Зедд кивнул, нежно поглаживая плечо Джебры. Под его ласковым прикосновением женщина устало прикрыла глаза
— Люди, которые не хотят видеть правду, часто бывают настроены очень враждебно и громче других отрицают её. Обычно они переносят свою враждебность на тех, кто посмел им эту правду сказать.
— Но это вряд ли заставит правду исчезнуть, — добавил Ричард.
Зедд просто пожал плечами, показывая, что не видит тут ничего нового.
Для тех, кто предан истине, этот простой вопрос неотделим от их личной потребности всегда поддерживать связь с реальностью. Ведь, в конечном счёте, истина опирается на реальность, а не на вымысел.
Ричард положил ладонь на резную ручку висящего на поясе ножа. Он скучал по ощущению рукояти Меча Истины в своей руке. Но он отдал меч в обмен на сведения, которые привели его к книге «Огненная Цепь». Привели к правде о том, что случилось с Кэлен, и информация стоила такой жертвы. Но всё равно Ричард мучительно скучал по своему оружию, и его очень беспокоило, сколько бед натворит Самюэль, вооружённый таким мечом.
Ричард какое-то время посидел, устремив взгляд куда-то вдаль, размышляя о Мече Истины, о том, где он может быть сейчас.
— Трудно представить, как могут люди отворачиваться от того, что служит их собственным интересам.
Голос Зедда слегка изменился, в нём зазвучали нотки, показывающие, что это уже не просто беседа — похоже, на уме у старика было что-то ещё.
— Именно в этом и заключается самая суть.
Подняв глаза, Ричард увидел, что Зедд смотрит прямо на него.
— Намеренное отрицание правды — есть предательство самого себя.
— Очередное правило волшебника, волшебник? — Сложив руки, Шота, остановилась и повернулась к Зедду.
Зедд поднял бровь.
— Если быть точным — Десятое Правило Волшебника.
— Мудрый совет.
Шота обратила властный суровый взгляд на Ричарда, неприятно долго рассматривала его, а затем продолжила свою прогулку.
Ричарду даже стало казаться, что она считает, будто он недооценивает опасность вторжения армии Имперского Ордена. Но ведь он ни на минуту не усомнился в её словах! Он просто не мог понять, чего ещё она ждёт от него, что ещё он может сделать, чтобы остановить Орден. Если бы одного желания было достаточно, он уже давно отправил бы их обратно в Древний Мир. Если бы он только знал, как остановить их, он бы всё сделал. Но он не знает.
Невыносимо было просто знать, что они идут, ощущать ужас от их приближения, чувствовать беспомощность от того, что не можешь сделать ничего, не можешь остановить их. И то, что Шота, видимо, считает его просто упрямцем, который имеет на руках готовое решение, но не желает ничего предпринимать, выводило его из себя.
Он остановил взгляд на величественной женщине, смотревшей на него со ступеней лестницы. Даже одетая в розовую ночную рубашку она выглядела благородной и мудрой. Пока Ричард рос среди людей, которые поддерживали его стремление понять истинную суть вещей, ей забивали голову идеями Ордена, в которые верили её наставники. Нужно быть исключительно сильной личностью, чтобы после стольких лет служения этому учению решиться взглянуть правде в лицо.
Ей хватило мужества, чтобы полностью осознать суть и величину ужасных ошибок, которые она совершила; мужества, чтобы осознать истину и измениться. Мало у кого хватило бы сил совершить такое. Глядя в её голубые глаза, он гадал, а наберётся ли у него хоть частица её мужества?
Неужели она тоже думает, что он не обращает внимания на вторжение Имперского Ордена по неразумным эгоистичным причинам? А что, если она тоже считает, что он не сделал чего-то необходимого, что могло бы спасти невинных людей от страшных мучений? Он очень надеялся, что она так не думает. Было время, когда Никки, казалось, оставалась его единственной опорой, дававшей ему силы двигаться дальше.
