Бриджертоны (№2) - Виконт, который любил меня

Кэйт лихорадочно застонала, обхватив его ногами, словно направляя его к своему входу.

— Мне хорошо, — задыхалась она, — И я не хочу, чтобы ты ждал.

В этот момент все разговоры прекратились.

Энтони издал примитивный гортанный крик, поскольку он в этот момент погрузился в нее, войдя до конца одним мощным рывком.

Глаза Кэйт широко расширились, и ее рот приоткрылся от удивления от его быстрого и резкого вторжения. Но она была готова для него — более чем готова. Что-то в его неустанном темпе любовных ласк пробуждало страсть глубоко внутри нее до тех пор, пока она не нуждалась в нем с отчаянием, которое заставляло ее стонать, всхлипывать и забывать дышать.

Их любовные ласки не были деликатными, но они всегда были нежными с друг другом. Они горячие, потные, и прижимались к друг другу с такой силой, что казалось они никогда больше не разъединяться. Когда они дошли до кульминации, она была яростной и страстной, и одновременно у обоих, их тела выгнулись, и их крики слились в ночи.

Когда все закончилось, они лежали в объятиях, и с трудом восстанавливали дыхание. Кэйт прикрыла глаза, счастливо улыбнувшись, и сдалась подавляющей усталости.

Энтони нет. Он уставился на нее, в то время как она устало прижалась к нему, и затем наблюдал за ней, как она задремала. Он смотрел, как двигаются, время от времени, глаза под закрытыми веками, смотрел, как поднимается и опускается ее грудь, измеряя темп ее дыхание. Слушал каждый ее вздох и сонное бормотание.

Были некоторые моменты, которые человек хочет навсегда запечатлеть у себя в памяти, и этот момент для него был как раз из них. Но как только он полностью уверился в том, что она заснула; она произвела забавный сонный лепет, прижавшись к нему еще сильнее, и ее глаза медленно открылись.

— Ты все еще не спишь, — пробормотала она, ее голос был сонный и мурлычущий.

Он кивнул, немного беспокоясь, не прижимает ли он ее слишком сильно. Он не хотел ее отпускать. Он никогда ее не отпустит.

— Ты должен заснуть, — проговорила она.

Он снова кивнул, но казалось, просто не мог позволить себе закрыть глаза.

Он сонно зевнула: — Это чудесно.

Он поцеловал ее в лоб и согласно что-то промычал.

Она выгнула шею и поцеловала его в ответ, затем опустила голову на подушку.

— Я надеюсь, у нас всегда будет так же, как сейчас, — пробормотала она, зевая снова и снова, поскольку сон уже настигал ее. — Всегда и навсегда.

Энтони застыл.

Всегда!

Она не могла знать, что это слово означало для него. Пять лет? Шесть? Возможно в лучшем случае семь или восемь.

Навсегда!

Это было слово, которое не имело для него смыслового значения, это было то, что он просто не мог осознать.

Внезапно он не мог нормально дышать.

Как будто его заключили в каменную клетку, и воздух стал спертым. Ему необходимо выйти отсюда. Ему нужно выйти. Ему нужно…

Он кубарем скатился с кровати, а затем, спотыкаясь и задыхаясь, он схватил свою одежду, так опрометчиво брошенную на пол, и стал пихать свои ноги в соответствующие отверстия.

— Энтони?!

Его голова дернулась. Кэйт села на кровати, позевывая. Даже в тусклом свете было видно смущение, застывшее в ее глазах. И боль.

— С тобой все хорошо?

Он кивнул.

— Тогда почему ты пытаешься просунуть свою ногу в рукав рубашки?

Он посмотрел вниз, и громко выругался, чего он никогда прежде не делал в присутствие женщины. Он смял рубашку, и швырнул ее комком на пол, энергично натянул брюки.

— Куда ты? — спросила Кэйт с тревогой.

— Я должен идти, — нечленораздельно промычал он.

— Прямо сейчас?

Он не ответил, потому что не знал, что ответить.

