Он первым из роты по грудь зарылся в землю. С хозяйской заботливостью он оборудовал свой окоп, устроил перед ним крутой бруствер, замаскировал его березовыми веточками. Дно окопа забросал сухой травой. Затем вновь, опустив лопату, смотрел с минуту на запад, багровый от зари и дымный от пожарищ.
      - Закончил, а? - окликнул его со стороны Юргин.
      - Готов!
      За пять лет службы в армии Матвей Юргин хорошо понял, что значит быть воином. Он давно приучил себя к мысли: служить так служить! Всегда и во всем он старался показать бойцам образец мужественного несения тяжелой воинской службы. Ему никогда не нужно было понукать себя быть во всем примерным, - это стремление было у него естественным и жило само собой. В обычной жизни Матвей Юргин был нетороплив, угрюм и суров, хотя никогда не чурался людей. Он был одним из тех командиров, которых бойцы недолюбливают в мирной жизни, но очень любят в бою.
      С первой встречи сурового и угрюмого сержанта потянуло к Андрею. Юргин и сам, пожалуй, не смог бы объяснить, почему так произошло. Он всегда присматривал за Андреем с особой, дружеской заботой. Андрей не служил раньше в армии и плохо знал военное дело, но Юргин, наблюдая за ним, лучше других видел, что этот задумчивый, добродушный парень со временем может, как настоящий солдат, тряхнуть своей, пока спокойной силой. Может быть, сержанта Юргина больше всего и влекло к нему это предчувствие.
      Обтерев травой лопату, Юргин направился к Андрею.
      - Обогнал ты нынче меня.
      Глазом командира осмотрел окоп.
      - О, у тебя хорошо!
      С другой стороны неслышно подошел приземистый Семен Дегтярев - боец из запаса, хорошо знавший военную службу, в свое время неплохо пообтертый ею, выносливый, надежно приученный к постоянной бодрости и веселью. Тоже осмотрев окоп Андрея, Дягтярев прикрыл левый глаз и повел вверх коротеньким вздернутым носом.
      - И-и, как устроил! Ты вроде зимовать тут собрался?
      - А что, можно и зимовать, - ответил Андрей.
      - Хе! - Дегтярев блеснул заячьими зубками. - Сказал тоже! Ночь переночуем, а утром - дальше. Сколько разов так было?
      - А если не пойдем дальше?
      - Как не пойдешь? Что ты сделаешь?
      - Что сделаю? - все так же тихо, задумчиво ответил Андрей, и его высокий светлый лоб внезапно заблестел от пота. - А если вцеплюсь вот в землю и прирасту к ней? И не пойду дальше, а?
      Дегтярев взглянул на Андрея удивленно, округлив глаза.
      - И-и, какой ты! - И покачал головой.
      - А как раз такой, какой надо, - сказал Юргин, вылезая из окопа Андрея; он примерялся, ловко ли будет вести из окопа огонь. - Нам всем к одной мысли дойти пора: встать и стоять, как сказано! Ничего, Андрей, отсюда хорошо будет бить.
      Позади Юргина выросла непомерно долговязая, худощавая фигура Ивана Умрихина. Он был призван из запаса совсем недавно, по годам - старше всех во взводе. На длинной, жилистой и загорелой шее у него всегда высоко держалась вытянутая голова с широким утиным носом, - он будто постоянно соображал: откуда поддувает? Подбородок и щеки у него обрастали так быстро и таким жестким медным волосом, что его брили всем отделением и уже попортили все бритвы.
      - Встать и стоять! - раздумчиво, простуженным голосом повторил Умрихин слова отделенного и, когда все обернулись к нему, еще раз повторил: - Встать и стоять! Ну, это как придется! Сказывают, сила силу берет. Что ты сделаешь, если у них силы больше? Вот завтра, глядишь, двинет он танки...
      - Ну и что? - сердито оборвал его Юргин. - Опять пугаешь? Ты мне брось, каланча пожарная, пугать людей! Что за привычка?
      - Где мне, товарищ сержант, людей пугать! - мирно и грустно возразил Умрихин. - Я сам боюсь!