Он размышлял, не ждёт ли она тоже, что он бросит поиски Кэлен и обратит все свои силы на спасение несравнимо большего количества жизней, нежели одной. И не важно, насколько дорога эта одна жизнь ему, Ричарду. Он подавил боль. Сама Кэлен приняла бы именно такое решение. Несмотря на всю любовь к нему, она всегда помнила о том, кто она такая. И Кэлен бы не захотела, чтоб он искал её, если это означает, что придётся пожертвовать столькими людьми, жизни которых подвергаются смертельной опасности.
Всегда помнила, кто она такая! Внезапно всё встало на свои места: кто она... и кто он. Кэлен не может его больше любить, если не знает кто она такая; и если она не знает, кто он такой. Его ноги стали, словно ватные.
— Так я это и увидела, — сказала Джебра и открыла глаза, словно проснувшись, когда Зедд убрал руку, — я сделала всё, что смогла, чтобы показать королеве правду. Но мне не понравилось сидеть в темнице. Нисколько не понравилось.
— И что случилось потом? — спросил Зедд, почёсывая впалую щеку. — Сколько ты просидела в темнице?
— Я потеряла счёт дням. Окон в камере не было, очень скоро я перестала понимать, день сейчас или ночь. Я не знала, менялись ли времена года, но знаю, что пробыла там довольно долго. И уже стала терять надежду.
— Меня кормили — не досыта, только чтобы не умереть от голода. Изредка они оставляли зажжённую свечу в мрачной комнате, куда выходили железные двери камер. Стражники не были жестокими, но оказаться запертой в этой малюсенькой каменной клетушке было очень страшно. Но я не жаловалась. Когда другие заключённые проклинали всё на свете, жаловались, или поднимали шум, их угрозами заставляли сидеть тихо. Иногда я слышала, как стражники исполняют свои угрозы. Некоторые, ожидая казни, находились в темнице совсем недолго. Время от времени приводили новых арестантов. Все, кого я могла увидеть через небольшое окошечко, казались людьми жестокими и опасными. Их грязная ругань временами не давала уснуть, а когда я всё же засыпала, мне снились кошмары.
— Я всё время с ужасом ждала видения о своём конце, но таких видений никогда не было. Да и едва ли мне нужно было видение, чтобы узнать своё будущее. Я знала, что чем ближе подойдут захватчики, тем больше Цирилла будет считать, что это — моя вина. Всю жизнь у меня были видения. Люди, которым не нравилось то, что их ожидает, обычно винили в этом меня, потому что я им об этом рассказала. Они могли бы использовать информацию, чтобы что-то исправить, но им легче было выместить своё недовольство на мне. Люди часто верили, что их несчастья вызвала я, рассказав об увиденном. Как будто я сама выбирала, что видеть, и это было частью моего злого умысла.
— Сидеть взаперти в тёмной клетке было почти невыносимо, но мне ничего не оставалось, только терпеть. Время тянулось бесконечно; там, в заключении, я поняла, почему королева Цирилла в яме лишилась разума. Мне, по крайней мере, не приходилось отбиваться от разных уродов — мужчины были заперты в других камерах. Но, так или иначе, я считала, что так и умру там, брошенная и всеми забытая. Я не знаю, как долго была отрезана от мира, от света, от жизни. Всё это время у меня не было ни одного видения. Я не знала тогда, появятся ли они у меня ещё когда-нибудь.
— Однажды королева послала слугу спросить, не отрекусь ли я от своего богохульства. Я ответила тому человеку, что с радостью скажу королеве любую ложь, которую она хочет слышать, только бы меня выпустили отсюда. Видимо, это был не тот ответ, которого ждала королева, потому что я больше никогда не видела этого человека. И никто не пришёл освободить меня.
Ричард поднял глаза, и увидел, что Шота внимательно наблюдает за ним. Он почувствовал укол вины, прочитав в её глазах молчаливый упрёк: во всём виноват только он один. Кроме того, похоже, ведьма хотела рассказать ещё что-то об угрозе миру.
