Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Белая береза

ModernLib.Net / Отечественная проза / Бубеннов Михаил / Белая береза - Чтение (стр. 27)
Автор: Бубеннов Михаил
Жанр: Отечественная проза

 

 


      - А в чем же? - нервно спросил Руденко.
      - Прежде всего в отсутствии хорошего взаимодействия между танками, пехотой и артиллерией, - ответил Озеров. - И затем в отсутствии маневра.
      - Ты считаешь, что мы напрасно бьем в лоб?
      - Да, напрасно!
      - Может быть, ты об этом хочешь доложить генералам?
      - Да, непременно! А ты думаешь, я побоюсь высказать старшим командирам свое мнение о бое?
      Вновь подбежал адъютант. Он сообщил, что противник полностью отбил атаку наших танков и мотострелкового батальона. Не прощаясь с Озеровым, Руденко бросился к рации - докладывать командиру бригады о положении у Барсушни.
      На 14.00 была назначена новая атака.
      В бой вводились, хотя и преждевременно из-за постигшей неудачи, два батальона из полка Озерова: батальону Головко предстояло наступать в направлении деревни Горки, батальону Шаракшанэ - атаковать Барсушню с северо-запада и прорваться в Скирманово.
      Времени для подготовки к атаке было мало, приходилось дорожить каждой минутой, и поэтому все делалось с той предельной напряженностью, какую выносят люди только в боевой обстановке. По всему лесу в разных направлениях, где быстрым шагом, а где и бегом, двигались цепочки пехотинцев; обливаясь потом, минометчики тащили на себе тяжелые трубы и плиты; пулеметчики волокли целиной станковые пулеметы на лыжах; ездовые, покрикивая вполголоса, помогали своим коням вытаскивать из сугробов сани, груженные боеприпасами...
      Гитлеровцы, конечно, хорошо видели с Барсушни, что наши части не успокоились, а готовятся к новой атаке. С целью маскировки и, видимо, сохранения боеприпасов вся их артиллерия, стоявшая на переднем крае, молчала. Активно действовала дивизионная артиллерия: над лесом, в глубину нашей обороны, на позиции наших батарей с тяжким стоном и воем проносились тяжелые снаряды. По лесу, где скапливалась наша пехота, били главным образом минометные батареи, стоявшие в глубокой низине за Скирмановом. Заметив где-нибудь в лесу группу наших бойцов, они немедленно открывали огонь. В такие минуты лес наполнялся грохотом, треском, свистом, снежной метелью, будто врывался в него ураган.
      Петя Уралец осторожно приблизился к майору Озерову и со стороны посмотрел на него просительным и одновременно осуждающим взглядом.
      - Что ты на меня смотришь так? - не вытерпев, закричал на него Озеров. - Что ты на меня уставился?
      - Уйдите в блиндаж, товарищ майор, - очень серьезно сказал Петя Уралец. - Я там все прибрал... Да и закусить пора.
      - Вот репей, а? - воскликнул Озеров, обращаясь к Шаракшанэ. - Уйди, Петро, не доводи до греха! Что ты мне не даешь подышать свежим воздухом?
      Петя вздохнул и отошел прочь.
      Майор Озеров поудобнее уселся на еловом лапнике и некоторое время, согнувшись, изучал карту, развернутую на коленях. Комбат капитан Шаракшанэ сидел перед ним, по-восточному подвернув ноги, и поглядывал то на Озерова, то по сторонам быстрым взглядом, как, бывало, оглядывал с седла родную бурятскую степь. Они сидели вблизи блиндажа, врезанного в скат заросшего ольшаником оврага, - в нем находилась рация и сидели связисты.
      Озеров оторвался от карты.
      - О чем я говорил?
      - О разведке.
      - Да, о разведке, - заговорил Озеров с живостью, делавшей его лицо, особенно на морозе, очень молодым. - Конечно, только по ее вине и могло быть принято решение бить в лоб, без всякого маневра, на Скирманово, не придавая особого значения этой высоте... И вот - всем наука! Да, наука тяжелая, как все науки. Но теперь мы должны доказать, что можем исправлять свои ошибки непосредственно в бою. Немедленно! И генерал Бородин и генерал Батюков уже приняли все меры, чтобы танки не вырывались вперед, а шли вместе с пехотой, чтобы артиллерия сопровождала их огнем и колесами. Гвардейцы будут штурмовать высоту теперь с северо-востока, а мы, Володенька, вот здесь!