      - Какого же ты черта боишься? Отчего?
      - Опять же через свой рост, - степенно поведал Умрихин. - Я же самый приметный в полку. В три погибели согнусь на перебежке - все одно хребет мелькает выше кустов. Меня, товарищ сержант, очень уж на большую дистанцию видно!
      - Да, нерасчетлив был твой папаня! - весело подхватил Дегтярев. Экую детину породил! Вместо одного вполне бы два бойца вышло!
      - Во! - охотно согласился Умрихин. - И было бы лучше!
      - Главное, у каждого поменьше бы придури было, - сказал Юргин, - а то у тебя одного чересчур много.
      Умрихин вздохнул, шумно очистил в сторону вместительный утиный нос и ответил без обиды, сумрачно:
      - Нет, не понимаете вы моей участи! - Он высоко поднял палец. - А фамилию мою вы в счет кладете? Умри-хин! Попробуй-ка с такой фамилией на войне! С ней, бывало, и дома-то жить страшновато. Нет, дружки-товарищи, мне не миновать смерти!
      - Конечно! - захохотал Дегтярев. - Лет через сто!
      - Тебе, Семен, смешки все! Придется тебе туго в бою, ты в любую мышиную нору юркнешь - и был таков!
      - Мне не будет туго! - дерзко ответил Дегтярев. - Уж если зачнется как следует бой, не полезу в нору, я не твоей породы!
      - Ты что - мою породу?
      - Ну, будет! - прикрикнул Юргин. - Сцепились дружки.
      Все время молчавший Андрей, не вытерпев, тоже вмешался, - не любил он споров:
      - Будет, будет, ребята! Вот охота! Давайте-ка лучше доедим, что у меня осталось. А ну, садись!
      Все присели у окопа. Андрей развязал свой мешок и начал угощать товарищей домашней снедью: жареной говядиной, пирогами с морковью и калиной. "Как у нас дома там? - вздохнул он про себя, как вздыхал уже много раз за день. - Может, там уже немцы?" Подошли еще бойцы отделения Мартынов, Вольных, Глухань. Все они давно скучали о домашней стряпне и с удовольствием - второй раз за день - налегли на подорожники Андрея.
      Солнце уже стояло низко над дальними урочищами. По всему рубежу продолжались работы. На ближнем пригорке, что был справа, злобно простучал пулемет: началась пристрелка.
      - Вот и опять остановились, - невесело отметил Умрихин.
      - Эх, много уж за неделю-то отшагали!
      - И все отходим, все отходим!..
      - А что сделаешь? - сказал Умрихин. - Сила!
      - Да откуда у них больше сил-то! - вступил в разговор и Андрей. - У нас же больше народу! А машины...
      - Машина дура, да немец на ней хитер!
      - Хитрее его нет нации.
      - Вот он и идет! И катит!
      Дегтярев с досадой ударил костью в землю.
      - Эх, да какой уж кусок отхватил!
      Разламывая пирог с калиной, Матвей Юргин заметил на это угрюмо и резковато:
      - Большим куском скорее подавится!
      - Теперь он, этот Гитлер, - с видом старшего, больше всех пожившего, заговорил Умрихин, издали кидая в рот крохи, - теперь он прямо на Москву метит!..
      - Метит? - воскликнул молоденький белобрысый боец Мартьянов. - Голов у них не хватит, чтобы дойти до Москвы!
      - Москвы им не взять, пусть и не думают!
      - Оно и пусть думают, да не взять!
      - Нет уж! - закипел Дегтярев. - Чего-чего, а Москвы им не видать, как своих ушей! Не для немцев она создана. Весь народ наш встанет, а Москвы не отдаст. Не бывать этому никогда!
      - Да, Москва... - задумчиво сказал Андрей, выбрав минутку, когда бойцы немного подзатихли. - Хороша же, говорят! Отдать ее - это вроде свою душу отдать. Я так понимаю.
      И опять зашумели все солдаты.
