Крыс-и-Мыш выбрали столик с лучшим обзором и уселись напротив друг друга в ожидании ужина. Если кто-нибудь подумал, что трапеза была всего лишь уловкой, он глубоко заблуждается. Они действительно проголодались и собирались основательно подзакусить прежде, чем приступить к финальной части своих поисков.
      Хозяин все так же собственноручно приволок к их столу огромный пирог на необъятном блюде, окруженный всяческими лакомствами, как-то: квашеные овощи и маринованные фрукты, кусочки ветчины, политые соусом н приправленные специями, тертый сыр нескольких сортов и ворох поджаристых щупалец кальмара. В другой руке он нес кувшин и два высоких оловянных стакана.
      — Прошу, господа, — молвил рн, выставляя угощение на дощатый стол. Скатерти в этом заведении считались вредным излишеством. — Может, еще чего пожелаете?
      — Может, — протянул неопределенно Крыс. А Мыш тут же задал вопрос:
      — Коротышка у себя или еще не возвращался?
      При упоминании о Коротышке хозяин вздрогнул, как трепетная лань, и слегка побледнел. И даже стал уступать своему пирогу в жизнерадостности.
      — Что же любезнейшие и благороднейшие господа сразу не сказали, что они знакомы с Коротышкой? Угощение за счет заведения, разумеется… — добавил он невпопад.
      — Не стоит, — небрежно прервал его Крыс. — Нам бы только Корсгышку.
      — У себя, у себя во втором этаже. Ужинает. Слово «ужинает» толстяк произнес с таким благоговением, что Крыс-и-Мыш невольно переглянулись. Им стало интересно, каким образом чей-то ужин способен вызвать священный трепет у трактирщика.
      — Тогда мы поедим — и к нему, — вынес Мыш окончательный вердикт.
      Видимо, лицезрение людей, способных проглотить хоть кусок перед встречей с Коротышкой, было для хозяина «Жизнерадостного пирожка» настолько внове, что он дал волю своим чувствам — выкатил глаза и рот открыл. Но Крыс спровадил его одним царственным движением.
      Минут десять Крыс-и-Мыша было слышно только определенным образом: они вздыхали, жевали и постанывали от удовольствия. Отстутствие скатертей оказалось обманчивым признаком: еда здесь тянула если не на императорский стол, то уж, по крайней мере, на княжеский. Поэтому к Коротышке друзья отправились в самом благостном расположении духа и упитанные донельзя — так, что даже пояса пришлось распускать.
      Долго искать не пришлось, поскольку во втором этаже имелась только одна дверь, похожая не на вход в чулан или склад для метелок. И Крыс-и-Мыш дружно ввалились в нее, стуча уже на ходу.
      Переступили порог и встали в молчании.
      Тот, кто давал Коротышке прозвище, войдет в историю как человек с чувством юмора. Крыс-и-Мыш уже успели соскучиться, стоя в дверях, а Ньоль-ньоль все еще поднимался из-за стола. Когда он встал, в комнате стало тесно.
      Хорошо, что подчиненные Сиварда Ру имели счастье часто общаться с гвардейцами императора и постепенно свыклись с мыслью, что средний человеческий рост как раз по пряжку пояса гравелотскому горцу — и это нормально. Поэтому при виде Коротышки у Крыс-и-Мыша не развился комплекс неполноценности. Зато они поняли, отчего трапеза Ньоль-ньоля вызывала такую гамму чувств у хозяина харчевни. Съесть такое количество снеди в один присест могло только легендарное чудовище Ладакхи, пожравшее некогда весь небосвод и светила на нем. Какой-то герой сумел заставить его выплюнуть все обратно, но Крыс-и-Мыш здорово сомневались, что у Ньоль-ньоля он бы рискнул отобрать хоть корочку.
