Двойник для шута

      Только император вел себя немного странно. Он почти не смотрел на арену, на которой два великолепных воина сейчас делали круг почета, приветственно размахивая сверкающими клинками. Публика ревела и выла, восхищаясь своими любимцами. И когда соперники склонились перед владыкой Великого Роана и его супругой в низком поклоне, государь вяло приветствовал их, даже не подняв глаз на обоих мужчин. Заметив это, Арианна постаралась загладить неловкость, ослепительно улыбнувшись и пожелав обоим воинам удачи, потому что сила, мастерство и прочие достоинства уже у них есть. Окрыленные ее любезностью воины пришпорили коней и вылетели на исходные позиции.
      Ортон устало закрыл глаза и безвольно свесил руки с подлокотников.
      — Что с вами, государь? — тревожно спросил Аббон Флерийский, глядя на уставшее лицо императора. Тот поднял на мага затуманенный взгляд.
      — Что? А ничего, ничего, добрый Аббон. Просто смертельно устал за эти три дня: крики, шум, лязг оружия. Надоело.
      Сивард осторожно тронул мага за руку и, когда тот обернулся, прошептал ему на ухо:
      — Что это с государем? По-моему, вчера ему нравился турнир.
      — По-моему, тоже.
      — Ведь это тот же самый близнец? — спросил Сивард.
      — Надо узнать у Аластера, если он, конечно, захочет открыть свои секреты.
      Герцог Дембийский будто почувствовал, что говорят о нем, — приблизился к одноглазому и его собеседнику, вопросительно поднял правую бровь.
      — Близнец вчерашний? — одними губами спросил у него рыжий.
      Аластер кивнул головой в знак согласия.
      — С ним что-то странное — ты присмотрись, пожалуйста. Может, я становлюсь излишне мнительным и осторожным, но император слишком резко устал, и самочувствие у него как-то вдруг ухудшилось.
      — Спасибо, что сказали, — герцог успокаивающе похлопал огромной ладонью по колену мага. — Я буду внимателен.
      — Ну и слава Богу! — выдохнул Сивард. — Правду говоря, хотелось бы в этот день не сталкиваться с дополнительными проблемами. У нашего противника остался последний шанс. Если бы я был на его месте, попытался бы выжать максимум из заключительного дня турнира.
      — Что касается твоей позиции, то я ее уже наизусть выучил. Мне бы еще знать, что думает враг, — всплеснул руками Аббон. — Только мы предполагаем, а он еще и делает. Постоянно что-то делает! Проклятые запреты монхиганов!
      — Что ты имеешь в виду?
      — И ведь нет их, а я ничего с этой силищей поделать не могу. Только сам Ортон это одолеет… если у него получится, конечно. А что такое Аббон? Просто маг, вынужденный крутиться в замкнутом кругу, который очертил кто-то, гораздо более мудрый и могущественный. Он все предусмотрел, этот мудрец, а вот теперешнюю крайнюю нужду — нет! И что мне делать прикажете, господин начальник Тайной службы?
      — Да чего ты на меня взъелся? — опешил Сивард. — Все одурели, право слово.
      Императрица еще не заметила ничего чрезвычайного: ее действительно захватил поединок. Она всегда любила красивые вещи или тех, кто умеет красиво что-либо делать. Ее одинаково восхищали талантливые писатели и поэты, искусные кузнецы и ювелиры, портные или вот эти воины, в совершенстве владеющие оружием.
      Алейя Кадоган удобно устроилась рядом с Арианной и сказала:
      — Для обычных воинов эти двое сражаются весьма и весьма неплохо. Что думаешь, дорогая?
      На арене черно-красно-белый рыцарь в алом шлеме все еще сдерживал натиск гиганта Лагуамбона. Элдеред двигался легко и непринужденно, но было видно, что он немного уступает в силе и выносливости рыжему унанганцу. Правда, превосходит того в мастерстве. Шансы у них были практически равны, и такой поединок мог длиться часами, однако у состязающихся их было всего только два.