      Один Юргин, слушая их, молча трудился над пирогом с калиной. А когда солдаты начали, как бывало часто, толковать о том, что надо бы, дескать, сделать для спасения Москвы, для разгрома фашистских полчищ, идущих к ней, он заметил:
      - А вот теперь чепуху начали городить. Да мы сами, если разобраться, во всем виноваты! - Он встряхнул на ладони маленький серый кремень: Видите? Иной подумает: на что он годен? Пустой камешек.
      Юргин вытащил из кармана обломок рашпиля, подобранный на кресало, и ударил им по кремню. Во все стороны посыпались крупные искры. Коротко взглянув на бойцов, Юргин начал бить по кремню размеренно и часто...
      - Видали?
      - Это к чему же? - спросил Глухань.
      - Каждому бы из нас, - сказал Юргин, - вот таким быть, как этот камешек! Каждому иметь в себе вот столько огня, силы да крепости! Да злости побольше! Черной, как деготь. Чтоб всю душу от нее мутило! И война сразу повернет туда! - Он махнул рукой на запад. - Повернет и огнем спалит всех этих фашистов, будь они трижды прокляты! Голову даю на отрез!
      Он отодвинул мешок к Андрею, показывая этим, что пора кончать с едой, и мрачновато добавил:
      - Их не лапшой кормить надо...
      У Андрея запылало все лицо.
      - Опять ты...
      В это время со стороны долетел голос:
      - Во-оздух!
      И сразу, вскинув головы, все услышали тягучее шмелиное нытье моторов в далекой небесной вышине. Выйдя из-под серой, дымчатой тучи, немецкие бомбардировщики, черные на фоне неба, направились напрямик к рубежу обороны полка. По всему рубежу послышались привычные протяжные команды:
      - Во-оздух!
      - По ще-елям!
      - Во-оздух!
      Вскочив, Юргин сказал тихонько:
      - В окопы!
      Не доходя до рубежа, где остановился полк Волошина, ведущий "юнкерс" начал вырываться вперед. Во всех окопах скрылись каски. Но "юнкерс" дошел до обороны, не сбавив высоты, и, только пройдя еще немного над лесом, что был позади, круто пошел в пике, - и над округой пронесся дикий вой его сирены. Должно быть, летчик хорошо знал цель, на которую шел: он не тратил времени для осмотра ее с высоты. Только начали все остальные самолеты вытягиваться цепочкой, он уже сбросил свой смертный груз: далеко за лесом что-то рухнуло, как в пропасть, и еще раз, и еще, и окрест прокатилось гулко осеннее эхо...
      XIV
      Проводив самолеты глазами обратно до тучи, все бойцы отделения Юргина, взволнованно поругиваясь, опять потянулись к окопу Андрея.
      - Переправу бомбили, - сообщил Андрей. - На Вазузе.
      - Далеко ли до этой Вазузы? - спросил Матвей Юргин.
      - Километров семь будет.
      - Глубока?
      - Где перейдешь, а где и плыть надо, - ответил Андрей. - Сейчас она, под осень, и глубока и быстра. Пехоте еще ничего, а с машинами да орудиями плохо.
      Солдаты вновь заговорили было наперебой, но Матвей Юргин, взглянув на запад, начал подниматься со своего места.
      - И верно, ребята, - сказал Умрихин. - Поговорим в другой раз. А теперь и отдохнуть надо. Сегодня отмахали вон сколь да тут наработались вволю - руки и ноги гудят. Как чужие. Пора и на покой.
      - Отдохнешь немного после, - сказал Юргин.
      - Это когда же?
      - После войны.
      - Фью-ю!.. - протяжно свистнул Умрихин. - А сейчас?
      Юргин сверкнул зрачками:
      - Встать!
      Солнце село. Багрово-дымные потоки зари затопили все урочища на западе. Отовсюду потянуло сумеречью. Унялась дрожь земли. Затихло и в небе. Метров за двести позади стрелковой линии отделение Юргина, растянувшись цепочкой, вновь начало рыть окопы.
      - Вот двужильный, дьявол! - ворчал Умрихин.
      - Не гунди! - просил Дегтярев, копавший рядом. - Надоел. Даже в ушах ломит от твоих разговоров!.. Что ты на него злишься? Ты лучше на немцев вон злись!