Джебра подняла глаза вверх и смотрела на небо так, будто хотела впитать в себя его свет.
— Однажды ночью — я уже научилась определять, что в мире наступила ночь — стражник подошёл к крошечному окошку в железной двери, моей крохотной камеры и шепотом рассказал, что к городу приближаются полчища имперцев. Он сказал, что вот-вот начнётся битва.
— Казалось, он просто ликует, что ожидание заканчивается и им наконец-то можно перестать притворяться перед своей королевой. Будто знание истины делает их вероломными предателями! Но теперь, вопреки своему желанию, королеве придётся признать реальность. Видимо, её заблуждение было слишком очевидно, чтобы можно было его не замечать.
— Я так же шёпотом ответила, что очень боюсь за обитателей города. Он усмехнулся и назвал меня дурой, потому что я даже представления не имею, как сражаются галеанские солдаты. Он уверял меня, что армия Галеи состоит из сотни тысяч отличных ребят, которые будут драться так, что легко одолеют любого захватчика. И королева тоже так считает.
Я промолчала, потому что не решилась в очередной раз опровергать глупую уверенность королевы в непобедимости её армии. Я не стала напоминать, что моё видение показало, как легко войска Имперского Ордена сметут защитников и город падёт. А я, запертая в камере, не могла даже убежать.
— А потом я услышала тот странный зловещий звук из моего видения, от которого у меня по коже побежали мурашки. Я содрогнулась, когда, наконец, поняла, что это было — протяжный рёв тысяч боевых горнов. Казалось, так воют демоны идущие из подземного мира, чтобы уничтожить всё живое. Даже толстые каменные стены не могли заглушить этот ужасный, пронизывающий звук… Звук, возвещающий приближение смерти. Звук, способный заставить усмехнуться самого Владетеля.
Глава 13
Джебра зябко потёрла плечи. Одно только воспоминание звуков боевых горнов заставило её снова задрожать. Она глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, ещё раз глянула на Ричарда и продолжила свой рассказ.
— Тюремная стража, бросив свой пост, побежала на городские стены. Хотя, конечно же, запертые железные двери сами по себе были достаточным препятствием для побега. Когда стражники ушли, кое-кто из заключённых начал прославлять Имперский Орден и желать поражения Галее. Они надеялись, что это принесёт им скорое освобождение. Вскоре в наши камеры стали доноситься крики и стоны. Эти звуки заставили умолкнуть даже тех, кто в ожидании скорого освобождения славил Орден. Теперь в темнице царило полное молчание
— Вскоре послышался лязг оружия и крики людей, схватившихся в смертельном бою. Шум битвы приближался; боевые кличи смешивались со стонами раненых. Похоже, защитники отступали, и враги уже ворвались во дворец. Я ведь некоторое время жила тут. Я знала многих из тех, кто там, лицом к лицу…
Джебра замолчала, её щёки были мокрыми от слёз.
— Простите, — пробормотала она, вытаскивая из рукава носовой платок. Она вытерла нос, прокашлялась и продолжила.
— Не знаю, сколько времени уже продолжался бой, когда послышались глухие удары, от которых содрогались каменные стены — это таран бил в железные двери. Грохот раздавался всё ближе. Когда вылетала очередная дверь, нападающие тут же принимались за следующую. Снова, и снова, и снова…
— А потом толпа солдат с боевым кличем хлынула по лестнице вниз в темницу. В руках у них были факелы, от которых помещение заполнилось ярким, режущим глаза, светом. Очевидно захватчики искали ценности, искали добычу. А вместо этого обнаружили грязные камеры, наполовину пустые. Разочарованные они побежали наверх, опять оставив нас в темноте. Во внезапно наступившей тишине я отчетливо слышала стук собственного сердца.