      — Что я думаю? — переспросила Арианна. — Хотелось бы верить, что ловкость, изящество и стиль окажутся решающими, но, если честно, унанганец представляется мне несокрушимой глыбой.
      — Вот и я о том же, — вздохнула баронесса. — Один ловок, а другой силен.
      Между тем Аббон Сгорбленный тоже обратил внимание на недомогание императора.
      Ортон был одет в синие легкие одежды, которые обычно шли к его глазам, сверкавшим как сапфиры. Но сейчас глубокий темно-синий цвет подчеркивал смертельную бледность и некоторое пожелтение кожи, на лбу выступил холодный пот, и молодой человек то и дело промокал его тонким батистовым платком.
      — Что с вами, государь?
      — Жарко, князь. Просто очень жарко.
      — А как вы себя чувствуете?
      — Усталым, но неплохо. Мне следует отдохнуть после этого турнира, но до конца дня я вполне продержусь.
      — Может, предложить Вашему величеству прохладительного? — предложил один из гвардейцев.
      — А вот это дельная мысль, — улыбнулся Ортон, но улыбка получилась вымученной и неубедительной.
      — Ты слышал? — тревожно спросил Сивард у мага. — Ему становится все хуже и хуже. Обрати внимание на этот цвет лица — в гроб краше кладут. Это может иметь какое-нибудь простое объяснение?
      — Не спрашивай. Возможно, действительно устал или вчера перегрелся — хотя как это ему удалось под балдахином? Перенервничал, перенапрягся, если глаз с арены не спускал, да и не ел ничего. Если так, то все обойдется.
      — А может, мы упустили что-то, не уберегли — и тогда это начало конца.
      — Что ты как плакальщица! — взвился одноглазый, вертя головой в разные стороны. — Ну на полет стрелы никто чужой не подходил же!
      — Я ничего, ты спросил — я ответил. А если тебе не нравится ответ, кто виноват.
      Они надулись друг на друга и замолчали. На душе у обоих было тревожно. Сивард скосил глаза в сторону Аббона Сгорбленного: он никогда не был особенно близок с князем Даджарра, однако стойкость и несгибаемая воля последнего весьма импонировали одноглазому, и он часто искал для себя поддержки и утешения, просто наблюдая за ним. Спокойное лицо Аббона Сгорбленного заставляло его поверить, что все еще исправимо.
      Но не теперь.
      Князь Даджарра о чем-то шептался с Теобальдом, то и дело бросая на императора короткие красноречивые взгляды. Сивард подавил рвущийся наружу вопль негодования. Он просто представить себе не мог, что несчастье может произойти так незаметно, обыденно и просто. Убийств он повидал на своем веку немало, и всегда это было чьим-то горем и чьей-то болью; иногда скорбел сам Сивард. Но там он хотя бы понимал, что случилось. А сейчас угасающий император, которого, возможно, уже поразила невидимая рука врага, не мог рассчитывать ни на защиту, ни даже на отмщение. Если то, что творилось с государем, было результатом чьего-то злого умысла, то одноглазый и представить себе не мог, как он был воплощен в действительность.
      Размышляя о происходящем, Сивард совершенно отвлекся от событий, которые разыгрывались на арене, прямо у него под носом. А там Лагуамбон с устрашающим ревом молотил мечом по щиту Элдереда Телленгита. Князь не мог выдерживать больше этот бешеный натиск и отступал шаг за шагом — все дальше и дальше. Наконец он споткнулся, потерял равновесие и, не удержавшись, рухнул на спину. Лагуамбон приставил острие своего огромного клинка к его груди и потребовал, чтобы альворанец признал себя побежденным. Тот попытался предпринять еще одну попытку, но с грохотом распростерся на земле, раскинув руки.
      Толпа замерла, и в наступившей тишине стало слышно, как раздосадованно вскрикнул король Лодовик Альворанский.
      — Соболезную вам, граф, и вам, Трои, — пожал плечами Аластер, обращаясь к своему другу.
