужно было думать о начале нового дня, а он все еще не расстался со старым.
      Как бы ему ни хотелось возразить Аластеру, упрекнуть его в излишней подозрительности, но все говорило о том, что герцог, как всегда, оказался прав. Двое бангалорцев снова ушли от преследователей, подставив вместо себя ничего не подозревающих людей. Или подозревающих, но какое это имело значение.
      Начальник Тайной службы уже сгрыз себе ногти на правой руке и теперь приканчивал левую. Он рвал и кусал пальцы с такой яростью, что в нескольких местах прокусил себе руку до крови. Однако это не помогало.
      Утром они с Джералдином поедут в Малахитовую базилику и там будут присутствовать на отпевании Коротышки Ньоль-ньоля. Что он знал об этом человеке? Что его звали Рэндалл и он был готов пожертвовать ради друзей своей жизнью. Достаточно ли этого, чтобы говорить прощальное слово? Сивард думал, что да. Если знаешь о человеке так много, считай, что знаешь все. А прочее — это уже детали, которые никого не интересуют.
      Не в меру ретивый сотрудник предложил в порыве вдохновения выставить тело Коротышки в назидание другим и во всеуслышание объявить, что он — разбойник и контрабандист, промышлявший против империи и императора и поплатившийся за это. Сивард вытолкал его в шею и велел никогда в жизни не появляться в здании на площади Цветов, а все равно было тошно, будто эти нечистые мысли принадлежали частично и ему. Коротышку-то они как раз не задевали. Говорят: чистому — все чисто.
      Одноглазый покряхтел, посопел и перевернулся на другой бок.
      Самое удивительное, что спать-то как раз хотелось отчаянно, но все время что-то мешало этому сладкому процессу отрешения от всех земных скорбей и горестей. Мешала не в меру мягкая постель и подушка, в которой пух сбился комками. Потом мешало слишком теплое одеяло, и Сивард поменял его на легкое покрывало, под которым, естественно, тут же замерз. Затем основательно подпортили отдых ноющая спина и собственные руки, которые — ни с того ни с сего — стало некуда девать. Потом заболели ноги — это после трех часов пребывания в горизонтальном положении. Нужно ли говорить о том, что жажда и голод одолевали попеременно и вместе, как выпадет, а голова гудела как колокол.
      Мучали две основные мысли. Первая — о том, что завтра, точнее, уже сегодня днем короли, князья и маркграфы, прибывшие на свадьбу императора и прогостившие здесь около двух с лишком месяцев, наконец отбывают восвояси. Естественно, что на прощальном обеде в их честь император должен присутствовать всенепременно, а в настоящий момент это означало еще одно возможное убийство. Сивард буквально нашпиговал дворец своими подчиненными, но особо на них не надеялся. В прошлый раз императора убили у него на глазах.
      Во-вторых, осмотрев тело убитого Коротышкой йетта, одноглазый нашел татуировку на внутренней стороне предплечья. Она сверкала и переливалась всеми цветами радуги, но была размером с ноготь мизинца, и в подробностях ее можно было рассмотреть только через увеличительное стекло. Стекло Сивард одолжил у Аббона Флерийского и провел за изучением рисунка больше двух часов.
      Но главное он понял с первого же взгляда: татуировка изображала крылатого ящера, оскалившего свою огромную пасть.
      Призрак дракона не давал начальнику Тайной службы спокойно жить и дышать. Он немедленно отправился в библиотеку и там быстро и легко выяснил у господина Олдена Фейта (с которым у него начало завязываться что-то вроде дружеских отношений), что материальным воплощением грозного бога Терея был все тот же дракон, если верить летописям. Теперь сивард ни минуты не сомневался в том, что йетты исполняли волю своего неизвестного повелителя именно по этой причине. Полученные доказательства были, конечно, косвенными, но на кого стали бы с наибольшей охотой работать убийцы Терея, как не на последнего дракона Лунггара?
      Итак, Сивард был уверен, что его враг живет на Бангалоре.
      Что его враг не является человеком.
      Что теперь он отыщет этого врага хоть под землей.
      А еще одноглазый не мог не думать о пресловутой короне архонта, закрывающей все лицо, и о том странном этикете, согласно которому никто и никогда, кроме самых приближенных лиц, не видел архонта без этого сооружения. Эти сведения он совершенно случайно почерпнул из беседы с бывшим альворанским послом Шовеленом, пытаясь выяснить у него как можно больше подробностей о далеком и таинственном архипелаге.