      Озеров опять нагнулся над картой и, точно колдуя, пошевелил над ней пальцами.
      - Трудный нам достался участок, - сказал Шаракшанэ.
      - Не достался, а я сам его предложил...
      На смуглом, худощаво-скуластом лице капитана Шаракшанэ отразилось усилие мысли...
      - Удивляешься? - спросил Озеров. - Кстати, он совсем не трудный, этот участок...
      Из блиндажа выскочил телефонист: на проводе - начштаба полка капитан Смольянинов. Кое-как, согнувшись, могучий Озеров залез в блиндаж. Через три минуты он вылез обратно, хватаясь руками за края траншеи, и тут же услышал свист мины над головой.
      Мина ударилась в вершину елки на другой стороне оврага - брызнул огонь, заклубился дым, и в воздухе стонуще пропели осколки. Проходившие по дну оврага стрелки заметались в поисках укрытия.
      - Вперед! - закричал на них Озеров во всю мощь своего голоса. - Живо вперед! Не прятаться! Не стоять на месте!
      Стрелки бросились по оврагу дальше.
      - Звонил от Головко, он там... - сообщил Озеров о Смольянинове, вновь усаживаясь на свое место.
      - Как там дела, товарищ майор?
      - Вышли на рубеж. Связного к ним послал?
      - Полчаса назад. Связь будет.
      - Так вот, Володя, если хочешь знать, взять высоту легче всего именно вот с этой, с нашей стороны... - продолжал Озеров. - Здесь самое слабое место в их обороне. С севера и востока подходы к высоте совершенно ровные и чистые - негде голову укрыть. Только там, конечно, и есть танкопроходимая полоса на Скирманово. Немцы это отчетливо понимают и поэтому поставили там так много противотанковой артиллерии, да и для пехоты приготовили немало огневых средств... Там нужен страшный удар, чтобы разгромить оборону! А вот здесь, где мы... здесь совершенно непроходимое для танков место: тут глубокий овраг, а за высотой, перед самой деревней, овраг еще больше. Немцы знают, что здесь не могут и не пойдут наши танки! Вот поэтому здесь, с нашей стороны, у них и нет артиллерии. Здесь, кажется, только один большой дзот и открытые площадки для пулеметов. Так вот скажи, откуда же легче взять высоту?
      - Да, но дзот... - Шаракшанэ почему-то опустил и полуприкрыл глаза. Ведь наша артиллерия, товарищ майор, может и не разбить его во время артподготовки. Тогда что?
      - Это верно, может и не разбить, - согласился Озеров. - Дзот есть дзот... Но если даже его не разобьют, мы его возьмем! Ты хорошо осмотрел подходы к высоте?
      - Хорошо, товарищ майор...
      - Видел взлобок вроде вала на склоне?
      - Его хорошо видно.
      - Теперь слушай и мотай на ус! - продолжал Озеров, сделав порывистое движение всем корпусом вперед. - Одной ротой ты должен ударить на рощицу... Вот эту, видишь? Другой ротой - на высоту. От нашего оврага до высоты примерно триста метров. Если после артподготовки подниматься в атаку отсюда, мы не успеем дойти - немцы очухаются и пустят в ход пулеметы, особенно в дзоте, если он уцелеет...
      - Нет, не успеем, - согласился Шаракшанэ. - Бежать в гору, да и снег глубок...
      - Но мы перехитрим немцев! - со стиснутыми зубами, сдерживая голос, сказал Озеров. - Сколько будет до того взлобка на скате высоты? Метров сто или побольше? Так вот, не дожидаясь конца артподготовки, одна твоя рота должна достигнуть взлобка и приготовиться там для атаки. Таким образом, останется преодолеть только около двухсот метров до дзота.
      - Побить могут, - вздохнув, заметил Шаракшанэ.