— Энтони? — она слезла с кровати, и подошла к нему, протягивая руку.

Но прежде чем ее рука коснулась его щеки, он дернулся как от удара, и резко отступил назад. Он увидел боль в ее глазах, боль из-за того, что он отпрянул от нее. Но он знал, если он сейчас почувствует ее нежность, он потеряет себя.

— Черт подери, — выругался он, — Проклятый ад, где мои рубашки?

— В твоей комнате в шкафу, — нервно ответила она, — Там же, где и всегда.

Он последовал туда за своей рубашкой, неспособный вынести ее голос, и боль, явно слышимую в нем. Независимо оттого, что она говорила, он продолжал слышать ее голос, произносящий слова: всегда и навсегда.

И это убивало его.

Когда он появился из своей комнаты, одетый в пальто и ботинки, Кэйт стояла возле кровати, и в тревожном волнении никак не могла завязать голубой пояс на своем пеньюаре.

— Я должен идти, — невыразительно сказал он.

Она открыла рот, но не издала не звука, он стоял и ждал, что она скажет, неспособный двинуться с места, пока не услышит ее голос.

— Когда ты вернешься? — наконец спросила она.

— Завтра.

— Это…хорошо.

Он кивнул.

— Я не могу находиться здесь, — выпалил он, — Мне необходимо выйти.

Она судорожно сглотнула.

— Да, — тихо произнесла она, — Ты и так сказал очень много.

И затем, не взглянув на нее и не взяв ключа, он ушел.

Кэйт медленно подошла к кровати, и уставилась на нее. Так или иначе, казалось неправильным лежать в этой кровати, укрывшись одеялом, одной, без него, не чувствовать его объятий и теплого дыхания. Она подумал, что должна кричать и плакать, но глаза были сухие. Она подошла к окну, и отдернула шторы, посмотрела из окна, удивляясь своей мысленной просьбе о грозе. Энтони ушел, она была уверена, что он вернется рано или поздно, только не было уверена насчет их отношений.

И она поняла, что ей необходимо что-то — ей нужна гроза — чтобы доказать себе, что она сама может быть сильной.

Она не хотела быть одной, но у нее нет выбора в этом вопросе. Энтони выглядел настроенным держать между ними дистанцию. Были ли у него свои какие-то демоны — демоны, которые, как она боялась, показывались в ее присутствие.

Но если судьбой ей предназначено быть одной, даже имея мужа, она будет одной и будет сильной. Слабостью, подумала она, прислонившись лбом к гладкому холодному стеклу, невозможно добиться кого-либо или чего-либо.

* * *

Энтони не имел, ни малейшего представления, как он выбрался из дома, но так или иначе, он оказался снаружи, легкой походкой идя через небольшой туман, который висел в воздухе. Он пересек улицу, не зная, куда он идет и зачем, лишь зная, что ему нужно быть, как можно дальше от дома. Но когда он оказался на противоположной стороне улице, какой-то дьявол, сидящий в нем, заставил его поднять голову и посмотреть в окна его спальни.

Он не должен был увидеть ее, мелькнула глупая мысль. Она должна быть в постели, шторы должны быть задернуты, а он вообще должен быть на полпути к клубу в этот момент.

Но он увидел ее и, тупая боль в его груди стала острее, злее, и неумолимее. Ему казалось, будто его сердце было разрезано ножом — и у него было тревожное ощущение, что рука, держащая нож — его собственная.

Он смотрел на нее в течение минуты — а может быть и целого часа. Он не думал, что она видела его; ничто в ее положение у окна, не дало понять, что она увидела его. Она была далеко от него, но ему показалось, что она стоит у окна с закрытыми глазами. Возможно, надеясь, что не будет грозы, подумал он, глядя на темное небо. Она наверно думает о своей неудаче. Туман конденсировался на его руках и лице, и возможно, скоро пойдет дождь.