      - Да никакого ж покою от него!
      - И-и, покою захотел! На войне-то?
      Позади показалась небольшая группа.
      - Командиры, - предупредил Андрей.
      Подошли командиры. Первым среди них - высокий, грузноватый капитан Озеров, как всегда, в удобном для ходьбы, работы и боя стеганом солдатском ватнике защитного цвета. Немного позади - комбат Лозневой; плащ-палатка, надетая им поверх шинели, раздувалась и тащилась по траве, как риза.
      Узнав Юргина, Озеров спросил:
      - Ложные, да?
      - Так точно, товарищ капитан!
      - Отлично! - Озеров обернулся к Лозневому. - Отрыть как можно больше! Передать артиллеристам - пусть тоже делают ложные позиции. А основные замаскировать так, чтобы в упор не видно было! До начала боя вся огневая система должна быть скрыта от врага. Внезапный удар - самый сильный удар. Пора знать это!
      - Есть! - козырнув, ответил Лозневой.
      Озеров оглядел бойцов, незаметно собравшихся вокруг, и неожиданно спросил:
      - Гранаты не боитесь бросать?
      Бойцы, не торопясь, ответили:
      - Вроде нет...
      - Бросали на учении, но мало...
      - Вот ты, - Озеров кивнул на Умрихина, - не боишься? Можешь?
      - Показывали...
      - А ну, теперь ты покажи!
      Волнуясь, Умрихин снял гранату с пояса. Но пока он вставлял в нее запал, стало ясно: обращаться с гранатой - не совсем привычное для него дело. Солдаты подумали, что Озеров даст ему сейчас такой нагоняй, что всем будет тошно, но он, только вздохнув, взял из рук Умрихина гранату и сам показал, как надо готовить ее к броску. Потом спросил окружавших его солдат:
      - Теперь понятно? А бросают вот так...
      Все думали, что капитан Озеров только покажет, как нужно взмахивать рукой, но он, шагнув, неожиданно сильно швырнул гранату и крикнул:
      - Ложи-и-ись!
      Все бросились на землю. Раздался взрыв, впереди - показалось - вырос черный куст. Над людьми тихонько пропели осколки.
      Озеров вскочил первым.
      - Никого не задело?
      Зашумев, все начали подниматься с земли.
      - Плохо! - заключил Озеров. - Вижу, кое-кто еще боится огня. Очень плохо. Не бояться! - крикнул он. - Кто боится, тому погибать.
      - Неожиданно ведь, - путаясь в плащ-палатке, сказал Лозневой.
      - В бою все неожиданно! - Озеров обратился к бойцам: - Боевой приказ все знаете? - Выслушав ответы, продолжал: - Правильно, товарищи бойцы! Приказ один: стоять, пока не будет разрешено отойти. Пойдут танки стоять! Пойдет пехота - стоять! Пусть немцы своими головами, своей черной кровью платят за каждую пядь нашей земли! Ни шагу назад!
      Проводив Озерова, отделение Юргина вновь принялось за работу. Часто застучали лопаты, - в земле попадалось много камней. Немного спустя Умрихин, оглядевшись, спросил Дегтярева негромко и хриповато:
      - Видал, что вышло?
      - С гранатой? Видал: ничего у тебя не вышло.
      - Плохо видал! - мирно, со вздохом возразил Умрихин. - Моей же гранатой и меня же чуть не убило! Так и секнул было осколок по темю! Нет уж, видать, не наживешь долго с такой, как у меня, фамилией. Ну, как буду помирать, прихвачу с собой одну гранату. Кидать теперь умею. Научили. Отыщу на том свете того, кто придумал нашему роду такую фамилию, да так грохну, чтоб ему вовек не собрать свою требуху! И весь разговор с ним!
      Сумерки быстро текли над землей.
      XV
      Весь вечер полк закреплялся на рубеже для обороны. Больше двух тысяч солдат, растянувшись извилистой цепью на несколько километров, зарывались в землю с пулеметами, винтовками и гранатами. Для защиты рубежа, особенно большаков, по которым двигались немецкие колонны, артиллеристы устанавливали все полковые орудия и пушки из противотанкового дивизиона.
