Белая береза

      - Андрея!
      Умрихин выхватил Андрея с повозки и потащил в траншею. Кони, напуганные взрывами, вдруг вырвали повозку из траншеи и, не понимая, где опасность, бросились к гребню высотки, а затем завернули в сторону и понесли под уклон, гремя вальками.
      Андрей никак не мог понять, что произошло. По всей высоте рвались снаряды, раздавались крики и стоны, а его друзья, прикрывая его собой, выбирая секунды между взрывами, кричали радостно:
      - Наши бьют, наши!
      - Андрюха, стоят наши!
      Андрею показалось, что его друзья сошли с ума: вокруг рвались снаряды, а они обнимались, смеялись и плакали счастливыми слезами...
      Капитан Озеров в это время, выскочив из траншеи, бросился вперед. Изредка пригибаясь, он тяжелыми, машистыми прыжками начал вырываться из зоны обстрела. По сторонам рвались снаряды, над головой свистели осколки, а он, не останавливаясь, бежал и бежал с вы соты. Почти достигнув ее подножия, он резко остановился, и над ним, словно подняв огненные крылья, взвилось расшитое золотом знамя полка.
      XII
      Полк Озерова расположился в большом селе. Из части, которая стояла в обороне на этом участке, уже сообщили в штаб Н-ской армии о переходе полка через фронт, и когда Озеров появился в селе, его немедленно вызвали к рации.
      Первым разговаривал с ним командующий армией генерал-лейтенант Рокоссовский, а затем, чего никак не ожидал Озеров, генерал-майор Бородин. Оказалось, что дивизия Бородина, в состав которой входил полк, занимала оборону на соседнем участке, немного севернее того места, где озеровцы перешли линию фронта. Это обрадовало Озерова: полк мог, таким образом, очень быстро присоединиться к своей дивизии. Коротко доложив командиру дивизии о состоянии своего полка, капитан Озеров изъявил желание немедленно прибыть для обстоятельного доклада, но генерал Бородин сказал на это, что он сам приедет в полк, как только закончится совещание в штабе армии, и строго наказал не беспокоить солдат и не проводить никаких приготовлений для его встречи.
      - Золото и в грязи блестит, - сказал он.
      ...Заморосил мелкий серенький дождь. Он не торопился обмыть землю знал, должно быть, что ему отведено много времени для его труда. Начали гаснуть дали. Стайка воробьев врассыпную бросилась с куста сирени, на котором держались все еще зеленые листья.
      Капитан Озеров перебирал и осматривал документы Яхно. Осколок снаряда ударил в левую часть груди, задев край кармана гимнастерки; партийный билет и некоторые другие документы были пробиты осколком и пропитаны кровью. Пятна крови оказались и на фотографиях жены и сына. Озеров долго смотрел на эти фотографии. У жены Яхно были густые темные волосы, они завитками ложились вокруг шеи на плечи, а большие, широко открытые глаза смотрели так прямо и сильно, что Озеров поспешил отвести от них свой взгляд... Сынишка комиссара, лет пяти, вихрастый, видать, неугомонный, в отца, сидел у круглого стола и держал в руках светлые, налитые солнцем яблоки. Семья комиссара жила в Москве. "Как я напишу им? - с болью в душе подумал Озеров. - А написать надо сегодня же! Уму моему непостижимо, как это я смогу нанести им такой удар!" Сложив все документы в полевую сумку, Озеров передал ее Пете Уральцу, спросил:
      - Гроб делают?
      - Делают, товарищ капитан.
      - А могилу... роют?
      - Роют... - И Уралец отвернулся к стене.
      - Камни где? Дай сюда.
      Пряча от Озерова опухшие, влажные глаза, Петя Уралец высыпал из кармана на стол горсть мелких разноцветных камешков, которые комиссар Яхно нес от самой Вазузы.
      Капитан Озеров пощупал камешки и, вздохнув, сказал:
      - Сбереги. Будет случай - отправим.
      - Сберегу, товарищ капитан.
      Сгребая со стола камни, Петя Уралец сообщил:
      - И сейчас лежит, как живой. И улыбается. Даже хоронить такого страшно. Никогда я не думал, что люди могут умирать с улыбкой.