      Кареглазый и курносый, гороподобный Коротышка сидел в обнимку с мечом-паранги, у которого два дополнительных лезвия — ладони полторы в длину — отходили под углом от основного, а в навершии торчал граненый шип, служивший при случае копьем. Ньоль-ньоль был одет в кожу и меха, увешан золотыми цепями и амулетами, а верхом этого великолепия являлось ожерелье из клыков горных львов, крокодильих и акульих зубов. Крыс-и-Мыш не сговариваясь решили, что такой человек вряд ли стал бы его покупать.
      — Прошу к столу, — прогрохотал Коротышка, нарушив затянувшееся молчание. — Только, простите, не припомню, чтобы когда-нибудь имел честь встречаться с вами.
      — Это вы нас простите, — обрел дар речи Мыш. — Мы вломились к вам так неожиданно и не вовремя, но нас привело сюда дело не слишком радостное, и тем не менее…
      — Ничего-ничего, — успокоил их Ньоль-ньоль, продолжая удивлять незваных гостей своим благодушием и терпимостью, не говоря уже о прекрасных манерах. — Садитесь.
      — Меня зовут Иниас, а его — Селестен, — сказал Крыс, подходя к столу. — Но нас так давно уже не зовут. Обычно меня кличут Крысом, а его Мышем. Но вернее всего обращаться к нам Крыс-и-Мыш — мы так привыкли за долгое-долгое время. Мы к вам по поручению одного человека…
      — Я слушаю.
      — Джой ан-Ноэллин по прозвищу Красная Борода просил нас обратиться к вам за разъяснениями.
      — А что, Джою уже лень рот раскрыть? — весело осведомился Коротышка, наливая вино в тонкостенные хрустальные бокалы.
      — Дело в том, что Джой ан-Ноэллин умер, — тихо сказал Мыш.
      Ни он, ни Крыс не ожидали от Ньоль-ньоля такой реакции на свое сообщение. Нет, он не вскрикнул и не разразился плачем по умершему. Право слово, это было бы проще перенести Крыс-и-Мышу, ставшим свидетелями немой сцены.
      Коротышка побледнел, а его карие глаза потемнели настолько, что показались угольно-черными в свете множества свечей, стоявших по углам комнаты. Его правая лапища судорожно сжала рукоять паранги с такой силой, что костяшки на ней побелели.
      — Когда? — наконец спросил он сиплым, сдавленным голосом.
      — Точно не знаем, — честно ответил Крыс. — Я лучше расскажу все, что нам стало известно.
      — Кому — вам? — вдруг заинтересовался Ньоль-ньоль. — Я так и не знаю, кого вы сейчас представляете.
      — Простите и за то, что не сказали, — Мыш решил, что будет разумнее выложить все карты на стол. Люди с такими возможностями, как Коротышка, в состоянии выяснить все необходимое и без их помощи, но доверие… Доверия уже не вернуть, если обмануть хоть раз. — Мы работаем на Сиварда Ру, на Имперскую Тайную Службу.
      — На Одноглазого? — изумился Коротышка. — И Джой так запросто дал вам найти меня?
      — Боюсь, у него не было другого выхода.
      — Говорите, господа.
      — Джоя не бывает на Роанском побережье моря Луан, когда наступает месяц кту-талау. Это знают все. В месяце лонг-гвай он прибывает в столицу уже как князь ан-Ноэллин и отдыхает от дел до начала лонг-сумаделя.
      — Это так, — согласился Коротышка.
      — Но на сей раз «Летучая мышь» была замечена в устье Алоя, а спустя несколько дней найдена у подножия Хоанга. Учтите, Ньоль-ньоль, мы намеренно искали ее и даже представляли, где именно обнаружим. Но мы не думали, что все члены экипажа, включая капитана, окажутся мертвы. Их убили пассажиры, которых они везли, — из-за того груза, который они перевозили, разумеется, контрабандой.
      — Кто? — еще раз спросил Коротышка.
      — Убийцы Терея.
      — Что общего у Джоя с этими выродками?
      — Вот за этим мы и явились к вам, — сказал Крыс, вручая Коротышке письмо Джоя и золотой стержень.
      — Как вы это нашли? — изумился Ньоль-ньоль.