Он знал, что должен уйти отсюда подальше, но что-то удерживало его на месте. Даже после того, как она отошла от окна, он остался на месте, наблюдая за домом. Тягу вернуться домой к ней было невозможно отрицать. Он хотел вбежать в дом, упасть перед ней на колени, и просить прощения. Он хотел подхватить ее на руки, отнести в постель, и заниматься с ней любовью до тех пор, пока первые полосы рассвета не появятся на небе. Но он знал, что он не может сделать ни одной из этих вещей.

Или может быть, это значило, что он не должен их делать. Он сам толком не знал.

Таким образом, после того, как он простоял на одном месте, почти целый час; после того, как пошел накрапывать дождь; после того, как поднялся холодный ветер, Энтони, наконец, ушел оттуда.

Он ушел, не чувствуя ни холод, ни дождь, который становился все сильнее и сильнее.

Он ушел вообще ничего не чувствую.

Глава 21

Долгое время шептали, что лорд и леди Бриджертон были вынуждены жениться, но даже если это и правда, ваш автор отказывается верить в то, что у них брак заключен не по любви.

Светская хроника Леди Уислдаун, 15 июня 1814

Это странно, думала Кэйт, глядя на утреннюю трапезу, наложенную на стол в маленькой столовой, как можно чувствовать зверский голод, и при этом вообще не иметь аппетита. Ее живот урчал и бурлил, требуя немедленно поесть, и при этом все — начиная от яиц, булочек и заканчивая бутербродами с лососем и бекон — все выглядело ужасным.

С удрученным вздохом, она взяла треугольный тост, уселась на стул, и макнула тост в свой чай.

Энтони не пришел домой вчера вечером.

Кэйт погрызла немного тост, затем положила его обратно. Она надеялась, что он, по крайней мере, вовремя явится сегодня на завтрак. Она задержала завтрак так долго, как смогла — сейчас почти одиннадцать, а она обычно ела в девять — но ее муж так и не пришел домой.

— Леди Бриджертон?

Она мигнула и подняла голову. Лакей стоял перед ней, держа конверт, цвета свежих сливок.

— Это пришло для вас, несколько минут назад, — сказал он.

Кэйт пробормотала благодарности и взяла конверт, который был хорошо запечатан бледно-розовым сургучом. Поднеся его к глазам, она увидела на нем инициалы: ЭОБ. Это от Энтони? Или, скорее всего от Элоизы, которая так любит писать?

Кэйт сломала сургуч, и вытащила из конверта одиночный листок бумаги, сложенный пополам.

Кэйт — Энтони. Он выглядит полной развалиной. Это, конечно, не мое дело, но я думаю, вам следует знать об этом.

Элоиза.

Кэйт уставилась на эту записку в течение нескольких секунд, затем отпихнула стул и встала. Ей необходимо отправиться в Бриджертон-хаус.

К удивлению Кэйт, когда она постучала в дверь Бриджертон-хауса, дверь ей распахнул не дворецкий, а Элоиза со словами:

— Как быстро!

Кэйт огляделась в прихожей, почти ожидая другого Бриджертона или двух, подбегающих к ней.

— Ты ждала меня?

Элоиза кивнула.

— Ты не должна стучать в дверь. Дом принадлежит Энтони, в конце концов. А ты — его жена.

Кэйт слабо улыбнулась. Она совсем не чувствовала себя его женой сегодня утром.

— Я надеюсь, ты не принимаешь меня за безнадежную зануду, — продолжала Элоиза, взяв Кэйт за руку и ведя внутрь дома, — Но Энтони выглядел ужасно, и у меня было подозрение, что ты не знаешь, что он был здесь.

— Почему ты так подумала? — Кэйт не могла не спросить.

— Ну-у, — протянула Элоиза, — Он ни сказал никому из нас, что был здесь.

Кэйт подозрительно посмотрела на свою невестку.

— Как же ты узнала, что он был здесь.

— Как я узнала? — щеки Элоизы покраснели в бледно розовый цвет, — Я узнала, что он здесь по одной единственной причине — я шпионила за ним. Я даже думаю, что мама не знает, что он был здесь.

Кэйт заморгала.

— Ты шпионила за нами?

