С этими словами он вытянул свою ручищу и на всякий случай ухватил загадочного собеседника за шиворот.
      — Ну вот, — сказал тот. — Вот она, моя судьба. Хотел сделать махонькую коммерцию, а получил крупные неприятности.
      — Мы заплатим, — сказал Мыш. — Рассказывай.
      — А что тут рассказывать? Человек, которого вы ищете, на этот раз в Роан не направлялся. Но по странной случайности, а может, и совсем наоборот, он был здесь не так давно, в месяц кту-ксафо. И всего четыре дня. С нами приплыл, а когда мы двинулись назад, на Бангалоры, то вернулся на этом же корабле.
      — Кто он? — спросил Мыш.
      — Чего не знаю, того не знаю. Но человек, облеченный властью: наш капитан перед ним на задних лапках ходит, даром что свиреп как акула. А еще скажу вам нечто интересное: хоть он в этот раз с нами и не ехал, но провожал одного из наших пассажиров. Оба они все равно что братья — потому что у обоих на руке татуировка, такая маленькая-маленькая черная змейка. Ее очень трудно заметить.
      — А ты как же заметил?
      — Я бедный человек, — сказал незнакомец. — Вообще, я судовой повар — готовлю этим разбойникам похлебку, потому что не смог пристроиться получше. Деликатесы им не нужны, вы меня понимаете? Вот и приходится зарабатывать иначе. И я сказал себе: наблюдательность — это живой капитал. Может, кому-то что-то из твоих наблюдений пригодится — я таки был прав. Вы не находите?
      — С кем ехал друг тогдашнего пассажира?
      — А сколько это будет стоить?
      — У, пиявка, — прошипел Крыс, но не очень громко. — Вот, держи.
      И протянул незнакомцу глухо звякнувший мешочек. Тот потряс им над ухом.
      — Золото, — произнес не без удивления. — Может, еще и бить не станете?
      — Да ну тебя! — рявкнул Коротышка раздраженно.
      — Только тихо, тихо, я вас прошу. Такая щедрость и добросердечность требует поощрения. Значит так, ваш «друг» провожал всего одного нашего пассажира — такого, не слишком высокого, но подтянутого, вроде воина. Только не воина, конечно. Выправка у него есть, но ходит свободно — сразу видно, что ни доспехов, ни меча долго не носил. А вот еще один господин, погрузившийся на корабль с двумя странными слугами, делает вид, что не знает его, тогда как на самом деле очень хорошо знает. И выглядит это забавно и немного страшно. Кроме этих четверых, никого из пассажиров на борту корабля нет. Будете искать — не ошибетесь. И в качестве приза я намекну вам, что слуги — не слуги на самом деле. Потому что я не видал, чтобы хозяева своих слуг так боялись, сторонились и не терпели. Зачем насиловать себя и жить с человеком, который тебе неприятен?
      — Странные у вас пассажиры, однако.
      — У нас и команда странная, — откликнулся повар. — Так что же теперь делать?
      — Последний вопрос: когда вы отплываете?
      — Через несколько часов, добрые господа, — отвечал тот, исчезая в темноте.
      — Что с ним? — спросил Аббон Флерийский, едва турнир завершился и он получил возможность говорить о самом главном.
      — Умирает, — спокойно ответил Аластер. — Я перепробовал все способы, но он отравлен. Концентрация яда, очевидно, была невелика, и поэтому он проходил день или два. Ничего нельзя сказать точно. Впрочем, посмотри сам. Может, тебе удастся что-то выяснить.
      — Когда же это закончится? — простонал Аббон.
      — Только тогда, когда нам удастся отыскать истинного виновника этих событий. Давай поступим так: ты ступай к близнецу, а я пойду поговорю с императрицей. Помимо всех прочих благ, у нас остался один близнец, и, как справедливо заметил Сгорбленный, это уже напоминает конец света.
      — Знаешь, Аластер… — тихо сказал маг.
      — Знаю, знаю, старина. Ты чувствуешь себя последним из негодяев.