      — Что вы, герцог, — усмехнулся Шовелен. — Элдеред — прекрасный воин, и я не хочу сказать о нем ничего худого, однако же мне никогда не казалось, что он может защищать славу и честь страны в турнирах такого высокого уровня.
      — В самом деле?
      — Представьте себе, герцог.
      Слуги уносили с поля тело поверженного рыцаря; Лагуамбон ушел, тяжело опираясь на плечо своего оруженосца. Его усадили в отдельную ложу под маленьким навесом, куда сбежались слуги и лекари. Унанганца разоблачили и вытерли влажными тряпками, смоченными в отваре целебных трав, поднесли ему питье и огромный кусок жареного мяса на золотом блюде. Двое пажей усердно обмахивали его опахалом.
      А толпа уже приветствовала оглушительными криками следующую пару: Бодуэна Кейденского и Амхарау Красноклювого.
      Здесь все прошло не настолько гладко, как в случае с предыдущими претендентами на корону роанского турнира.
      Ни от кого не укрылось, что Бодуэн поклонился обоим императорским величествам одинаково почтительно и с грациозностью вельможи и искушенного царедворца, а вот рамонский вождь откровенно любовался красавицей государыней. И преклонил колено прямо перед ее креслом.
      — Я добуду победу и посвящу ее вам, Ваше величество! — сказал он на роанском. И хотя говорил Амхарау с акцентом, понять его было можно.
      — Благодарю вас, храбрый воин, — ответила Арианна с неподражаемым достоинством. — Я уверена, что эта победа достойна даже императорской короны, — и было в ее тоне нечто такое, что заставило молодого вождя вспыхнуть до корней волос.
      — Браво, браво, — шепнул императрице Аластер, когда оба соперника отъехали от императорской ложи. — Вы поставили его на место твердо и весьма деликатно. Вы настоящая государыня, Ваше величество.
      — Спасибо, — лукаво улыбнулась Арианна. Тут она обратила свой взгляд на Ортона и снова встревожилась. — А что вы, супруг мой? Как вы себя чувствуете?
      — Благодарю вас, Арианна, — вяло усмехнулся Ортон. — Все хорошо, только вот одолевает сонливость. Господа, у меня к вам просьба: вдруг меня разморит, будите нещадно. Иначе гости могут обидеться.
      — Конечно, конечно, государь, — успокоил его Теобальд.
      — Не нравится мне это, — снова зашептал Сивард прямо в ухо Аббону.
      — Дай мне покой, егоза! — так и шарахнулся тот. — И так тошно, а тут еще твои комментарии.
      Лагуамбон стоял в стороне и внимательно следил за ходом поединка между Бодуэном и Амхарау. Симпатии зрителей поделились ровно на две половины: одним нравились молодость, красота и звериная грация рамонского вождя; другим по душе был изысканный и утонченный Бодуэн, покоривший немало женских сердец.
      Это была удивительная схватка грозного медведя с ослепительно сверкающими клыками и стремительного гордого орла с окровавленным клювом. Противники стоили друг друга, видели друг друга в деле и знали, чего можно ожидать. Клинки, скрещиваясь, звенели и высекали искры; публика рукоплескала; фанфары гремели — и Арианна почувствовала, что у нее тоже начинает кружиться голова.
      Внезапно стон разочарования пронесся над рядами зрителей: Бодуэн был повержен рамонским вождем, причем он свалился, оглушенный единственным точным и невероятно мощным ударом. Амхарау потребовалось всего двадцать минут, чтобы решить исход боя.
      Оруженосцы унесли с арены сине-белого рыцаря, бессильно распростертого у ног победителя, а герольды объявили перерыв, после которого Лагуамбон Унанганец и Амхарау Красноклювый должны будут сражаться за главную награду — корону роанского турнира.
      Ее торжественно вынесли на бархатной подушке цвета утренней зари двое гвардейцев и возложили на колоннообразную подставку, вырезанную из розового оникса и украшенную ярко-розовыми турмалинами и бледными рубинами. Сама корона была настоящим произведением искусства, не говоря уже о том, что стоила огромных денег.