      — Не спрашивайте, — устало махнул рукой Мыш. — Если потом захотите, мы подробно изложим вам все перипетии поисков. Скажу только, что далось это нелегко.
      — Верю, — пробормотал Коротышка.
      И углубился в изучение письма, а затем и золотого послания. Молчал он долго и, как показалось Крыс-и-Мышу, тревожно. Взвешивал про себя, что можно говорить, а что — нет. Видя его колебания, Крыс произнес:
      — Со своей стороны мы обещаем неразглашение полученных от вас сведений и полную вашу безопасность, что гарантировано самим императором Ортоном.
      Слово императора в Великом Роане значило столько, что ему равно верили и воры, и солдаты, и дети, и контрабандисты. Император был мерилом честности и благородства.
      — Хорошо, тогда я все расскажу. Только прежде ответьте, что вы знаете о расе правителей Аиойны?
      — О токе? — переспросил Мыш. — Все, что может стать известным из книг, путевых заметок и дневниковых записей. Сами мы до Ходевена, к сожалению, не добрались.
      — Когда мы с Джоем были молодыми и безрассудными, то познакомились с одним из учеников токе, странствующим по свету. То, что он умел делать, потрясло нас, не стану кривить душой. Нам все было тогда в диковинку, а его мастерство — особенно. Он охотно делился с нами знаниями, научил письменности токе, множеству боевых приемов, рассказал о целебных свойствах растений и минералов. Конечно, это были пустяки по сравнению с тем, чему учат во дворце Чиванга, но мы радовались всякому пустяку. К тому же, — Коротышка потер переносицу ребром ладони, — не такие уж это были пустяки, если разобраться как следует. И многие из его советов весьма помогли нам в дальнейшем.
      — А как звали этого «ученика»? — спросил Мыш осторожно.
      — Он назвал себя Эрлтоном, но я не уверен, что это его настоящее имя. В те времена почти никто из нас не носил своего имени — предпочитали прозвища, так было безопаснее. И потому мы, естественно, не допытывались у нашего товарища о том, как его зовут на самом деле. Вы же понимаете… Звали его Пересмешник: очень уж ловко он передразнивал любого, с кем ему доводилось говорить более пяти минут кряду.
      Крыс-и-Мыш закивали головами, подтверждая, что да, да, понимают.
      — Мы стали кровными братьями — Эрлтон, Джой и я. И дали клятву помогать друг другу, что бы ни произошло, из какой бы дали ни пришла весточка от побратима. А чтобы мы всегда были уверены, что нас никто не использует в своих целях, мы обменивались посланиями токе — вот этими, как вы, наверное, уже догадались, золотыми стержнями. Письменность эта очень сложная, ее трудно разгадать, и мы могли не бояться, что наши послания кто-нибудь перехватит и подделает. Во всяком случае, вероятность была невелика. Последнее время мы с Джоем виделись редко. И от Эрлтона я давно не получал никаких известий. Но как раз недавно пришло письмо…
      С этими словами Ньоль-ньоль добыл из-за пояса кожаный кошель, а оттуда вытянул стержень, весьма похожий на тот, что принесли ему Крыс-и-Мыш. Только шнурки на нем были другого цвета, другой длины, и узелки на них были завязаны иначе.
      — О чем здесь идет речь?
      — Кто-то из токе или их учеников сообщает о том, что Эрлтон погиб. Так что я не знаю, кто послал Джою вот это… Да и не стал бы наш Эрлтон писать в конце такие странные вещи.
      — А что он написал?
      — Угроза. Даже если он в состоянии ее выполнить, то все равно — грех так говорить с побратимом. И отчего Джой исполнил его просьбу?
      — Наверное, у него не было другого выхода, — предположил Крыс. — Допустим, а это почти явно следует из его письма, что убийцы Терея принесли ему это послание. Даже если бы он отказался или не признал, скажем так, почерк вашего друга, они смогли бы заставить команду выполнить то, что им требовалось. Ну, убили бы Джоя первым…
      — Вы правы, — потемнел лицом Коротышка. — Просто он остался жить, чтобы передать мне известие и вам помочь. Вы нашли то, что он перевозил на «Летучей мыши»?