      Озеров поднялся у стола. С минуту он стоял молча, опустив голову, будто перед самой могилой Яхно.
      - Это был настоящий большевик, Петя, - сказал он затем, слегка приподняв голову. - Великой веры человек! С такой верой в наше дело, как у него, и жить, Петя, легко и умереть легко! Только вот расставаться с такими людьми трудно...
      У дома остановилась легковая машина.
      - Генерал! - сообщил связной.
      Озеров вышел навстречу командиру дивизии.
      Генерал Бородин, в светло-серой шинели и сам весь светлый от седины, с ловкостью молодого выскочил из машины и не дал Озерову вымолвить слова. Крепко притянув Озерова к себе, он три раза поцеловал его в обветренные, шершавые губы. Потом вытащил из кармана шинели платок и, заметив, что все люди, которые уже успели с разных сторон появиться у крыльца, смотрят на него с удивлением, закричал сердито, дергая седыми стрельчатыми усами:
      - Ну, что смотрите на меня? Не смотреть! Думаете, раз генерал, так и... Не смотреть! - крикнул он еще раз и, обтерев глаза, указал на Озерова: - Вот на кого смотреть надо! Смотрите, удивляйтесь и завидуйте его счастью! Он показал, как надо служить Отечеству и быть верным своей армии! - И генерал, распахнув полы своей шинели, пошел в дом.
      В горнице генерал сразу разделся и, молча отстранив Озерова, сам повесил шинель на гвоздь у двери, - он собирался пробыть в полку долго. Растирая руки, он некоторое время смотрел на Озерова, будто стараясь определить, какие произошли в нем перемены за месяц после их встречи на берегу Вазузы. Генералу очень понравилось, что во внешнем виде Озерова ничто не говорило о его долгих и трудных скитаниях: гимнастерка и брюки были на нем хорошо выглажены, сапоги начищены до блеска, а сам он чисто выбрит, и от него еще сильно пахло одеколоном. "А ведь не забыл о замечании, что сделал я ему у Вазузы!" - с большим удовольствием подумал генерал и, неожиданно поймав Озерова за руки, сказал наконец то, что хотел сказать прежде всего при этой встрече:
      - Ну, спасибо, дорогой, за все, за все! Спасибо тебе, русская ты душа! Горжусь, что в моей дивизии такие офицеры!
      Озеров выпрямился перед генералом.
      - Служу Советскому Союзу, товарищ генерал!
      - Хорошо служите! Хорошо, товарищ майор!
      Озеров хотел что-то сказать, но Бородин, подняв ладонь, остановил его:
      - Майор! Я лучше знаю, кто вы! - Он пошарил в кармане брюк, вытащил и показал четыре металлических прямоугольника, покрытых рубиновой эмалью. Примите новые знаки. Только вчера получен приказ о повышении вас в звании. Знаки наденьте сейчас же, а потом и разговаривать будем.
      Около двух часов пробыл генерал Бородин наедине с Озеровым. Он подробно расспросил Озерова о том, как полк вел бой у переправы, а затем пробивался на восток, в каком состоянии сейчас находятся люди, в чем они нуждаются, что нужно предпринять, чтобы быстро и полностью восстановить боевые силы полка. Раненых и больных Бородин приказал немедленно отправить в полевые госпитали, а всем остальным предоставить полный трехдневный отдых. Он сообщил, что по приказу командующего армией к вечеру в село прибудут машины с полным зимним обмундированием и продуктами питания для полка. Сегодня же все люди должны быть вымыты в бане, одеты, обуты и хорошо накормлены. Только после отдыха полк перейдет на участок, который занимает дивизия, получит пополнение людьми и необходимое оружие.
      - Кстати, все ваши тылы, - сообщил Бородин, - находятся при дивизии. Я уже сообщил им о прибытии полка.
      - Как они там, товарищ генерал?
      - А в полном порядке. Все время шли с нами.
      Генерал Бородин поднялся от железной печки и пересел к столу. На столе шумел большой помятый медный самовар, - Петя Уралец знал, что генерал любит побаловаться чайком. Бородин сам налил себе чаю и спросил, взглянув на Озерова:
      - Теперь ты ждешь, что я расскажу?