      Император, похоже, чувствовал себя значительно лучше. Он больше не обливался холодным потом, и глаза его не слипались от усталости, так что его придворные немного расслабились. Но вдруг Ортон спросил тихим прерывающимся голосом:
      — Кто победил?
      — Амхарау, Ваше величество, — ответил Аббон изумленно.
      — Странно, что я не видел. Но не беда. Пусть продолжают.
      — Что он говорит? — испугалась Арианна.
      — Не знаю, — отозвалась баронесса Кадоган. — Но теперь главное — чтобы никто ничего не заметил. По-моему, он болен.
      — Его нужно увести отсюда, — сказал Сивард, — ему плохо.
      — Осталось совсем немного, — пожал плечами Теобальд. Он несколько минут молчал, оценивая обстановку, затем решился: — Что ж, если продлить перерыв перед заключительным поединком, то мы можем обернуться до дворца и обратно и доставить сюда здорового императора. Во избежание ненужных толков. Государыня, вы поедете с нами?
      — А как лучше? — спросила Арианна, обращаясь к Аластеру. — Что вы посоветуете, герцог?
      — Оставайтесь на месте, если считаете это возможным, мы с Теобальдом справимся. Ваше величество, готовы ли вы следовать вместе с нами?
      — Странный вопрос, дорогой Аластер. Можно подумать, что я когда-либо мог перечить тебе. Если ты решил уехать отсюда, то, право, я очень рад. Мне теперь же нужно отдохнуть. Вообразите, господа, какая красота — прохладные простыни, легкие напитки, тихая музыка. Здесь шумно, господа, слишком шумно. Как ваши уши выдерживают этот страшный скрежет?
      — Он бредит. Быстрее.
      По знаку командира гвардейцев телохранители окружили императора, и он, довольно бодро поднявшись с места, двинулся к поджидавшему его экипажу.
      — Алейя, — испуганно спросила молодая государыня. — Что это… с императором?
      — Надеюсь, что это обычное переутомление и результат общего перегрева. На нем слишком темные одежды, возможно, это как-то повлияло. Не беспокойтесь: во дворце им тут же займутся, а нащи молодцы быстро доставят сюда надежную замену. Ох, хоть бы меня кто заменил: я тоже ужасно устала.
      — Тебе не нравится турнир?
      — И тебе однажды разонравится, дорогая моя. Просто для этого нужно время и еще раз время. Первые десять-пятнадцать раз действительно захватывает дух, а после привыкаешь и считаешь, что три дня — это многовато для того, чтобы несколько сотен бойцовых петухов выясняли между собой отношения. И дня достаточно.
      Как Аластер и обещал, они с Теобальдом очень быстро исполнили задуманное, и уже спустя полчаса император, только облаченный в темно-красные, шитые золотом одежды, занял свое место подле супруги. Поэтому те из зрителей, кто обратил внимание на отъезд его величества, получили исчерпывающее и наглядное объяснение: императору стало жарко, и он побывал во дворце, чтобы освежиться и переодеться. Об этом незначительном факте почти сразу забыли: такое случалось довольно часто.
      — Как он? — спросил Аббон Флерийский, едва исполинская фигура Аластера возникла в ложе.
      Тот сделал красноречивое движение бровями и покосился на Арианну. Затем ответил довольно внятно:
      — Уже не о чем беспокоиться. Разберешься во дворце.
      Увидев, что все титулованные особы вновь находятся на своих местах, церемониймейстер явился к Аластеру за разрешением начинать третий, решающий поединок.
      Под пение фанфар Амхарау и Лагуамбон стали медленно съезжаться друг с другом. Поскольку оба были выходцами с Ходевена, то вместо обычных копий, принятых в такого рода турнирах, воины были вооружены яхадинами — тяжелыми, в два человеческих роста длиной, снабженными многочисленными крючьями и лезвиями. И хотя сейчас эти кошмарные орудия убийства были снабжены защитными чехлами, ими все равно можно было серьезно покалечить противника.