      Под землей было тихо-тихо. Только изредка со сводов капала вода, стекая в огромный черный бассейн, находившийся в центре зала, и тогда звук ударившейся о поверхность воды капли разносился по всему пространству, оглушая присутствующих.
      Посреди бассейна был установлен стол, сколоченный из свежесрубленных молодых дубочков, с которых только срезали ветки. Бревенчатая столешница пахла молодой, полной соков и сил древесиной.
      На нем лежало прекрасное, сильное, загорелое тело, лишенное головы. В ногах и у изголовья стояли чаши, наполненные морской водой, в которых торчали высокие толстые свечи зеленого воска. Стекая в воду, воск моментально застывал, принимая самые причудливые формы.
      Тело было почти обнажено. Но на запястьях и лодыжках тускло переливались тяжелые золотые браслеты в виде дракона, кусающего себя за хвост, с изумрудными глазами и чешуей, а бедра прикрывала повязка, сделанная из золотой ткани. Многочисленные шнуры и ремни опоясывали тонкую талию, причудливо переплетаясь и спускаясь почти до колен. Ноги были обуты в легкие сандалии из мягкой кожи, выкрашенной в зеленый цвет, с золотыми застежками.
      Неподалеку, на каменном холодном постаменте, возлежал человек в серебряной маске, похожий на ожившую мумию.
      Вокруг него стояло десять магистров Ордена Черной Змеи. Каждый из них держал в руках какой-то предмет. У брата Анаконды был кривой нож, у брата Кобры — хризопразовая чаша, полная каких-то душистых кореньев, брат Саргонская гадюка осторожно удерживал на весу мягкие повязки. Дело нашлось каждому.
      Все молчали, боясь проронить хоть слово.
      Эрлтон тяжело дышал на своем неуютном ложе, и впалая грудь его вздымалась и опадала, как кузнечный мех. Ему явно не хватало воздуха. Видимо, молчание длилось так долго, что, если бы не это прерывистое, хриплое дыхание, магистры сочли бы своего повелителя мертвым.
      Внезапно из-под серебряной маски раздался голос:
      — Час настал! — произнес он торжественно и громко. — Теперь соберитесь с силами и вспомните все, чему я вас учил. Анаконда!
      — Да, повелитель, — встрепенулся тот.
      — Подойди и отсеки мне голову ножом по линии старого шрама.
      — Но, повелитель!..
      — Молчать! — рявкнул Эрлтон. — И не заставляйте меня повторять дважды. Подойди ко мне, — велел он совершенно спокойным и бесстрастным голосом.
      Словно во сне двинулся к нему магистр, крепко сжимая кривой тяжелый нож, похожий больше на тесак.
      — Режь! — выдохнул Эрлтон.
      — Слушаю и повинуюсь, господин мой, — прошептал Анаконда и изо всех сил полоснул лезвием по хрупкой, истощенной плоти.
      Магистров потрясло, что из этой страшной раны почти не вытекло крови. Срез был чистым, на два волоска выше старого шрама. Кажется, человек, вернее, уже голова в серебряной маске осталась довольна.
      — Подойди сюда, брат Питон, — сказала она как ни в чем не бывало. — Возьми меня и перенеси к новому телу.
      Магистр на негнущихся ногах приблизился к постаменту, бережно приподнял голову ладонями за затылок и двинулся к дубовому столу. Ему было жутковато. При жизни этого поколения магистров ничего подобного в Ордене еще не случалось, и все они чувствовали, как волосы шевелятся у них под головными уборами.
      Добравшись до стола с юным телом, Питон замер в нерешительности.
      — Положи, — скомандовала голова. — Близко, насколько возможно. И очень точно, чтобы было как на обычном теле.
      Питон немедленно выполнил этот приказ.
      — Кто там с кровью? — нетерпеливо спросила голова. — Полейте место среза.
      Брат Лурра подошел с полной чашей свежей крови в руках и стал лить ее тонкой струёй на тело и голову в том месте, где они соприкасались. Голова громко читала заклинания на неизвестном магистрам языке. Голос ее отдавался под сводами зала, гремел и грохотал, словно близкая гроза, вызывая ужас и смятение в душах тех, кто слышал эту странную и страшную речь.
      Затем брат Кобра осторожно обложил место соединения душистыми корешками, а Саргонская гадюка наложил повязки, стараясь не нарушить положения головы по отношению к телу.