      - Жду, товарищ генерал!
      - Я вижу.
      Отхлебывая небольшими глоточками горячий чай, генерал Бородин начал рассказывать о том, как дивизия, вырвавшись из немецких тисков, отступала от Вазузы, как, отходя, сражалась с врагом на каждом удобном рубеже, нанося ему тяжелый урон. Он, видимо, с трудом сдерживал волнение. Не допив чая, он встал из-за стола.
      - Наше отступление в октябре, - заговорил он, шагая по горнице, историки будут изучать с таким же интересом, как изучают победоносные наступательные операции. Как известно, считается более обычным, что при таком тяжелом отступлении в массе солдат развиваются самые худшие человеческие качества, которые, в конечном счете, превращают войско в стадо. У нас же этого не случилось: как ни тяжело было армии, но она жива. Она действует и крепнет! И никогда не был таким чистым наш человек, как в эти дни, совершая благородные подвиги во имя Отечества!
      Генерал остановился у окна, и Озеров заметил, что он едва удерживает слезы: так переполнили его воспоминания, восхищение людьми и печаль о погибших.
      - Да, я старый человек, - продолжал генерал, - но как взгляну я на солдат наших, так и повеет во мне весной и молодостью: какие люди народились в нашей стране! За годы советской власти у наших людей появились новые черты: необычайная верность великим идеям и великому делу своей страны, чувство коллективизма, чувство ответственности за судьбы всего мира. Весь мир должен любоваться, глядя на наших людей, и должен учиться у них выполнять человеческие обязанности!
      Мимо дома прошла группа солдат. Они были в замызганных шинелях и разбитой обуви. Тащились они по грязи устало, но разговаривали оживленно, радостно. Генерал Бородин смотрел на них до тех пор, пока они не скрылись в переулке, затем перевел взгляд на куст сирени в палисаднике, - он был хорошо обмыт дождем.
      - Странно, - сказал вдруг генерал задумчиво, - листья сирени состоят из того же вещества, что и листья других кустарников. Но вот на всех кустарниках листья пожелтели и осыпались, а на сирени они все еще держатся крепко. И, знаете, - обратился он к Озерову, который тоже подошел к окну, - листья сирени держатся так до самой зимы. И падают только зелеными! Это прекрасно!
      Он отвернулся от окна и неожиданно приказал:
      - Постройте ваш полк.
      - Есть построить полк, товарищ генерал! - ответил Озеров. - Разрешите спросить: вы будете говорить с солдатами?
      - Я хочу поклониться вашим солдатам.
      XIII
      Андрей сидел на низеньком чурбане перед железной печкой. В печке чадили, не загораясь, сырые еловые дрова. В небольшой палатке было прохладно и тихо. Сильно пахло лекарствами. В слюдяное окошечко, полузакрытое еловой лапой, пробивался сумеречный свет ноябрьского утра. Где-то далеко громыхало, будто там перекатывали с места на место тяжелые пустые бочки.
      Рано утром всех раненых и больных, находившихся в палатке, эвакуировали в полевые госпитали. Андрей остался один" и ему тошно было коротать минуты одиночества. "Эх, и муторно же здесь! - рассуждал он, ковыряя клюшкой дрова в печке. - Только попади к этим врачам - и пропал! Залечат! До чего любят, когда прихворнет человек!" Все три дня, проведенные в санбате, Андрей считал пропащими в жизни.
      За время болезни Андрей изменился еще более, чем за дни похода. Лицо у него осунулось, побледнело и построжело, а глаза, должно быть, навсегда потеряли свою тихость и родниковый блеск. Поглядывал теперь Андрей на все торопливо, чуть колюче и разговаривал резко, а иногда и ворчливо. Всей внешностью и характером он вдруг стал напоминать своего отца.
      Дрова не разгорались. Бросив клюшку, Андрей проворчал:
      - Сбегу - и все! Чтоб я гнил тут?
      Чья-то рука откинула полосу брезента, прикрывавшую вход в палатку, и раздался голос санитара:
      - Здесь он, вона! Проходите.