— Нет, конечно, нет. Но так случилось, что этим утром я проснулась рано, и услышала, как кто-то вошел в дом. Так что я пошла, исследовать дом, и увидела свет, пробивающийся из-за двери в его кабинет.

— Как же ты тогда узнала, что он ужасно выглядит?

Элоиза пожала плечами.

— Я полагала, что, в конечном счете, ему придется выйти поесть или сходить облегчиться, и я ждала неподалеку в течение часа или около того.

— Около того? — отозвалась эхом Кэйт.

— Или три часа, — призналась Элоиза, — Это не так долго, когда ты в этом заинтересован, и, кроме того, у меня была с собой книга, чтобы скоротать время.

Кэйт покачала головой в восхищении.

— Во сколько он вошел в дом?

— В четыре или около того.

— И ты встала с кровати так рано?

Элоиза снова пожала плечами.

— Я не могла заснуть. Я часто не могу заснуть. Я встала и хотела пойти в библиотеку почитать книгу. В конце концов, в семь — точнее, я предполагаю, что это было в семь, и вот, когда я прождала почти три часа —

Кэйт почувствовала головокружение от ее размышлений.

— Он вышел из комнаты, он не направился в столовую, поэтому я решила: он вышел не позавтракать, а по другим причинам. Через минуту или две он вернулся в свой кабинет. Где, — радостно закончила Элоиза, — Он было до сих пор.

Кэйт уставилась на нее в течение долгих десяти секунд

— Ты когда-нибудь думала предложить свои услуги в Военный департамент?

Элоиза улыбнулась, почти так же, как Энтони, зазвенело в мозгу у Кэйт.

— В качестве шпиона? — спросила Элоиза.

Кэйт кивнула.

— Я была бы блестящим шпионом, ты не думаешь?

— Превосходным.

Элоиза неожиданно обняла Кэйт.

— Я очень рада, что ты вышла замуж за моего брата. Теперь иди к нему, и разберись в чем дело.

Кэйт кивнула, расправила плечи, и направилась в сторону кабинета Энтони. Обернувшись, она направила палец в сторону Элоизы, и сказала:

— И никаких подслушиваний под дверью.

— Я и не мечтала об этом, — пробормотала Элоиза.

— Я надеюсь на это, Элоиза!

Элоиза тяжко вздохнула.

— Ну, я вообще-то намеривалась пойти к себе в комнату полежать на кровати. Мне захотелось немного подремать после бессонной ночи.

Кэйт подождала, пока молодая девушка скрылась у себя в комнате, затем продолжила свой путь к кабинету Энтони. Она подошла к двери, положила руку на ручку двери, и взмолилась:

— Пожалуйста, пусть будет незаперто, — пробормотала она дважды.

К ее огромному облегчению, ручка повернулась, и дверь распахнулась.

— Энтони? — позвала она его, ее голос был умоляющий и дрожащий, и она нашла, что ей это не нравиться.

Она не привыкла говорить умоляющим и дрожащим голосом. Не было слышно никакого ответа, поэтому Кэйт прошла дальше в кабинет. Шторы были закрыты, и тяжелый бархат пропускал лишь немного света. Кэйт оглядела комнату, и ее глаза наткнулись на лежавшую, на столе фигуру мужа, который, судя по звукам, спал в кресле сидя за столом.

Она прошла через комнату к окну, и ненамного приоткрыла шторы. Она не хотела ослепить Энтони, когда он проснется, и в то же время, не хотела вести такую важную беседу в темноте. Затем она подошла к столу, и мягко потрясла его за плечо.

— Энтони? — прошептала она, — Энтони?

Его ответом был тихий храп.

Нахмурившись, она потрясла его посильнее.

— Энтони? — позвала она его громче, — Энтони —

— Яя-я-ух! — он вскочил на ноги с каким-то нечленораздельным криком.

Кэйт наблюдала, как он несколько раз моргнул, затем сосредоточил свой взгляд на ней.

— Кэйт, — произнес он, голос его был хриплый и сонный, и возможно, подумала она, его язык заплетался из-за алкоголя.

