Иванов рассказал Ротштейну о том, что произошло в тундре и в Белом доме. Они сидели друг напротив друга у письменного стола, Ротштейн задумчиво крутил в руках компьютерный диск в футляре и с любопытством разглядывал его, понимая, что Иванов не имел ни малейшего представления о содержимом этой штуки. Потом он толкнул его по столу к Алексею и проследил за тем, как тот убирал диск в «дипломат».

– Гм, – задумчиво пробормотал Ротштейн.

Мозг Ротштейна, как всегда, лихорадочно работал, Карл пытался понять, что могло быть на диске, и имел ли он отношение к взрыву в северной Сибири, который зафиксировало Агентство национальной безопасности. Почему информация была совершенно секретной даже для собственной Компании? Может быть, в отношениях двух государств возникло нечто новое, что уже вызвало такую суету в обоих правительствах? Ротштейну ситуация совсем не нравилась, не нравился даже ее запах. Она явно шла вразрез с его осознанием собственной важности и значительности, а этого он никому позволить не мог.

– Носом чую, здесь что-то не так, – сказал он.

– Послушайте, Геннадий почему-то запретил мне заниматься поиском группы чеченских террористов, работающих в Москве, и это после захвата заложников в театре. Потом этот незапланированный взрыв в Сибири, и я лечу на самолете в Белый дом. Мне это тоже не нравится.

– Зачем все это?

– Я не знаю, не знает и Геннадий, мы просто взяли этот кусок пластика. Существование химического материала, способного выдержать такой нагрев и ударную волну, с точки зрения науки невозможно, вернее, было невозможно, а участие Америки в подготовке взрыва не имеет разумного объяснения.

Ротштейн пристально смотрел на своего подчиненного.

– Это имеет какое-то отношение к предстоящей встрече в Москве. Мы ничего не знаем о ней, и это кажется мне подозрительным, – он задумался на мгновение, потом снова посмотрел на Иванова. – Алексей, что, черт возьми, происходит?

– В порядке подчиненности, я узнаю об этом последним, сэр. Знаю только, что вдруг стал посыльным. Хотел у вас спросить.

– О'кей, ты спросил у меня, а я спрошу у директора центральной разведки. Ничего другого предложить не могу, потому что президент не разговаривает с самыми преданными ему людьми. Пластик, способный выдержать такой нагрев… – он замолчал. – Придется повозиться и найти источник информации. Думаю, сделать это будет не слишком сложно, особенно в Вашингтоне. Ведь дело касается национальной безопасности, – добавил он язвительно. – Впрочем, оставим на время Капитолийский холм в покое, – он откинулся на спинку кресла и положил ноги на стол. – Жаль, что мы не можем отправить этот диск в Москву при помощи «Федерал Экспресс». Тебе самому не пришлось бы возвращаться, едва успев прилететь сюда.

Заместителю директора центральной разведки исполнился пятьдесят один год. Он всегда был победителем, по крайней мере, считал себя таким с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать лет. Тогда он жил в районе Рего-парка в Нью-Йорке, заселенном так называемым низшим средним классом. Он понял, что отличается от других детей, когда учился в начальной школе. Его отец – строительный рабочий – мог позволить себе снять для семьи запущенную квартиру, которая ничем не отличалась от других в этом районе. Ротштейн скоро понял, что находится в социальной ловушке и выбраться из нее можно, лишь добившись превосходных результатов во всем. Он стал отличником по всем предметам, потом капитаном бейсбольной команды и, наконец, президентом общества студентов Нью-Йоркского университета. Карл осознал, что будущее зависит только от него, а другого выхода нет, хотя бы потому, что он был евреем.

В те дни быть евреем значило подвергаться издевательствам, о которых не принято было говорить со стороны других детей, а именно этого ему хотелось избежать. Например, все снимали штаны в каком-нибудь пустынном месте и проверяли, кто обрезан, а кто нет, после чего начинались разнообразные издевательства. Но это было только начало. Его большой нос, да и остальные черты лица явно говорили об иудейском происхождении, и это отделяло его от живших рядом ирландских католиков, поляков и итальянцев. Тем не менее, тогда он частенько добивался расположения самых красивых девушек, даже в Государственном университете Нью-Йорка, в котором Карл изучал право. Остальные парни не могли понять, что находили девушки в этом противном горбоносом еврее.