      Уклоняясь от удара рыжего унанганца, Амхарау легко соскользнул с седла и повис у правого бока коня. Яхадин Лагуамбона пронзил воздух в том месте, где он был секунду назад. А рамонец, изогнувшись, как дикая кошка, вцепился в ногу соперника и дернул с такой силой, что унанганец был выкинут из седла. Другой бы на его месте просто грянулся оземь, но Лагуамбон сумел сделать в воздухе головокружительное сальто и приземлился на полусогнутые ноги. Конь уносил рамонского вождя прочь, но его противник долго не думал: разбежался, используя свой яхадин, как простой шест, и взвился в воздух. Он летел, словно огромный снаряд, пущенный исполинской рукой, — и изо всех сил ударил Амхарау ногами в спину. Скорость, с которой несся рамонский жеребец, спасла его господина от серьезных увечий, но и он не удержался на спине коня.
      Теперь оба воина были пешими. Они отбросили свои великанские копья и обнажили мечи.
      Унанганский меч — кривой, с расширяющимся к концу лезвием и витой гардой, полностью закрывающей кисть, столкнулся с шедевром рамонских мастеров — прямым двуручным красавцем, годившимся только для таких гигантов, как Амхарау Красноклювый. Сверкали в лучах вечернего солнца серебряные рога на шлеме Лагуамбона, злобно щерилась с черного щита голова саргонской гадюки. И свирепо глядел рубиновыми глазами царственный орел, венчавший шлем рамонца.
      Битва была долгой. Они сталкивались с грохотом и воинственными криками, рубили с плеча, использовали редкие приемы борьбы и окончательно покорили публику. Выбрать достойнейшего было почти невозможно. Но абсолютного равенства все равно не бывает, и рано или поздно, но объявляются победитель и побежденный.
      На этом турнире скорбная участь побежденного досталась Лагуамбону. Можно долго спорить о том, просто ли ему не повезло, или Амхарау Красноклювый был мощнее и ловчее, был бы исход сражения другим в следующий раз, — но только стоит ли тратить время на праздные разговоры. Победитель роанского турнира определился. Им стал Амхарау Красноклювый, и ему принадлежала корона.
      Ходевенцы визжали так, что уши закладывало.
      Рамонец подошел к императорской ложе и преклонил колени перед государем. Ортон — юный и прекрасный как никогда — поднялся со своего места и с ослепительной улыбкой возложил драгоценное украшение прямо на шлем победителя. Драгоценные камни осветили лицо Амхарау, заставив его глаза сверкать еще ярче.
      — Император! — торжественно и громко произнес рамонский вождь. — Я обещал посвятить эту победу главному украшению твоей короны — государыне Великого Роана, императрице Арианне. Но победа эта не так значительна и весома, чтобы я не краснел, прося императрицу принять корону победителя в свои руки! Я прошу милости, великий государь, и смиренно жду, что ты согласишься даровать ее мне!
      — Учтивая речь, — сказал Шовелен, обращаясь к Аластеру. — Гладкая речь, но дерзкие слова и страшный смысл. Так и возникают международные конфликты. Если рамонец говорит, что он смиренно просит, то отказывать ему нельзя: это самое страшное оскорбление. Впрочем, — усмехнулся граф, — самых страшных оскорблений в Рамоне столько, что хватит на весь остальной мир и еще останется.
      — Что ж, у императора нет выбора, — пожал плечами герцог Дембийский. — Интересно, чего попросит этот юноша.
      — Боюсь, герцог, что я догадываюсь. Ему нужна еще одна победа — гораздо более почетная.
      Шовелен оказался прав. Когда император милостиво кивнул и ответил, что он исполнит просьбу победителя, ибо уверен, что рыцарская честь последнего не допустит, чтобы он возжелал чего-либо недостойного, Амхарау воскликнул:
      — Я вызываю на поединок этого могучего и славного воина, дабы победой над ним доказать, что я воистину имею право посвятить свою славу прекраснейшей из прекрасных!
