Двойник для шута

Они знали, что Эрлтон должен сильно измениться после воссоединения, однако не ожидали, что это будет выглядеть именно так. Все послушники и магистры привыкли видеть дергающегося, больного, высохшего человека, едва переставляющего негнущиеся ноги. И тем более странно им было встретиться с молодым атлетом — бронзовокожим, высоким, грациозным. Он вошел в башню стремительной упругой походкой, на ходу отбрасывая назад отросшие за одну эту ночь длинные волосы. Только серебряная маска была прежней, да еще, пожалуй, острый, холодный взгляд, так хорошо знакомый его подданным.
      — Господин, — преклонили они колени.
      — Я доволен вами, — произнес он величественно. — Вы хорошо поработали, и я рад сообщить вам, что теперь я навсегда останусь в этом облике. Это тело не будет стареть и высыхать, как все предыдущие. Оно даст мне новую жизнь и новые возможности. Я возвеличусь в скором времени, и вместе со мной возвеличитесь вы.
      — Благодарим тебя, господин наш.
      — В скором времени я приму новое имя, — произнес человек в серебряной маске. — И это обстоятельство более всего радует меня.
      — Ты говоришь загадками, господин.
      — Я поясню вам все, когда приспеет срок. А теперь отвечайте, были ли свежие новости из Роана.
      — О да, повелитель! — подал голос брат Анаконда. — Прилетел еще один митхан, сегодня на рассвете. Мы накормили его досыта, и теперь он дремлет в своей клетке. Мы не посмели без тебя читать послание. Если ты прикажешь, мы немедленно отправимся за птицей и снимем с нее футляр с пергаментом.
      — Поторопитесь, — приказал Эрлтон. — Мне нужно немедленно узнать, что делается сейчас в империи. И еще… Кто-нибудь, прикажите приготовить обильную трапезу: много мяса, овощей и фруктов и красного вина, а также отвар из трав, которые восстанавливают кровь и действуют как укрепляющее.
      Он хмыкнул недоверчиво:
      — Я зверски голоден. Как никогда в жизни. Я буду у себя в апартаментах.
      С этими словами человек в серебряной маске легко повернулся и вышел из дверей.
      — Как он хорош! — восторженно произнес вслед брат Саргонская гадюка.
      — Не забывайся, — остановил его брат Кобра. — Это все тот же магистр Эрлтон, хоть и выглядит иначе. И суть его осталась прежней — в этом я абсолютно не сомневаюсь.
      Виноградины лопались на зубах, наполняя рот сладким, упоительным соком. Мясо было изумительно прожарено, а хлеб — пышный, еще горячий — буквально таял на языке.
      Эрлтон наслаждался и давно забытым вкусом пищи, и самим чувством наслаждения, забытым еще раньше. Он поднял бокал, наполненный красным вином, и посмотрел его на солнце. За тонким стеклом переливалась жидкость, светящаяся изнутри, как кровавый рубин, и это было прекрасно. Эрлтон повел плечами, чтобы кожа ощутила ласкающее прикосновение шелковой мантии. Он был почти счастлив.
      Брат Анаконда осторожно постучал в двери, и Верховный магистр крикнул:
      — Входи!
      Маг торопливо подошел к ширме, отгораживающей стол, уставленный яствами, и, просунув руку в специальный разрез, с поклоном подал кожаный футлярчик с донесением из империи. Вкушая пищу, его повелитель обычно снимал маску, а видеть лицо Эрлтона без нее было строжайше запрещено. Нарушение приказа каралось немедленной и страшной смертью.
      — Ты уже читал? — раздалось из-за перегородки.
      — Не смел, господин мой.
      — Это правильный подход, — милостиво кивнул Эрлтон, не задумываясь, что магистр его не видит. Он вообще мало думал о том, что видят, слышат и чувствуют другие. — Что ж. Разверни и прочитай мне вслух.
      — Как прикажет господин.