Но это было много лет назад, и он старался забыть о прошлом. Именно гордость, как он полагал, помогла ему подняться по служебной лестнице. Став адвокатом скорее волей случая, а не в результате напряженной работы, он поступил на службу в агентство. Ему везло: сначала у него сложились хорошие отношения с бывшим директором центральной разведки Вулсли, потом добиться вершины помогали политические связи. Он мог стать преподавателем или превратиться в говорящую голову на кабельном телевидении «Фокс». Он был не против поработать и в академии, возможно, даже консультантом. Впрочем, об этом думать было рано. Сейчас его занимала загадка диска и большого взрыва в Сибири – он не любил, когда его держали в неведении.

Зазвонил телефон. Заместитель директора центральной разведки, словно очнувшись, схватил трубку:

– Ротштейн.

Алексей тем временем подошел к окну и стал смотреть на стоянку машин для посетителей, потом – на сосновую аллею, отделявшую комплекс зданий агентства от шоссе Джорджа Вашингтона и долины реки Потомак. Взгляд его мог замереть на десять секунд или десять минут, это не имело значения, потому что время словно остановилось в этот момент. По крайней мере, он сможет повидаться с Еленой. Алексей по заданию Форсайта провел в Америке два месяца, она могла встретить его, когда он возвращался из тундры. Прекрасная Елена. Алексей не мог дождаться встречи с ней. Но, задумавшись, он перестал слышать разговор Ротштейна, словно находился в забытье, пока голос заместителя директора центральной разведки не вернул его в реальность.

– Звонил Форсайт. Его команде удалось обнаружить след Юсефа и определить, что сейчас он прячется в многоквартирном доме в Бруклине, рядом с парком Сансет. Я вызову для тебя вертолет, – он взглянул на часы. – Будешь там часа в четыре, останется достаточно времени до наступления темноты.

Парк Сансет находился в заброшенном районе Бруклина, рядом с парком Боро. Здесь жили в основном чернокожие и латиноамериканцы, такого рода изменения начались еще в шестидесятые годы, когда белые семьи среднего класса начали покидать этот район, обрекая его на запустение. Законы выживания, действующие в этом месте, означали необходимость приспосабливаться к любым преступлениям, совершаемым лишь для того, чтобы заплатить владельцам трущоб достаточно низкую арендную плату за перенаселенные квартиры, построенные еще в начале двадцатого века. Люди привыкли к оглушительному грохоту вагонов надземки, проносившихся на Кони-Айленд каждые пять или десять минут. Именно на этих улицах молодежные банды защищали свои территории при помощи выкидных ножей и пистолетов, именно здесь они торговали любыми наркотиками, вошедшими в моду.

Было почти пять часов вечера. Члены одной из молодежных банд с подозрением наблюдали за белым фургоном с эмблемой «Драйно, Инк.» на обоих бортах, повернувшим на узкую улицу с односторонним движением, на которой не было никаких магазинов, только жилые многоквартирные дома. Они знали, что фургон был не из их района, потому что никогда не видели его прежде. Это, как и то, что на переднем сиденье сидели двое белых мужчин, не могло не насторожить их.

Чет Форсайт сидел за рулем, а Алексей Иванов смотрел на номера домов.

– Двести двадцать седьмой дом впереди справа, квартира пять, – сказал Форсайт.

– Бюро решило не марать руки?

– За это я получаю деньги, амиго. Ты ведешь себя слишком нагло. У Компании не хватает сотрудников из-за этой кутерьмы на Ближнем Востоке. СВР считает Ближний Восток зоной интересов России, верно? Лично я, прослужив в Компании почти двадцать лет, считаю, что отложить на старость можно, только работая на себя, особенно после событий одиннадцатого сентября.

Лицо Форсайта, которое из-за образа жизни было преждевременно испещрено глубокими морщинами, выражало крайнее удивление. Он выглядел старше своих пятидесяти двух лет, и его волосы, в которых совсем недавно проседь была еще едва заметна, с каждым днем становились все белее. Его лицо с грубыми чертами было обветренным, как у моряка, а не у агента, привыкшего работать в одиночку. Взгляд был усталым.

– Может быть, поужинаем и немного выпьем сегодня?

– Если только не слишком поздно. У меня билет на балет.

– Все русские с ума сходят по балету. Это у вас в крови?

– Это называется культурой, Чет, с ней знакома только элита американского общества.