— Что ты здесь делаешь?

— А что ты здесь делаешь? — спросила она его в ответ, — Последний раз, когда я проверяла, мы жили на расстоянии не меньше мили отсюда.

— Я не хотел тревожить тебя, — пробормотал он.

Кэйт не могла поверить в то, что он говорит, но решила пока не спорить с ним. Вместо этого она прямо его спросила:

— Почему ты ушел вчера ночью?

После длительной паузы, у Энтони вырвался утомленный вздох, и затем он сказал:

— Это так сложно объяснить.

Кэйт боролась с желание скрестить руки.

— Я умная женщина, — сказала она чересчур уверено, даже для себя, — Я способна схватывать сложные понятия.

Энтони не выглядел довольный ее сарказмом.

— Я не хочу сейчас ничего объяснять.

— Когда ты захочешь мне объяснить это?

— Иди домой, Кэйт, — мягко сказал Энтони.

— Ты собираешься пойти со мной?

Энтони издал небольшой стон, и взъерошил волосы рукой.

О, Господи, она как собака, вцепившаяся в кость. Его голова болела, во рту было гадко, всё, что он хотел сейчас сделать, это почистить зубы и умыться, а его жена, по-видимому, не собирается прекращать его допрашивать…

— Энтони? — упорствовала она.

Хватит! Он вскочил из-за стола так внезапно, что кресло упало на пол с громким стуком.

— Ты сейчас же прекратишь свой допрос! — прорычал он.

Ее губы выпрямились в сердитую линию. Но ее глаза…

Энтони почувствовал, как его заполняет чувство вины. В ее глазах стояла огромная боль. И мука в его сердце усилилась десятикратно.

Он не был готов. Еще нет. Он не знал, что ему делать с ней. Он не знал, что ему делать с собой. Всю свою жизнь — или точнее со дня смерти отца — он знал, что определенные вещи были правдой, они должны были быть правдой. Но сейчас появилась Кэйт, и перевернула все его мировоззрение вверх тормашками.

Он не хотел любить ее. Проклятье, он вообще не собирался любить, кого бы то ни было. Эта была та вещь — единственная вещь — которая могла заставить его бояться своей смерти. Но что же делать с самой Кэйт? Он обещал любить и защищать ее. Как он сможет делать это, если все время будет убегать от нее? Он, конечно, не мог рассказать ей о своих странных убеждениях. Кроме того факта, что она, наверное, думала, что он сумасшедший; все, что он сможет сделать это обрушить на нее всю боль и страхи, которые одолевают его. Лучше позволить ей наслаждаться жизнью в блаженном неведение.

Или даже будет лучше, если она рассердиться на него, и разлюбит его?

Энтони не знал ответа на этот вопрос. И нуждался в большем количестве времени, чтобы разобраться в этом. Он не мог думать, когда она стоит перед ним, и ее, заполненные болью глаза, смотрят на него. И —

— Уходи, — задыхаясь, сказал он, — Только уйди.

— Нет, — сказала она тихо, но с твердостью, что заставило его любить ее еще сильнее. — Только тогда, когда ты скажешь мне, что тебя беспокоит.

Он вышел из-за стола, и взял ее за руку.

— Я не могу рассказать тебе прямо сейчас, — сказал он хрипло, избегая смотреть ей в глаза. — Завтра. Я увижусь с тобой завтра. Или послезавтра.

— Энтони —

— Мне надо время подумать.

— Над чем? — почти закричала она.

— Не делай это сложнее, чем оно уже есть —

— Как это может стать еще сложнее? — потребовала она разъяснений, — Я даже не знаю, о чем ты говоришь.

— Мне всего лишь нужно несколько дней, — сказал он.

Несколько дней, чтобы подумать. Разобраться в том, что же он собирается делать дальше, и как он собирается жить.

Но она повернулась так, чтобы видеть его лицо, протянула руку, и провела по его щеке пальцами с такой нежностью, что у него защемило сердце.