      - Кто? Кого?
      - Своя своих.
      - Чепуха! Убежден, что ни один снаряд, ни одна мина не упадут ближе этого взлобка! Наши артиллеристы ошибаются, но это отличные артиллеристы! Надо им верить! И надо учить солдат без всякой боязни прижиматься к своему огню!
      Опять переждали грохот взрывов за оврагом.
      - А дальше все дело в быстроте и натиске нашей атаки, - продолжал Озеров. - Пока немцы, побитые и оглушенные, успеют схватиться за оружие, наши солдаты должны быть на высоте! Надо идти в атаку от взлобка со всей силой, со всей яростью! Меньше двухсот метров! Меньше двухсот! Да неужели мы упустим одну-две минуты и дадим немцам возможность взяться за оружие? Не дадим!
      Озеров быстро поднялся.
      - Все ясно? Действуй!
      Боевой приказ майора Озерова, как только он был произнесен, немедленно стал приказом родины и с необычайной быстротой совершил путь через комбата, командиров рот, взводов и отделений к солдатам... Стоило Озерову произнести несколько слов приказа - и сложный, хорошо сработанный командно-политический аппарат полка мгновенно пришел в привычное рабочее движение, направленное к одной цели. Через полчаса боевая задача была известна каждому солдату, где бы он ни находился в это время: на батарее, в пути, в цепи под любым кустом...
      Солдаты лежали в овраге на истоптанном снегу, среди помятого кустарничка. Они истомились, ожидая, когда придется идти в бой, озябли и проголодались. Готовясь к атаке и не надеясь на обещанный старшинами горячий обед, они с жадностью уничтожали НЗ, то есть неприкосновенный запас, который расходуется в исключительных случаях. Грызя мерзлые куски хлеба и сухари, прожевывая мясные консервы с ледком, они разговаривали негромко, с тем спокойствием и бесшабашностью, которые известны только солдатам - и то в особые минуты.
      - Чем все это нести на себе, так лучше в себе!
      - Ешь, покамест живот свеж!
      - А если ранят в живот? Ты об этом подумал?
      - Видать, ты за меня об этом подумал... За это тебе большое спасибо. Может, консервы-то мне отдашь, а?
      - Одинаково хорошо: что в пустой попадет, что в полный...
      - Нашли о чем говорить!.. Тут о деле надо...
      - Главное, братцы, вовремя добежать до дзота!
      - В бою, брат, все главное...
      - Да, дзот у них здесь, говорят, здоров!
      - Знаешь, всякая коза на горе выше коровы в поле.
      ...Лейтенант Матвей Юргин лежал под кустом крушины и, вопреки всегдашней привычке в бою, неохотно прислушивался к разговорам солдат, совсем другое занимало сейчас его ум и сердце. Странное ощущение не покидало Юргина: ему казалось, что над землей все еще держится легкая морозная заря, которая поднялась сегодня в час его знакомства с Леной. Да, это было очень удивительно. До 14.00 оставались считанные минуты, солнце уже обходило Барсушню стороной, точно зная, что над ней скоро вновь загрохочет бой, серенькой дымной мутью замутился короткий день, потух искристый иней на деревьях, а Юргину, несмотря на все это, казалось, что утренняя заря все еще наполняет мир розовым светом... Никогда Юргин не ощущал такой странной остановки времени, никогда! Но как Юргин ни любил всякое движение, означавшее жизнь, он был приятно взволнован такой остановкой. Это помогало ему и сейчас хорошо видеть то, что происходило сегодня несколько часов назад. Он видел, как торопливо говорит Лена, вскидывая заиндевелые брови и ресницы, как по-ребячьи обкусывает краюшку хлеба и орудует в котелке ложкой... Ощущение непрекращающейся утренней зари сливалось у Юргина с ощущением неутихающей утренней свежести и бодрости во всем теле. Он чувствовал себя таким, точно в первые минуты после побудки, когда человек, сроднившийся с солдатской службой, во многом схож со стальной пружиной.