      Пригибаясь, в палатку вошел Матвей Юргин. Он был в шапке-ушанке, отделанной голубоватым мехом, и в новой длинной шинели. Смуглое лицо Юргина свежо лоснилось после недавнего бритья, - он выглядел моложе и веселее, чем в дни похода. Направляясь в глубь палатки, он заговорил свежим, помягчевшим голосом.
      - А-а, вот где ты! А мне сболтнули, что тебя увезли!
      Не помня себя Андрей вскочил с чурбана.
      - Товарищ сержант!
      На петлицах шинели Юргина вместо привычных треугольников ярко сверкали красные кубики.
      - Товарищ лейтенант! - сказал Андрей, задерживаясь, снизив голос, словно Юргину не повысили, а понизили звание, но тут же еще с большим порывом бросился вперед: - Товарищ лейтенант, произвели?
      - Так уж случилось, - смутился Юргин, обнимая друга. - Вчера только. Встречает майор Озеров и говорит: "Принимай взвод!"
      - Наш?
      - Наш.
      - Товарищ лейтенант! - сказал Андрей с жаром, высвобождаясь от Юргина. - Я не могу! Я сейчас же ухожу во взвод!
      - А это как врачи скажут.
      - Ну, врачи! - зашумел Андрей. - Этих врачей! Что они мне? Пахнет здесь везде какой-то пакостью. Нанюхаешься - на самом деле надолго сляжешь. Уйду, и все! Что они мне, эти врачи?
      - Не шуми! - Юргин огляделся.
      - Да нет тут никого, с утра один гнию!
      Друзья присели у печки. Будто обрадовавшись их встрече, дрова вдруг затрещали весело, и искры замелькали в прогоревшей трубе, вырываясь на вольную волю.
      - Полежать еще надо тебе! - сказал Юргин, сбоку осматривая друга. Ослаб, видно же!
      - И не уговаривай, товарищ лейтенант! Не обижай! - ответил Андрей. Лучше расскажи, как там, у нас в полку. Где он теперь? Ребята как? Знаешь, просто вся душа у меня за эти дни изныла, вроде от корня меня оторвали. Сны разные одолели. Расскажи!
      Но сам тут же поднялся и направился к выходу, выглянул из палатки. С неба реденько падали звезды-снежинки. Недалеко от палатки, укрывшись под разлапистой елкой, солдат-санитар колол дрова.
      - Эй ты, товарищ санитар! - окликнул его Андрей. - Где там мои манатки? Шинель там, сбруя разная... Тащи живо! Мне уходить надо. Гляди, не задерживай!
      - Что ж с тобой делать? - сказал Юргин, когда Андрей вернулся к печке. - Ладно уж, собирайся, пойдем вместе...
      - Я мигом! Сейчас вещи мои принесут.
      - Значит, про полк спрашиваешь? - Юргин, загораясь, начал рассказывать новости. - Э, теперь ты, Андрей, не узнаешь наш полк! Три дня мылись, переодевались, ели, пили... Даже, понимаешь, водочки изрядно перепало! Теперь все веселые такие, ржут, как жеребцы, честное слово! Удержу на них нет! Новое оружие получили. Пулеметов очень много, автоматы... А эти бутылки... Знаешь, теперь не такие, с какими мы тогда у Вазузы-то были, помнишь? Зажигать не надо, а только бросай - сама горит, как окаянная, ничем не затушишь! Я уж попробовал их: полыхают что надо! Ну и пополнение пришло...
      - Много?
      - Порядком. Наш батальон полностью восстановили, да и другие пополнили. И новый комбат назначен.
      - Кто такой?
      - Из бурятов, а по фамилии - Шаракшанэ. Быстрый такой и ловкий, как степной орлик, и, видать, горячей крови!
      - А бойцы ничего?
      - Бойцы разные, - ответил Юргин. - Есть кадровики, а больше - ваш брат, из запаса. Народ разный. У нас в пехоте больше всего, конечно, колхозники да рабочие, а в артиллерию да в минометчики больше интеллигенция попала: учителя, счетоводы, агрономы... Слух есть, что даже один писатель там оказался, вот как! Ну, сам знаешь, там и нужен грамотный народ.
      - Где же полк-то теперь?
      - А полк вчера вечером перешел на участок дивизии. Стоит недалеко от передовой. Как бы сегодня же не вышли на передовую. Вполне возможно.