      Брат Анаконда поймал себя на том, что если раньше он боялся человека в серебряной маске, то теперь относится к нему с трепетом и благоговением. И готов подчиняться ему еще более слепо и беспрекословно, чем прежде. Он раскрыл футляр и добыл оттуда клочок пергамента, стараясь, чтобы движения были ловкими, точными и быстрыми. И оказалось, что он хочет выглядеть безупречным не только из боязни вызвать гнев Эрлтона своей неуклюжестью, но и потому, что тот слишком прекрасен и совершенен, чтобы рядом с ним могли существовать нелепость и некрасивость. Он был уверен в том, что Верховный магистр следит за ним из-за своей ширмы, а если и нет, то все равно каким-то непостижимым образом знает, что сейчас делает и даже думает человек, находящийся подле него.
      Странные мысли, однако, возникают в странных ситуациях.
      Брат Анаконда быстро пробежал несколько строчек глазами и, побледнев, замер в нерешительности. Эрлтон Сразу почуял неладное.
      — Что там? — спросил отрывисто.
      — Странные вести, господин мой.
      — Говори.
      — Соглядатай пишет, что император жив и его видели во дворцовом парке, а также за ужином, он был в добром здравии. Не похоже, чтобы он плохо себя чувствовал.
      Человек в серебряной маске издал страшный звук, похожий на свирепое рычание. С хрустом сплел пальцы.
      — Недосмотрели, идиоты! Господи, какие же идиоты! Ступай прочь… Нет, погоди. Кому адресовано это послание?
      — Как всегда, архонту Тиррону.
      — Ну хоть это сделали правильно. Иди.
      Оставшись в одиночестве, Эрлтон задумался, меланхолически дожевывая мясо. Было совершенно очевидно, что йетты действительно выполнили приказ и совершили успешное покушение на жизнь Ортона Агилольфинга. Они бы просто не осмелились обмануть его, равно как и оба магистра. Те были уверены в том, что их попытка удалась, однако на деле оказалось иначе.
      Яд бангалорской умбы никогда не подводил. Мельчайшей крупинки его, просто попавшей на кожу, вполне хватило бы, чтобы свалить нескольких лошадей, Бангалорской умбе уступали дорогу и слоны, и хищники. А яд этой змеи в сочетании с некоторыми минералами и соками ядовитых растений просто не мог не подействовать на любого, даже самого сильного и выносливого человека. Эрлтон предусмотрел все: и возможный иммунитет против некоторых ядовитых веществ, и врачебное вмешательство, и даже активное противодействие магов любой степени посвященности. Не было в мире противоядия этому снадобью. Император не имел права выжить, и возможности такой ему не оставила ненависть человека в серебряной маске.
      Он не родился с этой ненавистью. Таким его сделали годы и обстоятельства. Он вынес столько горя, боли, страданий и унижений, что теперь никакая месть не могла удовлетворить его. Но Эрлтон был готов довольствоваться малым: всего лишь полным уничтожением проклятого семени Братана и захватом власти в империи. В отличие от многих безумцев прошлого и настоящего, а возможно, и будущего, Верховный магистр не желал быть повелителем всего мира, прекрасно понимая, что это абсолютно невозможно. Его целью был Великий Роан, а остальные государства Лунггара он уступал другим. Они ему были безразличны.
      Что же там произошло, в этой проклятой империи?
      Эрлтон откинулся на своем сидении, вытянул неправдоподобно красивые ноги, с недоверием оглядел их: он все никак не мог привыкнуть к себе.
      Что же там произошло?
      Чем больше он думал над этой загадкой, тем больше ему казалось, что ответ находится у него перед глазами, просто он упорно его не замечает. Что ответ бесконечно, предельно прост.
      Что же там произошло?