      — А откуда тебе это известно? — подозрительно спросил тот.
      — А я сам не лучше. Не знаю, что предпринять, как исправить ошибку, как загладить вину. Но! Все это только между нами.
      — Конечно, конечно, — взмахнул Аббон руками, и пышные рукава его мантии затрепетали в воздухе крыльями.
      Шут встретился герцогу на полпути к покоям императрицы.
      — Значит… снова?
      — Представь себе. Хоть Далмеллин и говорит, что такое неблагоприятное расположение звезд повторяется раз в двести пятьдесят лет, я ни о чем подобном не слышал. На сей раз судьба не просто отвернулась от нас, но еще и повернулась лицом к кому-то другому, нам враждебному.
      — Послушай, Ортон, пойдем со мной к Арианне. А то я не знаю, что ей говорить.
      — Лучше не говори ничего. Не тревожь бедную девочку.
      — Но должна же она узнать!
      — Конечно должна. Я и не отрицаю, просто попозже. Повременим с неприятными сообщениями.
      — Ортон, ей никто не обещал, что ее пребывание здесь будет приятным. Быть государем — это работа. Чем скорее она выучит это нехитрое правило, тем счастливее будет.
      — Подожди с этим, — сказал шут твердо. И Аластер внезапно смирился.
      — Ладно, если ты считаешь, что так будет лучше… Размахивая руками и путаясь в полах своего огненного плаща, бежал к ним по коридору Сивард, и слуги ловко обходили его, чтобы не столкнуться с этим рыжим смерчем и не быть сшибленными с ног.
      — Ортон! Аластер! Вы-то мне и нужны.
      — Это не самое лучшее приключение в моей жизни, — заметил Аластер. — Я бы предпочел, чтобы меня искала прекрасная дама.
      — Обойдешься, — сказал запыхавшийся одноглазый. — Вам будет не до дам. Вместо дам я могу предложить четыре свежих, с иголочки, можно сказать, трупа.
      — А, это в корне меняет дело, — сказал шут. И уже серьезно добавил: — Кого убили на сей раз?
      — Что вам сказать? Некоего Кайрена Алуинского, рыцаря из Эйды, — участника турнира. Его цвета — багряно-черный и серебряный.
      Во дворце все чувствовали друг друга на расстоянии, поэтому никто особенно не удивился, когда Аббон Сгорбленный, Аббон Флерийский и Теобальд появились из-за поворота и бодрым шагом двинулись по направлению к друзьям.
      — Раз Сивард так машет руками, — невозмутимо заметил князь Даджарра, — ставлю месячное жалованье на то, что снова что-то случилось. Скажем, убийство.
      — Как ты догадался? — съязвил Сивард.
      — Интуиция. И кто умер?
      — Багряно-черный с серебряным, — лаконично ответил Аластер.
      — Как же, как же, помню! — откликнулся Сгорбленный. — Мы с Теобальдом обратили на него особое внимание, помнишь, граф?
      — Да, это был очень искусный воин, и ему страшно не повезло. Если бы Бодуэн не врезался в него своим щитом, то у нас мог бы быть другой победитель турнира.
      — Вы на него смотрели?
      — Не то чтобы только на него, но смотрели. Он выгодно отличался от своих соперников. Этот Кайрен мог бы убить их всех, правда, он сражался не самым привычным для себя оружием, — сказал Теобальд. — Во всяком случае, так нам с Аббоном показалось.
      — Вам не показалось, — вздохнул Сивард. — Я был бы рад сказать, что никакого Кайрена Алуинского вы не видели, но вы-то его видели. Участников было ровно сорок, и никаких подозрений ни у кого не возникло. Тем не менее, если доверять знаниям и опыту нашего лекаря, Кайрен в теплой компании своих слуг уже сутки находится в импровизированной могиле.
      — И где же? — спросил шут.