      Подошел политрук роты Гончаров - веселый курносый человек с живыми серыми глазами, о котором говорили, что его кашей не корми - дай только побольше фронтовых хлопот и забот. Аккуратно подвернув полы полушубка, он лег на снег рядом с Юргиным и положил перед собой резиновый кисет.
      - Закуривай!
      - А-а, это вы, товарищ политрук? - Юргин едва оторвался от заполнивших его видений. - Закурить надо! Скоро ведь артподготовка? Сколько осталось?
      Отрывая клочок газеты на цигарку, Гончаров сбоку присмотрелся к Юргину и с удивлением заметил:
      - Ты сегодня какой-то... другой, а?
      - А какой? - отчего-то веселея, переспросил Юргин.
      - Никогда не видел тебя таким: вроде помолодел, вроде взгляд стал светлее... - ответил Гончаров. - Или письмо из дому получил? Нет? Мне, конечно, приятно видеть сейчас тебя таким, а все же интересно: что с тобой случилось? Не утаю, всегда ты был мрачноват немного, а вот теперь вижу вроде клад нашел.
      - И нашел! Да еще какой!
      - Нет, Юргин, серьезно?
      - Серьезно, нашел!
      - Брось чудить! Да-а, странно... Ну, а солдаты как? Говорил с ними?
      Опираясь на левый локоть, Юргин полулежал и торопливо дожигал цигарку, точно курение мешало ему наслаждаться чем-то другим и он только в силу крайней необходимости отдавал долг давнишней привычке. При этом выражение всего лица у него было таким, что любому бы при первом взгляде стало ясно: у человека, как ни скрывай, большое счастье...
      - За наш взвод, товарищ политрук, не беспокойтесь! - энергично и приподнято ответил Юргин. - С бойцами и я говорил, и Дубровка мой, и командиры отделений... А коммунистов собирали особо. Наши коммунисты, товарищ политрук, как всегда, будут впереди! Вы ведь знаете Осипа Иваныча Чернышева? Он ведь у нас во взводе самый старый по стажу коммунист, самый уважаемый. Так вот, собрались, а он и говорит... Э-э, да что там повторять, товарищ политрук! Даю слово: наша будет высота! Возьмем! Вот посмотрите, как пойдут наши ребята! Мы что хочешь сегодня возьмем!
      - Это хорошо, что такое у всех настроение, очень хорошо, - сказал Гончаров. - Я так и знал, что твой взвод не подведет. Только вот слушай... Что ты, в самом деле, какой сегодня, а? Горишь весь... Ты смотри, Юргин, не горячись в бою, не теряй выдержки. Это самое главное. Загорячишься, а это знаешь...
      - Меня сегодня не убьют! - убежденно и весело сказал Юргин. - Ни за что! Нет такого закона в жизни!
      - Слушай, Юргин, ты не глотнул?
      - Глотнул немного, да не водки...
      Из-за леса вдруг налетела мощная раскатистая волна моторного гула. Наши штурмовики пронеслись над оврагом и с хода атаковали Барсушню...
      Над высотой вновь грохотало...
      Через несколько минут после начала артподготовки бойцы взвода Юргина вылезли из оврага и быстро достигли взлобка, о котором говорил Озеров комбату Шаракшанэ. Здесь они залегли и окопались по ложбинам в глубоком снегу.
      Это был рубеж атаки.
      Жутко было лежать здесь озеровцам. До вершины высоты - рукой подать, и вся она в огне... Артиллеристы и минометчики в самом деле, как и предполагал Озеров, стреляли точно, но все же, в силу законов рассеивания, снаряды и мины падали не только у вершины высоты, но и поблизости от взлобка. Солдаты лежали, сдерживая свистящее от волнения дыхание, стараясь всем существом, каждой клеткой тела врасти в землю. Дым стлался по земле, как в бане, которая топится по-черному, и вокруг, шипя, врезались в снег осколки. Каждый чувствовал, что сразу за взлобком - огненное пекло...