— Энтони, — прошептала она, — Пожалуйста…

Он не мог ничего сказать, мысли путались и разбегались.

Она обняла его за шею, потянула к себе ближе…ближе…, и он не мог себе ничем помочь. Проклятье, он настолько ужасно хотел ее, хотел почувствовать ее губы, ее тело, ее слегка солоноватую

кожу от страсти. Он хотел обнять ее, хотел наслаждаться ее дыханием и жалобными стонами.

Ее губы коснулись его, мягко и настойчиво, и ее язык пощекотал уголок его рта. Было так легко потерять себя в этом, опуститься на ковер, и…

— Нет! — слово, буквально вырвалось у него изо рта, и он понятия не имел, как же сумел все-таки заговорить.

— Нет, — сказал он, отодвигая ее, — Не сейчас.

— Но —

Он не заслуживал ее. Сейчас он не заслуживал ее. Еще нет. До тех пор, пока он не поймет, как же ему жить оставшуюся часть своей жизни. И если это будет означать отрицать единственную вещь, которая могла бы принести ему спасение, что ж пусть будет так.

— Уходи, — приказал он, его голос был немного резче, чем он хотел. — Уходи сейчас же. Я увижусь с тобой позже.

Поникшая и молчаливая на этот раз, она ушла. Ушла, не оглядываясь назад.

И Энтони, который недавно почувствовал, что значит, любить, понял, что значить выражение: взорваться изнутри.

* * *

На следующее утро Энтони был пьян. После полудня, он опохмелялся. В его голове стучало, в его ушах звенело, и его братья, с удивлением обнаружившие его в таком состоянии в клубе, говорили чересчур громко.

Энтони прижал руки к голове, и застонал. Все вокруг говорили чересчур громко.

— Кэйт, знает, что ты здесь делаешь? — спросил Колин, беря грецкий орех с большой оловянной тарелки, стоящей посередине стола, и раскалывая его с громким треском.

Энтони с трудом поднял голову и впился в него взглядом.

Бенедикт наблюдал за братом с приподнятыми бровями, и определенного рода ухмылкой.

— Она точно выгнала его вон, — сказал он Колину. — Надеюсь, ты дашь мне один из твоих грецких орехов?

Колин бросил один орех ему через стол.

— Ты хочешь крекеры?

Бенедикт отрицательно покачал головой, и усмехнулся, подняв над столом толстую книгу в кожаном переплете.

— Больше всего удовольствия получаешь, когда разбиваешь орехи.

— Нет! — отрезал Энтони, протянув руку, чтобы отобрать книгу, — Даже не думай об этом.

— Твои уши очень чувствительные сегодня, не так ли?

Если бы у Энтони был в руках пистолет, он бы точно пристрелил, не раздумывая, обоих, лишь бы прекратить весь этот шум.

— Могу ли я дать тебе один совет? — спросил Колин, жуя свой грецкий орех.

— Нет, ты не можешь, — ответил Энтони.

Энтони снова посмотрел на Колина. Тот жевал с открытым ртом. Поскольку их с детства отучили от этого, Энтони сделал вывод, что Колин показывает такие плохие манеры лишь для того, чтобы создать побольше шума.

— Закрой, свой проклятый рот, — пробормотал он.

Колин проглотил, облизал губы, и сделал глоток чая.

— Независимо оттого, что ты сделал, ты должен принести извинения. Я знаю тебя, и я все больше узнаю Кэйт, и я знаю то, что я знаю.

— О чем, черт возьми, он говорит? — проворчал Энтони.

— Я думаю, — сказал Бенедикт, откидываясь на спинку стула, — Он хотел сказать, что ты полная задница.

— Именно так, — воскликнул Колин.

Энтони устало покачал головой.

— Это все гораздо сложнее, чем вы себе можете вообразить.

— Так всегда, — сказал с убежденностью Бенедикт.

— Когда вы, два идиота, найдете достаточно легковерных, чтобы согласиться выйти за вас замуж, — прошипел Энтони, — Тогда вы можете давать мне свои советы. А ну а пока…просто заткнитесь.