      Всеми работами по созданию обороны непосредственно руководил капитан Озеров. Он носился по рубежу то на коне, то пешком, редко присаживаясь покурить. Он лично проверил, где были выбраны ротные районы обороны и их главные опорные пункты, как были отрыты основные и запасные позиции, где устанавливались орудия для стрельбы прямой наводкой. Капитан Озеров отлично понимал, что у немцев большое превосходство в мощности огня, с каким они обрушиваются при атаках, и поэтому особенное внимание обращал на то, как распределяются и маскируются на рубеже все огневые средства полка и какое взаимодействие устанавливается между ними. Всем командирам он давал строгий наказ, чтобы огневые точки были тщательно скрыты от врага до начала боя и только в нужные, решительные минуты и по возможности внезапно вступали в действие. По замыслу капитана Озерова, предстоящий бой должен был таить для немцев множество самых неприятных неожиданностей. Это в значительной мере могло восполнить недостаток в огневой мощи полка и, следовательно, хотя бы в некоторой степени уравновесить две силы, которым предстояло столкнуться на поле боя.
      К наступлению темноты все основные работы были закончены. Не без суеты и ошибок, но все же, в конечном счете, каждая рота, а в ней и каждый боец заняли свои места на рубеже.
      Озеров очень обрадовался, случайно встретив в третьем батальоне комиссара полка Яхно. Он видел Яхно первый раз за день. Комиссара полка вообще можно было встретить только случайно. Худенький, легкий, большой любитель пешей ходьбы, он от зари до зари бродил по разным подразделениям полка, всюду находя для себя дело.
      В этот вечер комиссар Яхно, так же как и Озеров, не уходил с рубежа обороны. Он заставил работать всех своих политработников. Используя короткие перерывы на перекур, его политруки во всех ротах провели коротенькие собрания коммунистов и беседы с солдатами. Солдатам объяснялось одно: до тех пор, пока не поступит приказ об отходе, всеми силами задерживать врага.
      Комиссар Яхно тоже обрадовался встрече с капитаном Озеровым и сразу потащил его в сторону от людей:
      - Пойдем, капитан, отойдем дальше.
      Сгущалась темнота. Трудно было разглядеть выражение лица комиссара Яхно, но чувствовалось, что настроен он бодро и даже немного восторженно. Задержав Озерова в лощинке, метров за сто от командного пункта третьего батальона, он встал перед ним, невысокий, легкий, в распахнутой шинели, сделал какой-то неопределенный жест рукой и заговорил, как всегда, быстро:
      - Бой, да? Настоящий бой?
      - Я думаю, что здесь будет настоящий бой, - ответил Озеров. - И у нас, кстати говоря, нелегкая задача.
      - Но победа будет наша! - резко заявил Яхно, словно Озеров доказывал ему обратное. - Наша! - Он наклонился, сорвал какой-то бледный осенний цветок, едва приметный в темноте. - Я чувствую ее на расстоянии, как запах вот этого цветка!
      Даже в полутьме было видно, как на светлом, еще моложавом лице комиссара блеснула улыбка. Озеров взял из его рук цветок, понюхал, ответил невесело:
      - К сожалению, такой запах не все чувствуют, особенно на расстоянии.
      Яхно схватил Озерова за пуговицу на ватнике.
      - Не все? Ты это видишь?
      - Вижу.
      - Стой, пойдем вон туда! - неожиданно предложил Яхно и быстро, раскидывая полы шинели, пошел из лощинки на пригорок, где виднелся одинокий куст шиповника.
      - В ватнике удобнее, да? - спросил он, поджидая тяжеловатого на шаг Озерова на гребне пригорка. - Надену и я. Ты знаешь, мне надо что-то простое и легкое.