      — Не нашли.
      — Но хоть знаете, что это было?
      — Конечно. Именно из-за ценности этого груза мы и стали искать «Летуху».
      — Так. Сейчас я попытаюсь вкратце изложить свои соображения, а вы меня поправите, если я ошибаюсь. Итак, кто-то, пока неизвестный, рискнул нанять убийц Терея, чтобы они выполнили определенного рода работу. Догадываюсь, что без кровопролития тут не обошлось, иначе ее поручили бы кому-нибудь другому. Но догадываюсь также, что результатом этой работы должно было стать не убийство, а похищение какой-то вещи. Я считаю, что эта вещь должна быть достаточно крупной, чтобы потребовались услуги Джоя и его ладьи для перевозки, а также мне приходит на ум, что вещь эта отнюдь не имела отношения к обычным драгоценностям. Но что же это такое, если моего друга убили, а люди Сиварда стоят на ушах и даже меня сумели отыскать?!
      — Блестяще! Чудесно! — сказал Крыс, аплодируя Коротышке. — Вам бы работать на одноглазого, глядишь, он бы изменил свое мнение относительно того, кто станет его преемником. Вы угадали, как при стрельбе из лука — в самый центр мишени.
      — Работа такая, — усмехнулся Ньоль-ньоль.
      — Вам не будет обидно, если мы предложим выпить за светлую память вашего друга? Сивард уже пил.
      — А что с телом Джоя? — спросил разбойник. — Надо бы его похоронить по-человечески, со всеми обрядами. Что одноглазый по этому поводу приказал? Может, его выдадут друзьям, чтобы мы…
      — Джоя отпевали в Янтарной базилике, — откликнулся Мыш. — Все было честь по чести, не обижайте рыжего. Он хоть и мошенник, зануда и грубиян, но человек благородный.
      — Спасибо, — искренне сказал Коротышка. — Чем же мне вам помочь? Что касается этого стержня, то ниточка, ведущая к Эрлтону, оборвалась уже довольно давно. И найти того, кто воспользовался этим способом, весьма сложно. Но я не меньше вашего хочу отыскать мерзавца и поквитаться с ним и за Джоя, и за Пересмешника.
      Он задумался, потирая лоб огромной ладонью.
      — Что-то такое крутится в голове, какая-то мысль просится, но… не помню, хоть убейте, сейчас не помню. Что же мне такое Пересмешник говорил, а? Нет! Не могу. Но вспомню — обязательно скажу вам. Располагайте мной, как вам будет угодно: составить вам компанию в этом благом деле я просто обязан.
      — Что ж, по этому поводу есть у меня одна неплохая идея, — улыбнулся лукаво Мыш. — Но если мы решим ее провернуть, то нам надо торопиться, потому что одноглазый о ней не знает, а если проведает, то нам самим нужно будет пускаться в бега.
      — Вот это по мне! — рявкнул Коротышка восхищенно. — Люблю, когда рискуют, да еще и за правое дело.
      И он с размаху вонзил свою парангу в доски стола. Стол крякнул, треснул, но не раскололся, как это водится, а только слегка присел на четырех крепких ножках. Пусть их! Он и не таких молодцев видал на своем долгом веку.
      — Маркиз, вы точно сошли с ума, — заявил Джералдин, глядя с тревогой, как его начальник, не смыкая глаз, сидит над какими-то пыльными древними фолиантами.
      — Напротив, я только теперь пришел в себя, — отмахнулся Сивард. — Не зуди, Бога ради, лучше принеси чего-нибудь пожевать. Но только не жирного и не липкого. Потому что, если я уроню на эту книгу что-нибудь этакое, старый хрыч меня жизни лишит.