      — По-моему, — заметила Алейя Кадоган вполголоса, — он объясняется тебе в любви, Арианна.
      — Не могу сказать, что мне это приятно.
      — Но он же такой красавец.
      — Алейя, не мучай меня.
      Тем временем император спросил:
      — Какого воина ты хочешь вызвать на поединок?
      — Вот этого! — молвил Амхарау, указывая на Аластера.
      — Господи! — вырвалось у Аббона Флерийского.
      — Нет! — прозвучал твердо и непреклонно голос Ортона. — Этот воин мне, своему господину, дал клятву не принимать ничьего вызова и никогда не участвовать в турнирах. Но ты можешь выбрать любого другого роанского рыцаря.
      — Ваше величество, — сказал Красноклювый. — Насколько мне известно, гвардейцы императора никогда не принимают участия в этом состязании, словно заведомо уверены в своем превосходстве. Я хочу состязаться с лучшим из них на глазах у всех, чтобы все видели, что любой воин может быть однажды побежден другим.
      — Что скажете, господа? — спросил Ортон, поворачиваясь к своей свите. — Что скажет государыня?
      — Думаю, вождь Амхарау сочтет себя оскорбленным, если его вызов никто не примет, — ответил Теобальд. — И поэтому, если позволит мой государь, я сражусь с ним здесь, на арене, при всех. Все равно мы бы предложили ему это состязание.
      — Что ж, — сказал император, — благословляю вас, господа.
      А когда Теобальд вышел из ложи, на ходу раздавая приказания своим воинам, добавил:
      — Надеюсь, это отучит молодого человека от самонадеянности.
      — Уверен, — улыбнулся граф Шовелен, вспоминая поединок, свидетелем которого он был не так давно.
      — Это правда? — спросила Арианна у Алейи Кадоган. — Правда, что герцог клятвенно обещал не принимать участия в турнирах?
      — Да, конечно.
      — Почему?
      — Дело в том, дорогая, что однажды победитель турнира оказался слишком, слишком слабым противником и по несчастливой случайности Аластер убил его.
      До сих пор Амхарау Красноклювый выглядел грозным противником, да и все рыцари, собравшиеся на турнир, производили впечатление могучего воинства, но теперь публика застыла в почтительном молчании.
      Теобальд в полном боевом облачении верхом на вороном скакуне — гораздо более мощном и высоком, чем остальные кони, выехал на арену. Шлем в виде головы дракона сверкал изумрудными глазами, высокий гребень опускался до середины лопаток. Крылатые наплечники делали его плечи — и без того невероятно широкие — еще больше, двойной ряд шипов шел по спине. А сами латы, черные, с зеленоватым отливом, были похожи на бронированную шкуру какого-нибудь чудовища. Теобальд держал в руке тяжелый топор с фигурным лезвием.
      — Может, Террил, тебе не стоит смотреть? — тревожно спросила императрица у графини Ойротской. — Теобальд — искусный воин, но нужно ли тебе волноваться?
      — Отчего же, напротив. Я давно не видела своего супруга в деле и с удовольствием полюбуюсь на него.
      Все присутствующие постоянно забывали, что юная государыня еще никогда не являлась свидетелем того, как сражаются гвардейцы, и по этой причине беспокоилась об исходе поединка. Император и члены его свиты обменялись лукавыми улыбками.
      Амхарау так и не понял, что с ним произошло. Он скакал во весь опор, нацелив острие яхадина в грудь Теобальда, и он точно видел, что граф даже на волосок не отклонился. Но в последний момент копье словно увязло в камне — с таким же результатом рамонец мог со всего размаху врезаться в гору. Теобальд схватил конец яхадина, и… скакун Красноклювого даже на задние ноги присел, остановившись перед этой несокрушимой силой, а его господин был брошен вперед силой инерции и только невероятным напряжением мускулов остался в седле. Амхарау почувствовал, как волосы начинают шевелиться у него на голове. А гвардеец рванул изо всех сил древко копья на себя, и поскольку рамонец все еще крепко держал его, то он просто был брошен на землю вместе со своим конем.