Колин посмотрел на Бенедикта.

— Ты думаешь, он сердится?

Бенедикт посмотрел на Колина в ответ.

— Или это, или он пьян.

Колин покачал головой.

— Нет, он не пьян. Несильно, по крайней мере. Он точно опохмеляется.

— Это объясняет все, — произнес Бенедикт с философским кивком, — Почему он так зол.

Энтони скривился и потер виски руками.

— Боже, — пробормотал он, — Что требуется сделать, чтобы вы двое ушли и оставили меня в покое?

— Иди домой, Энтони, — Бенедикт, и его голос звучал удивительно мягко.

Энтони закрыл глаза, и устало вздохнул. Он хотел этого больше всего на свете, но он понятия не имел, что сказать Кэйт, и что более важнее, он не знал, как будет себя чувствовать, когда вернется домой.

— Да, — согласился Колин, — Иди домой, и скажи, что ты ее любишь. Что может быть проще?

И внезапно все встало на свои места. Он должен сказать Кэйт, как он ее любит.

Сегодня. Сейчас же. Он должен быть уверенным, что она знает, и поклялся каждую минуту его оставшейся жизни доказывать ей это.

Должно быть, слишком поздно приказывать своему сердцу измениться. Он пытался не влюбиться и потерпел в это неудачу. Так как, слишком невероятно разлюбить Кэйт, то ему остается только одно. Он собирается любить Кэйт. Разве не будет он счастлив в течение этих последних лет его жизни, если проведет их с ней, любя ее честно и открыто?

Он был довольно уверен в том, что она любит его; конечно, она будет рада слышат, что он тоже любит ее. И когда мужчина любит женщину истинной любовью, начиная от ее характера и заканчивая кончиками пальцев на ногах, не данная ли это ему Богом обязанность постараться сделать ее счастливой?

Но он не скажет ей о своих предчувствиях. Какой в этом смысл? Он должен нести знание того, что скоро его не станет, но причем здесь она? Пусть лучше ее сердце перенесет быструю и острую боль, чем будет страдать, ожидая его смерть.

Он собирается скоро умереть. Каждый рано или поздно умирает, напомнил он себе. Он просто оказался перед необходимостью проделать это несколько быстрее. Ей-богу, теперь он собирается наслаждаться каждым мигом его оставшейся жизни. Было бы конечно удобнее не влюбляться, но теперь, когда он все-таки влюбился, он не собирается скрывать свою любовь.

Все просто. Его мир — это Кэйт. Если он собирается отрицать это, то можно прямо сейчас прекращать дышать.

— Я должен идти, — выпалил он, вставая настолько внезапно, что задел за стол, и скорлупки от грецкого ореха полетели во все стороны.

— Я думаю, тебе давно пора идти, — пробормотал Колин.

Бенедикт просто улыбнулся и сказал: — Иди.

Его братья, понял Энтони, были гораздо умнее, чем показывали окружающим.

— Мы поговорим с тобой через неделю или около того? — спросил Колин.

Энтони усмехнулся. Он и его братья встречались в клубе каждый день в течение двух прошлых недель. Такой невинный вопрос Колина мог подразумевать только одну вещь — он полностью отдал сердце своей жене и собрался следующие семь дней ежеминутно доказывать ей это. И что семья, которую он создал, стала так же важна, как и та, в которой он родился.

— Через две недели, — ответил Энтони, надевая пальто, — А может быть и все три.

Его братья лишь усмехнулись.

* * *

Но когда Энтони распахнул переднюю дверь своего дома, слегка запыхавшись, он обнаружил, что Кэйт не было дома.

— Куда она пошла? — спросил он дворецкого.

Как глупо, он не мог даже вообразить, что ее не будет дома.

— Она поехала на прогулку в парк, — ответил дворецкий, — Со своей сестрой и мистером Бэгвелом.

— Поклонник Эдвины, — пробормотал Энтони себе под нос.

Проклятье. Он полагал, что должен быть счастлив за невестку, но ее выбор времени раздражал.