— Я уже думала, что больше никогда их не увижу, но вскоре они вернулись. На сей раз они тащили за собой кричащих женщин — видимо, кого-то из дворцовой прислуги. Судя по всему, солдаты искали местечко, где могли бы спокойно насладиться своими трофеями, подальше от тех, кто может им помешать. А то и вовсе отобрать драгоценную живую добычу. Сейчас эти вояки желали вовсе не драться.
— Происходящее заставило меня забиться в самый дальний угол камеры, но это не помогло. Всё было прекрасно слышно. Раньше я не могла и представить себе мужчин, которые, смеясь, совершали бы подобные гнусности. И рядом не было никого, кто мог бы помочь этим несчастным женщинам. Никакой надежды на спасение.
— Видимо, одной из пленниц удалось вырваться. В ужасе она попыталась убежать вверх по лестнице. Я слышала голоса преследователей, подбадривающих друг друга. Страх придавал беглянке сил, но мужчины легко поймали её и бросили на пол. Потом были слышны только её крики и умоляющий голос. «Нет, прошу вас, пожалуйста, нет», непрестанно повторяла она. Её голос был мне знаком. Пока один из мучителей удерживал её на полу, второй наступил ей сапогом на колено и поднимал ногу вверх до тех пор, пока не раздался хруст кости. Затем он сделал то же самое с другой ногой кричащей от боли женщины. Мужчины, смеясь, повторяли, что теперь уж она не захочет бегать, потому что её мысли будут заняты другим. С этими словами они принялись по очереди насиловать её. Такого жуткого крика я в жизни не слыхала.
— Не знаю, сколько солдат пришло в темницу в самом начале, но их становилось всё больше и больше. Гнусные развлечения продолжались час за часом. Женщины рыдали, умоляли, причитали; но их крики заглушались мужским хохотом. И всё же, это были не мужчины. Это были бессовестные твари, чудовища.
— Один из захватчиков нашел на полу связку ключей и пошёл по кругу вдоль стены, одну за другой открывая камеры. Он выпускал заключённых, объявлял, что они свободны и приглашал их присоединиться к веселью, чтобы отомстить злодеям, которые преследовали и угнетали их. Но ведь Элизабет — девушка со сломанными ногами — никогда никого не угнетала. Она постоянно улыбалась, радуясь, что работает во дворце. И ни для кого не было секретом, что она очарована молодым плотником, который тоже там работал.
— Заключённые высыпали из камер, с энтузиазмом принимая приглашение.
— А почему они не тронули тебя? — спросил Ричард.
Прежде чем ответить, Джебра несколько раз глубоко вздохнула.
— Когда они открыли дверь моей камеры, я забилась в самый темный угол. У меня не было сомнений в том, что будет, если меня обнаружат. От хохота солдат и воплей их жертв в темнице стоял невообразимый шум, а я сидела очень тихо. Несколько камер в тюрьме были пусты, а в моей клетушке было темно. Видимо они решили, что тут тоже никого нет. Хорошо ещё, что никому из них не пришло в голову взять факел и проверить. В конце концов, мужчины-заключённые не прятались — они только и желали выбраться на свободу. Я никогда не говорила ни с одним из них, так что, они не знали, что в темнице есть женщина. Иначе они точно пришли бы за мной. Ну, а теперь они были… очень заняты.
Лицо Джебры скривилось от боли, она уронила голову на руки.
— Не могу и пересказать вам все те ужасы, что они творили с женщинами всего в паре шагов от меня. Теперь меня до конца жизни будут преследовать кошмары при воспоминании об этом. Изнасилования были всего лишь началом. Истинным желанием тех людей было настоящее насилие. Животное желание унижать беспомощных, причинять им боль. Держать в руках, распоряжаться жизнью и смертью своих жертв.
— Когда женщины перестали кричать, перестали сопротивляться, перестали дышать, вояки решили пойти поискать еду и выпивку. А, отметив, таким образом, победу, можно было бы потом поискать ещё женщин.