      Зрители заулюлюкали и завизжали.
      Амхарау высвободил ногу, придавленную упавшим конем, вскочил, обнажив меч, изготовился.
      — Заметьте, — негромко прокомментировал Аластер, обращаясь к Шовелену и его племяннику. — Та же самая ошибка: сейчас он зол, через минуту станет еще злее. А будь это настоящая битва, он был бы трижды мертв.
      — Он понимает это лучше, чем любой роанский рыцарь, — отвечал Шовелен. — Ему-то часто приходилось убивать: Ходевен постоянно ведет войны. Он оттого и злится, что знает: эти секунды — подарок противника, а не его собственная заслуга.
      Теобальд легко спешился и пошел по направлению к Амхарау, поигрывая своим топором. Рамонец прыгнул на него, как горный лев, — стремительно и неудержимо. Человеческий глаз был не в состоянии уследить за движением руки Теобальда, тем более никто не понял, как молодой вождь промахнулся. Но всего один удар рукоятью топора по шлему, и Амхарау распростерся на арене без чувств.
      — Вот и все, — сказал Теобальд, подходя к императорской ложе. — Даже неудобно как-то.
      Слуга Алмерика и впрямь оказался смышленым малым. Отвечал на вопросы обстоятельно и толково, чем заслужил полное одобрение окружающих, выраженное в солидном денежном эквиваленте. Когда слуга удалился, вертя в руках золотую монету, составлявшую его трехмесячное жалованье, и озадаченно хмыкая, Коротышка распрощался с Алмериком и двинулся в порт, прихватив с собой Крыс-и-Мыша.
      На город стремительно упала короткая теплая ночь, и столица засверкала, заискрилась разноцветными огнями. За городом же было совсем темно, только светились в стороне полтора десятка желтых точек — окна портовых таверн — да горели носовые фонари на судах. Спутники собирались расспрашивать всех встречных, но встречных-то и не было, поэтому пришлось перекрикиваться с вахтенными. Когда стоишь один-одинешенек, охраняя надоевшую до смерти посудину, а твои товарищи отправились в город подышать воздухом суши, послушать новости и пропустить кружку-другую горячительного, поневоле станешь разговорчивым и обрадуешься любому собеседнику, какого Бог послал. Иными словами, не так уж много трудов пришлось приложить Крыс-и-Мышу и Коротышке, чтобы узнать все, что их интересовало.
      Бангалорский корабль стоял у дальнего причала и, судя по всему, готовился к отплытию.
      — Ну что? — спросил Коротышка. — Будем действовать нахрапом? На политесы и реверансы времени не осталось.
      — Это плохо, — вздохнул Мыш. — Боюсь, нам никто ничего не расскажет. Но попытаться все-таки следует.
      Они подошли к борту корабля и спросили капитана. Тот появился довольно быстро, но повел себя не слишком любезно. Не стал спускаться на причал и пришельцев не попросил подняться. Свесился через перила, пытаясь разглядеть в темноте три смутных силуэта. Сам же капитан, напротив, был освещен очень хорошо — фонарь висел прямо у него над головой — и стоял в ярко-желтом круге, как в центре мишени.
      — Чего вам, господа? — спросил хмуро.
      Очевидно, сам бангалорец был уверен, что изъясняется на роанском, но у остальных это вызывало серьезные сомнения. Поэтому Крыс-и-Мыш предпочли перейти на его родной язык, в котором было столько шипящих и щелкающих звуков, что они доставили немалое удовольствие редким в эту пору слушателям.
      Плескались о борт корабля волны; просмоленные доски поскрипывали; в ночном воздухе пронзительно пахло йодом и гниющими водорослями. Коротышка с удовольствием втягивал носом запах моря.