      За палаткой послышался стук топора.
      - Тьфу, вот изверг-то! - Андрей вскочил и бросился из палатки. - Ты что тюкаешь? - закричал он на санитара. - Что тюкаешь, зловредная твоя душа? Где вещи? Я сколько ждать буду? Тогда доложи врачу, да живо! Сегодня вон ребята, может, воевать пойдут, а я гнить тут буду у вас? Доложи живо!
      Возвратясь к Юргину, спросил:
      - А кто командиром нашего отделения?
      - Сержант Олейник. Из новых.
      - Хорош?
      - На вид боек, смекалист, а какой будет в бою - поглядим. Все люди, Андрей, узнаются только в бою.
      Через час Андрей при помощи Юргина добился выписки из санбата. Ему выдали новое обмундирование, и главный врач, с которым все же пришлось поспорить, неожиданно раздобрился и поднес друзьям на прощание по стакану водки.
      XIV
      Путь до временного расположения полка Озерова лежал то через поля, кое-где прикрытые полосами озимей, то через лесочки, заваленные опавшей загнивающей листвой и насквозь пропитанные густой осенней синью. До санбата Андрея везли в закрытой машине, и он не видел прифронтовой полосы, а когда увидел ее - поразился, что на ней было сделано. Только что выйдя из лесу, где стоял санбат, он остановился в изумлении: через все поле - с севера на юг - тянулся огромный вал глинистой земли, каким обносили древние крепости.
      - Противотанковый ров, - пояснил Матвей Юргин.
      Через ров был перекинут шаткий дощатый мостик; по нему, и то не без риска, могли проходить только легкие санитарные машины и повозки. Андрей задержался на мостике, кинул взгляд на север, - конца рва не было видно за горбиной поля, кинул взгляд на юг, - конец его обрывался у опушки леса. В восхищении Андрей резким взмахом руки сдвинул шапку на затылок.
      - Эх, черт возьми! - воскликнул он. - Вот это канавка! По шнуру сделана. И сколько тут земли вырыто! Товарищ лейтенант, как ты думаешь: на самом деле не перелезет, а?
      - Танк? - переспросил Юргин. - Ни за что!
      - Кто ж тут рыл? Не слыхал?
      - Как не слыхал! Все, брат, они, москвички, - ответил Юргин, почему-то хмурясь. - Да ты погоди, ты еще не раз ахнешь, когда пойдем дальше. Всю осень, Андрей, трудились тут люди. Да кто? Столичные женщины, каким за всю жизнь, наверное, не приходилось держать в руках лопаты, да молодые девчурки, каким только бы бегать в кино... Вот, брат, кто! И вот гляди, что сделали! И такие рвы, сказывают, по всему фронту нарыты. Да и не только рвы. Куда ни погляди - везде разные преграды. Ой, великий труд они положили здесь! Я как насмотрелся - мне стыдно, Андрей, стало!
      - Стыдно? Отчего же?
      - Стыдно перед этими москвичками, так стыдно - не знаю куда глаза прятать, - хмуро ответил Юргин и, перейдя мостик, долго шел молча, скользя по грязи. - Задержи мы немцев подальше отсюда - зачем бы им долбить тут землю? И еще стыдно оттого, что они потверже нас, пожалуй, переживают эти разные тягости в войне.
      Дальше шли молча. И действительно, много раз еще пришлось Андрею удивляться тому, что сделали москвички в прифронтовой полосе. Это была полоса почти сплошных, трудно преодолимых для врага оборонительных укреплений. Всюду по полям тянулись глубокие извилистые траншеи, на пригорках высились дзоты с темными щелями бойниц, между лесами виднелись могучие линии надолб и проволочных заграждений, а по лесам тянулись непролазные даже для зверья завалы.
      "Да, если мы здесь не устоим, тогда нам, и верно, лучше не глядеть на белый свет. Нет, тут не будет немцу хода!" - подумал Андрей и неожиданно, впервые в жизни, почувствовал щемящую, посасывающую сердце жажду боя.