— Как на весёлом празднике, вояки клялись друг другу не успокаиваться, пока в Новом Мире ещё остаются женщины.
Обеими руками Джебра убрала волосы с лица.
— Когда они ушли, в темнице стало темно и тихо. Я прижалась к стене камеры, стараясь не выдать своего присутствия. Я всё время боялась случайно вскрикнуть. Боялась даже дрожать, чтобы шорох моего платья не мог услышать кто-нибудь из захватчиков. В нос бил тяжёлый запах крови и ещё чего-то ужасного. Забавно, как со временем человек привыкает к запахам, от которых в обычных условиях ему бывает плохо.
— Но я никак не могла перестать трястись после того, как слышала, что творили с теми несчастными женщинами. Я ужасно боялась, что меня обнаружат и сделают со мной то же самое. Сидя в камере, слушая ужасные крики в соседнем помещении, боясь издать хоть один звук, я начала лучше понимать Цириллу. Начала понимать, почему она сошла с ума.
— Теперь снова стали слышны звуки наверху. Шум продолжающейся битвы, крики боли и ужаса, стоны умирающих. Я чувствовала запах дыма. Казалось, бойня не кончится никогда. Женщины, лежащие у двери моей камеры, уже не издавали ни звука, и я знала — почему. Ведь они уже были за пределами этого мира. Я молилась добрым духам, чтобы они приняли несчастных в свои надёжные объятия.
— Я обессилела от страха. Но не могла — не смела — заснуть. Наступила ночь, и я увидела свет, который пробивался со стороны лестницы. Железная дверь темницы уже не отделяла меня от остального мира. Но я пока ещё не смела выйти наружу. Не смела даже пошевелиться. Я всё ещё оставалась там, где провела весь долгий день, пока камера не погрузилась во мрак. Тем временем наверху продолжалось мародёрство. Битва заканчивалась, постепенно сменяясь пьяным разгулом. Победители праздновали победу. Наступил рассвет, но шум не умолкал.
— Знаю, не стоит напоминать, в каком месте я находилась. Зловоние, исходящее от трупов мёртвых женщин, становилось невыносимым. Невыносимыми становились и мысли о том, что я сижу тут в окружении мертвецов. Сижу посреди гниющих трупов людей, которых я знала. И всё же, страх перед тем, что творилось наверху, заставил меня оставаться в камере ещё около суток.
— Голод и жажда были так сильны, что мне начали мерещиться стакан воды и буханка хлеба. Я чувствовала запах теплого хлеба прямо в паре шагов от себя. Я даже тянулась, чтобы взять его, но там ничего не оказывалось.
— Не помню точно, когда это случилось, но наступил момент, когда я с радостью начала ожидать смерти. Ведь смерть означала бы конец парализующего страха, в котором я пребывала. Я слишком хорошо знала, что меня ждёт, но решила, хотя бы преодолеть этот проклятый страх. Я мечтала, чтобы он, наконец, оставил меня, так или иначе. Я знала, что мне предстоят страдание, унижения и боль, но знала также, что пройти через них необходимо. Тогда настанет конец всему — больше страданий не будет. Так же, как больше не страдают несчастные женщины, которые лежат сейчас на полу за дверью.
— Вот так я и решилась покинуть тёмноту моей камеры. Первое, что я увидела, были мёртвые глаза Элизабет, глядящие прямо на меня. Она будто следила, ждала моего появления, чтобы рассказать о том, что с ней сделали. Выражение этих глаз молчаливо молило о справедливости. Но не было никого, кто мог бы свершить возмездие. Я осталась единственной свидетельницей её страданий и смерти.
— Увидев ее и других мертвых женщин, я готова была броситься назад и снова спрятаться. При виде следов пыток, которым их подвергли, в моей голове снова зазвучали их нечеловеческие крики. Я непроизвольно начала всхлипывать. На меня нахлынула волна ужаса при мысли, что всё это ожидает и меня.