      Матвей Юргин взглянул на часы: до штурма высоты оставалось пять минут. Лейтенант Юргин хорошо знал, что такое атака, и понимал, что сегодня атака предстоит особенно тяжелая: враг - на высоте. До дзота больше двухсот шагов, бежать в гору по глубокому снегу; как ни считай, бросок к вершине высоты займет не меньше трех-четырех минут. Но Юргину было известно, как дорого время в атаке. За три-четыре минуты гитлеровцы, несомненно, успеют опомниться после бомбежки и артподготовки, встать у пулеметов и в упор, кинжальным огнем, встретить атакующих на открытом месте.
      Что тогда? И подумать страшно...
      Но даже и теперь, сделав точные расчеты и поняв, что взвод вряд ли успеет вовремя уничтожить вражеский дзот, Матвей Юргин не пал духом; его не покидало странное, неугасимое ощущение утренней свежести и бодрости, какое он носил в себе весь этот день, ощущение необычной внутренней собранности, прочности и скрытой в себе силы... Наоборот, это ощущение даже окрепло на рубеже атаки и дополнилось неизбежной в такие минуты особой взволнованностью, которая и есть начало воинской доблести. И потому Юргин находился, как никогда прежде, в состоянии необычайного душевного подъема, - в таком состоянии, вероятно, бывает зорянка, когда она, захваченная весенней страстью пения и жизнелюбия, иногда внезапно замертво падает с ветки... Но и понимая, что атака будет очень тяжелой, и не зная еще, как провести ее, чтобы добиться победы, Юргин ни на одно мгновение не сомневался в успехе. То состояние, в каком он находился на рубеже атаки, наделяло его сказочной силы верой в торжество всего хорошего, красивого и справедливого, что есть в мире... Он вспомнил, что дал слово политруку роты Гончарову взять дзот, и неожиданно для себя ударил кулаком в землю:
      "И возьмем! Непременно возьмем!"
      Вновь взглянув на часы, Юргин вдруг быстро сбросил с себя полушубок, снял шапку, а из нагрудного кармана гимнастерки вытащил карандашик и маленький блокнот. К Юргину торопливо подполз Дубровка. Увидев своего помощника, Юргин сунул ему в руку листок из блокнота. На листке было написано:
      "Как только дадут ракеты, немедленно поднимай взвод. Я пошел вперед. За последнюю минуту артподготовки я продвинусь еще метров на 50 - 70, как выйдет, и тогда мы дзот возьмем. Здесь без риска нельзя, а рисковать можно только мне. Сбереги полушубок и шапку. Еще раз требую: не теряй ни одной секунды!"
      Прочитав записку, Дубровка болезненно сморщился я, что-то крича, отрицательно замахал в воздухе рукой. Не обращая внимания на Дубровку, Юргин с лихорадочной быстротой рассовал по карманам гранаты, схватив автомат, быстро выбрался на взлобок и сильными рывками пополз вперед - в огонь и дым, в адское пекло.
      ...Через минуту над склоном Барсушни одна за другой взлетели две зеленые ракеты.
      Матвей Юргин, весь в грязном снегу, с черным от пороховой гари лицом и золотистыми от ярости глазами, немедленно вскочил на ноги. Ему некогда было оглядываться назад, чтобы смерить глазом пройденный сквозь огонь путь. Он поэтому и не видел, что вместе с ним - по сторонам - вскочили на ноги, тоже только в одних гимнастерках, Осип Чернышев, Андрей Лопухов и Нургалей Хасанов... Матвей Юргин быстро взглянул вперед и, хотя еще не рассеялся дым, сразу же увидел на склоне высоты огромный сугроб, испятнанный черными воронками. Да, это был дзот, очень большой, вероятно, не с одной амбразурой... Стиснув зубы и ощерясь, Матвей Юргин рванулся вперед - рванулся такими порывистыми бросками, что мгновенно захрипело в горле...
      У него хватило сил добежать до дзота, но, добежав, он тут же грохнулся, как загнанный лось. Через несколько секунд он очнулся - и сразу услышал, что из дзота, на котором он лежит, отчетливо доносятся немецкие голоса. Почему их так хорошо слышно? Осматриваясь, Юргин вдруг заметил, что он упал рядом с какой-то черной дырой, вроде отдушины в медвежьей берлоге, и мгновенно догадался: это был дымоход от очага в дзоте. Не раздумывая ни одной секунды, Юргин вскочил на колени, выхватил из кармана гранату, взвел ее и со всей силой, какую дает только радость победы над врагом, кинул ее в дымоход.