      XV
      Полк майора Озерова стоял в лесу, недалеко от передовой линии. В этом месте и раньше, проходя на фронт, стояли воинские части: повсюду виднелись свежие пни, валялись вершинки деревьев, не затраченные в дело, груды сырой щепы и лапника, часто встречались полузаваленные щели, наполненные водой, разломанные шалаши и стойла для коней, ямы с головешками и золой... Обтрепанный, помятый и вытоптанный лес был густо заселен людьми в серых шинелях. На стоянке повсюду маячили фигуры солдат. Кое-где в наскоро сделанных землянках и шалашах мелькали огни.
      Отделение сержанта Якова Олейника размещалось в большом шалаше под двумя кудлатыми елями. Почти все отделение, за исключением Умрихина, состояло теперь из новых людей, прибывших для пополнения полка. Среди них было только три солдата кадровой службы. Самым приметным из них был комсомолец Терентий Жигалов, худой и остроносый, с открытыми, всегда настороженными глазами, словно ожидающими внезапной вспышки огня. Он отступал от самой границы, был ранен, с неделю находился в плену у немцев, чудом бежал из плена и с месяц пролежал в госпитале. При каждом упоминании о немцах его било, как в лихорадке, он срывался с места, говорил горячо, стучал кулаком. Два других кадровика - белорус Ковальчук и уралец Медведев - воевали меньше, оба были ранены и лечились в госпитале под Москвой. Там встретились о Жигаловым и вместе прибыли в полк. Все остальные в отделении были призваны из запаса. По воле судьбы они собрались из разных мест. Сержант Олейник был родом из Мурома, где работал заготовщиком пушнины, солдат Осип Чернышев - знаменитый каменщик из Москвы, Федор Кочетов - садовод из подмосковного совхоза, Тихон Кудеяров колхозный агротехник из-под Владимира, Петро Семиглаз - бригадир колхоза с Киевщины, Нургалей Хасанов - помощник комбайнера из Татарии и Кузьма Ярцев - земляк отделенного, кустарь, мастер по гнутой мебели. Некоторые из них уже воевали, по разным причинам выбыли из своих частей и оказались в запасном полку армии; другие совсем недавно прибыли на фронт и еще не отведали войны. Но и эти, много или мало, служили раньше в армии и знали солдатское дело.
      Все отделение встретило Андрея приветливо.
      - Видали? - торжествовал Умрихин. - Сон-то мой сбылся?
      Бойцы уступили Андрею место у костра, протянули на выбор несколько кисетов и, пока он курил с дороги, сообщили много различных полковых новостей. И Андрей, не успев осмотреться, почувствовал, что ему приятно быть среди новых товарищей в привычных условиях солдатской жизни.
      Командир отделения сержант Олейник понравился Андрею с первого взгляда. Это был высокий, подбористый парень, быстрый и ловкий, как хорек. Лицо у него почти такое же смуглое, как у Юргина, а черные глаза с кошачьей косинкой ярко блестели. Подсев к Андрею, он сразу же объявил четко и кратко:
      - Так вот, ты - пулеметчик. Так решено. Можешь?
      - С ручным? Могу. Обучали.
      - Все! Получишь пулемет.
      Тронув за плечо сидевшего рядом молоденького коренастого татарина, улыбчивого, с темными, как дробинки, глазами, Олейник сообщил так же кратко:
      - Твой помощник - Нургалей.
      - Мы будем помогать! - весело пообещал Нургалей. - Показывать будешь, тогда пойдет-та дело! Мы разный машина понимать можем. Только мал-мал показать-та надо!
      - Покажу, - пообещал Андрей.
      - Тогда пойдет-та дело!
      У костра крутился Петро Семиглаз - подвижной толстячок, по-девичьи белый и румяный. Самый веселый, разговорчивый и - видно было - смекалистый и вездесущий, он все время хлопотал: ломал ногой валежник, подживлял огонь, возился с котелками на тагане. Вскоре он, расстилая у огня палатку, объявил:
      - Хлопцы, вечерять!
      - Что-то рановато, а? - поинтересовался Андрей.
      - Да тут трошки! Пока кухня не подошла. Сидай, хлопцы!
      - Он все подкармливает нас, - пояснил Умрихин. - Ой, знаток этого дела. С таким в пустыне не пропадешь. Утром куда-то отлучился ненадолго, а потом глядим - прет мешок картошки, даже хребет у него трещит. И где добыл - шут его знает!