— А потом, слепая от страха и паники, я прикрыла нос подолом платья, чтобы не чувствовать страшного запаха, и стала пробираться через кучу обнажённых тел. Я пронеслась по ступеням, не думая о том, куда бегу. Я только знала, что должна поскорее убраться отсюда. Все время своего бегства я молила добрых духов о милосердии быстрой смерти.
— Я была потрясена снова увидев дворец. Он запомнился мне красивым, старательно восстановленным после предыдущего нападения. Ремонт в нём только-только закончился. Теперь он снова превратился в развалины. Никогда не могла понять, почему люди тратят так много сил, чтобы разрушать. Как можно веселиться, занимаясь столь трудным и однообразным делом. Парадные двери были сорваны с петель, створки разрублены на куски. Мраморные колонны опрокинуты. Всюду валялись обломки разбитой мебели.
Полы были усыпаны мусором и кусками когда-то величественных произведений искусства. Черепки хрустальных ваз, осколки статуй — можно было даже различить носы, уши, тонкие пальчики изящных фарфоровых фигурок. Деревянные щепки напоминали об искусной резьбе позолоченных деревянных панелей; сломанные столы, обрывки картин, целые картины, но истоптанные множеством сапог. Стёкла в окнах были разбиты; сорванные гардины валялись на полу покрытые кровью; искалеченные статуи; изящные комнаты, измазанные экскрементами. На расписных стенах грубые слова вперемешку с обещаниями посчитаться со всеми угнетателями Ордена, что окопались на Севере.
— Повсюду были солдаты. Они перебирали обломки в поисках чего-нибудь ценного, что ещё не успели подобрать другие. Они обыскивали убитых, забирали всё, что могли унести, сдирали портьеры и стенные украшения; весело смеялись, ожидая своей очереди воспользоваться схваченной женщиной. Я застыла в оцепенении среди развалин прекрасного дворца и ждала, что в любой момент меня схватят и отволокут в те комнаты. Я знала, что мне не избежать такой судьбы.
— Таких людей я ещё не встречала. Громадные немытые мужчины в окровавленных потрёпанных кожаных доспехах наслаждались, внушая другим смертельный ужас. Большинство из них были увешаны ремнями и цепями, бритые головы придавали им ещё более устрашающий вид. Но попадались и другие — с длинными сальными волосами, заплетёнными в косы. Капли пота проложили отчётливо видные дорожки на грязных лицах. И все с грубыми и очень громкими голосами. Дикие звери в человеческом облике.
— Видеть подобных людей в комнатах, окрашенных в нежные розовые или голубые тона, было почти смешно. Но окровавленные топоры у них на поясе к веселью не располагали. Как, впрочем, и палицы с острыми шипами, висящие у них на запястьях, и заляпанные кровью мечи, и ножи.
— Но страшнее всего были их глаза. Глаза людей, не просто смирившихся с профессией мясника, но получающих от своего дела невероятное удовольствие. Взгляд таких глаз останавливается на живом существе с единственным вопросом: а можно ли это существо убить? И эти глаза начинают светиться особой жестокостью при виде схваченных, переходящих из рук в руки женщин. Такой взгляд, сам по себе, способен заставить женщину перестать дышать… заставить её сердце остановиться.
— Эти люди давно отказались от, хоть сколько-нибудь, цивилизованного поведения. Они не могут договориться или совершить обмен, как нормальные люди. Они берут что пожелают, они дерутся за самый лакомый кусок. Они разрушают, уничтожают, убивают из прихоти. Не раздумывают. Не ищут причин. Их поведение выходит далеко за рамки моральных принципов культурного человека. Они — дикие звери, выпущенные среди невинных.
Глава 14
— Но если повсюду были солдаты, почему они не схватили тебя и не утащили к остальным? — спросила Кара, с привычной прямотой Морд-Сит, нисколько не заботясь об уместности своих слов.