– А кто еще может себе это позволить, учитывая цены?! Когда вылетаешь?

– Сегодня ночью.

– Значит, у тебя будет шанс повидаться с Еленой. Счастливчик.

Алексей задумался.

– Да, можно и так сказать.

– Следующий дом справа, – сообщил хриплым голосом Форсайт. – Остановимся здесь.

Пока Форсайт припарковывал фургон, Иванов достал из кобуры под мышкой девятимиллиметровый пистолет «глок-26», быстро проверил его и убрал назад. Выйдя из машины, он бросил взгляд на подростков. На нем был комбинезон сантехника, Форсайт был одет в такой же. Он вышел из кабины, закрыл дверь и запер ее. Алексей посмотрел на тротуар, усеянный битыми стеклами, на перевернутые мусорные баки, почувствовал запах бедности. Рядом со ступенями, ведущими к двери дома двести двадцать семь, сидел небритый пьяница с грязной рожей и полупинтовой бутылкой в руке. На противоположной стороне улицы на тротуаре валялся еще один пьяница – он крепко спал.

Алексей окинул взглядом все пять этажей, обращая особое внимание на поднимавшиеся к крыше пожарные лестницы, именно там наркоманы обычно курили крэк. Судя по тому, что на каждой лестничной площадке было по две квартиры, квартира номер пять находилась на третьем этаже. Это означало, что в нее можно было попасть только по старой грязной лестнице.

Наваффшах Юсеф стоял рядом с раковиной и делал то, чему его учили последние четыре года – собирал одну из составных частей бомбы. Он понятия не имел, кому ее передаст. Его это не касалось, он просто выполнял приказ. У этой операции не было центра, она проводилась одновременно в разных местах, разбросанных по всей стране, чтобы у ФБР не возникло подозрений. Юсеф очень гордился тем, что именно ему доверили работу с такими ценными веществами – два грамма трития, упакованные в никель-водородные аккумуляторы, доставили только вчера. Он относился к избранным, знал место и время Очищения. Огромная честь – отдать ради этого жизнь, на церемонии посвящения он поклялся сделать это.

Юсеф был не арабом, а подтянутым чернокожим мужчиной двадцати семи лет с заплетенными в косички волосами. До того как он шесть лет назад принял ислам, его звали Отисом Чарльзом Брауном, он был одним из троих детей Марты Браун, которая воспитывала его в одиночку большую часть жизни. Его отец, которого он почти не знал и еще меньше хотел вспоминать, стал бродягой. Свое детство Юсеф провел среди афро-американцев, итальянцев и пуэрториканцев. Но чернокожий всегда оказывался обманутым, вне зависимости от того, кто жил по соседству. В то время в школах было модно применять программы защиты прав ущемленных групп, но у него никогда не было персонального наставника, и никто не руководил процессом обучения мальчишки, да и его сестер тоже. Мать много работала, и Чарльз был предоставлен самому себе. После занятий в школе он торчал на углу или играл в пул, если у него были деньги.

Парень понимал, что такая жизнь не приведет ни к чему хорошему. Ему нужна была цель, и он выбрал занятия легкой атлетикой. В то время его героем был Карим Абдул Джаббар, о котором он читал в газетах. Этот человек давно принял ислам и выбрал спокойный для себя образ жизни. Чарльз считал Карима крутым и умным. А к братьям, которым не удалось добиться спортивной стипендии для обучения в колледже, относились так… нет, только не это. Чарльз был очень умным. Он хотел реализовать свои способности, но зарплата в стране была такой, что прожить на нее можно было только в том случае, если вкалывать весь день на двух работах. Нет, ему было нужно нечто другое. Хотелось нанести удар по власти белых людей, которым было наплевать на черных. Юсеф перещеголял самого Карима, чувствовал себя более значимым, чистым, способным победить врагов Корана. Он был более ценным, чем арабские мусульмане, потому что был черным, и его нисколько не касалось тайное наблюдение за мусульманами, проводимое ФБР. Его мулла отлично понимал это, и после проверки на верность Юсефу сначала доверили доставлять сообщения, потом – отмывать деньги и, наконец, заниматься оружием. Это было его призванием, и через четыре года, каждый день которых обязательно отмечался пятью молитвами, он заслужил уважение. Конечно, к его обязанностям относились только три операции всего процесса. Он изучал армейские наставления по применению специальных методов и средств, руководства по изготовлению бомб, а однажды, еще до одиннадцатого сентября, ему показали карту, на которой были отмечены такие достопримечательности, как статуя Свободы, Центр Рокфеллера и Пентагон. Сейчас он должен был сделать свою работу на этой кухне, принадлежавшей старухе-мексиканке. Все было продумано – она жила одна и нуждалась в деньгах. Но с тритием следовало обращаться крайне осторожно.