      "На, гады, лови!"
      В дзоте грохнул взрыв, а вслед за ним в дымоход вырвался дикий вой: в могучем дзоте, спасаясь от нашего огня, собралось немало гитлеровских солдат. Их вой только подхлестнул Юргина. В дымоход полетела вторая граната.
      "Лови, гады, еще!"
      Вскочив на ноги, Юргин увидел около дзота Андрея, а затем Чернышева и Хасанова. Юргин не удивился, что они оказались вместе с ним, по той простой причине, что ему некогда было удивляться, а только сразу закричал:
      - Бей по амбразурам! Захватывай выход!
      Потом он увидел, что весь взвод во главе с Дубровкой уже совсем близко, и закричал, надрывая голос:
      - Бей блиндажи! По траншеям! Вперед!
      И только после этого Юргин увидел, что он стоит на такой высоте, с которой открываются широчайшие просторы подмосковной земли. Давно Юргину не случалось одним взглядом охватывать такое огромное пространство. Да какое! Бесконечно дорогое и несказанно милое русской душе: холмистые поля с колхозными токами, извилистые долинки речек с деревнями под ивами, зубчатые стены еловых лесов, светлые березовые рощи, все в сверкающей белизне зимы... И Юргину невольно, с волнением до дрожи, подумалось: за один единственный взгляд на этот родной мир можно сложить свою голову в бою! И Юргин вновь закричал что было силы в его голосе:
      - За родину, вперед!
      С северо-восточной стороны на вершину Барсушни в это время ворвались танки и бойцы мотострелкового батальона гвардейской бригады. Танки бросались то в одну, то в другую сторону, оседая на месте раздавленных блиндажей, а стрелки с гамом и пальбой рассыпались по траншеям...
      ...Смотря на высоту, Шаракшанэ восхищенно воскликнул:
      - Герои! Лихие герои!
      Майор Озеров не ответил. Устало опираясь левым плечом на ствол ольхи, коротко поглядывая на вершину Барсушни, он хватал с ближней елочки комья снега и глотал их торопливо, жадно: в груди его пылало...
      VIII
      Лена Малышева, вступая добровольно в армию, много думала о том, как будет участвовать в первом бою. Ее нисколько не пугало боевое крещение. У Лены никогда даже и не появлялась мысль, что идти в бой - страшно и опасно: так велико и властно было в ее душе ощущение безмерной потребности быть сейчас на войне, благородства и красоты воинского труда советских людей. Готовясь к боевому крещению, Лена думала только о том, как ей лучше выполнить свои обязанности на поле боя, и была счастлива, что ее воображение всегда милостиво и щедро рисовало перед ней те картины, какие отвечали большой потребности ее души.
      Но ни одной картины, созданной воображением до боя, Лена не увидела в бою. Все здесь до обидного противоречило тому, к чему привыкла Лена прежде за долгие часы раздумья, - и звуки, и краски, и чувства...
      ...Лену измучили собаки. От свиста пуль они припадали к земле и даже зарывались в снег, - не хватало никаких сил сорвать их с места. Если разрывался вблизи снаряд, они с визгом бросались куда попало и тащили Лену за собой на поводке волоком. Они боялись огня и дыма. Но самое главное они боялись раненых. Услышав стон раненого, они ни за что не подходили к нему - упирались, рвались в стороны, рычали и скалили зубы. Всему виной была Найда. Должно быть, она уже побывала, и не совсем благополучно, под огнем; она так боялась свиста и грохота, так металась, визжала и взлаивала, что всей упряжке было жутко... "Да разнеси вас на клочья, будь вы трижды прокляты! - сквозь слезы кричала Лена на ошалелых собак, сдерживая их и смахивая с лица снег. - И кто только выдумал эти упряжки! Да я бы без вас... я бы больше вынесла раненых! Пропадите вы пропадом, дурные морды!" И опять падала в снег, тащилась волоком за упряжкой...