      — Мы разыскиваем своего друга, капитан. Он должен был встретиться с нами на турнире, но вы же знаете, какая там свалка! Наверное, мы разминулись. Теперь вот бродим по порту, расспрашиваем — может, кто о нем слышал: он должен был прибыть с Бангалора, и мы надеемся, что он догадался сообщить капитану, где остановился.
      И Крыс подробно описал человека, который, по словам трактирного слуги, затеял пари с Джоем ан-Ноэллином.
      — Нет, господа, — отвечал бангалорец. — Я его не перевозил. И вот что я вам скажу: ни один капитан не любит, когда о его пассажирах и тем более соотечественниках наводят справки у него же. Поэтому, может статься, я и знал бы его, а вам не сказал. Но теперь все обстоит еще проще: я не привозил на роанский турнир этого человека.
      С этими словами он отошел от края борта и исчез из виду. Только было слышно, как он покрикивает на матросов и грузчиков, сносивших в трюм тюки и бочки.
      — Что скажешь? — спросил Крыс.
      — Странно, — ответил Мыш. — Он ведь не сказал, что не знает этого человека, а торжественно объявил, что не привозил его на роанский турнир. Понимай — куда-то да привозил? Или я вовсе не смыслю в людях.
      — Мне тоже так почудилось, — согласился Коротышка. — Но что делать? Как доказать, что он знает этого человека, и заставить его хоть что-то рассказать?
      — Деньги? — предположил Мыш.
      — Не думаю, — сказал Крыс. — Если это серьезно, то на деньги он не позарится.
      — Выкрасть его и выжать признание, — предложил Коротышка.
      Крыс-и-Мыш хотели было воспротивиться, но, прислушавшись к себе, не отыскали в душе никаких возражений. Бангалорцы вообще не вызывали у них добрых чувств, а после случившегося с Джоем Красной Бородой и подавно стали восприниматься только в качестве врагов.
      Но тут им повезло.
      Мы не станем уточнять, кому именно: роанцам или бангалорцам. Возможно, везение на сей раз распределилось поровну, и каждый избежал своей порции неприятных впечатлений.
      Во всяком случае из темноты донесся до них тихий свист.
      — Эй, — сказал кто-то приглушенным голосом. — Э-эй.
      — Кажется, это нас? — усмехнулся Коротышка. — Что ж, сходим. Не в наших правилах отказываться от заманчивых предложений.
      И он удобнее передвинул перевязь, чтобы парангу можно было выхватить из ножен в любую секунду.
      Загадочное лицо, закутанное по самые брови в плащ с капюшоном, поджидало их в тени крепостной стены, нависавшей над морем. Это была самая окраина порта, и сюда никто не заходил, особенно глухой ночью. Небо заволокло тучами, и люди едва различали друг друга во тьме.
      — Эй, — еще раз, для уверенности, повторил незнакомец. — Я слышал, что вы искали одного человека, и еще слышал, что вы упоминали деньги.
      — Мы и другое упоминали, — ввернул Коротышка.
      — Этого я как раз не слышал, — сказало загадочное лицо торопливо. — И мало того, что не слышал, но и категорически против этих методов. Короче, если речь пойдет о деньгах, то мы с вами найдем общий язык. Я кое-что знаю о вашем друге.
      — Сколько? — лаконично поинтересовался Крыс.
      — Давайте посчитаем вместе, — оживился незнакомец. — Информация стоит дорого, а приплюсуем к этому риск, которому я себя подвергаю, ночное время — обычно я уже сплю в этот час и не имею привычки шататься по подозрительным местам, — то, что капитан отказался сообщить вам эти сведения и тем самым сразу повысил их ценность…
      — А также добавим на лечение, — продолжил Ньоль-ньоль ангельским голоском.
      — Позвольте, на какое лечение? — забеспокоился незнакомец.
      — Обычное — поломанных костей и разбитого черепа. Такие травмы дорого стоят — и в смысле моральном, и в материальном, — невинно пояснил великан. — Так, давай, выкладывай скорее, что знаешь, а не то я из тебя сделаю рубленого поросенка, понял?