      Встав рядом с Озеровым, Яхно продолжал:
      - Да, когда армия отступает четвертый месяц, не каждый способен сохранить хорошее обоняние. Иным кажется, что все теперь пахнет только кровью да мертвечиной. - Он неожиданно передернул плечами. - Но большинство бойцов верит в победу. И я тебе скажу: сегодня они верят даже сильнее, чем в первый день войны! Я это очень хорошо чувствую. Ты посуди: сколько сегодня прошли, сколько земли перекопали, а у всех такое настроение, что хоть сейчас в бой. Все или почти все уверены в успехе. А самое важное, по-моему, на войне - с каким чувством солдат идет в бой. Вот увидишь: завтра наши солдаты, а особенно коммунисты, будут драться, как львы! И победа будет за нами! Надо задержать немецкие колонны, и полк это сделает!
      Слушая Яхно, Озеров впервые понял, почему его любят солдаты: в его чудесной вере, которую он рассеивал щедро, было необычайно много юношеского задора и светлого поэтического чувства, - такая вера действует на людей, как первый день весны.
      - Драться будут, конечно, - согласился он с Яхно, - но в бою ведь действуют не только моральные силы!
      - Я не очень-то опытный военный, - ответил Яхно. - Но я знаю, каким должен быть командир. Он должен думать, думать и думать, особенно до боя! - Он схватил Озерова за пуговицу на ватнике. - Думай! Мы должны сделать все, чтобы ликвидировать материальное преимущество врага! Смотри, - сказал он тише, - нам оказано огромное доверие...
      - Я подумаю еще, - пообещал Озеров.
      Спускалась ночь. Вдали, на флангах, небо багровело, там часто трепетали, как птицы, сигнальные ракеты, а перед рубежом обороны полка все погасло во тьме. У стрелковой линии слышался говор, позвякивание котелков - начинался запоздалый солдатский ужин.
      Собираясь попрощаться с Озеровым, комиссар Яхно молча схватил его руку в темноте и сразу понял, что Озеров все еще держит в твердо сжатом кулаке сорванный цветок.
      - Слышишь запах, да? - тихонько спросил Яхно.
      - Слышу, - ответил Озеров шепотом.
      - Ну, дорогой, желаю удачи!
      XVI
      Майор Волошин все время находился на командном пункте. Место для КП было выбрано позади батальона Лозневого, на опушке большого смешанного леса. Цветистой шторой он закрывал восток. Всю ночь саперы рыли здесь щели и делали блиндажи.
      Вечером у майора Волошина еще теплилась надежда, что все части, подошедшие к переправе, за ночь успеют отступить за Вазузу, и тогда его полк, хотя бы на рассвете, тоже отойдет с рубежа без боя. Но через час после бомбежки от командира дивизии генерала Бородина прискакал гонец с плохой вестью - немецкие самолеты разбили переправу на Вазузе. По рассказам гонца, генерал Бородин принял все меры, чтобы восстановить переправу за ночь. После этого майору Волошину стало ясно, что боя не миновать: утром, когда только возобновится движение на Вазузе, немцы, несомненно, подойдут к рубежу обороны.
      На рассвете майор Волошин вызвал к себе Озерова, который всю ночь провел в батальонах, и приказал отправиться к Вазузе.
      - Узнайте, как там идет дело, - сказал Волошин. - Переправу восстанавливают, но когда начнется движение - неизвестно. Всеми работами там руководит сам комдив. Наши тылы, по его приказу, должны уйти за Вазузу вместе с дивизией. Лично проверьте, все ли наши тылы собрались у Вазузы, и точно узнайте, когда дивизия начнет переправляться. И возвращайтесь как можно скорее.
      - Есть, товарищ майор!
      - Можете идти.
      Через несколько минут капитан Озеров уже скакал к Вазузе.
      Из леса, в котором находился командный пункт полка, дорога вышла на высокое открытое поле, - с него были убраны яровые хлеба. Будь мирное время, это поле должно бы теперь сплошь чернеть свежей пахотой, но сейчас на нем не виднелось ни одной борозды, а кое-где даже еще лежали покинутые копешки овса и гречихи. С поля дорога быстро стекала - через пригорки под большой уклон: почти всю ее видно было до прибрежного черного леса у Вазузы.