      И внезапно его осенило. Один раз он уже пытался воздействовать на императора при помощи невероятной силы того тела, с которым теперь являлся единым целым, но Ортон, якобы, оказался нечувствителен к его внушению. Если и теперь йетты были уверены в том, что убили императора, а он все еще оставался живым и здоровым, напрашивался единственный вывод: у императора есть двойники. И, судя по всему, на официальных церемониях присутствуют именно они. Как же он раньше не догадался? В конечном итоге, не только роанцы додумались до такого. Двойники были и у царей Эстергома, и у вождей некоторых, наиболее многочисленных племен Шана. Очевидно, его подвела привычка мыслить так же, как мыслили на Алгере в незапамятные времена. Он жил здесь, на архипелаге, слишком давно, чтобы не перенять в конечном итоге способ их мышления. Человек в серебряной маске понял, что слишком плохо знал жителей империи, особенно ее высших сановников.
      — Не беда! — сказал Эрлтон в полный голос. — Это вовсе не так страшно, как кажется на первый взгляд. Кто-то же должен знать его тайну. Я найду этого человека и вызнаю у него все, что только можно. Выжму его, как плод.
      С этими словами Верховный магистр промакнул рот салфеткой, вытер руки и небрежно отшвырнул ее в сторону.
      Прежде чем надеть свою маску, он легко прикоснулся кончиками пальцев к лицу. И вздрогнул.
      Похоже, ЭТО никогда не изменится.
      Похоже, с ЭТИМ ему придется прожить всю оставшуюся вечность.
      И не потому, что изменить не в его власти. Просто он должен оставить что-то на память об этих бесконечных веках страдания и боли, о страхе, о тенях, медленно скользящих над непостижимой бездной океана, о рыбах, объедающих лицо, и о сверкнувшей полосе клинка, разделившей на две части небо и его собственную жизнь.
      Тиррон угасал медленно и мучительно. Он думал, что более невыносимых мук — и телесных, и душевных, — чем те, что он испытывает сейчас, нет и быть не может. Но оказалось, что предела страданию, как и радости, не бывает.
      Он стоял, глядя через золоченые прутья оконной решетки на волны, бьющиеся о подножие башни, когда позади негромко скрипнула дверь.
      — Добрый день, высокородный Аберайрон! — произнес Эрлтон насмешливо, как и всегда, когда ему случалось обращаться к архонту.
      Тиррон резко обернулся. И в ту же секунду испытал настоящий шок. Наверное, впервые за всю жизнь он был так потрясен встречей с Верховным магистром.
      Когда архонт увидел перед собой знакомое бесстрастное лицо Эрлтона, отлитое из сверкающего серебра, он почувствовал, как тяжелый ком заворочался у него в горле, мешая дышать. Да, это Эрлтон, и никто другой, потому что никто не может говорить таким тяжелым, таким мощным голосом, который Тиррон узнал бы и из тысячи других голосов, но в остальном… Господи! Как же он изменился.
      Прекрасное, пышущее здоровьем и силой, молодое тело; длинные тяжелые волосы, ниспадающие на плечи буйными прядями; могучие мускулы; великолепная атласная кожа и грациозные, непринужденные движения — все, чего никогда в жизни не имел несчастный архонт, снизошло на его мучителя и врага. Это было несправедливо, и несправедливость оказалась страшнее всего.
      Эрлтон молчал.
      Слова и не нужны были теперь, когда поражение Тиррона стало очевидным.
      — Это ты? — выдохнул архонт.
      Человек в серебряной маске оставил без ответа сей крик души. Он уже вполне насладился и изумлением, и растерянностью, и целой гаммой других переживаний своей несчастной жертвы. Теперь он счел, что пора заняться тем делом, за которым он, собственно, и явился к Тиррону.
      — Мне нужно от тебя еще кое-что, — сказал он ровным, спокойным голосом.
      — Хорошо, что ты пришел, — ответил архонт. — Я как раз хотел сказать, что мне от тебя больше ничего не нужно.
      — Я не ослышался?
      — Вовсе нет, Эрлтон, — продолжал Тиррон, удивляясь собственной храбрости. — Я все обдумал и все взвесил — мне больше не нужны лекарства от моего недуга.
      — Тогда ты умрешь, — пожал плечами человек в серебряной маске.
      — Естественно.
      — В мучениях.
      — Я это знаю.
      — И не боишься?