Он только что принял решение всей его жизни — изменить свои отношения к жене; было бы неплохо, если бы она была дома.

— Ее существо побежало с ней, — сказал дворецкий, передергиваясь.

Он до сих пор не мог прийти в себя от вторжения корги в его дом.

— Так она взяла Ньютона? — пробормотал Энтони, — Я думаю, они вернуться через час или два.

Энтони нетерпеливо постучал ботинком по мраморному полу. Он не хотел ждать целого часа. Проклятье, он не хотел ждать даже минуты.

— Я найду их сам, — сказал он нетерпеливо, — Это не должно быть слишком трудно.

Дворецкий кивнул и, двигаясь в направлении небольшой коляски, в которой приехал Энтони домой, спросил:

— Вам подготовить другой экипаж?

Энтони отрицательно покачал головой.

— Я поеду верхом. Это будет быстрее.

Дворецкий поклонился.

— Я распоряжусь, чтобы приготовили лошадь.

Энтони смотрел, как дворецкий, медленно и неторопливо идет к задней части дома, и не выдержав и двух секунд, прокричал:

— Я сам приготовлю себе лошадь, — и дальше он осознал себя, сидящим в седле и мчащимся в сторону Гайд-парка.

Энтони находился во взволнованном состоянии, когда достиг Гайд-парка. Он должен немедленно отыскать свою жену, схватить ее в объятия, и наблюдать за ее лицом, когда скажет ей, что любит ее.

Он молился, чтобы она приняла его слова, и ответила на его чувства. Он думал, что она непременно ответит на его чувства; он не раз видел любовь в ее глазах.

Возможно, она просто ждала от него слов любви. Он не мог обвинять ее в этом. Он сделал очень большую глупость, когда перед свадьбой сказал ей, что между ними не должно быть любви.

Каким же идиотом он был.

Как только он въехал в Гайд-парк, он решил повернуть к Роттен-роу. Эта дорожка казалась наиболее удобным местом встречи с его троицой; у Кэйт не было причин менять свой любимый маршрут.

Он понукал лошадь, чтобы она неслась так быстро, как только можно было в пределах Гайд-парка, стараясь игнорировать приветственные окрики и взмахи руками, которые предназначались ему от других наездников и пешеходов.

В тот момент, когда он уже было думал, что миновал общественные места, он услышал женский очень властный голос, который окликнул его по имени:

— Бриджертон! Я обращаюсь к тебе, Бриджертон! Остановитесь сейчас же! Я говорю с вами!

Он простонал и обернулся. Леди Данбери, дракон светского общества. Не было никакого способа игнорировать ее. Он понятие не имел, в каком она была возрасте. Шестьдесят? Семьдесят?

Независимо от ее возраста, она была силой природы, и никто не мог игнорировать ее.

— Леди Данбери, — сказал он, стараясь звучать не слишком нетерпеливо, — Как приятно видеть вас.

— Хорошая шутка, мой мальчик, — проговорила она, — Вы говорите так, будто только что выпили горькую микстуру. Дерзкий мальчишка!

Энтони слабо улыбнулся.

— Где ваша жена?

— Я ищу ее прямо сейчас, — ответил он, — Или, по крайней мере, искал.

Леди Данбери была слишком умны, чтобы не заметить его намек, так что он мог сделать вывод, что она решила проигнорировать его выпад, когда она сказала.

— Мне нравиться ваша жена.

— Мне она тоже нравиться.

— Никогда не могла понять, почему вы так настроены были ухаживать за ее сестрой. Приятная девочка, но явно не для вас, — она закатила глаза, и возмущенно выдохнула.

— Мир бы стал гораздо счастливее, если бы вы все научились слушать меня, перед тем как жениться, — добавила она. — У меня бы вся Брачная ярмарка совпала через неделю.

— Я уверен, вы смогли бы.

Ее глаза сузились.

— Вы вздумали покровительствовать мне?

— Я и не мечтал об этом, — ответил Энтони с предельной честностью.