      - Як где? У поле. Брошена людьми.
      Строго поровну, как водится у солдат, Петро Семиглаз начал делить картошку, раскладывая парами перед каждым. Заглянув в нетронутый котелок, Нургалей воскликнул с досадой:
      - Эх, Петра, сюда бы добавлять курица цыпленка!
      - Шо? - не понял Семиглаз.
      - Курица цыпленка! - быстро повторил Нургалей.
      - Тю! Вот гутарит - ничего не поймешь!
      - Уй, не понимает! - даже обиделся Нургалей. - Ну, от курица ребенка, знаешь?
      Раздался взрыв хохота.
      С минуту бойцы катались вокруг костра.
      - Ой, окаянный, замертво уморил!
      - Ребенка, а? Мальчика? Или дочку?
      Понимая, что товарищи смеются добродушно, Нургалей не обиделся, но весь заблестел от пота. А когда все отсмеялись и принялись за картофель, он выплюнул что-то на ладонь и ткнул в бок Семиглаза:
      - У, шайтан! Погляди, чего даешь?
      - Шо опять же?
      - Зачем картошка с железом-то растет?
      - Тю, ей-бо, осколок, - ахнул Семиглаз, - з мины! Это ж я сбирав ее там, а они меня, хрицы-то, минами!
      - И здорово били? - спросил Олейник.
      - Эге, я гребу, они и тут и тут!
      - И все рвались?
      - А то як же?
      - Врешь, они не все рвутся.
      - Ну, може, и не взорвалась яка, - охотно согласился Петро Семиглаз. - Бывае, не спорю.
      - Вот я и толкую, - мрачновато заключил Олейник. - Ты, дьявол, второпях-то, может, и мину, какая не взорвалась, вместе с картошкой сгреб да сварил? А ну, где котелки?
      Бойцы опять захохотали, а Нургалей, дурачась, начал взвизгивать, хватаясь за живот, и кататься по лапнику у костра.
      - Уй, однако, мине мина попала! Уй, сейчас рваться будет! Отойди сторона, пожалуйста!
      И Нургалей так искусно изобразил, что он с ужасом ожидает взрыва мины в животе, что все солдаты, тоже дурачась, кинулись в углы шалаша и там долго гоготали, укрывая головы...
      - Видал, какой тебе помощник попал? - сказал Умрихин Андрею, когда все, отсмеявшись, потянулись к центру шалаша. - Чистый артист!
      - Хорош парень, - согласился Андрей. - Да и все хороши ребята. Веселые. Такие пойдут воевать. Только вот этот... что он? Не хворый?
      В углу шалаша сидел Кузьма Ярцев - худой и костлявый, с испитым лицом и впалыми, утомленными глазами. Он один из отделения не смеялся и все время молчал. Положив на колени подбородок, обраставший черным волосом, он затаенно смотрел на огонь и изредка вздрагивал, будто во сне.
      - Какой-то убогий, - шепнул в ответ Умрихин. - Да ты вот сам увидишь, какой он есть...
      Сержанта Олейника вызвали к командиру взвода. Солдаты доели картофель и, толкуя о том о сем, начали вытаскивать кисеты. В это время Иван Умрихин, незаметно толкнув локтем Андрея, заорал хриплым голосом:
      - Воздух!
      Все сразу же примолкли, стали прислушиваться, стараясь поймать гул моторов, а Кузьма Ярцев, не слушая, сорвался со своего места и бросился вон из шалаша - спасаться в щели. Но тут же Петро Семиглаз, подернув ноздрями, напал на Умрихина:
      - А-а, щоб ты сказывсь! Щоб тоби, бису, заложило навеки!
      - Я же предупредил, - возразил Умрихин.
      И опять шалаш дрогнул от хохота.
      Не глядя на товарищей, Кузьма Ярцев вернулся на свое место, и Петро Семиглаз, взглянув на него, сказал:
      - Знов перелякав солдата!
      - Ты, Иван, я вижу, опять за свое? - вдруг заговорил Андрей резко; все солдаты даже притихли. - Опять? Он, может, и на самом деле боится, а ты... Гляди, Иван, а то я с тобой так поговорю, что тебя проймет икота!