      — Боюсь, — сказал архонт. — Конечно боюсь. И каждая частичка моего тела трепещет при мысли о том, какую боль оно испытает. Но теперь это не является самым главным.
      — Может, ты расскажешь мне, что для тебя важнее?
      — Остаться человеком, — тихо, но твердо сказал Тиррон, глядя прямо в глаза своему мучителю.
      Отчего-то именно этого взгляда Эрлтон не выдержал.
      — Каким человеком?! — рявкнул он. — Ты представляешь себе, как ты будешь выглядеть недели через две-три?! Расползающийся, заживо гниющий кусок зловонного мяса, обезумевший от боли! И это ты называешь «остаться человеком»? Дурак…
      — Именно это, — ответил архонт, стараясь усилием воли сдержать охватившую его дрожь. — Можешь идти, магистр Эрлтон, я тебя больше не задерживаю.
      Человек в серебряной маске в недоумении уставился на Тиррона. Сколько величия, сколько силы было в последней фразе. Невероятно! Впрочем, это минутная вспышка воли, и она продлится недолго. Через несколько дней этот гордый, решившийся вынести все человек станет на коленях умолять его хотя бы о малейшем облегчении страданий.
      Эрлтон усмехнулся про себя и обернулся к замершему у окна архонту.
      — Ты слишком много позволил себе сегодня, великий Аберайрон. Язык часто подводит нас, и за его глупости случается расплачиваться головой. Но я справедлив. И я считаю так язык виновен, ему и отвечать. Так пусть же с этого дня бесценный дар речи будет оценен тобой по-настоящему. Я хочу, чтобы у тебя было время подумать о том, какие слова следовало выбирать, разговаривая со мной. А засим прощай.
      И Верховный магистр вышел из покоев Тиррона. Глухо лязгнул засов, словно запирали тюремную камеру. Впрочем, так оно и было.
      Архонт хотел сказать напоследок, что он не передумает и не испугается, но, к великому ужасу своему, обнаружил, что не может издать ни звука.
      Эрлтон сделал его немым.
      Несчастный Тиррон упал на колени и воздел руки к небу.
      — Господи! — кричал он беззвучно. — Господи! Ты не слышал меня, когда я произносил свои молитвы вслух, услышишь ли ты теперь вопли немого?
      — Император здесь! — возвестил Аластер. — Все ли готовы?
      — Да, — прошелестели в ответ голоса членов Большого Совета.
      — Я вынужден объявить о том, что у нас создалось чрезвычайное положение, — промолвил герцог Дембийский в воцарившейся вслед за тем тишине. — Думаю, что дела обстоят гораздо хуже, чем вы можете себе представить.
      — Я могу представить себе все что угодно, — заявил Сивард. — У меня очень богатое воображение. Я вообще подумываю уйти на покой и начать писать романы: должно неплохо получаться, и материала накопилось более чем достаточно.
      Все рассмеялись, и атмосфера в зале сразу стала менее напряженной.
      — Сначала я хотел бы предоставить слово коллеге Сиварду, чтобы он ознакомил нас вкратце с теми выводами, которые мы смогли сделать в ходе расследования, длившегося весь прошедший месяц вплоть до вчерашнего дня.
      — Когда герцог говорит так торжественно, — заметил князь Даджарра вполголоса, — мне становится не по себе. Велеречивость Аластера — признак серьезных неприятностей.
      — Вы правы, князь, — согласился в свою очередь и Далмеллин. — Но послушаем. Из любого положения должен быть выход, и только от нас зависит, сумеем ли мы его отыскать.
      Сивард откашлялся, чтобы привлечь к себе внимание, и произнес:
      — Основные события известны всем присутствующим. Если свести воедино попытку подкупа наших слуг (это было около двух с лишним месяцев тому назад); нападение на порт Возер, осуществленное регулярными частями Бангалорской армии; присутствие убийц Терея на кадазане «Умба» и вооруженное сопротивление, оказанное командой этого судна; а также записку, найденную на подстреленном Даргеймом Вальрусом митхане и адресованную архонту Тиррону, — то уже можно сделать вывод, что правитель Бангалора должен ответить на несколько вопросов, которые, я полагаю, у вас, господа, уже возникли.