Ричарду пришёл в голову тот же вопрос. Только вот задать его не получилось — голос не слушался.
— Они решили, что Джебре определили обязанности служанки, — тихо сказала Никки, догадываясь, в чём дело. — Она ведь шла, не опасаясь нападения. Вот солдаты и решили, что у неё есть на то веские основания.
— Верно, — кивнула Джебра. — Какой-то офицер заметил меня и втолкнул в комнату, которая пострадала не так сильно, как остальные помещения дворца. Несколько мужчин, собравшихся вокруг большого стола с разложенными на нём картами, хотели знать, почему им всё ещё не принесли еду. Они требовали ответа так, будто я была обязана это знать.
С виду это были такие же дикари, как и все остальные; трудно было сразу признать в них старших офицеров. Я догадалась об этом, лишь когда заметила почтение, которое выказывали им солдаты, сновавшие туда-сюда с различными поручениями. Да и выглядели офицеры заметно старше по возрасту. А их глаза! Они были ещё страшнее, чем у рядовых! Чувствуя на себе жуткие взгляды, заставляющие отступать солдат, я не сомневалась, что эти люди привыкли всегда получать ответы. И немедленно.
Я вдруг поняла, что смогу выжить, если подыграю им. Хватаясь за призрачный лучик надежды, я поклонилась, начала извиняться, говорить, что немедленно обо всём позабочусь. А они ответили, что лучше поторопиться, иначе меня накажут. Я направилась на кухню, как человек, который идёт по делу, изо всех сил стараясь не слишком спешить. Чтобы мужчины не отреагировали на бегущую женщину, как волки, загоняющие оленя к своему логову.
Там суетилось несколько сотен мужчин и женщин — почти все средних лет и старше. Многих я знала — они уже давно служили на дворцовых кухнях. Но были и мужчины помоложе, ведь приходилось выполнять работу, слишком тяжёлую для поварят или пожилых работников: например, разделывать туши или ворочать тяжёлые вертела. Среди громадных котлов и ревущего огня очагов все трудились так, словно от хорошо выполненной работы зависели их жизни. Так оно, впрочем, и было.
Я вошла в кухню. Никто не обращал на меня внимания — все сосредоточились только на своих обязанностях. Посмотрев на царящую суету, я схватила огромное блюдо с мясом и предложила отнести его офицерам. Повара и их помощники были только счастливы, что им не придётся ходить мимо солдат. Этого не желал никто.
Когда я вернулась с едой, офицер, пославший меня на кухню, уже ушёл. Остальные, похоже, были очень голодны. Они повскакивали с кушеток и стульев и начали хватать с блюда мясо прямо грязными руками. Я поставила тяжёлый поднос на стол. Один из офицеров набил полный рот мясом и жевал, одновременно разглядывая меня. Неожиданно он спросил, почему у меня в губе нет кольца. Я не поняла, о чём он говорит.
— Они продевают кольцо в нижнюю губу своим рабам, — пояснила Никки. — Тем самым, отмечая их, как свою собственность, которую уже никому нельзя брать в качестве добычи. Таким образом, у них в распоряжении всегда есть слуги для чёрной работы.
Джебра кивнула.
— Офицер выкрикнул приказ. Тут же один солдат схватил меня и держал, пока второй оттягивал мою нижнюю губу и продевал в неё железное кольцо.
Никки смотрела в сторону.
— Железо означает чайники, котлы и прочую утварь. Железные кольца носят кухонные рабочие и другая прислуга.
Синие глаза Никки от сдерживаемого гнева словно затянуло льдом. Она знала, что значит носить кольцо в нижней губе. Только у Никки кольцо было золотое, и говорило о том, что она объявлена личной собственностью Императора Джеганя. Но в том не было чести — император использовал Никки для таких вещей, которые были гораздо хуже любой самой чёрной работы.