      Под «старым хрычом» подразумевался господин Олден Фейт, который с большой неохотой выдал рыжему несколько своих сокровищ. После разговора с Аббоном Флерийским Сиварда не покидала мысль о драконе. Он понимал, что она выглядит совершенно безумной, но чем больше он об этом думал, тем больше приходил к выводу, что безумие это кажущееся. На самом деле идея заслуживает того, чтобы с ней немного поноситься да ночь переспать. Он так и сделал, но к утру не только не остыл, а загорелся еще сильнее. В таком настроении одноглазый и явился к старому библиотекарю с просьбой подыскать ему литературу о древних ящерах, причем сказки и легенды тоже можно включить в список. Главное, чтобы в книге содержалась информация о том, как они живут, едят, спят, превращаются в людей, колдуют, умирают, размножаются — короче, все, что только можно рассказать о живом существе.
      Олден недовольно пожевал губами, осуждающе поглядел на Сиварда через свое увеличительное стекло и вопросил:
      — К чему это вам, юноша?
      — Разводить буду, — буркнул Сивард.
      Но старый барон не привык к такому тону и немедленно поведал об этом зарвавшемуся посетителю. В библиотеке, сказал он, нет ни императора, ни нищего, ни вельможи, ни простолюдина — есть только читатели. А читатели делятся на две категории: приятные во всех отношениях и неприятные, тоже во всех отношениях. Если он отнесет Сиварда ко второй группе, то вряд ли начальник Тайной службы получит интересующие его книги в ближайшее время. Одноглазый фыркнул, но решил извиниться.
      Только тогда старик не торопясь двинулся в глубь огромного зала, где книжные полки поднимались до самого потолка.
      — Возьмите лестничку, юноша, — бросил он через плечо. — И следуйте за мной. Вам очень повезло, что я и так помню, какая книга вам определенно необходима. Это великий труд Манфреда Хейми «Все о драконах, какими они были на самом деле». Подробнейшее описание, уникальные факты, все легенды, свидетельства очевидцев, источники полутора — и двухтысячелетней давности — все это собрано, проанализировано и упорядочено в систему, будете меня потом благодарить.
      Конечно, господин Фейт не доверил Сиварду столь важного дела, как добывание драгоценной книги с верхней полки. Карабкался сам, хватаясь за больную поясницу, жалуясь на прекрасную погоду, которая никак не перейдет в дождливую (а спина ноет, как к дождю, так уж лучше бы хлынул скорее), долго рассматривал корешки через свое увеличительное стекло, охал и причмокивал от восторга. Наконец-таки выудил преогромнейшую томину такого веса, что чуть было не рухнул с высоты на Сиварда.
      Таким образом, спустя час, расписавшись за то, что он выносит книгу из библиотечных покоев, Сивард унес искомый фолиант и еще два — поменьше и потоньше — впридачу, утирая пот со лба и раздумывая над тем, стоит ли его идея таких мук.
      Но когда он раскрыл книгу, весь прочий мир исчез, растворился, растаял, и он остался наедине с удивительным, могучим, благородным существом, обладавшим в равной степени небывалой силой и небывалым разумом — с драконом. И больше Сивард не жалел о том, что так страдал во имя успеха своего исследования.
      Автор писал о крылатых огромных ящерах так, словно провел среди них всю жизнь. Он вдавался в тонкости их брачных отношений и деторождения, анализировал условия, необходимые драконам для обитания. Выходило, что им нужен был простор, еда и еще какая-то живительная энергия. Правда, здесь господин Манфред становился несколько невразумителен. Сразу было видно, что сам он драконом все же не был, а потому плохо представлял себе, что же питает мощь этих невероятных существ, назвать которых животными язык не поворачивался.
      Но терпение и усидчивость всегда приносят свои плоды — это Сивард понял еще тогда, когда вытачивал отмычки к императорской сокровищнице, а потому через несколько часов непрерывного чтения все-таки обнаружил то, что его весьма заинтересовало. Господин Манфред Хейми был убежден, что дракон, не имеющий возможности принимать свой прежний облик и как бы заточенный в хрупком, немощном человеческом теле, будет нуждаться в дополнительной энергии. Скажем, у него может развиться скверная привычка принимать ванны из свежей крови. Ведь всем известно, что теплая кровь — это источник бодрости и здоровья.