      Эти факты можно отнести к прямым уликам против архонта Тиррона Аберайрона. Теперь я предлагаю вам рассмотреть косвенные — не менее важные, с моей точки зрения.
      Во-первых, моим людям удалось проследить путь, проделанный фрейлинами и служанками императрицы Арианны после того, как их отправили обратно на родину. Нас интересовала фрейлина Эфра и все ее связи и знакомства. Нам удалось выяснить следующее: эта девица происходила из довольно знатного рода графов Сайнет, и ее кормилицей, а затем и няней была рабыня, вывезенная с Бангалора. Отец Эфры купил эту рабыню еще девочкой, на острове Ойнаа. И оказывается, Эфра прекрасно знала бангалорский. Добавим к этому, что граф Сайнет — один из ярых ненавистников Великого Роана и до сих пор мечтает восстановить поруганную честь Лотэра и однажды выиграть войну с империей, отомстив за поражение предков. Такой вот он странный человек…
      Здесь слушателям показалось, что Сивард даже руками развел как бы в недоумении.
      — Мои люди, — продолжил он, переведя дух, — установили, что граф Сайнет был тесно связан с несколькими бангалорскими торговцами. Считалось, что он был заинтересован исключительно в торговых операциях, но я лично в этом очень сомневаюсь. Правда, подноготная самого графа нас не сильно интересовала, и потому мы только учли этот факт, не став копать глубже. Как вы понимаете, господа, оно и стоило бы, но времени в обрез.
      Итак, на обратном пути кортеж фрейлин останавливался в гостиницах одиннадцать раз. В первых трех за ними не было замечено ничего подозрительного или просто интересного, зато уже в четвертой моих людей ждала удача. Они выяснили, что как раз одновременно с фрейлинами в этих местах путешествовал бангалорский вельможа с пятью или шестью слугами лотэрского и энфилдского происхождения, что само по себе уже немного странно. Этот бангалорец, естественно, совершенно случайно оказался в обеденном зале одновременно с придворными дамами императрицы и, конечно, обнаружил в Эфре тонкого знатока своего родного языка и интересную собеседницу. Хозяин гостиницы утверждает, что, когда остальные девушки отправились отдыхать, Эфра все еще беседовала с бангалорцем.
      — А откуда он знает, что это была именно Эфра? — спросил Аббон Флерийский.
      — Придворный художник по моей просьбе написал ее портрет, миниатюрный конечно, и ребята просто показали его среди нескольких миниатюр, изображающих разных дам. Хозяин безошибочно узнал Эфру Сайнет. Вы удовлетворены? — официальным тоном спросил Сивард.
      — Вполне, благодарю вас, — не менее церемонно отвечал маг.
      — Этот же хозяин, а также двое лакеев, конюх и садовник независимо друг от друга показали, что некрасивая дама не двинулась дальше со своими спутницами, а выехала в обратном направлении в сопровождении все того же бангалорца.
      — Позвольте, позвольте, — запротестовал Далмеллин. — И что, никто из сопровождающих ее и других фрейлин даже не поинтересовался, куда, собственно, направилась Эфра?
      — Вот здесь начинается самое странное. Хозяин гостиницы, которому мои ребята задали тот же самый вопрос — он ведь естественно напрашивается, правда? — так вот, хозяин уверен, что прочие дамы как бы и не заметили отсутствия своей подруги. Но он человек маленький и предпочел не вмешиваться в такие серьезные проблемы.
      — Надо было вместе с лотэрскими воинами отправить наших, — подал голос император.
      — Вряд ли, Ваше величество, мы могли предусмотреть подобный вариант развития событий.
      — Итак, — сказал Аббон Флерийский, — мы вправе позволить себе допущение, что бангалорец, похитивший фрейлину Эфру Сайнет, являлся носителем какой-то силы.