      — У себя в шатре. Точнее, в земле, у себя в шатре. Убийца или, скорее, убийцы воспользовались тем, что шатры господ рыцарей стоят прямо на склоне Алоя и, зарезав свои жертвы, закопали их тут же, не выходя наружу. Поэтому смерть Кайрена обнаружили только после конца турнира. Остальные участники уже свернули свои шатры и собрались в путь, а палатка багряно-черного так и стояла посреди зеленого склона и бросалась в глаза своей неприкаянностью и одиночеством. Мои ребята и положили на нее глаз. Ну, зашли внутрь, обнаружили, что никого нет, увидели свежеразрытую землю и сразу стали копать. Трупы были похоронены неглубоко.
      — Простая и безыскусная повесть, — заметил шут. — И как нам повезло, что твои подчиненные любят копать… Что все это значит, Сивард?
      — Думаю, что если близнец умирает от неизвестного яда, а четверо человек убиты ночью, во время сна, то это значит, что кто-то воспользовался доспехами Кайрена Алуинского, чтобы выехать на арену и оказаться напротив императорской ложи. Это краткое изложение фактов в наиболее вероятной их связи. А теперь позволю себе сделать допущение: это очень похоже на убийц Терея. Потому что я понимаю все — и как можно зарезать четырех человек, и как можно воспользоваться доспехами мертвеца, чтобы выехать в них на арену и принять участие в турнире. Но представить не могу, как можно было причинить вред императору — ведь мы глаз с государя не спускали и никто к нему не приближался.
      В этот момент перед глазами Теобальда пронеслась картина сражения. Он явственно увидел, как сражается рыцарь в багряно-черных доспехах и серебряных латных рукавицах, как ловко орудует изогнутым мечом с зазубренным лезвием, как… Вот оно!
      Щит Бодуэна отлетает назад и касается головы Кайрена Алуинского, именно касается, но поскольку само движение заняло десятую долю секунды, то невозможно было заметить и оценить, насколько сильным оказался удар. И когда багряно-черный рухнул под копыта коней, никому в голову не пришло сомневаться в том, что он оглушен. Но ведь все полагали, что это подлинный Кайрен и что он страстно жаждет победы — поэтому никто не заподозрил здесь намеренного падения.
      И совершенно отчетливо вспомнил Теобальд беспомощно раскрытую ладонь Кайрена.
      Совершенно пустую ладонь.
      И императора, трущего глаз, в который попала соринка.
      — Я видел, как это было, — сказал граф Ойротский.
      — Наверное, я тоже, — заметил князь Даджарра. — Но кто же знал?
      — Йетты должны быть далеко, — вздохнул шут. — У них целый день в запасе. Думаю, что лже-Кайрен намеренно проиграл, чтобы выбыть из соревнования и чтобы на его отсутствие никто не обратил внимания.
      — Я уже приказал на всякий случай перекрыть порты, но на самом деле ты прав. И шансов у нас практически нет.
      — Даже если это наши старые знакомцы, даже если это те самые йетты, которые убили Джоя ан-Ноэллина, — дальше данного факта мы так и не сдвинулись.
      — Я бы объявил войну Бангалору, — свирепо сказал одноглазый. — И научил бы их почтению и дружелюбию в отношениях с империей.
      — Мы не имеем права подвергать жизни невинных людей опасности, — терпеливо пояснил Аластер. — И ты это знаешь.
      — Добыть бы мне хоть одного живого свидетеля, — мечтательно молвил Сивард. — Я бы из него вытряс признание — не подвергая его жизнь опасности, естественно. А в строгом соответствии с духом человеколюбия и справедливости, которым буквально пропах весь Великий Роан. До невозможности пропах, сказал бы я. Потому что нашего государя убивают, а мы, видите ли, не имеем права! И я даже знаю, почему: потому что все семь веков нашей трудной истории мы строили светлую, справедливую, достойную жизнь и теперь стали ее заложниками. Да мне вот где ваша справедливость, если я защищаться не могу! — И он провел ребром ладони по горлу.
      В этот момент мокрые, взъерошенные, окровавленные Крыс-и-Мыш в каких-то грязных лохмотьях ворвались во дворец, заставив невозмутимых обычно слуг немного растеряться и спасовать перед их натиском, а следом за ними гвардейцы волокли упирающегося, связанного человека.