Дверь вдруг словно взорвалась от резкого пинка Иванова, во все стороны полетели щепки от косяков.

– Ни с места!

Юсеф не расслышал команды из-за шума. Он почувствовал только панический страх, пробежавший по позвоночнику к голове, и бросился к пистолету сорок четвертого калибра, лежавшему у сушилки для посуды. Удар Иванова, рассекший кожу на черепе, настиг его прежде, чем он успел дотронуться до рукоятки пистолета. Но Юсеф не почувствовал его, он совсем ничего не ощущал, просто попытался ударить Иванова ногой по яйцам. Форсайт бросился на него, сбил с ног, и они покатились по линолеумному полу. Юсефу удалось ударить Форсайта по зубам и на секунду лишить чувств.

Пока Алексей поднимал Юсефа с пола и прижимал его к стене, в квартире вдруг появились пьяница и бездомный, несколько минут назад валявшийся на тротуаре. Они незаметно прошмыгнули в комнату. Возможно, у Юсефа от удара сломались ребра, он закричал от боли, а Алексей прижал к горлу террориста «глок-26».

– Давай, испытай меня, Навафф! – закричал Иванов. – Хочешь попасть в рай немедленно или чуть позже?

Глаза Юсефа закатились, он замер от боли и страха, потом начал харкать кровью. Форсайт устало поднялся с пола, вдруг почувствовав себя слишком старым для подобных потрясений. Бездомный и пьяница, которые на самом деле были агентами Моррисом Аппельбаумом и Брайаном Шепардом, притащили на кухню визжащую мексиканку лет шестидесяти, которая, как всем стало ясно буквально с первого взгляда, была лишь безобидной испуганной женщиной, пустившей Юсефа в квартиру лишь ради того, чтобы добавить несколько долларов к своему чеку социального обеспечения.

– Что вы вытворяете? Как вы посмели? – визжала она в ужасе оттого, что весь привычный мир словно обрушился вдруг на нее. – Я вызову полицию, ублюдки!

– Кто еще есть в квартире? – спросил Иванов у Шепарда.

– Никого, – ответил Шепард.

– Здесь только он и эта визгливая старуха. Пусть эксперты проверят всю квартиру, – сказал Алексей Аппельбауму. – Соберите все это дерьмо и отправьте в Лэнгли. Да, зачитайте ему его права.

– Насрать мне на его права, – сказал Шепард.

– Зачитай, – повторил Иванов, достав непонятно откуда наручники и застегнув их на запястьях Юсефа.

– И побеспокойся о том, чтобы Юсефу было удобно и приятно, – несколько язвительно добавил Форсайт.

– Об этом не волнуйся, – услышал он в ответ.

Как и все остальные группы, работающие в Манхэттене, Моррис Аппельбаум и Брайан Шепард якобы дежурили с девяти до пяти часов в конторе, расположенной в здании Си-Би-Эс на Парк-авеню, хотя она не значилась ни в одном указателе. Моррис, вернее, Мори Аппельбаум, человек с квадратной челюстью и подстриженными под «ежик» светлыми волосами, служил в Компании уже восемь лет после окончания университета Нотр-Дам, потому что его всегда больше интересовала работа на правительство, чем, допустим, футбол. Первые три года он проработал в Лэнгли, потом был переведен в Нью-Йорк, после того как один из агентов стал жертвой загадочного убийства. Его жена и двое детей жили в Скарсдейле, он пытался вести нормальный образ жизни, предпочитал перебирать бумажки до пяти часов, но иногда вынужден был принимать участие в операциях, подобных сегодняшней, которые, в чем он никому не признавался, несколько скрашивали чересчур монотонную жизнь.

Шепард, напротив, занимался этим ради Бога и страны.

Когда Юсефа увели, Иванов и Форсайт еще раз осмотрели кухню, обратив особое внимание на первоклассное лабораторное оборудование, и решили, что нуждаются в покое и отдыхе.

Ни тем ни другим им, естественно, насладиться не удалось.