      — Грубо говоря, чародеем, — вставил одноглазый. — Дальнейшая судьба несчастной и глупой девушки нам известна. Думаю, что ее погубили собственная зависть и злоба, и она оказалась легкой добычей врага. Оставим же в покое ее бедную душу. Пусть она попытается жить в мире, свете и добре.
      А мы вернемся к бангалорцам.
      Во-первых, хозяин лотэрской гостиницы дал подробное описание своего гостя. Так вот, оно полностью совпадает с описанием, данным трактирным слугой из «Дикой луны и домашнего сыра»…
      В этом месте по залу, погруженному во мрак, снова прокатилась волна смеха.
      — Да, забавное название, — усмехнулся и Сивард. — В общем, можно считать доказанным, что заключал пари с Джоем тот же человек, который организовал покушение на Ее величество императрицу Арианну, и потому я уже объявил по всей империи его розыск в связи с обвинением в государственном преступлении.
      Почти уверен я и в том, что на Бангалор он до сих пор не возвращался. Мне думается, что это должен быть какой-нибудь купец или торговец — для окружающих, конечно, — который постоянно находится на территории империи.
      — Уже становится горячее, — одобрительно заметил князь Даджарра. — В очередной раз убеждаюсь в том, что деньги, которые выделяются из государственной казны на содержание Тайной службы, не пропадают зря. Браво вам и вашим людям, любезный Сивард!
      — Спасибо, — откликнулся одноглазый. — Но и это еще не все. Очень интересным показался мне тот факт, что тот несчастный труп, который нам доставили решительные вояки Даргейма Вальруса, был одно время…
      — Труп?! — с изумлением воскликнул Локлан Лэрдский.
      — Ну, я имею в виду, труп в те счастливые для него времена, когда он еще не был трупом. Так вот, этот человек являлся чем-то средним между переводчиком и советником по иностранным делам при короле Даргейме и его варварской компании. И одно время он был посланником при бангалорском дворе. Впечатляет?
      — Никогда не думал, что у Самааны с Бангалором могут найтись общие интересы.
      — Как оказалось. И знаете, что представляло наибольший интерес? Обезьяны!
      — Обезьяны?!!
      — Все три жены нашего храброго Даргейма обожают обезьян и согласны платить за них любые деньги.
      — Положим. Ну а Бангалору что за корысть?
      — А на Бангалоре высоко ценится самаанский зеленый и красный янтарь.
      — Как неисповедимы порой торговые пути, прямо как пути Господни, — заметил герцог Гуммер. — Сколько живу, столько узнаю что-нибудь новенькое.
      — И из этого следует сделать вывод, что жить нужно, а умирать вредно, — со смехом заключил Локлан Лэрдский. — Ну что же, господа. Все ниточки наконец завязались в один узелок, и узелок этот на Бангалоре. В чем мы, в общем-то, и не сомневались. Просто теперь у нас появились неопровержимые доказательства. Однако возникает следующая проблема: кто конкретно отдавал приказания? Архонт? Кто-то другой?
      — Я уверен в том, что это был архонт, — заявил Сивард.
      — В принципе, я с ним согласен, — сказал Аластер. — Интересно, почему ты так решил?
      — В основном из-за его короны.
      — Я тоже, — кивнул герцог Дембийский.
      — Постойте, господа! — возмутились остальные. — Вы говорите загадками и понимаете друг друга, но это еще не значит, что нам понятно хоть что-то. Расскажите нормально.
      — Продолжайте вы, Сивард.
      Одноглазый молчал несколько томительно долгих секунд, пока не собрался с мыслями.
      — Я пришел к выводу, что архонт Бангалора на самом деле человеком не является. Я думаю, что это — последний дракон Лунггара!
      Ответом ему была гробовая тишина. И в этой тишине голос Аббона Флерийского произнес:
      — Если бы!
      Герцог Дембийский до поры до времени хранил молчание.
