Поскольку капитан присутствовал при докладе Крыс-и-Мыша, то был полностью уверен в том, что нашел предсмертное послание Джоя ан-Ноэллина, но не решился его прочитать, справедливо полагая, что вскрывать подобное письмо следует при Сиварде, иначе одноглазый не простит ему самоуправства и на всю жизнь спишет на берег. Все знали, что начальник Тайной службы пользуется неограниченным влиянием. А искушение у капитана все же было, ибо он не стал подробно распространяться во время разговора о своих отношениях с покойным контрабандистом.
      Они так долго находились с Джоем по разные стороны "крепостной стены, что Камиллорой Нарриньерри и представить себе не мог, насколько его потрясет эта смерть. Он дал себе слово узнать, кто именно убил Джоя, и отомстить убийце, как мстят настоящие друзья.
      Когда-то давно, когда Камиллорой был еще совсем молодым человеком и только грезил дальними странствиями и морскими просторами, он крепко сдружился с веселым и задорным отпрыском эмденского князя ан-Ноэллина. Джой тогда сбежал из дому и вовсю наслаждался свободой, он и Камиллороя заставил поверить в то, что жизнь прекрасна и что все мечты сбываются, если как следует постараться. Пути их быстро разошлись, и ничего особенного их, вроде, не связывало: жизней они друг другу не спасали, клятв не давали, а вот поди ж ты — оказалось, что капитан Нарриньерри по сей день считал Джоя своим другом. Хоть, может, и сам об этом не подозревал до тех пор, пока не ступил на забрызганную кровью палубу осиротевшей «Летучей мыши».
      Арабана превосходит по скорости любые парусные суда Лунггара. Не прошло и двух с половиной суток, как запечатанная бутылка уже стояла на столе перед нахмуренным Сивардом.
      Был вечер, и Джералдин зажег несколько десятков свечей, чтобы кабинет был ярко освещен. Крыс-и-Мыш тихонько шуршали бумагами в углу, ну точь-в-точь как их хвостатые тезки. Нарриньерри сидел тихо, стараясь занимать как можно меньше места, и не отрывал взгляда от пресловутого послания.
      — Значит, не ошиблись, — проскрипел одноглазый. — Есть это письмо в действительности.
      Крыс-и-Мыш согласно закивали головами.
      — Ну что, Джералдин, доставай, что там.
      Секретарь и помощник Сиварда выудил из-за пояса длинный кинжал и несколькими ловкими движениями очистил пробку от воска, а затем вытащил ее, не прилагая, казалось бы, особых усилий. Несмотря на то что нервы всех присутствующих были напряжены до предела, капитан восхитился:
      — Чисто выходит!
      — Это я на ашкелонском натренировался, — скромно сказал Джералдин.
      Сивард слегка смутился. Для приличия. Сверток, засунутый в бутылку, оказался слишком плотным, чтобы его можно было вытащить через узкое горлышко, и Джералдину пришлось разбить посудину. На свет божий появился ровный лист пергамента, в который был замотан продолговатый предмет. Одноглазый развернул сверток, и у него в руках оказался золотой стержень с привязанными к нему шелковыми шнурками в узелках.
      — И что это за штуковина? — сказал Сивард вслух. — Где я о ней мог слышать?
      При виде стержня Крыс-и-Мыш подались вперед, как дети, которым показали соблазнительный торт и груду прочих сладостей.
      — О-о-о-о, — простонали они хором.
      — Понятно, — усмехнулся Джералдин. — И то хорошо, что мне не придется перелопачивать горы книг в поисках информации.
      — Вы знаете, маркиз, что именно держите в руках? — выдавил Крыс тоскующим голосом покинутого любовника.
      — Погоди! — рявкнул одноглазый. — Я сперва прочитаю письмо Джоя, а потом вы нам все объясните. Только, чур! Диссертации не защищать, а объяснять популярно, как для идиотов.