      С большим трудом, со слезами удалось Лене вывезти двух тяжелораненых с Барсушни, когда наши пехотинцы и танкисты сбросили оттуда противника.
      В третий раз упряжка шла на высоту послушнее - проторенной тропой. Но на Барсушне уже не осталось тяжелораненых, а легкораненые категорически отказывались от помощи:
      - Вперед, сестрица, вперед! Сами доползем!
      С высоты хорошо было видно все поле боя.
      В левой стороне, за шоссе, по всему огромному покатому полю рвались снаряды и, точно из земли, выплескивало языки огня; там в дыму мелькали наши танки...
      В правой стороне, за мысом слового леса, тоже стоял сплошной орудийный грохот; у деревни Горки слышались особенно сильные взрывы и поднимались клубы густого, черного дыма...
      Только в центре, у большого, заросшего чернолесьем оврага, который выходил непосредственно к западной окраине Скирманова, было значительно тише, чем вокруг.
      Лена не могла понять, что происходило здесь. Два наших танка то подходили к оврагу и крутились там по мелкому кустарнику, то выходили в поле и, постояв, двигались в сторону рощицы, охранявшей склон высоты с запада. У оврага и рощицы мелькали фигуры солдат. Солдаты не бежали вперед, в атаку, что нужно было, по мнению Лены, делать сейчас, тем более, что деревня близко, а сходились кучками, затем разбегались в разные стороны, зачем-то без конца метались по полю, падали, ползли... "Да что они топчутся на одном месте? - удивилась Лена. - Какая-то суматоха, честное слово!" С минуту Лена стояла на высоте, соображая, куда лучше пойти. Ей стало очень досадно, что она попала не на один из тех участков, где идет настоящий бой. Ей казалось, что она необходима сейчас где угодно и меньше всего вот здесь, у оврага, где даже и не поймешь, что происходит...
      Между тем на южном скате высоты, на поле между оврагом и рощицей, шел жестокий бой. Наши танки не могли здесь прорваться в Скирманово и гусеницами уничтожали вдоль оврага вражеские блиндажи. Здесь наши солдаты дрались всем, чем можно драться в тяжелый час: штыками, прикладами, саперными лопатками, касками, ножами, камнями... Здесь в смертной ярости катались противники по земле, грызя друг друга зубами...
      Рядом раздался сильный мужской голос:
      - Страшно, а?
      Это был командир полка Озеров.
      - Страшно? - переспросила Лена. - Отчего?
      Лена решила, что командир полка смеется над ней; резко дергая за поводок своих собак из траншейки, где они сбились в кучу, она крикнула высоким от обиды голосом:
      - Вперед!
      Она каялась, что задержалась лишнюю минуту на высоте.
      - Девушка, обождите! - остановил ее Озеров. - Перевяжите вот здесь одного раненого.
      Лена привязала собак за комель ивки у бруствера траншейки и открыла сумку с красным крестом. Раненым оказался какой-то лейтенант, вероятно из штаба полка; у него легко оцарапало осколком щеку.
      - Так он же перевязан! - воскликнула Лена.
      - Перевяжите получше...
      Перевязывая лейтенанта, Лена с интересом наблюдала за всем, что происходило в эти минуты на высоте. Здесь быстро копился военный люд. Лена поняла, что на высоте уже обосновались наблюдательные пункты различных частей. Офицеры осматривали в бинокли поле боя и выкрикивали какие-то команды; связисты, надрываясь, кричали в телефонные трубки; солдаты тащили какие-то ящики, углубляли траншеи, осматривали блиндажи... Все спешили, волновались, кричали друг на друга, бегали туда-сюда. Все это интересно было наблюдать впервые, но Лена внутренне никак не могла согласиться, что у людей на высоте, в стороне от настоящего боя, есть достаточно серьезные причины вести себя так суматошно и крикливо. Она даже спросила раненого:
      - Что они мечутся так?
      Раненый замигал, разглядывая ее лицо.