      На самом гребне поля Озеров, опустив поводья, посмотрел вперед, и странное дело - ему показалось, что он никогда еще не охватывал одним взглядом такого большого и чудесного пространства. В низине, расталкивая крутые берега, легко дымясь, шла розовая на заре красавица Вазуза. В южной стороне - вверх по реке - до самого горизонта толпились леса, кое-где сверкавшие при тихом утреннем свете яркой медью и осенней парчой. В северной стороне - вниз по реке - тоже до самого горизонта лежали увалистые поля, по которым были часто разбросаны небольшие деревеньки, а на холмах задумчиво стояли одинокие столетние дубы. Прямо за Вазузой, в той стороне, где Москва, поднималась и буйно золотилась заря. Много утренних зорь видел Озеров в это лето, но ему подумалось, что он еще никогда не любовался такой спокойной, но властной зарей, вставшей над огромным миром лесов, полей и селений.
      Это чудесное видение необъятной родной страны на утренней заре внезапно и быстро успокоило Озерова. "Нет, никому и никогда не победить такой страны! - сказал он себе твердо. - Все вытерпим, все вынесем!"
      Весь прибрежный лес на Вазузе был искорежен немецкой авиацией, будто прошел над ним ураган неслыханно свирепой силы. У многих деревьев были сбиты вершины. Иные деревья замертво лежали на земле, как богатыри на поле брани. Два могучих вяза, точно санитары, под руки выносили к опушке тяжко раненный молодой дубок. Несколько домиков, стоявших у леса, были раскиданы бомбами до последних венцов; могучие русские печи рухнули, засыпав кирпичной крошкой ограды. Рядом, у самой вершины искалеченной березы, висел неизвестно каким чудом занесенный туда измятый и ржавый лист жести с какой-то крыши. Всюду по лесу и вокруг него зияли воронки, виднелись остовы сгоревших машин, валялись вздутые трупы лошадей, тележные оси да колеса.
      Казалось бы, все живое должно бежать, не оглядываясь, подальше от такого страшного места. Но весь избитый лес, все овражки поблизости от него, весь берег Вазузы были густо заселены людьми, заставлены орудиями, машинами, повозками, полевыми кухнями, санитарными двуколками. Повсюду здесь курились костры, гремела людская разноголосица, разносились свистки и гудки, ржанье лошадей и мычанье коров, удары топора, скрип телег, плач детей... И весь этот табор был полон непонятного, сложного движения, но чувствовалось, что все это движение подчинено одной цели, одной мысли, которая беспредельно властвует здесь над людьми. Чем ближе к Вазузе, тем больше в таборе было движения и шума. Все гремевшее здесь скопище людей, машин и повозок, словно найдя только один выход из леса, неудержимо двигалось к переправе.
      Капитан Озеров понял, что переправа восстановлена, и облегченно вздохнул всей грудью.
      Но когда он пробился ближе к реке, то увидел, что у переправы точно шла битва и над ней стоял сплошной стон. Поток машин, орудий и повозок с грохотом катился по узкому мосту на восточный берег Вазузы и только там, почуяв волю, растекался на мелкие ручьи. Выше моста на пароме, плотах, лодках и вплавь переправлялась пехота. Ниже моста переправлялись беженцы; среди людей, пересекавших реку на чем попало, плыли лошади и коровы, фыркая, задирая головы, из последних сил борясь со стремниной. Тысячи людей торопились до восхода солнца быть за Вазузой.
      То, что происходило здесь, встревожило Озерова. Но вскоре, отыскав генерала Бородина на обрывистом берегу Вазузы, он понял, что его тревога напрасна: на переправе дело шло не только нормально, но, видимо, даже хорошо.
      Генерал сидел у небольшого костра на плащ-палатке, разостланной на земле, привалясь спиной к широкому пню вяза с выгнившей сердцевиной. Ноги генерала были прикрыты шинелью, а его сапоги висели на колышках у огня. Генерал высоко держал обнаженную седоватую голову, но лицо его, со стрельчатыми усами, было равнодушно к грохоту и разноголосице, долетавшим от реки, а глаза, обращенные к заре, плотно закрыты. Генерал Бородин спал. Молоденький боец, присев на корточки у огня, часто перевертывая в руках, сушил его портянки.