      Он старался говорить насмешливо и даже грубовато, однако заметно волновался, все разглаживая и расправляя ладонью не такой уж и мятый лист. Наконец он собрался с духом и стал читать:
      "Любого, кто, дай Бог, найдет мое послание, я прошу доставить его начальнику Тайной службы Великого Роана — Сиварду Одноглазому. Я, капитан ладьи «Летучая мышь», Джой по прозвищу Красная Борода, пишу его в предвидении своей скорой гибели, и времени у меня мало.
      Сивард! Я везу пассажиров из Уэста с грузом — осмотри трюм. Их рекомендательное письмо ко мне прилагаю к сему посланию. Подробнее о нем спроси у Коротышки Ньоль-ньоль. Прощай, друг.
      Если стоимость золота заинтересует нашедшего, то Сивард заплатит в десять раз больше в качестве вознаграждения за доставку этого письма".
      — Прощай, — тихо молвил Сивард.
      — Прощай, — эхом откликнулся Камилл.
      Одноглазый посмотрел на него внимательно, но ничего не сказал.
      Торжественная тишина воцарилась в кабинете, было слышно, как потрескивает и шипит пламя свечей, соприкасаясь с расплавленным воском.
      — Итак, — сказал вдруг рыжий как ни в чем не бывало. — Кто-нибудь возьмет на себя труд объяснить мне, что это за «рекомендательное письмо» и что оно вообще означает?
      На юго-западном побережье Ходевена лежало одно из самых древних государств этого континента — Аиойна.
      Легенды гласили, что первые правители — токе — явились сюда в незапамятные времена и принесли в этот варварский, грубый мир письменность, ремесла, искусство и науки. Откуда они прибыли, куда намеревались пойти и почему остались здесь, в этих неприветливых и негостеприимных местах, по сей день осталось загадкой.
      Токе так и не смешались с аиойнами — основным населением страны, и даже теперь, спустя тысячелетия, жители государства делились на два разительно отличающихся друг от друга типа. Токе были высокими, бледнокожими и светловолосыми людьми с изысканными чертами, предпочитавшими пастельные тона и легкие длинные одежды. Аиойны являли собою их полную противоположность: мускулистые крепыши, смуглые, с черными курчавыми волосами и плоскими лицами, раскосыми глазами и пухлыми губами. Они весьма ценили развитую мускулатуру и старались щегольнуть своими телами при каждом удобном случае. А поскольку климат здесь был жаркий, то и носили, в основном, короткие туники и легкие сандалии.
      До появления в этих местах токе местные жители промышляли рыбной ловлей и охотой на. морских животных, а также обрабатывали землю, впрочем, без особого успеха. Основным их занятием были войны с соседями, в которых аиойны то выигрывали, то проигрывали.
      С появлением расы правителей все изменилось. Токе обнаружили, что горы Аиойны богаты золотом и драгоценными камнями. Надо отдать им должное: они приняли все необходимые меры, чтобы защитить эту бесценную землю от захватчиков. В течение первых же двух веков на северных и северо-восточных границах были выстроены неприступные крепости, на океанском побережье — форты. Армия Аиойны стала одной из самых сильных на Ходевенском континенте и с оружием в руках доказывала свое превосходство столько раз, что многочисленные попытки захватить этот лакомый кусок постепенно сошли на нет.
      В глуби Орлиных гор, на высочайшей вершине этого хребта — Чиванга, — возвышался дворец Верховного Токе. Острые шпили его куполов рвали небо в клочья, а солнце опускалось на его террасу, чтобы отдохнуть ночью. Непокорный ветер, прилетавший с океана, путался в сиреневых знаменах, усыпанных серебряными звездами, и замирал, побежденный, — так говорилось об этом удивительном месте в стихотворении эмденского поэта Гаддарна, специально совершившего путешествие в Аиойну, чтобы своими глазами увидеть чудо света.