      Свечи в канделябрах замигали и закоптили, растаяв окончательно, и крохотный огонек погас, зашипев в жидком воске, но в комнате не стало темнее. Оказалось, что одноглазый просидел за столом не разгибаясь всю ночь напролет. Он постарался распрямить спину, и ему показалось, что она явно треснула где-то посредине. Затем тело ожило, но по нему забегали тысячи и тысячи мурашек, покалывая Сиварда цепкими лапками. Он охнул и начал тихо хихикать.
      — Что с вами, маркиз? — забеспокоился Джералдин, поднимаясь с диванчика, стоящего в углу кабинета. Верный секретарь умудрился выспаться на этом узком ложе, не пожелав покинуть своего господина.
      — Это? Это ничего, нервное. Засидел спину и… сам тоже засиделся. Теперь колется и щекочется.
      — Понятно. Завтрак нести?
      — Ты же носил что-то.
      — Так то было ночью, когда вы просили не жирного и не липкого. А теперь уже утро, и книга закончилась. Что бы вам не поесть как следует и не поговорить со мной по душам?
      — А что, заметно, что мне нужен терпеливый слушатель?
      — Как никогда. Да вы не стесняйтесь, маркиз, оттачивайте на мне остроту ума. Вам приятно, а мне полезно. Чего вы к драконам прицепились, объяснить можете? Такое впечатление, что обычных проблем вам на сегодня не хватает,
      — Почти так, Джералдин, — сказал Сивард, забывая сразу и об обещанном завтраке, и о щекотке в спине, и о прочих проблемах. Видимо, история с драконами крепко его захватила. — У меня возникли некоторые соображения, но делиться ими с членами Большого Совета я сейчас не намерен.
      — Вы им не доверяете? — удивился Джералдин, который был посвящен во все последние события, известные самому Сиварду, и тоже составил какое-никакое, но собственное мнение о происходящем в империи.
      — Конечно доверяю, — отмахнулся одноглазый. — Но дело-то не в этом. Просто мысли у меня такие безумные, что мне самому страшно, и волосы шевелятся, будто я не только седалище, но и голову отсидел. Как представлю себе, что я излагаю свои соображения при всех — их же оттуда нужно будет ногами вперед выносить: люди все аристократического происхождения, то бишь деликатные и до невозможности хлипкие. А главное — не поверят ведь. Скажут, умом тронулся от переживаний. Нет, мне доказательства нужны — весомые, ощутимые, чтоб их и пощупать, и понюхать, и на зуб попробовать можно было. Тогда я с ними и поделюсь озарением. А пока…
      — Что касается деликатности и особенно хлипкости… — кашлянул Джералдин. — Теобальда и Аластера это тоже касается?
      — А ты думал, мальчик! Видел, как их от одного цвета шпалер коробит? А вот если я надену, скажем, зеленые штаны, желтый камзол, красные сапоги и понавешаю синих бантов где можно и нельзя, да еще пущу по низу оранжево-фиолетовый галун — тут им и крышка. А ты говоришь… Нет, против Сиварда им не выстоять.
      — Простите, маркиз, как-то не учел, — поджал губы секретарь.
      — Молодо-зелено, — вздохнул рыжий. — А теперь к делу. Слушать будешь. Запоминать. И вставлять язвительные замечания где только сумеешь, но по существу. Давай, придвигай кресло, садись.
      И когда Джералдин устроился напротив него за необъятным столом, Сивард облизнул пересохшие от волнения губы и заговорил.
      — Понимаешь, я их поодиночке расспрашивал, а вместе еще не сводил. Но суть уяснил, думаю, правильно. Вот ты знаешь, что за непотребства вокруг творятся: сам скажи, кому они могут быть выгодны? Рассуждал я так. Убить императора — это только полдела, если вообще не четверть. Нужно же как-то воспользоваться его смертью. Но кто может претендовать на престол Великого Роана по смерти Ортона Агилольфинга?
      — Его жена и наследник.