      Голова Эрлтона изредка отдавала короткие приказания, но, судя по голосу, она уже утомилась. Наконец все заклинания были прочтены, процедуры проделаны, и на маленьком алтаре в конце зала принесены в жертву митхан, козленок и огромная — длиной локтей в пятнадцать — бангалорская умба. Кому они приносили эту жертву, магистры и сами не знали. Слова ритуала они затвердили уже очень давно, но Верховный владыка Ордена Черной Змеи всегда скрывал от них имя того, к кому, собственно, они были обращены.
      Десять магов покинули подземелье через час. Никто из них не посмел задержаться и тем самым нарушить волю Эрлтона, никто из них не хотел посмотреть, как будет происходить воссоединение тела и головы. Не то чтобы магистров это не интересовало: просто они хорошо знали, чем грозит ослушание. В Ордене по сей день передавали из уст в уста историю о слишком любопытном маге, который хотел узнать больше, чем ему позволил знать человек в серебряной маске. Говорили, что любопытный медленно превратился в серебряное изваяние, сполна изведав все муки постепенного умирания.
      Судьба несчастного служила постоянным предупреждением, и магистры воспринимали его однозначно. Долгие годы, проведенные рядом с Эрлтоном, не только дали им неслыханное могущество, но и научили тому, что с Верховным магистром им не сравниться никогда. Он пугал их своей силой, и вместе с тем они его боготворили.
      Однако если бы кто-нибудь из них осмелился через несколько часов спуститься в подземелье, то обнаружил бы там нечто невообразимое.
      Молодой атлет в серебряной маске и золотых украшениях лежит на столе, грубо сколоченном из стволов юных деревьев. Он лежит на боку, подложив ладонь под голову, и сладко спит. Из-под маски слышится ровное, тихое дыхание. У атлета длинные смоляные кудри, рассыпанные по плечам, и невероятно красивое тело, без единого изъяна.
      Даже на шее нет ни одной морщины или складочки.
      Увидев мужа, Арианна бросилась ему на шею да так и застыла на несколько минут. Она стояла спокойно, слишком спокойно, подумал Ортон. А когда императрица наконец отстранилась, то он увидел, что его камзол промок на груди, а бледные щеки девушки залиты слезами.
      — Ты все знаешь? — спросил он с тревогой.
      — Я ничего не знаю, — ответила она просто. — Но я все чувствую. Смерть бродит рядом, и я вдруг страшно испугалась, милый. Испугалась, что умру прежде, чем ты придешь ко мне и я успею рассказать, как страстно, как безумно, как не по-здешнему люблю тебя. Я не боюсь смерти, но и не радуюсь ей. Главное, чтобы она прошла мимо тебя, единственный мой, а все остальное уже неважно.
      Молодой человек не знал, что и сказать. Арианна опустилась на ковер у его ног, порывисто обняла колени.
      — Бог с тобой! — переполошился он. — Встань, пожалуйста.
      — Погоди. Вдруг я больше никогда в жизни не смогу этого сделать? А мне хотелось хотя бы однажды постоять вот так — сама не знаю почему.
      Ортон поднял свою возлюбленную на руки и отнес к окну. На темно-синем покрывале неба вспыхивали звезды, и происходило это на такой непостижимой, такой недосягаемой высоте, что у обоих дух захватило от восторга и благоговения перед этой красотой.
      — Посмотри туда, — показал император на восток. — Видишь два созвездия рядом, вон там, около той большой красной звезды? Это Влюбленные.
      — Да, я знаю. Мне учитель говорил, — прошептала принцесса.
      — А ты знаешь легенду?
      — Нет, легенду не слышала.
      — Говорят, давным-давно жили эти юноша и девушка, которым на земле все время что-то мешало воссоединиться. И тогда они договорились, что после смерти обязательно будут вместе. Так случилось, что потом они расстались и долго друг друга не видели. Но однажды ночью юноша зашел в дом своей подруги и сказал одно только слово: «Пойдем». Она ни о чем его не спрашивала и вышла следом за ним на порог дома. Тогда он схватил ее на руки и взлетел в небо — высоко-высоко. Но он-то уже был мертвый, а его любимая еще принадлежала миру живых, и все сущее вновь воспротивилось их союзу. Однако девушка воззвала к Богу, и Господь сжалился над ними и позволил им остаться вместе уже навсегда. Видишь, они летят в небе, держась за руки? Обещаю тебе, что мы с тобой будем вместе и в жизни, и в смерти. Согласна?