      Здесь, вдали от шумного и суетного мира, доживали свой век дети гордого и великого народа, канувшего в реку времени. Токе бережно хранили свои традиции, обычаи, письменность. И они не хотели умирать, не оставив о себе никакой памяти. Вот почему раз в году любой, кто считал себя достойным, имел право постучать в золотые ворота дворца Чиванга и стать учеником токе. У входа пришедшего встречал один из правителей, облаченный в мантию и высокий головной убор, украшенный орлиными перьями. В руках он держал посох с навершием в виде головы царя птиц с гиацинтовыми — ярко-желтыми — глазами. И задавал учитель будущему ученику три вопроса — от того, насколько верным, остроумным и неожиданным будет ответ, зависело дальнейшее.
      Многие считали себя достойными, но только раз в три года пропускали золотые ворота того, кто верно ответил на первый вопрос; раз в пять-шесть лет отворялись серебряные — перед тем, кто ответил на два вопроса; и не чаще одного раза в десять лет входил в железные ворота дворца Чиванга новый ученик.
      То, чему учили в этом странном месте, во внешнем мире называлось магией, но сами учителя считали, что это всего лишь умение жить в мире с окружающим, умение правильно накапливать и расходовать энергию для жизни и многие иные умения. Сами токе не верили в волшебство и подвергали сомнению истинность большинства легенд и преданий, считая их всего лишь красивой выдумкой, детской мечтой. Но весь остальной мир думал иначе. Ведь для тех, кто постиг тайны правителей Аиойны, время замедляло свой бег; прошлое открывалось, а будущее было не таким туманным, отступали перед ними болезни, и послушны были ученикам токе дикие звери и птицы. Они ведали секреты обработки металлов и обращались с оружием не хуже убийц Терея, с той лишь разницей, что раса правителей превыше всего ценила хрупкую человеческую жизнь.
      Уйти из дворца Чиванга можно было на любом году обучения, на любом этапе, но редко случалось, чтобы избранные не постигли до конца науку своих мудрых учителей.
      Потом, много лет спустя, они покидали это сказочное место и отправлялись в бесконечное путешествие по всему Лунггару, разыскивая тех, кто нуждался в их мудром совете, помощи и защите. Между собой они общались при помощи посланий, непонятных никому, кроме самих токе и их последователей. Тот, кто получал подобное письмо, должен был выполнить все, о чем бы его ни попросили, не задавая лишних вопросов.
      Таков был закон.
      Тем более что просьбы были чрезвычайно редкими, и лишь иногда кто-нибудь получал издалека весточку — золотой стержень с навязанными на нем шелковыми шнурами…
      Герцог Гуммер вернулся из Ашкелона несколько потрясенный своими многочисленными открытиями. Поскольку этот вопрос мог быть рассмотрен и не на Большом Совете, и не в присутствии императора, то разбирательство перенесли в тихую и уютную обстановку апартаментов Аббона Флерийского — к немалому удивлению последнего. Впрочем, хотя он и изумлялся, но не протестовал.
      Его светлость, наместник Ашкелона, был взвинчен до предела и, можно сказать, возмущен. Когда все расселись и угомонились, прекратив разговаривать, он откашлялся и вышел в центр комнаты.
      — Я должен сообщить вам несколько чрезвычайных фактов, господа. Они заставили меня по-новому взглянуть на многие хорошо, казалось бы, известные вещи. Надеюсь, что я услышу и ваше мнение, и ваши толкования. Я очень боюсь ошибиться в выводах, ибо они настолько далеко идущие, что могут привести к вооруженному столкновению, к войне, в конечном итоге.
      — Не волнуйтесь, ваша светлость, — сказал как всегда спокойный Аластер Дембийский. — Сообща мы что-нибудь обязательно придумаем.
      — Конечно, конечно, герцог. Итак, я начинаю. Во-первых, захваченных в плен оказалось значительно меньше, чем я думал. И я позволил себе отложить допрос пленников напоследок, а сперва заняться обычным, рутинным расследованием. Вот что я выяснил. Корабли построены по типу эмденских, это правда. Однако древесина, из которой они сделаны, решительно не эмденская. Эти деревья и близко не росли на Ходевене — ни на севере, ни на юге…
      — Думаю, что и запад, и восток они тоже не заселили? — весело спросил Теобальд.