      — Интересно, — сказал Аббон. — Кто так поработал над его лицом?
      Митхан прилетел на рассвете.
      Он долго кружился над верхушками башен и громко клекотал, но наконец выдохся и опустился на крышу дворца, где и позволил себя поймать. Он был очень голоден и прекрасно знал, что хозяин первым делом покормит его. Не то чтобы хозяин был столь добросердечен, но иначе он рисковал остаться без существенного куска собственной плоти.
      Получив заслуженный обед, птица принялась свирепо с ним расправляться, а ее хозяин отвязал от когтистой мощной лапы крохотный кожаный футляр, в который было вложено письмо.
      Человек в серебряной маске едва дышал, ходить ему было все труднее, но разум его — по-прежнему ясный и глубокий — работал как никогда. Брату Анаконде пришлось самому раскрыть футляр, достать из него письмо и поднести к глазам Верховного магистра. Того руки уже не слушались. Но, пробежав глазами несколько кратких строк, он пришел в возбужденное, радостное состояние.
      — Свершилось! — сказал Эрлтон торжественно. — Свершилось! Дети мои, он мертв. А я дожил до этого дня и теперь буду жить всегда. Приготовьте все, что требуется для воссоединения с новым телом. Мы займемся этим сегодня же ночью.
      А теперь можешь идти, — обратился он к брату Анаконде. — Мне нужно отдохнуть. Я заработал этот отдых.
      Магистр вышел, забрав с собой и остальных.
      Однако человек в серебряной маске был бы недооценен, если бы на самом деле ждал всего только одного сообщения и только одного митхана. Такие сведения должны быть подтверждены сторонними наблюдателями, находящимися прямо на месте событий. Теперь Эрлтон ждал вестей от своих соглядатаев в Великом Роане. Они должны были подробно изложить ему официальную версию смерти императора, передать все сплетни и слухи, а в том случае, если власти не захотят сразу оповещать народ о столь страшной потере, описать происходящее. Ведь сразу после завершения турнира большинство иностранных государей наконец покидало гостеприимную империю, и государь должен был присутствовать при официальной церемонии проводов. Из этой ловушки не выбраться ни Сиварду, ни Аббону Сгорбленному, ни даже придворному магу.
      Эрлтон отдавал себе отчет в том, что его теперешняя слабость сказывается не только на самочувствии, но и на том, что он наверняка не посвящен в какие-то тайны. У него не хватало сил заглянуть далеко в настоящее, постичь скрытый смысл многих событий, но он надеялся, что, воссоединившись с новым телом, обретет давно утраченные способности и сможет выяснить абсолютно все, что имеет хоть какое-то значение.
      Пока же он был вынужден действовать, прибегая к помощи людей, и это угнетало его. Людям свойственно совершать ошибки, они всегда были такими — оттого ими так легко управлять и оттого от них невозможно требовать предельной точности исполнения приказов. Если хочешь сделать что-то хорошо — делай это сам.
      До воссоединения с телом осталось не больше десяти часов. Но былое могущество вернется не сразу; сперва Эрлтон должен будет привыкнуть к себе и только потом, осторожно, чтобы ничего не разрушить, станет набирать все больше и больше сил.
      Но это не значит, что на ближайшее время он отказывается от своих планов. Напротив, чем дольше в империи будут царить хаос и безвластие, чем дольше ее граждане проживут без сильного владыки, тем сильнее захотят они возврата прежних времен. И тогда предложение Эрлтона будет принято ими с огромной радостью.
      Человек в серебряной маске был уверен, что все, кто сейчас окружает трон, начнут драться между собой за власть над еще не остывшим телом Ортона Агилольфинга.
      Через десять часов он, Эрлтон, станет уже другим.
      А следующим вечером — если все пойдет так, как было задумано, — прилетит следующий митхан с донесением из Великого Роана.
      Расставшись со словоохотливым поваром, Коротышка и Крыс-и-Мыш глубоко задумались. Положение у них было сложное и весьма запутанное.