      — Хорошо, берем вдову. Сама девочка вообще ни при чем — она супруга обожает и вообще не выходит никуда без шута или баронессы Кадоган, не говоря уж о телохранителях. А потому ни с кем снестись тайно не могла, даже если и допустить, что хотела бы. Теперь возьмем ее отца. Тут дело другое: и старое поражение, которое Майнингены, по-моему, так и не сумели пережить; и возможность управлять страной через вдову императора и своего внука. Но для этого нужно, как минимум, чтобы этот внук успел родиться на свет. К тому же король Тойлер должен знать, что жена императора никаких прав на престол не имеет, да и как он станет добиваться для нее власти — войска, что ли, введет? Абсурд. Даже внезапность нападения ему не поможет.
      По этой же причине отпадают все остальные государи нашего континента и тем более Ходевена. Смерть Ортона не переломит хода истории, ибо ни один убийца не может стать его наследником. А совершить бесполезный акт мести для собственного глубокого удовлетворения, рисковать всем, чтобы убивать и убивать близнецов императора? Для этого нужно знать, что есть близнецы, иначе убийца рискует попасть в ловушку — действительно станет думать, что император бессмертен, и тогда просто бросит бесплодные попытки.
      — Да, — заговорил внезапно Джералдин. — Но ведь убийствами здесь и не пахнет. Близнец с его безумием просто не в счет.
      — Как это не в счет? Кто-то же похитил тело Агилольфинга — для чего, спрашивается? И вот что я подумал. Представь себе, что мы можем на время отказаться от человеческой логики и перестать рассуждать, как деревенские простаки на ярмарке. Давай предположим, что тот, с кем мы имеем дело, — не человек. И возможности у него другие Что похищение тела Агилольфинга и убийство императора — это не акт мести, не бессильный гнев того, кто не может иначе нанести удар по империи, а продуманное и взвешенное действие. Что, если наш противник — теоретически — имеет равные с Агилольфингами права на престол? Пусть не династические, но равные.
      — Не понимаю, — честно сказал Джералдин.
      — Могущественнейший из магов, последний в роду, но практически бессмертный. Тот, кто был всегда сильнее монхиганов и восстал из мрака небытия, тот, кому мощь, заключенная в украденном теле, действительно даст возможность перевернуть весь мир. Тот, кто пока что не может открыть свою сущность, свое настоящее лицо — уж не знаю, почему, я в магических выкрутасах не силен — и пытается отвести от себя подозрения, совершая явные глупости от чужого имени. Обращает наше внимание на ложную цель и, пока мы сбиваемся с ног, ищем по всему миру неведомого врага, набирается сил в укромном месте, чтобы совершить последний, смертельный бросок. Тот, наконец, у кого в рукаве есть такой козырь, что…
      И Сивард сделал круговое движение руками, пытаясь таким образом обрисовать величину предполагаемого козыря.
      — Впечатляет, — спокойно сказал секретарь. — Но кто это может быть?
      — Дракон, — торжественно молвил одноглазый. Подумал и добавил: — Последний в мире дракон.
      Два часа спустя они все еще не двинулись со своих мест. Только Джералдин сбросил камзол и расстегнул рубаху на две застежки, а Сивард вообще закатал пышные рукава выше локтя. Оба были взъерошенные, раскрасневшиеся и возбужденные до такой степени, что подчиненные одноглазого, имевшие намерение зайти в кабинет начальства поутру, так его и не осуществили. Стояли, переминаясь с ноги на ногу, под дверями и прислушивались к доносящимся оттуда звукам. Правда, слов было не разобрать — одно сплошное гудение. Басовитое — Сиварда и более мелодичное, баритональное, бархатистое — Джералдина.
      Толпа у кабинета собралась немаленькая. Дел накопилось изрядно, и всем требовалась резолюция господина начальника, совет, распоряжение — мало ли что еще может потребоваться в такой работе.
      — Распекает, — авторитетно заявил один из следователей, прислушиваясь к шуму . — Гневается.