      — Совершенно верно. Это знаменитые бангалорские пальмы, из которых делают не менее знаменитые бангалорские кадазаны, способные выдержать любые штормы и ветры. И это, как я уже сказал, первое, что мне удалось выяснить.
      Второй пункт моего расследования касался тел убитых во время этого печального инцидента. «Эмденские», с позволения сказать, воины даже близко не похожи на своих соплеменников. Насколько я знаю, на северо-западе Ходевена проживают народы с ярко выраженными признаками древней агульской расы, как-то: раскосые глаза преимущественно светлых цветов, оливковый цвет кожи, особая форма бровей и надбровных дуг…
      — Да вы стали настоящим ученым, дорогой герцог! — воскликнул князь Даджарра.
      — Представьте себе, я не поленился изучить два объемистых тома, посвященных исследованиям рас, наций и народностей. Кстати, рекомендую. Никогда не думал, что подобная наука может оказаться такой захватывающе интересной. Но вернемся к нашим быкам: все убитые принадлежали к народу, населяющему Бангалорский архипелаг, — это совершенно очевидно. Но я не остановился на этом. Я приказал предоставить мне все личные вещи, найденные у мертвецов…
      — Простите, герцог, — полюбопытствовал Локлан Лэрдский. — А как мертвецов сохранили до вашего прибытия?
      — Естественно, в меду, — пожал плечами Гуммер, который, как и все ашкелонцы, сызмальства привык именно к такому способу бальзамирования покойников.
      — Спасибо, — хмыкнул министр обороны. — Весьма поучительная получилась беседа, господа. Вы не находите?
      — Угу, — красноречиво заметил Сивард. Самое странное, что все его поняли.
      — Так вот, — продолжил герцог, дождавшись, когда все успокоились. — И личные вещи, вроде кисетов, кошельков, мелких украшений, — также бангалорские, о чем свидетельствуют характерный узор, ткани и вышивка.
      Но самым главным оказалось то обстоятельство, что на многих мертвецах были найдены татуировки, которые обычно делают солдатам регулярной армии архонта.
      — Вот это поворот — присвистнул Аббон Флерийский. — Признаться, такого я не ожидал, господа. Интересно, что в таком случае дал допрос?
      — Он не многое добавил, — признался герцог Гуммер, — но и не изменил моего мнения. Большинство пленных, а их и так, повторяю, было очень мало, отказались говорить. Но несколько человек признались, что служили во флоте. Как-то утром их просто подняли по тревоге и отправили к ашкелонскому побережью Жемчужного моря. Вот и все. И хотя они убивали наших соотечественников и подданных, я обвиняю их в последнюю очередь, ибо они всего-навсего выполняли приказ.
      — То есть как это, в последнюю очередь? — возмутился Сивард. — Да чихать я хотел на то, чей приказ выполняли эти мясники. Они заслуживают самого серьезного наказания.
      — Вовсе нет, — внезапно прервал одноглазого Аластер. — Они солдаты, а к солдатам — после их пленения, естественно, — нужно относиться снисходительно. Что было бы с мирными гражданами, если бы солдаты вдруг ни с того ни с сего отказались выполнять приказы либо начали их обсуждать? Возник бы хаос.
      — А отчего вы их защищаете? — вопросил Сивард. — Мы же не воюем и войну отрицаем как таковую.
      — Это просто счастье, что моим людям не нужно браться за оружие, — мягко отвечал ему герцог Дембийский. — И все же, если бы это потребовалось, они не стали бы рассуждать. Только на это уповает любой командующий. Спросите у Локлана.
      — Да тут и говорить не о чем, — заявил граф Лэрдский. — Лучше обсудим другой вопрос: можем ли мы официально заявить протест архонту Бангалора?
      — Боюсь, что нет, — молвил князь Даджарра. — Войну нам ведь никто не объявлял, и власти Бангалора всегда могут отречься от этих людей, объявив их вне закона. Лучше не поднимать этого вопроса до поры до времени, пока у нас не будет достаточно фактов в руках, чтобы прижать архонта к стене. Чтобы эта змея не отвертелась.