      Великий Роан славился своими справедливыми законами и, что особенно важно, неукоснительным их исполнением. И сами роанские граждане, и чужестранцы могли быть уверены в том, что с ними не поступят так, как в любой другой стране мира, где воля повелителя была превыше всего и попавший в немилость не мог рассчитывать на снисхождение. В девяноста девяти случаях из ста Крыс-и-Мыш признавали такую политику единственно верной. Но сейчас как раз пришел черед того самого, сотого, исключительного случая, когда законы Великого Роана работали против них.
      Ни один стражник, ни один воин не арестовал бы бангалорское судно без соответствующих документов. Добывание же необходимых бумаг заняло бы столько времени, что бангалорцы успели бы сбежать. Да и оснований для того, чтобы их задерживать, у Крыс-и-Мыша, откровенно говоря, не было. То есть они-то были уверены в том, что именно эти люди причастны к загадочному похищению, к смерти десяти рыцарей, к страшной гибели Джоя ан-Ноэллина и его команды, но уверенность к делу не подошьешь, как любил говаривать Сивард.
      И даже если на свой страх и риск они захватят бангалорцев, то останутся ни с чем, ибо на них не написано, что они знакомы с предыдущим посланцем, нанимавшим Джоя. Единственный свидетель — трактирный слуга — ничего не сможет подтвердить или опровергнуть. Что же касается словоохотливого повара, то было совершенно очевидно, что свои показания он давал в частном порядке и ни за что их не повторит во второй раз. Да и успеет ли?
      Эта мысль возникла у друзей, когда они услышали короткий сдавленный крик в той стороне, где располагался бангалорский корабль, а спустя несколько томительно долгих минут — глухой всплеск от падения в воду чьего-то тяжелого тела.
      — Интересно, — прошептал Коротышка. — Кто им теперь будет готовить?
      Времени на принятие официального решения у Крыс-и-Мыша уже не было. Но их одноглазый начальник любил повторять, что то, чего нельзя решить официально, легко разрешимо в частном порядке.
      — Не стесняйтесь быть простыми бродягами, игроками и кутилами, — поучал он своих подчиненных. — Не бойтесь, если вас ни с того ни с сего примут за контрабандистов или разбойников, или вольных стрелков. Это не беда — вы всегда с легкостью сможете доказать обратное и убедить стражу, что находитесь на службе. А вот пользы от такой путаницы очень много.
      Незримая тень одноглазого явно витала сейчас где-то поблизости, ибо Крыс-и-Мыш приняли решение.
      — Как ты думаешь, Ньоль-ньоль, нам удастся проникнуть незамеченными на борт этого судна?
      — Конечно. Этот жалкий кадазан — крепкая посудина и может многое вынести, но по части всяких хитростей и сложностей — абсолютное ничто. Я его вскрою как орешек. А что вы задумали?
      — Поскольку у нас нет официальных оснований арестовать этот корабль, то создадим их. Залезем в трюм, а когда корабль станет подниматься вверх по Алою к морю Джая — вылезем и объявим, что нас похитили или еще что-нибудь в этом роде. Коротышка, ты лучше нас знаешь, когда будет первая таможня?
      — Очень скоро — через двенадцать часов после выхода из Роанского порта.
      Он обнял их своими огромными лапищами и сказал:
      — Знаете, ребята, хоть вы и работаете на одноглазого, мы с вами станем друзьями.
      Для такого специалиста, как Коротышка, пробраться на плохо охраняемый кадазан было делом нескольких минут. Правда, потом бангалорский капитан недосчитается двух матросов. А матросы будут долго удивляться тому, что очнулись в полдень на портовой площади, а не на корабле, и головы у них раскалываются от невыносимой боли, но это уже неизбежные издержки, как сказал бы Сивард с наидобродушнейшей улыбкой из своего неисчерпаемого арсенала.