      А тем временем в зале Большого Ночного Совета разгорелся спор. Сиварда выслушали со всем вниманием, не перебивая ни разу, дав ему возможность изложить все свои доводы в пользу этой, мягко говоря, необычной теории. Он рассказал и о татуировке йеттов, и о том, как, по их верованиям, выглядел грозный бог Терей, которому они поклонялись испокон веков. Упомянул также о необходимости жить в уединении и о крайней потребности в дополнительных источниках силы. Таким образом, похищенное йеттами тело Далихаджара Агилольфинга обрело единственно возможного на сегодняшний день господина.
      Главным же доводом в пользу своей гипотезы Сивард считал тот факт, что Тиррона Аберайрона никто не видел без его короны, которая закрывала большую часть лица. И он зачитал наизусть выдержку из «Драконологии» — то место, где говорилось об удивительном лице дракона, ставшего человеком, о том, что его просто невозможно спутать с каким-либо другим.
      Когда наконец начальник Тайной Службы умолк, а спор поутих, потому что его участники выдохлись, император сказал:
      — Это очень интересная теория, но сейчас меня больше волнует действительность. Прости, мой добрый Сивард, я не имел в виду обидеть тебя. Ты и твои люди проделали огромную работу, но существует еще что-то, должно существовать еще что-то, чего мы пока не знаем. И потому я прошу герцога Дембийского продолжить этот рассказ.
      — Так вы не верите в последнего дракона Лунггара? — спросил Сивард запальчиво.
      — Нет. У меня есть неопровержимые доказательства того, что Тиррон не является последним драконом нашего мира, и я готов хоть сейчас поклясться тебе в этом. Довольно ли тебе слова твоего императора, Сивард?
      — Да, Ваше величество, — тихо ответил тот. — Вполне довольно.
      — Итак, Аластер, теперь ты поведай нам, что удалось разузнать об Эрлтоне и его учителях-токе.
      — Мой гвардеец вернулся сегодня на рассвете, — заговорил Аластер, и, как всегда, мощный звук его голоса заполнил все пространство зала. — Он посетил Аиойну — дворец Чиванга…
      — Разреши задать тебе один вопрос, — кашлянул Локлан Лэрдский. — Мы около суток тому узнали о том, что нам нужно искать этого самого Эрлтона, каким образом успел обернуться твой гвардеец туда и обратно? Я всегда знал, что у гравелотских сеньоров свои тайны, недоступные нам, но все-таки…
      — Это получилось благодаря помощи нашего друга Аббона, — ответил Аластер.
      — А-а-а, — протянул министр обороны. — Тогда понятно.
      — Ирам-зат-ал-Имад — верховный учитель дворца Чиванга — поведал нам историю своих учеников, братьев Эрлтонов, Пересмешника и Серебряного. По его словам выходит, что Пересмешник после окончания срока ученичества направился сюда, на Алгер. Видимо, он странствовал по нашему континенту все это время…
      — То есть больше трехсот лет? — недоверчиво спросил Гуммер.
      — Да, ваша светлость. Но в этом нет ничего удивительного, если учесть, что во дворце Чиванга живут намного дольше. Если бы его не убили, он мог бы жить и сейчас.
      — А что же его брат?
      — К этому вопросу я и подхожу. Его брат, Эрлтон, прозванный Серебряным, отыскал во дворце Чиванга некий старинный манускрипт, посвященный истории Отрубленной Головы.
      Возникла неловкая пауза. Затем раздался голос Сиварда Ру:
      — Как всегда, все трудности ложатся на мои плечи. Дорогой Аластер! Вынужден заявить тебе от своего имени и, думаю, от имени большинства присутствующих, что мы не знаем истории Отрубленной Головы..
      — Я знаю, — молвил герцог Дембийский. — Это слишком старая история, и главное, что даже те, кто слышал о ней, никак не свяжут известную легенду с теми событиями, которые разыгрываются сейчас.
      "Само сражение было уже выиграно. Правда, выиграно страшной ценой. Вздыбленная, развороченная земля, покрытая толстым слоем черно-серого горячего пепла, под которым еще тлело пламя, была совершенно безжизненной. В ее недрах до сих пор стонала и рычала рвущаяся на поверхность лава.