      Лена особенно утвердилась в своих мыслях с той минуты, когда обратила внимание на Озерова. Командир полка, не в пример другим, был очень спокоен. Он не суетился, а стоял в маленькой, до колен, траншейке и неторопливо осматривал в бинокль поле боя. Закончив осмотр, он заговорил с комбатом Шаракшанэ; да, он говорил отрывисто, резко и громко, но иначе и нельзя было говорить: часто мешали близкие разрывы снарядов - противник начал обстрел потерянной высоты.
      Указывая вправо, в сторону продолговатой рощицы, Озеров сказал Шаракшанэ:
      - За правым флангом смотри в оба!
      - Вот этот лесок тоже подозрителен...
      - Да, туда выдвинуть две пушки... А здесь?
      - Подождем немного!
      К Озерову подошел красный, разомлевший, словно только что из бани, коренастый капитан средних лет - это был начальник артиллерии полка.
      - Где твои пушки? - резко спросил его Озеров.
      - Сейчас будут, товарищ майор!
      - Смотри, не зевай! - погрозил Озеров.
      - Да вон они, идут!
      - Занимай позиции! Быстро!
      Тут же подошел гвардии майор Руденко.
      - Ну как? - спросил он. - Воюем?
      - Видишь, овраг мешает!
      - Ничего, возьмем! Теперь возьмем! - горячо воскликнул Руденко. - Да, брат, на этот раз здорово вышло! Ты был прав, совершенно прав!
      - Гляди, как бы из этой рощицы не ударили, - предупредил Озеров. Очень подозрительна.
      - Учтем, товарищ майор, учтем!
      - Где твой эн-пе?
      - Вон у той березы! Ну, я пошел!
      Оставшись один, Озеров расстегнул ворот полушубка, обтер вспотевшее лицо платком и, к удивлению Лены, попросил у молоденького солдата с автоматом и вещевым мешком за спиной чаю. Петя Уралец достал термос. Обжигаясь, поглядывая на поле боя, Озеров жадно начал пить из кружки густой, как деготь, чай. И Лена окончательно убедилась, что Озеров ведет себя благоразумнее всех на высоте.
      - Не больно? - спросила она раненого, закончив перевязку.
      - Значит, зря мечутся? - спросил раненый в свою очередь.
      - Да, конечно! Вон майор, видите какой?
      Майор Озеров вдруг швырнул кружку с чаем в сторону, вскочил на бруствер траншейки и, оборачиваясь назад, закричал во весь голос:
      - Володя, сюда! Живо!
      Шаракшанэ рядом перемахнул траншею.
      - Видишь? Давай к Юргину еще взвод! Живо!
      Кое-как вытащив упрямых собак и лодочку из траншеи, Лена увидела, что с левого склона высоты к оврагу, перегоняя друг друга, с криками бегут наши стрелки, - и вдруг почувствовала озноб во всем теле. Ее испугала не столько внезапная перемена в поведении Озерова, сколько его приказ дать Юргину подкрепление. "Юргин? Он здесь?" - с тревогой подумала Лена. Только теперь, узнав, что Юргин у оврага, она отчетливо поняла, что там идет тяжелый бой, - почему-то ей казалось, что тот Юргин, которого она узнала сегодня на заре, может быть только там, где сражаться особенно тяжело.
      Увидев лицо Лены, Озеров сказал:
      - Вот теперь идите.
      - Только осторожнее, - посоветовал ей Шаракшанэ.
      - Теперь ей не надо этого говорить, - заметил Озеров, а когда Лена сбежала с высоты, волоча за собой на поводке собак, со вздохом добавил: Бежать бы ей сейчас в университет, а тут - в бой...
      Пока Лена спускалась с высоты, волоча за собой упирающихся собак, наша пехота, получив подкрепление, прорвалась до устья оврага и здесь штыками стала сбрасывать гитлеровцев под обрыв, в низину, за которой - в сотне метров - стояли на пригорке крайние дома Скирманова.
      На полпути к той черте, где шел рукопашный бой, в кустиках близ оврага, Лена увидела первых раненых, - все они, кто как мог, пробирались к высоте. Но раненые, один за другим, отказались от ее помощи; один солдат средних лет, поддерживая окровавленную левую руку, сказал почти то же, что она недавно слышала на высоте:

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36