      Трое мужчин проскользнули сперва на палубу, а затем в трюм бангалорского корабля, благословляя тьму и удачу. В трюме они забились в самый дальний угол, протиснувшись в щель между выгнутым бортом и бочонками, и замерли. У них над головами раздавались шаги, скрипели доски, были слышны приглушенные голоса. Коротышка Ньоль-ньоль внезапно напрягся и тронул за плечо стоявшего рядом Крыса.
      — Послушай!
      — Что? — прошептал Крыс.
      — Кажется, на борт поднимаются пассажиры.
      И впрямь, наверху послышалось оживление: забегали матросы, капитан принялся хриплым голосом отдавать команды. Заскрипел ворот, а затем загрохотала якорная цепь. Корабль сильно качнуло, и спутники почувствовали, что судно начало двигаться.
      — Ну вот, — удовлетворенно прошептал Коротышка. — Мы на борту, бангалорцы на борту. Теперь осталось только продержаться до рассвета.
      — А почему бы и нет? Даже если сюда кто-то зайдет за водой или вином, то обнаружить нас не сможет.
      — Вот и молись, чтобы не смог, — прошипел Мыш. Они постарались принять самое удобное положение, которое только было доступно, и расслабились, сладко задремав. Перед тем как смежить усталые веки, Крыс удовлетворенно произнес:
      — Какие же мы молодцы, что не избежали искушения и плотно поужинали в «Жизнерадостном пирожке». Совершать безумства на голодный желудок практически невозможно.
      — Согласен, — кивнул Коротышка.
      Проснулись они на рассвете — от холода, боли в затекших членах и топота сапог над головами.
      — Сколько там, наверху, может быть людей? — спросил Мыш, едва к нему вернулась способность двигать челюстями.
      — Обычно кадазан управляется командой человек в пятьдесят.
      — И еще пассажиры. Многовато, — заметил Мыш.
      — Знаете, — протянул Крыс, — при свете дня мне наша вчерашняя затея кажется менее удачной.
      — Что ж теперь делать? — широко улыбнулся Коротышка. — Только продолжать в том же духе.
      — Оно-то, конечно, так, но вставать лень. Я по утрам очень тяжело просыпаюсь.
      — А ты хорошо понимаешь по-бангалорски? — спросил Коротышка. — У меня, например, с разговорной речью не очень-то. Они как защелкают, как затарахтят, так у меня словно мозги вышибает.
      — Ничего, не волнуйся, — шепнул Крыс. — Я хорошо понимаю, а Мыш еще лучше. Он даже диссертацию защитил в университете по бангалорской самобытной культуре, так что он у нас вообще специалист.
      — Ух ты! — искренне восхитился Ньоль-ньоль. — Я ученых людей уважаю. Самому вот не пришлось учиться, но умников люблю.
      — Не пришлось ему учиться, — хмыкнул Мыш. — А кто знаком с древними знаниями токе? Интересно! Если бы все такими неучами были, мир бы уже стал похож на обитель Бога.
      — Это ты преувеличиваешь, — отмахнулся явно польщенный Коротышка. — А что, скажи, ты сейчас думаешь по поводу бангалорской культуры?
      Мыш охнул, когда резкий крен корабля заставил его вжаться спиной в ребристый борт, и отпустил несколько фраз по поводу предмета своего когдатошнего исследования. В переводе выходило, что бангалорская культура резко утратила для него свою привлекательность и годилась только для извращенного употребления грязными людьми в нетрезвом состояний.
      — А то давай к нам, в братство! — предложил восхищенный Ньоль-ньоль. — Если ты перед моими ребятами такую речугу завернешь, они за тобой и в огонь и в воду.
      — Увольте, — перешел Мыш на язык утонченных аристократов. — Я ни в огонь, ни в воду не стремлюсь. Я здесь вообще по чистой случайности.
      Его друзья и рассмеялись бы, но им было нельзя. И потому они титаническими усилиями воли хранили каменное выражение лиц.