— Ты права, — подтвердила Джебра. — Отметив кольцом, офицеры снова послали меня на кухню — принести ещё еды. И вина. Только тогда я разглядела, что работники на кухне носят такие же кольца. Я была словно в каком-то оцепенелом изумлении, пока бегала туда и обратно, принося офицерам то, что они требовали. От полного истощения меня спасало лишь то, что при любой возможности я набивала рот мясом или умудрялась сделать глоток-другой вина.
— Я оказалась среди перепуганных людей, которые работали во дворце и подчинялись офицерам. У меня даже не было времени обдумать своё случайное спасение. Хотя губа кровоточила и очень болела, я была рада этому железному кольцу. Ведь теперь каждый солдат, увидев его, сразу менял свои намерения и позволял мне уйти.
— Вскоре меня стали посылать в город. Я таскала тяжёлые сумки с едой и напитками, предназначенными для офицеров из других частей. Увидев окрестности города, я начала осознавать истинные размеры того кошмара, что обрушился на Эбиниссию.
Джебра так глубоко погрузилась в воспоминания, что Ричарду пришлось спросить:
— Что ты видела?
Она выглядела так, словно забыла, о чём говорит. Наконец, сглотнув, продолжила жуткий рассказ.
— За городскими стенами я увидела десятки тысяч погибших в сражении. Насколько хватало глаз, земля была усеяна искалеченными телами. Многие так и погибли, сбившись в группы на месте своего последнего сражения. Такая картина казалась нереальной, но я уже видела это… в своём видении.
— Хуже всего было то, что на поле боя оставались ещё живые галеанские солдаты. Израненные, они лежали тут и там среди трупов своих товарищей, не в состоянии двигаться. Некоторые тихонько стонали, умирая. Другие, хоть были ещё живы, ничем не могли себе помочь. Кто-то попал в ловушку, придавленный рухнувшим на него фургоном. Кто-то был пригвождён к земле копьём, пронзившим ему живот. Бедняге отчаянно хотелось жить, он терпел чудовищную боль, но не решался вытянуть из себя древко, которое удерживало его на месте. У других были переломаны руки или ноги, так что они не могли двигаться, не могли выбраться из мешанины камней, людских и лошадиных трупов. Бывшее поле боя постоянно патрулировали солдаты Ордена. Если бы я остановилась и попыталась помочь кому-то их тех несчастных, то немедленно была бы убита.
— Мне приходилось ходить от заставы к заставе, и обойти стороной жуткое поле смерти было невозможно. По холмам, где произошло последнее сражение, бродили сотни людей, методично собирая разбросанные там вещи. Позже я узнала, что эти мародёры следуют за лагерем войск Имперского Ордена, и кормятся отходами, которые оставляет после себя армия. Эти стервятники в людском обличье обыскивают карманы убитых солдат, превращая смерть и разрушение в источник дохода для себя.
— Мне запомнилась одна старуха в грязном белом платке. Она наткнулась на едва живого галеанского солдата. Из глубокой раны у него на ноге торчала наружу кость, и бедняга пытался прикрыть её дрожащими руками. Чудо, что он вообще был ещё жив.
— Когда старуха в платке начала осматривать его карманы в поисках чего-нибудь ценного, раненый попросил у неё глоток воды. Не обращая внимания, старуха распахнула его рубашку, чтобы проверить, не висит ли у парня на шее кошелёк — как обычно у солдат. Хриплым, чуть слышным голосом он ещё раз попросил пить. Вместо ответа старуха вытащила из-за пояса длинную вязальную спицу и воткнула в ухо беспомощному человеку. Высунув язык, она с усилием повернула длинную металлическую иглу внутри его черепа. Руки раненого дернулись и застыли в неподвижности. Старуха вынула спицу из уха, вытерла о штанину солдата и пробормотала, что это заставит его вести себя тихо. Затем убрала своё оружие за пояс и принялась осматривать одежду убитого. Меня поразило, насколько привычно она проделала своё гадкое дело.