      Там, где еще несколько дней тому назад простирались необъятные равнины Бангалора, где величаво текли полноводные реки, где пышным цветом цвели сады, где росли густые леса, полные птиц и зверей, теперь плескались океанские волны. Вода была грязной и, сколько хватало взгляда, покрыта бурой пеной, в которой смешались пепел, пыль и кровь. Только птицы тоскливо кричали в суровом небе.
      На месте огромного континента теперь были лишь разбросанные в океане островки, сплошь залитые лавой. Даже трупов на этом гигантском пепелище почти не находили: все поглотила земля либо полыхающая кровь вулканов, выпущенная из их жил во время этого ужасного катаклизма.
      Искореженная плоть земли содрогалась от боли и ужаса.
      Солнце, не способное пробиться сквозь плотную завесу туч, выглядело кровавым и злобным шаром.
      Люди, которые пытались спастись в океане, тоже не избежали жестокой и несправедливой гибели. Обломки судов и окровавленные тела жертв прибило к черной острой скале, одиноко торчащей из воды.
      Высокий, плечистый, рано поседевший человек с пронзительными синими глазами стоял посреди выжженного пространства, опираясь на двуручный меч с навершием в виде головы дракона, и с нескрываемым ужасом оглядывался по сторонам. Ветер трепал его некогда зеленый плащ, теперь оборванный понизу и опаленный огнем.
      — Что же мы наделали? — шептал он беззвучно. — Что же мы натворили? Как я теперь вымолю прощение? Смогу ли? Тысячи и тысячи невинных жизней… Тысячи… тысячи…
      Плечи его согнулись под невыносимой тяжестью боли, которую он ощущал всем своим существом. Этому человеку от Бога был дан дар сострадания, и теперь, сострадая, он испытывал все то, что испытали жертвы его невероятного могущества.
      И еще был жив тот, кто вызвал к жизни эту страшную силу, кто пробудил ее от вековечного сна, кто заставил этого человека сеять повсюду смерть и разрушение. И он заслуживал самого сурового наказания. А кроме возмездия, синеглазый воин должен был наверняка знать, что никогда подобная трагедия не разыграется под синим небом Лунггара, никогда не повторится эта война. Он знал, что обязан для этого сделать.
      Своего врага он нашел практически сразу. Тот и не пытался спрятаться. Во-первых, прятаться было негде; а во-вторых, и это было главным, в жилах обоих врагов текла одна и та же кровь — гордая, неукротимая, свободная. Право, жаль, что все так получилось.
      Вот они стоят друг напротив друга: оба высокие и широкоплечие, оба черноволосые и с синими, как океан, глазами. Оба могущественные и оба отважные. Оба готовы идти до конца, до предела, положенного им судьбой.
      Отец и сын.
      Так бывает гораздо чаще, нежели возможно предположить.
      Диковинными крыльями летят на ветру зеленые, потрепанные плащи монхиганов. Сверкают клинки, выкованные неведомо кем и неизвестно под каким солнцем. Один меч зовут Даджаген. Второй носит имя Шоа.
      — Зря ты пришел сюда, отец! — говорит один из противников. — Если бы ты не вмешался, все бы сейчас было прекрасно. Это на твоей совести мертвая земля, погибшие люди и несчастные твари, которые вообще ни в чем не повинны. Чего тебе еще нужно, отец?
      — Ты прав, — глухо отвечает второй, в черных волосах которого за последние несколько часов появились седые пряди. — Ты прав. Это моя вина. Раз я допустил, чтобы ты стал исчадием Тьмы, чтобы поднял руку на своих друзей и родных, чтобы не пожалел никого и ни о ком не скорбел — это моя вина. И я признаю ее. Вот я и пришел к тебе, чтобы ее загладить.
      — Тогда не медли, — говорит первый со страшной улыбкой.
      Она страшна тем, что, кажется, никогда не могла возникнуть на таком молодом, прекрасном, утонченном лице.