      — Вот еще что, — снова заговорил Коротышка спустя несколько минут. — Неизвестно ведь, как дело обернется, и потому я хочу, чтобы вы на всякий случай запомнили: у Эрлтона — нашего побратима — был на все тех же проклятых Бангалорах какой-то родственник. Он о нем никогда не говорил, кажется, они давно потеряли друг друга из виду и не стремились возобновлять отношения. Но чем больше я думаю, как мог попасть к Джою этот стерженек, тем больше мне начинает казаться, что это единственное нормальное объяснение случившегося. Каким-то образом наш побратим очутился на архипелаге, и я почти уверен в том, что он встретился там с тем, кого даже вспоминать не хотел, — а вот что там произошло?
      — Что же ты до сих пор молчал? — прошипел Крыс.
      — Виноват, признаю. Но я только сейчас об этом вспомнил — само собой в голове всплыло. Я же говорю, он никогда об этом человеке не говорил, так, обмолвился всего один раз. Но я уверен, что мне не почудилось и что я ничего не перепутал. Наверняка уверен.
      Следующие несколько часов они провели в постоянном напряжении, но ничего особенного не случилось. Сколько ни напрягали трое друзей слух, так и не услышали никаких существенных разговоров, даже слова разбирали с трудом. Только громкие и отчетливые команды капитана долетали до них без искажений. Еще пришлось им выслушать беседу двух матросов, которые стояли, видимо, прямо над ними.
      — Два янщика ему предоставь! — возмущался один. — Грит, бутто он "меня предупреждал нащет двух пустых янщиков на манер гроба и двух мешков земли. Я ему отвечаю: про землю предупреждали — землю я и доставил честя по чести, а про янщики толка не было.
      — А он?
      — Шо он? Зверь… Я, грит, с тебя ремней понарежу, остолоп! Ты, часом, не знаешь — хто он таков, ентот остолоп? Наш капитан такое разнообразие в бранной речи имеет, шо и не поймешь без бунтылки, кем он тебя сегодня обругать соизвоил.
      — Так чего с ящиками-то? — не унимался его приятель.
      — Чаво, чаво? Сколачивать нонче буду, грит, шоб высокие и уместительные. Кого туды уместить нужно? Непотребство сплошное деется, вот шо я тибе скажу.
      Матросы удалились, и голоса их затихли вдали, а Коротышка, осторожно разминая затекшие мускулы, спросил:
      — Как по-вашему, зачем им эти ящики?
      — С землей? — усмехнулся Крыс. — Что-то будут через таможню перевозить.
      — А таможенники не догадаются проверить ящики? — изумился Коротышка. — Странно: как только товар ни прятал, а такого придумать не мог. Мне казалось, даже самый большой дурак догадается покопаться в таком тайнике.
      — Это смотря что ты собираешься в нем прятать, — вздохнул Крыс. — А меня одолевают самые нехорошие предчувствия.
      — Будем ждать, — сказал Мыш. — Слышь, Крыс, у тебя хоть значок-то Тайной службы есть? А то потом хлопот не оберешься!
      — Есть, есть.
      — А я свой дома оставил.
      — Ох, гляди, скажу однажды одноглазому, чем ты думаешь. Небось посмеется. Тс-сс, тише, кажется, идет кто-то…
      Крыс оказался прав. В трюм с грохотом и проклятиями спускали два огромных ящика в человеческий рост длиной и довольно высокие.
      — Скоро таможня, — раздался чей-то голос, но отнюдь не капитана. — Вам придется лечь сюда, а мы засыплем вас землей. Нам выправили бумаги, что мы везем на родину давно усопших родственников…
      — Я помню, господин, — прервал говорившего странный, шипящий голос, от которого у Крыс-и-Мыша мороз по коже пошел.
      — Сколько времени вы продержитесь в земле? — снова спросил первый.
      — До вечера, господин, — отвечал второй. — Можно и дольше, но если вам позже потребуются наши услуги, то нам следует быть в хорошем состоянии.
      — Понимаю. Что ж, думаю, таможенный досмотр не займет больше двух-трех часов. Это максимум. А мы постараемся сократить эту процедуру, насколько будет возможно.
      — Да, господин.