      — Одного не пойму, — снова заговорил Гуммер. — Ну и что ему с этой попытки нападения? Своих людей и кораблей угробил больше, чем наших. Показал клыки и снова убрался в нору, так что ли? Неразумно и противоречит всякой логике и здравому смыслу.
      — А вот этого и подавно не стоит обсуждать, — заметил Сгорбленный. — Господь непредсказуем, но люди частенько превосходят его именно в этом качестве. Ход мысли — явление настолько непостижимое, что незачем тратить время на попытки его объяснить.
      — А я не понимаю, почему вы назвали архонта змеей? — спросил Аластер, размышляя о том, что ему рассказывал о последнем из Аберайронов граф Шовелен.
      — Разве вы не помните, как выглядит его корона? — откликнулся князь Даджарра. — Или забыли, как выглядит государственный флаг?
      — Тебя что-то тревожит? — спросил Ортон, откидываясь на подушки.
      За окном уже светало, и первые, самые нетерпеливые птицы пытались убедить весь свет, что наступило утро. Белый туман медленно скользил над травой, оседая на нее крупными каплями росы. Еще час-полтора — и каждая травинка засияет в солнечных лучах, словно горсть драгоценностей.
      Арианна лежала на боку и нежно перебирала пальцами волосы возлюбленного. Несмотря на прохладный воздух, тянувшийся из распахнутого окна, она была разгорячена и все еще тяжело дышала. Они с Ортоном только-только оторвались друг от друга и теперь пытались немного отдохнуть черед началом нового дня. Император окинул Арианну долгим ласкающим взглядом. За эти несколько месяцев она похорошела еще больше, ее красота расцвела и приобрела особую изысканность, как бывает всегда, когда человек испытывает настоящее, неподдельное счастье. Взгляд девушки стал еще глубже, и глаза светились тихим, ровным светом, движения были плавными, грациозными, а улыбка — непритворной и потому чарующей. Тем более странно было ему видеть, как внезапно, в моменты блаженства и радости, она замирала, затихала, уходила в себя, словно тайное горе не давало ей покоя. Долгое время Ортон не решался задать ей вопрос, надеясь, что возлюбленная сама все расскажет, когда придет срок. Но дни шли, Арианна становилась все задумчивей, но делиться с там нe желала. Вот и сейчас она вздрогнула и напряглась, услышав этот вопрос.
      — Отчего ты решил, милый, что меня что-то тревожит?
      — Сам не знаю. Просто иногда меня пугает твой взгляд — тоскливый, изучающий. Словно ты пытаешься увидеть во мне кого-то другого и тебе это никак не удается. Если бы я не знал, что ты любишь меня, я бы подумал, что у тебя появился другой мужчина. Скажи мне, отчего тебе неуютно?
      Арианна порывисто прижалась лицом к его груди, крепко обвила руками шею юноши:
      — Не спрашивай меня, ни о чем не спрашивай. Все так прекрасно, так необыкновенно. Ты желанный и любимый — чего же еще желать? Давай не думать ни о чем печальном в такое дивное утро.
      — Почему же о печальном? — не унимался император. — Разве ты и вправду разлюбила меня…
      — Нет! Нет, что ты, что ты, глупый. Как же можно разлюбить тебя?
      И она осторожно слизнула капельки пота с его плеча. Ортон тихо застонал от удовольствия и потянулся к ней всем телом.
      — Не нужно, — тая прошептала Арнанна, — ты же устал…
      — Какая ты душистая и сладкая, — улыбнулся юноша, на миг отрываясь от ее губ.
      Он целовал ее не торопясь, опускаясь все ниже и ниже, пока она не забилась на простынях, выгибаясь дугой, пока не заметалась в поисках спасения от этой самой сладкой, самой желанной муки.
      Наконец Ортон отодвинулся от нее и принялся нежно гладить разморенное, обессиленное восторгом тело.
      — А теперь расскажи мне, в чем дело.