      - Ого! - не обиделся, а удивился Умрихин и восхищенно поглядел на Андрея, подняв свой утиный нос. - Ты гляди-ка, а? Да ты, Андрюха, посурьезней покойничка Семена будешь, а? Ну, слава богу! Это мне даже очень по душе!
      - Гляди, по душе ли будет!
      У входа в шалаш показался Олейник.
      - Тушить огонь! Строиться!
      ...Когда стемнело, озеровцы выступили на передний край. Для полка был отведен участок на правом фланге обороны дивизии. Здесь больше недели держали оборону несколько мелких подразделений, которые уже нуждались в отдыхе. Но прежде чем занять этот участок, надо было углубить траншеи, сделать дополнительные блиндажи и дзоты, оборудовать командные и наблюдательные пункты. Эту работу полк должен был закончить за две ночи и потом стать, преградив врагу путь к Москве.
      XVI
      Перед рассветом полк вернулся на прежнее место. За ночь была выполнена большая работа по улучшению оборонительных позиций.
      Ночь прошла довольно спокойно. Только за несколько минут до возвращения на отдых одна немецкая батарея бросила несколько снарядов на наш передний край. Один солдат был убит, а трое - легко ранены. Но все в полку считали, что дело обошлось благополучно.
      Утром Андрей получил пулемет, но оказалось, что он неисправен, пришлось тащить его в мастерскую, которая помещалась километра за два от стрелковых батальонов, в одинокой избушке лесника. Возвращаясь обратно в полк, Андрей решил сократить себе путь и направился заранее примеченной тропинкой.
      На полпути, у заболоченной речушки, заросшей кустарником, Андрей остановился закурить. И вдруг он заметил среди кустов, под обрывом, человека. Он присел за комлем ели, прислушался и через несколько секунд тихонько окликнул:
      - Эй, кто там?
      На-берегу речушки встряхнулись кусты ветельника и черной смородины, кто-то захлюпал в жидкой тине, и Андрей, не собираясь кричать, внезапно крикнул:
      - Стой!
      Над кустами взметнулись руки, измазанные в болотной тине, и человек, что был в кустах, тоже закричал - испуганно, дико:
      - Свой! Что ты, свой!
      Андрей прыгнул о обрыва.
      Человек у речки оказался рядовым солдатом. Болезненное лицо его казалось восковым в бледном лесном свете. Он был очень испуган и то вскидывал грязные руки, то хватался за грудь.
      - Не губи! Свой, что ты!
      - Ярцев? - изумился Андрей. - Ты чего ж тут?
      - Не спрашивай!
      - А все же?
      - Блужу, вот что, - ответил Ярцев, опускаясь у куста смородины.
      Сухой и костлявый, Кузьма Ярцев сидел сутуло, пытаясь сжимать руками колени, но руки не слушались - все подрагивали и подрагивали. Чувствуя, что Андрей ждет обстоятельного ответа, он пояснил:
      - Заваруха тут вышла. Ходил я в санроту с одним парнем из нашего батальона. Видишь, сохну я, а отчего - не пойму. Парня там оставили, а меня оглядели и обратно отослали. Дали вот порошков... Иду обратно, а тут вдруг самолеты, видимо-невидимо! Я кинулся от дороги, спрятался, а потом схватился - и не знаю, куда идти. Как черт попутал! Вот и блужу, а куда идти, не соображу головой.
      Андрей стоял против Ярцева и смотрел на него пристально и недоверчиво. Его удивило, что у Ярцева все еще подрагивают руки необычной, болезненной дрожью.
      - А что ж ты испугался-то?
      - Я? Испугался? - Он задержался с ответом. - Да ведь тут места чужие, народ разный...
      Он не знал, куда спрятать вздрагивающие руки. Его страх был так ощутим, что Андрея передернуло. У Андрея не появилось никакой определенной мысли, но он почувствовал что-то несообразное в том, что Ярцев сидит около этой речушки. Лесной мирок, зачем-то облюбованный им, был полон таинственности, и Андрей понял, что он ни одной секунды не может оставлять здесь Ярцева и сам оставаться с ним - это противно его душе.