      Затем раздался шум и грохот. Такое впечатление, что сдвигали тяжелые крышки ящиков, укладывали в них псевдопокойников, засыпали их землей. Работали, по-видимому, двое. Воспользовавшись тем, что они шумели и к тому же переговаривались между собой, Крыс едва слышно произнес:
      — Это йетты.
      Коротышка медленно-медленно опустил вниз веки.
      Больше они не издавали ни звука: им было хорошо известно, что только убийцы Терея могут выдержать столько времени, будучи погребенными под землей. И они знали, что слух у этих страшных существ очень острый, — им вовсе не хотелось проверять, насколько. Зато все трое прекрасно представляли, что теперь делать. Им нужно было дождаться появления таможенников, а затем поднять переполох, выскочив из укрытия. Главное, чтобы йетты не успели покинуть свои импровизированные гробы. Конечно, план этот не выдерживал никакой критики и даже на авантюру не тянул, а явственно попахивал безумием, но не могли же Крыс-и-Мыш дать уйти тем, кто явно был причастен ко всем неприятностям, которые произошли в Роане в последнее время.
      Готовились они к этим событиям долго, а на деле все получилось почти мгновенно.
      Начальник первого таможенного поста в сопровождении десяти стражников поднялся на борт бангалорского корабля, названия которого Коротышка и Крыс-и-Мыш так и не узнали в спешке.
      — Пожалуйста, пожалуйста, — говорил бангалорский капитан, спускаясь в трюм следом за таможенником. — Вот бумаги: разрешение на провоз двух тел, разрешение на перезахоронение… На всякий случай даже разрешение на вывоз роанской земли.
      Переводчик торопливо переводил.
      — А зачем им земля? — удивился таможенник.
      — По бангалорским обычаям, покойник должен находиться в той земле, в какую его опустили во время похорон.
      — Понятно, — сказал таможенник. — Переведите этим господам, что я разделяю их чувства и заранее приношу извинения за то, что побеспокою их родственников, и все такое… но долг обязывает меня проверить эти ящики.
      — Само собой, господин.
      — А что там, в дальнем углу? — без особого интереса спросил один из стражников,
      — Провизия и бочонки с пресной водой, а также три — с вином.
      — Хорошо, вскрывайте ящики, а к бочонкам мы подойдем позже.
      Потом, долгими осенними вечерами, начальник таможенного отряда любил рассказывать, что. никогда ни до, ни после не доводилось ему слышать, чтобы обычные бочонки стоимостью два медяка за штуку так орали на три голоса.
      — Нет! Нет! Стойте! — закричал Крыс, протискиваясь в узкую щель. Следом за ним лез Мыш, а Коротышка Ньоль-ньоль двинулся напролом, обрушивая емкости с водой. От удара о доски они разбились, и вода потоками хлынула под ноги людям.
      Стражники, которым свои были ближе, чем бангалорцы, как ни поверни события, моментально ощетинились обнаженными мечами, а их начальник, бросив короткий взгляд в сторону Крыс-и-Мыша, строго спросил почему-то у переводчика:
      — Кто это?
      Видимо, чужеземный капитан все еще хотел решить дело миром, поскольку на территории Великого Роана шансов у него практически не было, поэтому он торопливо ответил:
      — Не знаю, господин. Очевидно, они хотели бесплатно воспользоваться моим судном.
      — Странный, однако, способ не привлекать к себе внимания, — буркнул один из стражников и обратился к своему начальнику: — Не нравится мне вся эта история. Может, наложить на них арест, а потом послушаем всех по очереди?
      — Прекрасная мысль, — согласился таможенник. — Действуй.
      При этих словах действовать начали все сразу. Капитан бросился на стоявшего рядом стражника, а Крыс-и-Мыш — на капитана. Крышки ящиков отскочили, и оттуда, запорошенные землей, страшные, желтокожие, высохшие, с обрезанными ушами, вылетели убийцы Терея. Стражники издали громкий горловой клич и ринулись на них. Коротышка Ньоль-ньоль поспешил им на помощь. Почуяв неладное, взялись за оружие и те таможенные охранники, которые были на верхней палубе.