      Арианна порывисто села:
      — Ни в чем, любимый мой. Почему ты не даешь мне покоя этим вопросом?
      — Потому что не хочу оставлять тебя одну с твоими мыслями. Погоди протестовать. Сперва я скажу тебе, что думаю, а потом сама решай, станешь ли делиться со мной своими маленькими или большими печалями. Я уверен, наши мысли могут ранить нас страшнее, чем кинжал наемного убийцы. И так же, как я не оставил бы тебя наедине с врагами, как не бросил бы умирать в одиночестве, так и теперь я не хочу, чтобы ты считала, что есть вещи, которые мне доверить нельзя. Ведь я не просто восхищаюсь твоим телом, любимая моя, хотя оно и великолепно, — я люблю тебя. Понимаешь ли ты, что это значит?
      Императрица обхватила его руками и зарыдала горько, как плачут только дети или старики — ибо первые еще не научились, а вторые уже разучились притворяться и горе их некрасиво и безыскусно.
      — Милая, милая, — шептал Ортон, гладя ее по голове. — Ты должна помнить, что я тебя люблю, а это значит, что я найду силы понять все что угодно. Ведь я твой друг и уважаю тебя, без этого любовь немыслима — спроси у кого хочешь.
      — У кого? — всхлипнула Арианна.
      — У Аластера, у Алейи, у всех, кому ты веришь… у шута. От императора не укрылось, как вздрогнуло тело его жены при слове «шут».
      — Расскажи мне все, милая.
      — Прежде ответь мне на один вопрос, — тихо попросила императрица. — Ты бы нашел в себе силы понять меня, если бы я полюбила другого?
      — Ты… полюбила?
      — Мне очень важно знать, — настаивала она. — Ответь, пожалуйста.
      — Пришлось бы, — ответил Ортон странным, сдавленным голосом. — Наверное, это последнее, на что мне хотелось бы искать в себе душевные силы, но если тебе нужна помощь, совет или что-нибудь еще — просто мне в голову не приходит, что именно, — то я готов. Я не отказываюсь.
      — Ты должен знать наверняка, что я люблю тебя, — прошептала Арианна.
      Ей было страшно. Слова признания рвались из нее чуть ли не против ее воли, но она понимала, что, как только произнесет их, эта жизнь закончится и начнется иная, совершенно ей неизвестная — возможно, горькая, тоскливая и безысходная. Несмотря на все уверения Ортона, найдет ли он в себе мужество, чтобы простить ее за эту, пусть и нечаянную измену? Сможет ли понять, что он все так же дорог и любим, может, еще дороже и любимее, ибо ее сердце по-прежнему принадлежало ему, хоть и нашлось в нем место для другого человека?
      Но жить с такой тяжестью тоже невозможно. Арианна не могла ни дышать, ни думать, ни говорить ни единой минуты, чтобы не чувствовать себя разбитой и искалеченной. Она боялась, что не отыщет даже приблизительно подходящих по смыслу слов, чтобы описать весь ужас и тоску своего раздвоения. В ней уживались бесконечно счастливая любящая и любимая супруга и страдающая от тайной любви женщина.
      Она больше не всхлипывала, тяжелые слезы градом катились по ее щекам, оставляя на них красные полосы. Когда душе так больно, то слезы чрезвычайно горькие и они прожигают кожу, в уголках глаз белел налет соли. Лицо ее как-то моментально похудело и осунулось, а нос заострился. Ортон сочувственно смотрел на жену и чувствовал, что его сердце болит так же отчаянно, как и ее.
      — Бедная моя, неужели так все страшно и тяжело? Она закивала головой, цепляясь за него непослушными пальцами. В этот миг ей показалось, что он может сию секунду уйти, разгневавшись, и оставит ее одну в оглушительном, тоскливом одиночестве.
      — Не бросай меня, — выкрикнула Арианна. — Только не бросай меня, слышишь?! Я уже не смогу жить без тебя, без твоей любви. Мне нужно каждое утро просыпаться и знать, что рядом ты, засыпать в твоих объятиях, нужно слышать твой голос и твои шаги, видеть, как ты смеешься или сердишься! Ты мне нужен… Господи! Если бы ты знал, как ты мне нужен.