      — Заблуждаешься, — откликнулся второй, нагруженный папками сверх всякой меры. — Когда он свиреп, то говорит реже, а тут бубнит как заведенный.
      — Гневается не гневается, — пробормотал третий, — может, зря мы тут стоим. Чего лезть под горячую руку? Позже подойдем.
      — Ты и подходи позже, — раздались голоса со всех сторон. — А нам срочно требуется прием. Дела стоят.
      — Что же вы за работники, если без начальства у вас дело не двигается? — фыркнул кто-то, уже удаляясь от опасной зоны.
      Остальные посмотрели ему вслед, подумали и… толпа стала понемногу рассасываться.
      Ни о чем этом Сивард и Джералдин не ведали ни сном ни духом. Они решали гораздо более важный вопрос.
      — Хорошо, маркиз, — говорил Джералдин. — Положим, вы меня убедили. Я согласен с тем, что события развиваются в абсолютном несоответствии с человеческой логикой.
      — Вот если бы у Морона был второй сын или внебрачный ребенок, — задумчиво сказал одноглазый, — тогда бы я подумал, что это его рук дело. Да и то не все сходится — к чему такие сложности?
      — Чтобы запутать.
      — Сам скорее запутаешься, — хмыкнул Сивард. — Убийц Терея он нанять смог, а убийство императора им не заказал — хвала Господу, конечно. Из этого следует, что тело ему важнее живого императора. Нет, Джералдин. Как ты меня ни убеждай, а я чувствую, что здесь не человек заказывает музыку.
      — Я же сказал, что в принципе согласен, — возразил секретарь. — Но кого вы станете искать? Если исходить из ваших же предположений, то последний дракон научился ловко маскироваться под человека. То есть он вообще не должен принимать свой естественный облик, чтобы наверняка оставаться неузнанным. Правильно? И если его до сих пор не обнаружили, то почему вы надеетесь это сделать?
      — Мы знаем, что он есть, — это главное, — сказал одноглазый. — Ведь его неуловимость строится на том, что весь Лунггар пребывает в глубоком убеждении, что дракон — это сказка, вымысел, легенда. Были они или их не было, уже никто с уверенностью сказать не может: не у каждого под рукой есть императорская библиотека и многознающий Аббон Флерийский.
      Теперь обратимся к фактам. Во-первых, он бессмертен. То есть убить его можно. Вот тут, в «Драконологии», подробно описывается, как и чем это удобнее всего сделать. Но сам по себе он вечен. И значит, человек, которого мы станем искать, должен привлекать к себе внимание: хоть кто-то, но заметит же, что ему не одна и не две сотни лет от роду. Либо он должен очень часто переезжать, что нелегко, либо вести весьма замкнутый образ жизни. Лично я склоняюсь ко второму предположению.
      — С какой стати?
      — Бывший драконом и имевший его могущество не сможет вести жизнь нищего бродяги. Ему нужны слуги, воины, крыша над головой, наконец. И потом, вот здесь, у Манфреда, сказано, что даже в человеческом облике дракон съедает непомерное для простого человека количество еды. Где же он сможет обеспечить себе эти условия, как не в замке или дворце? Дом в городе или за городом я сразу исключаю, потому что в обычном доме не скроешься от любопытных глаз.
      — Логично, — нехотя признал Джералдин. — Во всяком случае, внутренних противоречий в ваших рассуждениях я пока не нахожу.
      — Дальше Манфред пишет, что у дракона-человека удивительное, ни на что не похожее лицо и тот, кто его увидит, никогда не спутает с другим. Значит, человек-дракон должен как-то скрывать свое лицо. Согласись, что я перечислил достаточно признаков, по которым можно отыскать любого, если, конечно, постараться.
      — Еще бы знать, где его искать, — пожал плечами Джералдин.
      Члены магистериума уже несколько часов ждали появления Эрлтона, но даже в его отсутствие они не рисковали выказывать нетерпение и неудовольствие. В основном молчали и только иногда перебрасывались ничего не значащими фразами.
      Первым не выдержал брат Саргонская гадюка — самый. молодой и нетерпеливый в собрании.