      Генерал Бородин спал крепко, но проснулся быстро, как только почуял постороннего человека у костра. Он принял Озерова, как показалось тому, необычайно спокойно и ласково. Заматывая ногу в портянку, он сказал:
      - И не докладывай, дорогой, сам знаю, зачем ты приехал. - Приняв сапог из рук бойца, он кивнул на реку: - Видишь? Ночь потрудились - и дело пошло. Думаю, что к двенадцати ноль-ноль очистится весь берег. А может быть, и раньше. Все тылы вашего полка здесь и уйдут вместе с дивизией. Вам приказ об отходе будет дан по радио. Если условия при отходе будут тяжелыми... - он подвигал бровями и взялся за второй сапог, - очень тяжелыми, то я советую отходить... Одну минуту!
      Он быстро надел сапог, молодо вскочил, подзавил усы.
      - Дайте карту.
      Разворачивая карту, он несколько раз вскидывал глаза на Озерова, а затем нахмурился и с недовольством подернул усами. Озеров сразу догадался, почему генерал так смотрит на него, смутился и, тронув пальцами подбородок, сказал:
      - Виноват, товарищ генерал!
      - Это очень дурная привычка - являться для доклада в таком виде, сказал Бородин строго. - Очень плохая, товарищ капитан! Имейте в виду, что в следующий раз я не потерплю этого.
      И в эти минуты, казалось бы, вне всякой зависимости от замечания генерала и неожиданно даже для себя, капитан Озеров второй раз за это утро и с той радостью, от которой загорается ярким светом душа, подумал о том, что в недалеком будущем наступит перелом в войне, что никакая вражеская сила никогда не сломит спокойного, величавого и бессмертного духа русских людей.
      XVII
      Над землей поднялось просторное, звонкое утро.
      Возвратясь на командный пункт полка, капитан Озеров удивился стоявшей здесь тишине. После бессонной ночи многие бойцы и командиры дремали в палатках и блиндажах. Отчетливо слышалось, как листья скользили меж сучьев на землю. Остро пахло свежей глиной, золой от затухших костров и смолой.
      Доложив командиру полка о встрече с генералом Бородиным, капитан Озеров направился к своей палатке. Рядом с палаткой его связной Петя Уралец, крутолобый, глазастый боец, обтирал потного коня пучком лесной травы.
      - Что у нас нового, Петя?
      - О, что было, товарищ капитан! - Приблизясь, Петя Уралец заговорил быстрым шепотком. - Немецкий самолет прилетал! Уродище-е, как ворота! А вертится, окаянный, здорово!
      - И что же?
      - Он тут начал летать, а один боец из комендантского взвода возьми да и бахни в него! Что было!
      - Подбил, что ли?
      - Да нет, какое там! - Петя Уралец кивнул на блиндаж Волошина и продолжал, помахивая пучком травы: - Выскочил тогда майор да как рявкнет: "Кто стрелял? Кто?"
      Озеров свел брови.
      - Прекратить! Кто тебе разрешил рассуждать о действиях командира? Если он запретил, значит, так надо. Понял?
      Петя Уралец смущенно выпрямился.
      - Понял, товарищ капитан!
      - Дай бритву.
      Но только капитан Озеров побрил правую щеку, на командном пункте раздались тревожные голоса:
      - Воздух! Воздух!
      Около двадцати "юнкерсов", описывая в небе большую дугу, заходили от солнца на рубеж полка. На их плоскостях вспыхивало солнце. Ведущий "юнкерс", зайдя с тыла на батальон Лозневого, стремительно пошел в пике, и по всей округе пронесся его дикий, хватающий за сердце вой.
      Землю рвануло так, что в лесу густо запорошило опавшей листвой. Над участком Лозневого взметнуло клубы черного дыма.
      ...За несколько минут до бомбежки комбат Лозневой, взяв с собой лейтенанта Хмелько и вестового Костю, отправился на командный пункт третьей роты; все утро он, еще более помрачневший за последнюю ночь, без особой нужды бродил по рубежу обороны, нигде не находя себе покоя и места.