      — И ты мне нужна так же сильно, — растерянно прошептал Ортон, прижимая к груди свое заплаканное, страдающее сокровище. — В чем же беда?
      — А если бы в моей жизни появился человек… Не так, как ты, не такой дорогой и близкий, но тоже нужный… Что бы ты сказал? Я была бы не достойна тебя, милый мой!
      — Да что же это такое, — спросил император тревожно, — не в Аластера ли ты влюбилась?!
      — Что? — охнула она. — Нет, что ты. Это все равно что влюбляться в произведение искусства или совершенную по форме драгоценность — такое же безумие и безрассудство.
      — Рад, что ты это понимаешь, — явно обрадовался Ортон. — Но не Сивард же пришелся тебе по сердцу… Хотя от этого мошенника можно ждать чего угодно. Покорил же он неприступную императорскую сокровищницу, покорил сердце Начальника Тайной службы, мог бы и тебя завлечь в свои сети. Говорят, он и крокодила может уговорить пойти в невесты.
      Если император добивался того, чтобы его возлюбленная немного расслабилась и повеселела, то он достиг своей цели. Арианна звонко захохотала, размазывая по лицу непросохшие слезы.
      — Ну тебя, негодяй! Наверное, я сейчас такая уродина, — совершенно непоследовательно добавила она. — Представляю себе: распухшие глаза и толстый красный нос. Нет, только не смотри на меня.
      Как назло, в спальне было уже совсем светло, и птицы голосили вовсю. Им казалось, что они своего добились, и солнце наконец рассиялось на чистом небосводе, проснувшись именно от их пения и чириканья.
      — Позволь мне самому решать, смотреть на тебя или нет, — серьезно сказал Ортон. — Ты такая же прелестная, как всегда. Может еще краше. И запомни: ни болезнь, ни слезы, ни даже старость не заставят меня думать, что ты стала менее привлекательной.
      — И когда я буду морщинистой и толстой, как нянюшка, тоже будешь меня любить? — спросила Арианна.
      — Если ты, конечно, не сбежишь от меня со своим новым воздыхателем, — усмехнулся император.
      — Ну уж он-то от тебя никуда не денется, — вздохнула она.
      — Рассказывай по порядку.
      Ортон поднял Арианну на руки и стал носить по комнате, покачивая, как ребенка.
      — Рассказывай, не бойся. Я все равно останусь с тобой и буду тебя любить. Всегда. Что бы ни случилось. Потому что ты — мое счастье, и я от тебя уже никуда не денусь.
      — Шут, — пробормотала она, утыкаясь носом в уютную ложбинку между его мускулистым плечом и высокой, стройной шеей.
      — Что шут?
      — Я не понимаю, что со мной делается, но я тянусь к нему сильнее, чем к кому бы то ни было во дворце. Да что там — во дворце! Кроме тебя, меня вообще ни к кому так не влечет. Ты только не подумай, — быстро сказала она. — Просто с ним очень интересно. Когда он не занят, то иногда ездит со мной верхом или катает на лодке по каналу — и все время что-то рассказывает. Он столько всего знает! Впрочем, что я… ты ведь знаком с ним столько лет, — наверное, наизусть его выучил.
      — Не сказал бы, — ответил император. — Ну а как он к тебе относится?
      — Предельно почтительно, — вздохнула Арианна. — Но мне кажется, что я ему тоже нравлюсь. Немножко.
      Ортон уселся обратно на кровать, продолжая держать жену в объятиях.
      — Следовало бы устроить тебе неприличную сцену ревности, но я не стану. Ты ведь не хочешь бросить меня и променять на Ортона-шута?
      — Ты смеешься? — жалобно спросила она. — Сердишься?
      — Да нет же! Действительно не сержусь, хотя и должен был бы. Но я слишком верю и тебе, и шуту, чтобы подозревать вас обоих в предательстве и прочих жутких прегрешениях. К тому же он мне сам признался, что ты ему весьма нравишься.
      — Правда?! — Арианна вспыхнула и зарделась как маков цвет.
      — Я рад, что поднял тебе настроение.
      Император потянулся, нежась в теплых лучах утреннего солнца, льющихся из окна сплошным потоком, и вдруг спохватился.
      — Ой, мне же пора! Совсем не обращаю внимания на время, когда нахожусь с тобой рядом.
      — Но ты неограниченный владыка всего, что нас окружает, — сказала Арианна. — А волнуешься так, будто должен всем.
      — И это правда. Ответственность. Бремя императора. Помнишь? Мне нельзя иначе. В завещании Брагана написано, что пренебрежение к людям начинается с малого, а заканчивается там, где сам ни сном ни духом…
      — Мудрость — это так тяжело, — прошептала императрица.
      — Но прекрасно.
      Ортон уже оделся и теперь стоял перед потайным ходом, протягивая к Арианне руки.
      — Иди, милая, я тебя поцелую. Вот так. До вечера. И выбрось из головы все страхи — ты себе больше напридумывала проблем, чем у нас их было на самом деле. Поезжай, покатайся верхом, до обеда у тебя нет никаких важных встреч. Только будь осторожна. В соседнем покое раздались осторожные шаги и негромкие голоса Алейи Кадогая и ее сестры Ульрики.
      Император последний раз прижался губами к горячим устам жены и исчез. Мягко щелкнул механизм потайной двери, и прекрасный эстергомский ковер надежно закрыл то место, где она только что была.
      Коротышка Ньоль-ньоль был личностью настолько известной, что у подчиненных Сиварда не ушло много времени на его розыски. Через шесть часов после того, как они получили это задание, запыхавшийся курьер вручил Крыс-и-Мышу три последних адреса, по которым имело смысл искать Коротышку.
      Наиболее правильным и соответствующим действительности оказался конечно же третий. В природе существует какой-то странный, необъяснимый, но давно уже выявленный и сформулированный закон, вкратце сводящийся к тому, что если есть хоть малейшая трудность или препятствие на пути к цели, то они обязательно возникнут. Последним новости узнает всегда тот, для кого они важнее, чем для остальных; что же касается пресловутого бутерброда, то об этом даже говорить неприлично — можно прослыть до одури банальным человеком.
      Крыс-и-Мыш добрели до харчевни «Жизнерадостный пирожок» ближе к вечеру. Некоторое время постояли у входа, сверяя адрес и намалеванное на доске яркими красками название. С вывески взирал на них тот самый улыбающийся пирожок, чьим именем была названа эта харчевня. Как предположил Мыш, его так и не удалось никому съесть.
      Толстый хозяин в пестром переднике — улыбающийся еще шире и жизнерадостней, чем сдобное изделие на вывеске, — выплыл им навстречу из-за стойки, признав в обоих посетителях если и не совсем благородных, то процветающих господ. Крыс-и-Мыш никогда не стремились выглядеть нищими, но и не хотели производить впечатление людей состоятельных, однако обоих всегда выдавала страсть к хорошей обуви, которая хоть как-то берегла их многострадальные ноги от окончательной гибели. А хорошая обувь, как всем известно, еще и дорого стоит. При одном взгляде на их сапоги из мягчайшей ойтальской кожи трактирщик бессознательно вышел лично приветствовать их.
      — Что пожелают благородные господа? — сладко пропел он.
      — Чего-нибудь жизнерадостного на блюде и куда более жизнерадостного в большом кувшине на серебряный ассам.
      Названная сумма была достаточна велика, чтобы хозяин проникся к своим гостям еще большим почтением, но не настолько, чтобы их начали резать тут же, у самого входа. Впрочем, в роанской империи грабежи были не в чести, и хотя содержимым кошелька не хвалился никто, но и прятаться в голову не приходило. Все же Крыс-и-Мыш соблюдали определенную осторожность: раз в несколько лет заносило в Роан чужестранцев с не самыми благими намерениями.